Издевательский тон. И Зверь урчит. А Мэйнфорд ловит пальцы Тельмы, сжимает бережно, и это тоже не остается незамеченным. Женщина не позволяет эмоциям отразиться на лице, но сдержать их не способна. Ее злость — фисташковое мороженое. А презрение — сироп.
Вишневый.
Тельма даже облизнулась.
— Тебе стало дурно! Ты… ты лишился чувств!
— Матушка, — Мэйнфорд слегка поклонился. — Ты тоже не единожды падала в обморок. Полагаешь, этого достаточно, чтобы спровадить тебя в психушку?
Это было пощечиной.
Прилюдной.
Оскорбительной.
И на горе фисташкового мороженого появилась шоколадная крошка ненависти. Интересные, должно быть, у них взаимоотношения.
Ее легко было представить дикой. Она такой и осталась. И да, достучаться не выйдет. И надобно решить, стоит ли ломиться в запертую дверь? А если и вправду откроют, как быть потом?
нет темноты более плотной, нежели та, что обретается в чужой душе.
— И для нее… и для нее… она умная девочка. И мне жаль, что боги не дали мне сына. К сожалению, к женщинам в нашем обществе не относятся всерьез. И сейчас у нас имеется шанс переломить ситуацию. Арейна вошла в Сенат, но и только… ее не выставят, но и не позволят стать Канцлером, поскольку женщина-Канцлер — это несколько… чересчур. Вы не находите?
— Мне вообще плевать.
Мысли сбивались.
— То есть… ты…
— Вы… никогда не стоит забывать о вежливости.
Ага, самое время для поклонов. Но Тельма стиснула зубы.
порой железо куда надежней магии.
Страхам нельзя поддаваться. Страхи убивают.
из слов ткутся нити судьбы, и ни к чему давать им пряжу.
Богам не стоит верить... на самом деле им нет дела до людей. Особенно когда люди перестают верить в богов. Это оскорбляет. И ослабляет. А что возвращает веру?
Катастрофа.
…буря умела верить.
И плакать.
За слезами она не услышала, как тихо, без скрипа, приотворилась дверь в Бездну.