Kitabı oku: «Семья во всех её состояниях», sayfa 3

Детский сад или ясли

Если немцы и завидуют нам в чем-то, то в том, что у нас есть разные возможности пристроить детей. Матери маленьких детей, которые считают неудовлетворительными все виды дошкольных заведений, даже не подозревают об этом.

Семья не всегда получает то, что хочет, в тот момент, когда этого хочет, как, впрочем, и то, чего она первоначально не хочет, но на что все же согласилась бы. Отсюда происходит ощущение бессилия, неудовлетворённости и даже гнева. Причем объявление о создании новых мест в яслях вряд ли что-то в этом изменит, поскольку созданы они будут, когда будет слишком поздно.

Никто (не считая китайцев) на самом деле не знает, как влиять на уровень рождаемости. Но фактом остается то, что те страны, где женщины должны оставаться дома, чтобы ухаживать за детьми, отличаются самыми низкими уровнями рождаемости в Европе. Во Франции, где женщины в основном работают, а потому не могут сидеть со своими детьми, показатель рождаемости растет уже на протяжении двух лет и бьет рекорды в Европе, где лидирующие позиции занимает Ирландия, страна, где запрещены аборты. Это значит, что прием в дошкольные учреждения совсем маленьких детей является политическим, экономическим и человеческим вопросом, касающимся всех, даже тех, у кого детей нет.

И если нет идеальной семьи, точно так же нет и идеального способа присмотра за детьми. Зато одни из таких способов подходят родителям, тогда как другие – нет. Ребенок не может чувствовать себя в безопасности, если родители сами не уверены. Каково бы ни было качество дошкольного учреждения, ребенок будет чувствовать себя в нем хорошо только в том случае, если родители готовы оставить его там, если он уверен в своей идентичности и если знает, что родители скоро за ним вернутся.

Тогда как ответственность по присмотру за детьми в значительной мере ложится на женщин: именно они винят себя и впадают в депрессию, когда должны разлучиться с ребенком по окончании декретного отпуска, завершающегося не обязательно тогда, когда они сами бы того хотели. А те, кто рады вернуться к работе, не всегда винят себя меньше других.

В начале прошлого учебного года прием в детский сад с двух лет был во Франции поставлен под вопрос Министерством образования.

До того момента прием в таком возрасте устраивал инспекторов, поскольку позволял не закрывать классы в годы с небольшим количеством новых детей. Также он вполне устраивал родителей: детский сад с дошкольным обучением, в противоположность яслям, бесплатен.

Таким образом, раннее начало дошкольного образования получило развитие безо всякого плана и без министерского контроля, если судить по огромным различиям в разных регионах.

Что об этом можно сказать? Детский сад, в который должны поступать дети с трех до шести лет, не приспособлен для детей двух лет. Между двухлеткой и трехлеткой такая же разница, как между десятилеткой и подростком пятнадцати лет. За этот год происходит масса разных вещей! Тем более, что не существует абстрактного ребенка двух лет как такового. Одни, но не большинство, в этом возрасте уже хорошо говорят, другие могут произнести лишь несколько слов. Третьи никогда не пачкаются, но опять же не все. Четвёртые любят спать днем с любимой мягкой игрушкой. Они редко едят в одиночестве, не умеют правильно надевать пальто, но у них уже есть привычки, которые следует уважать. Так что, если детский сад желает принимать их, он должен серьезно адаптироваться к ним, а не адаптировать детей к себе. Некоторые заведения и правда сделали это, но не все.

Если у вас возраст, когда вы можете стать родителем, вы, скорее всего, не ходили в таком юном возрасте в детский сад с дошкольным обучением. Но, возможно, у вас сохранились чуть более поздние воспоминания о полном непонимании того, что вас заставляли делать, и о невозможности высказаться, поскольку у вас еще не было слов. Школьное и академическое обучение занимает впоследствии настолько большой промежуток времени, что такой ранний и в то же время обескураживающий опыт не может быть идеалом. Следовательно, детский сад с дошкольным образованием для детей в возрасте двух лет не подходит; и в то же время их прием остается приоритетом.

Со времен «Зеленых домов», изобретенных Франсуазой Дольто, чтобы предупредить пагубное влияние обычных разлук, в этой области было не так уж много изобретений. Разрыв между яслями и детскими садами сохраняется, поскольку эти заведения управляются разным персоналом. Возможно, пришло время вдохновиться динамизмом детей двух-трех лет и придумать заведения, которые, пройдя между Сциллой простого присмотра и Харибдой слишком раннего обучения, стали бы решать задачу, как «жить вместе», обеспечивая каждому безопасность и уважение. Как и всем нам, детям двух-трех лет полезно общаться с более юными и более взрослыми людьми, как в семье. Также им полезно участвовать в различных формах деятельности, в том числе повторяющихся, которые не будут оцениваться по строгой схеме. С другой стороны, им нужно, чтобы, пока они вдали от родителей, время от времени слышать о них. Они любят истории, но при этом им нужно, чтобы иногда их на время оставляли в покое. Чтобы они могли понять смысл какого-либо запрета, им нужно объяснить его несколько раз. От них можно многое требовать, но только не сидеть спокойно, поскольку в этом возрасте дети лучше усваивают услышанное, когда находятся в движении.

Разве нельзя придумать какой-то промежуточный вариант, какие-то небольшие, не такие дорогостоящие, более гибкие и человечные заведения, чтобы они заняли место между яслями, которые, несмотря на все усовершенствования, как две капли воды походят на больницы, и классами, которые тоже не всегда адаптированы, ведь насилие над детьми, даже невольное, оставляет следы, которые никуда не денутся? Мы знаем о таких следах и даже знаем, как их не допустить⁵. Почему бы не применить наши знания на практике?

Азы

От десяти до пятнадцати детей переходят в шестой класс, не владея письменным, а иногда даже и устным языком: тут и правда есть причина для тревог министра образования Люка Ферри, который решил устроить «атаку» на безграмотность. Как, собственно, и его предшественник на том же посту и даже президент Республики.

Предложения, нацеленные на улучшение нынешней ситуации, на первый взгляд кажутся совершенно осмысленными. Речь о том, чтобы ученики читали и писали чаще и дольше, и не важно, какие именно методы использовать. Аттестата об образовании больше нет, однако те, кто скучают по нему, говорят, что получавшие его занимались практически только этим – чтением, письмом и счетом. И что они вправду умели легко читать, писать без орфографических ошибок и даже считать в уме. Если доверять таким оценкам, можно считать, что, если дети, уже умеющие читать, будут читать больше, они научатся читать лучше.

Поскольку я работаю с детьми, испытывающими многолетние проблемы с успеваемостью, я бы хотела сказать, чего сегодня никто не желает слышать: школа может не все. Существует определенный процент детей, далеко не ничтожный, у которых есть расстройства речи, чтения и письма. Школа не может их лечить, поскольку им нужен не педагог. Когда об этом говорят психологи и другие специалисты, министерство образования тут же обвиняет нас в том, что мы медикализируем или «психологизируем» проблему. В то же время учителя начальных классов при малейшем затруднении первыми советуют родителям проконсультироваться у логопеда или психолога.

Логопед во Франции – парамедицинская специальность. Независимо от того, как он работает – как частный практик или в медицинском центре, – у родителей должно быть направление или предписание врача, чтобы получить компенсацию или записаться на прием. Большинство врачей, как педиатров, так и специалистов по детским болезням, не слишком в этом разбираются, и пытаются решить ситуацию, выписывая направление под диктовку логопеда, который самостоятельно устанавливает диагноз и план реабилитации. Образованием логопедов в основном заведуют медики; логопеды, однако, располагают достаточно ограниченным набором диагностических инструментов и терапевтических методов. В случае неудачи у них нет иной возможности, кроме как отправить ребенка обратно к врачу, отказаться от него или же затянуть лечение на годы без какого-либо заметного успеха.

Когда я слышу разговоры о том, что все дело в педагогике, я расстраиваюсь. Как можно вообразить, что столь сложные и пока еще плохо изученные механизмы речи, чтения и письма не могут пострадать от расстройств неврологического характера (встречающихся у взрослых), а также, возможно, и расстройств иной природы? Даже самая распрекрасная педагогика тут бессильна. Чтобы она возымела действие, нужно, чтобы способности ребенка были неповрежденными. Если это так, ребенок четырех-семи лет учится читать за несколько дней или недель, какой бы метод ни использовать, а часто и безо всякого специального обучения. Однако у многих это не получается. Это хорошо известно родителям и учителям. Такие расстройства специально изучаются некоторыми лабораториями, специализирующимися на нейролингвистике. Также время от времени создаются классы для дислексиков, по настоятельному требованию родителей. Такие дети далеко не всегда вылечиваются, поскольку есть существенный разрыв между исследованиями и терапевтическими возможностями. Но по крайней мере их проблемы получают признание, название, и, главное, их больше не путают с умственной неполноценностью или же психопатологическими расстройствами.

Многие годы я мучилась с такими детьми. Не с теми, у кого были психологические проблемы (поскольку они-то как раз помогали мне, и я могла вытащить детей из их ситуации), а с другими – теми, кто хотел учиться и тратил на это все свои силы, но у кого, к их величайшему сожалению, ничего не получалось. Как и к столь же великому сожалению их родителей и учителей.

А потом я кое-с-кем встретилась. Где-то пятнадцать лет назад меня особенно волновали два ребенка, поскольку я ничего в них не понимала. Девочка шести лет, мать которой была безграмотной, была направлена ко мне одной коллегой, поставившей ей диагноз «психоз», хотя он не казался мне очевидным. Она ничего не запоминала: ни единой цифры или буквы, ни одного названия цвета. Другой ребенок – мальчик постарше из Центральной Европы. Французский он знал плохо, но не лучше у него было и с родным языком. Меня впечатлило, сколько энергии он тратит на обучение, хотя у него не получалось связать даже пару букв, несмотря на все усилия его учительницы и логопеда.

Отчаявшись, я сама отвела этих двух детей к доктору Жизели Жельбер, нейроафазиологу, которая в те годы занималась пожилыми людьми с афазией, возникшей после инсульта. Жизель Жельбер, логопед, лингвист и профессиональный невролог, сама занимается реабилитацией своих пациентов. Она заинтересовалась этими детьми. И она смогла изменить их жизнь, но они тоже ее изменили, поскольку с тех пор она занималась почти только ими.

Что же она выяснила? То, что у некоторых детей встречаются более или менее заметные, связанные друг с другом или же изолированные расстройства речи, чтения или письма, похожие на те, что встречаются у пожилых. Но при этом у детей не наблюдается ни малейшего поражения мозга. Она долго наблюдала и размышляла, и придумала не то чтобы технику, но достаточно сложную схему языковых функций, которая позволяет выявить, где именно дислоцируется обнаруженное расстройство. Также она придумала – ориентируясь на каждый конкретный случай – языковое упражнение, которое позволяет восстановить то, что по аналогии можно назвать поражением, и открыть таким образом новые возможности для терапии.

Благодаря ее работе и людям, которых она обучила, сотни детей смогли добиться значительного прогресса. Это были выходцы из самых разных социальных слоев. Все они проходили обучение, а потом и реабилитацию у компетентных специалистов. Но если у вас сломана рука, даже лучший учитель тенниса не сможет научить вас правильной подаче.

Такие дети с расстройствами чтения и письма существуют, и важно, чтобы учителя и родители знали об этом. Ранний диагноз – в подготовительных классах, но не раньше, – и правильная реабилитация улучшают прогноз, защищая ребенка от неуспеваемости, которая психологически может быть крайне деструктивной.

Жизель Жельбер опубликовала несколько книг. Читать их далеко не просто, но они свидетельствуют о мысли, творческой энергии и замечательных результатах. Первая из этих книг – «Читать – значит жить». В этом названии уже заключена целая программа, но совсем не школьная!

Телевизор как нянька

Прекрати смотреть телевизор! «Выключи немедленно!». «Опять перед телевизором!». «Тебе еще не надоело тупеть?» – вот что говорят родители.

Но посмотрим на то, что они делают. Практически с самого рождения детей они использовали телевизор в качестве няньки и были очень довольны его услугами: детишки здесь, и в то же время их как будто нет, они молчат и не привлекают к себе внимания, ограниченные в своих способностях выражения и движения.

Счастье долгим не бывает. Оно заканчивается, как только ребенок начинает предпочитать компанию «няньки» любому другому человеку или любой иной форме деятельности, и когда он перестает позволять матери решать за него.

Впрочем, почему бы ему не «подсесть», раз его родители так довольны тем, что он «паинька»? Пока его контролирует мать, все хорошо, но как только ребенок становится более самостоятельным, это уже слишком, это плохо и непозволительно. Но ведь сегодняшние дети учатся использовать телевизор и магнитофон раньше, чем держать ложку. А родители приходят в ужас, когда ребенок нажимает кнопку «вкл.», хотя не умеет читать. Но найдется ли родитель, который похвалил своего сына или дочь за то, что те смотрят свою любимую передачу? Сколько родителей озаботились тем, чтобы ее посмотреть? Ну, разумеется, зачем тратить время, когда надо столько всего сделать, пока ребенок под контролем? Если бы он взялся за книгу, он бы по крайней мере был уверен в том, что его не потревожат! Ведь после трех лет немногим детям позволяют спокойно смотреть телевизор, заниматься этой обесцененной и обесценивающей, ущербной активностью (или пассивностью), считающейся всего лишь компромиссом, ведь всегда найдется занятие получше: образовательные игры, обязанности, и, конечно, чтение, даже если это просто комикс.

Ребенок не может не чувствовать парадокса: когда он один перед телевизором, это плохо. Но когда родители смотрят всякие скучные передачи, например, информационные, это не просто хорошо, но даже речи не может быть о том, чтобы прервать их и рассказать им о чем-то срочном или важном: им это и правда мешает, да они в таких случаях и не слушают.

Однако большинство детей в конечном счете добиваются отмены некоторых правил, установленных родителями: никакого телевизора до ухода в школу, хотя… насколько быстрее одеть ребенка, хотя он может и сам одеться, и даже скормить ему хлопья с молоком, которые он не любит, но которые так полезны для здоровья, пока он увлечен своим мультфильмом. По крайней мере из дома в таком случае можно выйти в хорошем настроении, если только ребенок соизволит отправиться в путь. А на выходных разве не спокойнее позволить детям включить телевизор, вместо того, чтобы просыпаться в шесть часов утра? В будни телевизор часто отключают, когда дети ложатся спать. Но если передают футбольный матч, который смотрит отец, это же несправедливо, разве нет? В воскресенье надо выйти погулять, но что делать, если идет дождь или холодно? Да и куда, собственно, идти? Но мы все равно не дадим детям скучать (или, скорее, досаждать нам) целый день! Пригласить их друга? Бесполезно, они все равно будут вместе смотреть телевизор.

Отлучение от телевизора или видеоигр остается любимым наказанием, используемым родителями, самым страшным для детей, но в то же время самым ненадежным, и обычно первыми сдаются сами родители.

Встречая ребенка на выходе из школы, родители спрашивают, как у него прошел день (хотя сами редко говорят о собственном дне). То же самое по возвращению от бабушек и дедушек или от друзей. Но спрашивают ли у ребенка, что он видел, когда провел два часа в одиночестве перед телевизором?

Если телевидение и отупляет детей, то только потому, что о нем не говорят. Все может быть интересным, все может стать источником обучения и вопросов, все может послужить для формирования суждения, если только об этом поговорить.

Телевидение не может быть невинным опекуном, успокоительным сиропом, который ребенок пассивно впитывает. Как и все, что он воспринимает, образы и звуки вызывают в нем эмоции и чувства.

В телевизоре показывают не только насилие. Все что угодно, любая картинка, если в психике она вступит в резонанс с какой-то другой эмоцией или другим событием, которые не были поименованы, может стать причиной для травмы. Редко встречаются семьи, которые, желая защитить ребенка, принимают категоричное решение полностью запретить телевизор, магнитофон и видеоигры, обычно идущие одним пакетом. Ведь нужно же жить в ногу со временем, не так ли?

Но если бы родители стали проявлять хоть какой-то интерес к этой форме деятельности, а это определенно деятельность, они могли бы превратить ее во что-то другое, а не только в источник постоянного конфликта. Наше дело – видеть и говорить об этом с нашими детьми, а не с нашими коллегами по работе.