Kitabı oku: «Всё, что от тебя осталось», sayfa 2
Вокруг мутным бельмом стелилась белая мгла, обзор – лишь пара метров. Повернувшись к Толе, я увидел, как его спина скрылась в облаках. Заплаканная Галя захлопнула дверь машины и поджала под себя ноги. Она, словно не видя никого вокруг, уставилась в ветровое стекло. Она переживала какое-то горе, имеющее, судя по всему, гораздо больше причин, чем я изначально мог себе представить.
Вдруг грохнула Женина дверь. Я обернулся и увидел её, идущей по дороге в сторону разбитого авто. Молча я последовал за ней. Уже через пару метров её фигура тоже скрылась в тумане. Я не спешил подходить. Признаться, больше всего я боялся увидеть там изуродованные тела. И ладно, если они уже трупы, а если еще живы? О, боги! Мне тогда придётся что-то предпринимать, видя море крови, оголенные кости и, вероятно, многое другое. От этих мыслей онемели конечности. Меня буквально парализовало, и я просто был не в состоянии сделать малейшее движение. Вдруг я услышал тихий голос Жени:
– Толя, ну что там?
Замерев, я стал ждать ответа. Ответа, что решал, сдвинутся ли мои ноги сегодня с места.
– Тут никого нет. Машина пуста.
Я с облегчением выдохнул.
– Что могло произойти? Где водитель? – продолжала распрашивать она.
– Я не знаю, но, возможно, он выполз из машины. Надо включить фонарик на телефоне и поискать вокруг. По крайней мере на сидениях нет крови.
– Значит с ним все в порядке? Может, его забрала попутка?!
– А если нет? Что, если он где-то в кустах, скатился вниз и лежит без сознания, замерзает?!
Толик явно переигрывал, изображая Мать Терезу.
– Толя, ну как его искать в таком тумане?
– Ты предпочитаешь просто ждать? Да как вы все не поймете, возможно, он умирает! – уже не на шутку возмутился наш отважный спасатель. – Возьми мою руку, если хочешь искать вместе, а то потеряемся, ничего ж не видать.
– Толя, обними меня. Мне так страшно…
– Женя…
– Я уже давно, очень давно люблю тебя. Молчи, ничего не говори, просто позволь мне сделать то, о чем я мечтаю с самого первого курса.
– Женя, я…
– Молчи! Зачем говорить?! Я применю твои губы по-другому! – читала она свой сценарий.
– Женя, я люблю Галю! – отрезал Толик.
Я стоял без движения. Без возмодности видеть, что происходит в плотном тумане. Они молчали, пока Женя не заговорила вновь, но уже более подавлено:
– Но Галя, она же… – девушка не решилась закончить фразу.
– Больна раком?
– Это же не отношения. Это утопия! Ты умный парень… Ты должен понимать.
– Послушай, сейчас не время и не место. Кто-то ждет нашей помощи, а ты тут со своей… – Толик внезапно замолчал. Думаю, он запнулся о её взгляд. Для него чувства этой импульсивной девушки ничего не значили, тогда как для неё в данный момент подобное признание было всем.
Я услышал шмыганье её носа.
– Женя, успокойся! Иди в машину, – как-то совсем безразлично, если не сказать раздражённо, произнес мой друг. Он сказал это таким тоном, что мне на мгновение стало жалко Женю. И это несмотря на тот факт, что моя собственная девушка сейчас признавалась моему лучшему другу в любви.
Толик совершенно ничего не смыслил в отношениях и уж точно не знал того, что не стоит предлагать девушке успокоиться, даже если бы ей и помешало это сделать. Скорее всего, Галя была у него первой и единственной, впрочем, я понятия не имел, что у него происходило в личной жизни. У Толи всегда было много приятельниц. Девушки, словно пчелы на мед, слетались к красивому и успешному парню в надежде стать той единственной. Но ни с кем из своих многочисленных университетских подруг он никогда не был замечен в более тесных отношениях, чем просто дружба. Мои мысли прервал неожиданный крик:
– Женя, ты куда? Остановись!
Пересекая рассеянный луч фар, я рванул в сторону леса. Сбежав со скользкой обочины в замерзшую траву, я увидел бирюзовую дутую жилетку и копну рыжих волос. Она стояла, отвернувшись от дороги и закрыв лицо руками. Я дотронулся до ее плеча. Женя вздрогнула и обернулась. От её взгляда мне стало физически нехорошо. Он казался совершенно безумным: открытые голубые глаза окаймлял яркий красный ореол, а бледные губы были обкусаны до крови. Впалые щеки ни на миг не покраснели от холода, а у виска пульсировала синяя вена.
Взор пронзал безутешностью и уже в следующее мгновение показался мне мертвым. Я испуганно отдернул руку. Думаю, мой импульсивный жест стал для Жени красноречивей тысячи слов, так как уже в следующую секунду её лицо исказилось болью предательства, и она рванула с места.
Я бесконечно долго поддерживал её во всех падениях и неудачах, принимая всю её агрессию, низость слов и поведения. Почему же сейчас я не смог? Теперь я бежал, ловя в тумане прыгающие фрагменты её силуэта. Вероятно, я принимал в ней все. Абсолютно все, кроме безумства. Сама мысль, что эта неуравновешенная девушка в один день может окончательно и бесповоротно лишиться рассудка пугала меня больше всего. Для меня она могла быть раздраженной, агрессивной, депрессивной, унылой… Да какой угодно, но только не сумасшедшей! Такой я не мог её поддерживать. Такой я не мог её любить.
Я ничего не знал про Женину душевную боль. Единственное, что было кристально ясно – мне нужно её догнать, вернуть в машину, дождаться скорую с полицией и возвращаться домой.
Сбегая куда-то в низину, я почувствовал, как скользят мои кроссовки. Туман становился плотнее, обволакивая тесным коконом. Лишь пригнутые к земле гнилые стебли были моими неизменными спутниками – то немногое, что я мог видеть. Я потерял Женю, и более не слышал её шагов. Она не отвечала на мой зов и мольбы. Остановившись, я отдышался. Позади я более не различал света фар, меня окончательно окутала темнота.
Глава 2
Шизофрения
«Шагнув туда, ты никогда не вернешься обратно…»
***
Темнота не давила на глаза и не превращала в слепого котенка. Полная луна где-то взошла, и я все же что-то видел в ее бледном свечении. Но мгла тупым бельмом легла на глаза, давая обзор лишь в пару метров.
– Толян, бро! Ты там?
Ответа не послышалось. Я знал, что сбегал вниз не сворачивая, значит, машина должна была быть прямо наверху. Мне нужно всего лишь развернуться и вскарабкаться к дороге. А что Женя? Оставить ее здесь?
– Антон, а где Женя? – спросят меня ее родители.
– Женя вышла из машины и убежала в лес… – скажу я. Толя подтвердит, если что.
– Почему она так поступила? – поинтересуются они.
Это разумно. Что мы должны были сделать такого, чтобы заставить девушку ночью выбежать из машины и скрыться в тумане?
– Эм, ну вы понимаете, Анжелика Владимировна, Женя просто сошла с ума…
Отлично объяснение. Они убьют меня. Уже завтра я буду прочесывать лес в поисках ее окоченевшего тела, а когда собаки найдут труп, меня посадят. Ее отец влиятельный человек. Взрывной, как и дочь. Думаю, она унаследовала безумие именно от него.
Слева послышалось шуршание.
– Женя, Женя! Ну, хватит уже, правда. Пойдем к машине. Если ты не знаешь куда идти, просто дай ответ и жди – я приду на твой голос.
Она молчала. Я шел на звук, вытянув руки вперед, словно зомби из нашумевшего сериала. Звук повторился где-то правее. Поменяв направление, я снова сделал несколько нерешительных шагов, словно слепой. По моей голой щиколотке ударила колючка.
«Будь прокляты эти штаны и низкие носки», – проревел внутренний голос.
Я старался соответствовать этой моднице, и лишь только сошли снежные шапки, принялся оголять щиколотки. Глупый образ, но другой был бы непременно ею высмеян. До Жени у меня были отличные спортивные штаны на байке повышенной удобности. Они великолепно переносили сырую погоду, скрывали мои ноги до самой обуви и создавали дополнительную тепловую прослойку из воздуха в свободных формах. Если я упаду на сырую землю в этих трикотажных с легким начесом трениках, то мигом промокну. Не успел я подумать про падение, как правую ногу повело и, не удержавшись, я плюхнулся на свой зад, прокатившись по колючим кочкам.
Впереди возникли ровным забором темные стволы. По спине пробежали мурашки. Эти немые стражи леса что-то скрывали за своими спинами. И нечто, мелькнувшее между соснами, стало тому подтверждением.
– Женя, Женя! Иди сюда. Иди на мой голос! Я возвращаюсь к машине. Мы можем здесь пропасть, слышишь? Прошу тебя, иди ко мне. Женя, иди на мой голос!
Но все старания были напрасны. Она не отвечала и не выходила ко мне. Ну что? Что она пыталась сейчас доказать? Хотя, наверное, самое острое чувство во время депрессии – это просто пропасть, сгинуть, испариться и, вполне возможно, даже умереть. Я вырвал со злости пучок сухой травы и сию же секунду порезал руку.
– Черт побери… Зачем я с ней только связался, – непроизвольно озвучились мысли.
Я достал из кармана телефон. Зарядки было немного, да и сеть ловила всего на одну полоску из четырех. Я набрал Женю. Это был неплохой маневр, ведь когда услышу звонок, то просто побегу, схвачу ее и притащу силой в машину. Все заходило слишком далеко. Я нажал клавишу с зеленой трубкой, пошли гудки, но ничего вокруг не издало ни малейшего щелчка, мелодии или вибрации. Стало ясно – она оставила телефон в машине, и отсюда я никак не могу его услышать. Тогда я набрал Толе, но связь внезапно пропала, и мой звонок перестал проходить. Скорая и полиция уже в пути и скоро приедут – тогда я услышу их сирены или увижу проблесковые огни. Надо достать беглянку из этого леса и выбираться к дороге. Пока все ясно: впереди лес, позади возвышение и дорога. А сейчас надо беречь зарядку.
Я выключил мобильник, встал и добежал по склону до ближайшего дерева. Обхватив его руками, я снова закричал:
– Женя, где ты? Умоляю, отзовись! Если тебе плевать на меня, подумай о своих родителях! Ты у них одна, если тебя не станет, они сойдут с ума…
Зря я, наверное, употребил «сойдут с ума». Хотя, указывая на их возможное безумие, я как бы исключал ее собственное.
– Женя, прошу тебя, выходи на мой голос. Это не шутки, не театр и не кино. Ты совершенно реально умрешь здесь… И я вместе с тобой, – уже намного тише подытожил я.
Ступая от дерева к дереву, я, обернувшись, обнаружил, что позади меня так же чернеют стволы, как и впереди. Вдруг в стороне что-то мелькнуло, перебежав от сосны к сосне. Совершенно точно это была она. Я рванул со всех ног туда, готовый атаковать ее и силой вернуть. На середине пути передо мной внезапно вырос колючий кустарник, и, не успев остановиться, я перекувыркнулся через него. Острые ветки впились в шею и плечи. Боясь проткнуть себе руки, я старался нащупать сырую землю сквозь колючую проволоку тонких веток. Ладони повсюду натыкались на острые иглы, что ранили замерзшую кожу до крови. Я, кажется, уже свыкся с болью и просто лежал, приходя в себя. Она явно слышала, как я упал и как стонал, но совсем не торопилась на помощь. Ей было плевать на меня, как, впрочем, и всегда. Глаза устали от белой пелены, и я их закрыл. Внезапно мне показалось, что я лежу в стекле разбитых окон своего автомобиля.
«О, Боже… Слава Богу, я вырулил. Все могло быть куда хуже. По крайней мере, мы все живы и целы. Пока что живи и… Надо собраться с силами, вставать и идти к машине! С меня хватит!»
Рывком освободившись от объятий кустарника и пожертвовав правой ладонью, я приподнялся. Острые штыри веток впились в мягкую плоть, и в груди что-то сжалось от резкой физической боли.
– Чёрт, чёрт, чёрт… А-а-а-а-а, как же больно… Чёрт, чёрт, чёрт…
Поднявшись и осмотрев израненную ладонь, я краем глаза узрел, как впереди что-то снова мелькнуло. Мелькнуло резко, словно не было человеком. Не решаясь поднять глаза, я замер. Могла ли это быть Женя? Могла, но девушка должна была окончательно свихнуться, чтоб двигаться так продуманно, запугивая меня до нервной дрожи.
Я резко поднял глаза и пристально вгляделся в белое облако, которое подобно бельму на оба глаза лишало меня возможности видеть и понимать этот мир. Впереди лишь размытые черные сосны и пустота. Вдруг из-за дерева появился силуэт. Я с силой прижал веки к глазам и резко открыл их, чтоб сфокусироваться и прогнать галлюцинации. Но существо, казалось, осознанно больше не пряталось, наблюдая за мной, и выглядело вполне реально.
Он был недюжинного роста – его мощные ноги заканчивались там, где навскидку начиналась моя грудь. Очертания плеч и рук виделись мне значительно мельче массивных бедер, но кроме этой странной несоразмерности, его тело покрывала шерсть. Голова была так же небольшой и вполне равнялась человеческой, однако все же в ней было что-то не так. Этот мутант двинулся, словно наклонился вперед, и теперь я мог различить его крученые рога, позаимствованные у горного животного. Мое тело похолодело, а страх обрушился камнепадом из самой груди в низ живота.
Не понимая, кого я сейчас увидел и насколько существо реально, я кинулся бежать со всех ног. Почти не видя, куда ступаю, я спотыкался о внезапно выросшие из-под земли волуны и кустарники. Сухие ветки впивались в волосы, и я вздрагивал от ужаса, предполагая, что он догнал меня и схватил цепкой хваткой. Я рванул вправо, вырвавшись из сосновых когтей. Потом ринулся прямо, когда наткнулся на острые непроходимые заросли, и в конечном итоге полностью потерял ориентацию в пространстве.
Наконец, успокоившись, я замер. Вокруг было тихо. Просмотрев размытые очертания деревьев, я опустился на корточки и закрыл лицо руками.
Что это было? Если в лесу бродит чудовище, что-то среднее между человеком и животным, то вполне возможно, что Жени уже нет в живых. В какой стороне дорога, я не знаю. Даже надолго задержав дыхание, я не могу услышать ни единой сирены скорой помощи или полиции, ни единого крика или гудков автомобиля. Если они не ищут меня, то, возможно, они все мертвы.
Перед глазами застыл полный ужаса взгляд. Галя каким-то непостижимым образом все видела. Она точно знала про смерть больше нас, и мы самонадеянно её не выслушали. Я где-то читал, что люди, оказавшиеся на границе жизни и смерти, начинали чувствовать этот мир по-другому. Порой они видели незримых обычному человеку существ. Порой ангелов, порой бесов, но чаще всего неупокоенные души. Бывало, им являлись видения, в ходе которых те вспышками могли узреть картины будущего. Очевидно, Галя почувствовала это странное место намного острее нас, тщетно пытаясь удержать Толю в машине.
Мне надо было бы послушать ее, умчаться дальше и проехать этот страшный лес. Совершенно очевидно, что ей пришло видение, когда она отключилась там, в машине. И судя по всему правдивое. Если Галя видела Толю мертвым, то, видимо, он и в самом деле уже мертв. Сама же она на моих глазах заперлась в машине, и, стало быть, еще жива. Она расскажет полиции, что мы в лесу. Возможно, они найдут меня, исцарапанного беглеца и Женин истерзанный труп. Галя, даже если жива, вряд ли что-то видела из-за тумана. Что ж, если мутант не будет обнаружен, его следы или другие признаки присутствия, то единственным, кто мог всех порешить, окажусь я. Водитель разбитого авто может стать моим спасением, если он еще жив, разумеется.
Я заплакал от безысходности. Если не умру, то сяду в тюрьму пожизненно. В лучшем случае мне светит лечебница после рассказа об увиденном.
Все эти мысли убивали изнутри, но больше всего ранила одна из них, которую я отгонял пуще других. Это была моя самая страшная фобия, которая грозила претвориться в жизнь и уничтожить во мне того, кем я себя считал. Подобно проворному червю эта единственная идея прогрызла меня, словно яблоко, и вот подобралась к самому сердцу, окончательно в нем поселившись. Что, если я сошел сума? Не Галя, не Женя, а я?!
***
– Шагнув туда, ты никогда не вернешься обратно, – произнесла тетя Маша.
Ее большие синие глаза показались не на шутку встревоженными.
– Не улыбайся, мальчик, сойти с ума – это поистине страшно. Более того, ты никогда не поймешь, что это уже произошло с тобой. В этом и заключается все коварство сумасшествия. Люди вокруг будут казаться странными, в их поступках не будет логики, их поведению не будет оправдания, но на самом деле именно ты окажешься сумасшедшим.
– Да нет же, я верю. Просто вы так говорите, будто это хуже смерти, – обронил я.
– Антон, потерять себя намного хуже смерти. Почему, ты думаешь, клиника, подобно тюрьме, в решетках? Сумасшедшие не могут убежать через окно пятого этажа, но могут из него выпрыгнуть, потому как более не в состоянии жить в мире, который они не способны разделить с родными и близкими. Их реальность отличается от реальности общества, и переступить обратно этот порог они уже не могут.
Мамина родная сестра тетя Маша – невероятно красивая от природы женщина. Но работа врачом в психиатрической клинике сильно отличала ее от других симпатичных женщин сорока лет. Ко всему у нее не было ни семьи, ни бойфренда. Помимо погружённости с головой в работу, помехой на пути к счастью могли служить её истории из больничной практики. Рассказы о пациентах, которые порой выходили за рамки уместного. И мой отец каждый раз, закрывая за тетей Машей входную дверь, ехидно подшучивал: «хороший работник пропитывается своим ремеслом насквозь.»
– Антон, они действительно видят бесов, понимаешь?!
Я ошпарил палец, наливая ей чай.
– Но ведь бесов не существует, – тщетно выводя диалог в русло разумного, я сел рядом и подул на горячий напиток.
– Откуда нам знать, что существует, а чего нет, – тетя Маша последовала моему примеру. – Мы выписывали одну пациентку, что слышала голоса в голове. По сути, шизофрения не лечится, но залечить ее на время можно. Голоса затихают. От злостных приказов они переходят к тихому шепоту, который уже вполне можно контролировать. И это все, что мы можем сделать для больных шизофренией. В редких случаях они способны договориться с голосами. И лично я знаю всего пару больных, которым удалось прогнать шепот навсегда.
Моя тетя отпила ароматный чай и начала рассказ…
«Она сидела в моем кабинете на выписку. Ее жилистые руки перебирали стежки по краю пижамы, а глаза спокойно смотрели в заключение.
– Как ваши голоса? Вы же, бывает, еще говорите с ними? – спросила я, пытливо взирая исподлобья.
– Не буду сочинять, Мария Павловна, я все еще их слышу, – тихо произнесла пациентка.
– Так как же мы будет вас выписывать? – я демонстративно положила шариковую ручку на стол.
– Я научилась с ними договариваться, – быстро и четко ответила она, – хотя, склоняюсь, будет неуместным называть один голос множеством.
– Лукреция, что вы хотите этим сказать?
– Раньше их было пять, сейчас остался один, – протараторила девушка, избегая зрительного контакта.
– Это неоспоримый прогресс, – я не скрывала радость. – Но нас интересует, не остался ли самый агрессивный из всех. Вы же понимаете?
– Несомненно. И я с уверенностью могу сказать, что остался самый разумный и логичный.
– Как же это проявляется? – сощурилась я.
– Ему не нравится сидеть взаперти, и мы договорились вести беседы поздней ночью. Днем же он не появляется вовсе, – голос Лукреции дрогнул, выдавая волнение.
– О чем же вы беседуете… поздней ночью, если не секрет? – не меняя тон я расспрашивала Лукрецию. Ее зрачки более не бегали. И даже учитывая, что она не могла переносить мой взгляд дольше нескольких секунд, Лукреция вполне могла концентрироваться на ровных стежках, репродукции Босха на стене справа и узоре ковра.
– О жизни и смерти, о добре и зле, о вечных человеческих ценностях.
– Правда? – я не смогла скрыть удивления. – Кто говорит больше в ваших ночных диалогах?
Было видно – Лукреция сильно замешкалась с ответом. Но вскоре довольно рассудительно заявила:
– Я, я говорю больше. Но когда я прошу его рассказать мне что-то, он говорит достаточно много, рассказывая удивительные истории.
– О чем эти истории? – захлопнув папку с историей болезни, поинтересовалась я, уже практически уверенная в выписке. Мы не можем держать всех шизофреников, их слишком много. Поэтому пациенты с вялотекущей шизофренией по желанию родственников могет покинуть больницу. Нам всегда кажется, что сумасшедшие в первую очередь опасны для общества, но этот не так. Чаще они наносят вред себе и намного реже другим.
– Это истории человечества, – Лукреция задержала свои чайные глаза на моем врачебном халате дольше обычного.
– Простите?
– Рассказы из истории народов. О войнах, о предательстве, смерти, насилии… Об ужасах прошлого.
Я снова открыла бледно-сиреневую папку. Родители историки. Оба доценты исторического факультета.
– И что вы чувствуете, слушая эти рассказы? Они вас удручают? Злят, возможно, оскорбляют?
– Они не вызывают во мне ничего из всего вами перечисленного. Я историк, как и мои родители, и мне важно знать правду. Поэтому я просто записываю.
Это походило на правду.
– Можно я взгляну в ваши записи?
Моя пациентка наблюдалась у другого врача, и только пару месяцев назад была переведена ко мне. Хрупкая женщина вытащила из матерчатой сумки стопку общих тетрадей. Почерк первой из них выглядел довольно округло, что вселяло надежду. Буквы правильно наклонялись вправо, практически не имея острых углов. Общее полотно письма совсем не резало глаз, если б не отсутствие разделения на предложения. Я не нашла в тексте ни одной точки, а соответственно ни одной заглавной буквы кроме имен. Самым частым знаком препинания являлось тире. Оно приходило на помощь в любой попытке завершить мысль и разделить структуры. Было понятно, что Лукреция хорошо училась в школе и много писала в своей жизни. Остальные странности являлись довольно естественным для человека больного шизофренией, ведь дословно болезнь переводится как расщепление сознания. Именно поэтому больной тщетно пытается соединить все воедино, избегая использование разделительных знаков. В борьбе не потерять целостность восприятия мозг больного может даже объединять несколько слов в одно невероятно длинное. Глаза словили несколько одиночных предлогов, соединенных в слова, но и это было для моей пациентки более чем нормально. В общей сложности это был текст больного, не имеющего склонности к агрессии и насилию, что, собственно, я и пыталась для себя прояснить.
Вдруг в самом низу в середине слова проскочила латинская «t». Перелистнув страничку, я с удивлением теперь наблюдала ее все чаще. Она множилась, а слова с включением иностранной буквы выделялись более размашистым импульсивным письмом.
– Здесь есть тетради, когда с вами говорили все пятеро? – поинтересовалась я.
Мне было важно определить разницу ее внутреннего состояния между «тогда» и «сегодня». Когда хрупкую Лукрецию впервые привезли к нам, она меняла голоса и угрожала расправой всему персоналу. Девушка бесконечно спорила и противоречила сама себе. Закрывая уши, она кричала, чтобы все четверо говорили по очереди и не гневили пятого. Часом ранее она напала на своего отца с ножом, обвиняя его в лжесловии. А часом позже Лукрецию заперли в клинике на полгода. Однако уже два месяца пациентка не проявляла признаков агрессии, вела себя вменяемо и говорила только от своего имени.
– Вот эта, бордовая. Там немного напутано, надо будет заново переписать. Они кричали, перебивая друг друга, – застенчиво обронила пациентка и,выложив передо мной вишневую тетрадь с помятыми краями, села в прежнюю позу.
Моя правая рука дрогнула. Уже привычная глазу кириллица без заглавных букв и знаков препинания теперь кишела буквами из различных языковых групп. Тут были и «о», увенчанное двоеточием, и «с» с волнистым хвостиком внизу, а так же «а», коронованная галочкой. Реже встречались иероглифы и клинопись.
– Вы уверены, что сможете расшифровать этот текст без посторонней помощи? – смутилась я.
– Конечно, я же историк! – натянуто улыбнулась Лукреция.
Что ж, на мой взгляд, прогресс был налицо, и за шесть месяцев лечения у нас душевнобольная, судя по всему, смогла договориться с собой. Я поставила дату и подпись на выписке.
Нажав одну из кнопок под столом, я вызвала санитара проводить ее. Вскоре дверь отворилась, и высокий парень прошел к столу. В коридоре замелькала белесая голова – там ожидал следующий пациент. Проходя мимо, Лукреция на секунду взглянула в его глаза и тут же потупила взор, плотно прижав к груди сумку, полную уникальных знаний.
– Она, она… Нет, вы видели? – вскрикнул немолодой мужчина. Его привели в смирительной рубашке, из которой он принялся вырываться, как только они поравнялись в дверях. Пациент плюнул вслед уходящей Лукреции и уже в следующее мгновение запричитал монотонную молитву, разбрызгивая слюну вокруг рта.
Седые взъерошенные волосы неимоверно его старили, хотя в истории болезни значилось каких-то тридцать шесть лет.
– Развяжите меня! – почти приказал он.
– Прошу вас, присядьте, – игнорируя его просьбу, я указала Станиславу на стул.
– Тогда вытрите мне бороду, – взирая на санитаров, он попросил уже более спокойным тоном.
Крепкий парень снял с шеи полотенце и вытер больному лицо.
– Только не говорите, что вы ее выписали?! – пациент резал взглядом.
– А что вас удивляет? Она, между прочим, уже давно ведет себя намного спокойнее вас! – словно разговаривая с маленьким ребенком, я погрозила Станиславу пальцем.
– Вы что, вправду не видели?
– Что именно?
– Как исказилось ее лицо?! – неподдельно нахмурилася он.
– Нет, мы ничего не видели, но вы нам можете рассказать. Возможно, в следующий раз мы будем более внимательны к мелочам.
– Простофили! – мужчина с надрывом выдохнул в сторону. – Как можно быть настолько слепой?
– Если продолжите без оскорблений, я буду вам крайне признательна…
– Да в ней же демон сидит! Вы чего, люди?! Ее привязать к кровати надо и вызвать батюшку, а не выписывать…
Станислав поседел не зря. Он постоянно видел одержимых бесами людей и, будучи на свободе, даже пытался их изгонять. Когда его доставили в клинику, при нем были бутылки со святой водой, огромный серебряный крест и изображения различных святых. Он смог бы найти в наших стенах мир, вдали от шумных улиц и греховных падений. Однако оказалось, что, по его мнению, практически все душевнобольные одержимы нечистыми, и его нахождение среди бесноватых было самым неудачным (из всех возможных) стечением обстоятельств.
Посреди ночи раздался звонок.
– Доброй ночи, Мария Павловна, Лукреция Дмитриевна Шульц ваша пациентка?
– Да, что-то произошло?
– Ее родители. Сорок восемь ножевых ранений, оба скончались на месте.
У меня похолодели руки.
– Номер отделения, я еду…
На четыре было назначено собрание. Оно не определяло судьбу Лукреции, ей вряд ли теперь светило покинуть стены больницы. Но оно определяло мою судьбу как практикующего врача-психиатра. Я не боялась потерять работу, но я изо всех сил пыталась понять, как такое могло произойти. Как вялотекущая шизофрения спустя всего неделю могла превратиться в параноидную. Как Лукреция могла нарушить все допустимые границы разумного и зарезать своих собственных родителей посреди ночи, пока те мирно спали. Затем она позвонила в полицию и чистосердечно призналась, рыдая в трубку и задыхаясь от горя.
– Мария Павловна, вы готовы? Из министерства будут через 10 минут. Следователь уже приехал, – сообщила ассистент.
– Я хочу, чтоб на собрании присутствовал Станислав, мой пациент, – произнесла я напряженно потирая лоб.
– Но если он опять будет…
– Если будет опять, то уведем, – перебила я. Та закивала головой и оставила мою дверь приоткрытой.
Перед глазами стоял вчерашний вечер. Я шла по тусклому коридору, наполовину выкрашенному в неприятный зеленый цвет. Нутро не покидало ощущение, что из высоких больничных окон за мной кто-то непрестанно следит. И даже крепкие решетки не в состоянии остановить этот невидимый пристальный взгляд. Он мог проникнуть куда хотел. В любое помещение, в любой уголок земли и в любую голову… В любую душу. Мне стало не по себе. Я ускорила шаг. Была ли я верующей или атеисткой? Работая здесь, мне приходилось быть и той и другой. В медицине намного больше необъяснимого, чем непосвященный человек может себе представить. Начиная от чудесных излечений силой убеждения, заканчивая моментальным облегчением тела на двадцать один грамм, когда мозг умирает. Так вот, в психиатрии странностей гораздо больше, чем во всех медицинских отраслях вместе взятых. Больной душе невозможно дать таблетку. Точнее дать таблетку можно, но не стоит надеятся, что препарат фармакологической промышленности прониктнет в самую душу и излечит ее.
Тяжелые замки отворились, и я прошла в узкую палату. Поняв по мускулатуре лица, что Станислав притворяется спящим, я прошагала в конец комнаты и опустилась на одинокий стул. Глубокий вздох просигнализировал пациенту о моем желании начать разговор.
– Не страшно одной в изолятор? – Станислав не спешил открывать веки.
– Если б я видела бесов, мне меньше всего хотелось бы делить с ними одну палату. Если б вы не вели себя буйно по отношению к другим пациентам, то были б сейчас в общей. Ну а если б не пытались изгонять из людей нечисть, ходили б на свободе.
– Кто, если не я? Вы же настолько слепы, что ничего не видите.
– Вы правы, я не вижу их лиц, но я вижу их труды. И мне приходиться с этим жить.
Он приподнялся на кровати.
– Ваша пациентка кого-то убила?
– Вам не составило труда догадаться исходя из моих слов или того, что вы в ней увидели?
– Назовем это интуицией, – улыбнулся Станислав. Довольно приятно улыбнулся.
А мне, как никогда, захотелось послушать подробности этого видения, и я инстинктивно постаралась придвинуть к Станиславу привинченный к стене стул. Он усмехнулся, я расплылась в улыбке, и напряжение между нами заметно спало. Невысокий и крепкий мужчина в серой пижаме сел на кровати и прислонился к стене. Теперь я видела его исключительно в профиль не имея возможности словить всех физиогномических изменений, если пациент намеревался соврать. Но отчего-то мне не особо хотелось копаться. Работая с ним без малого две недели, я еще ни разу не поймала Станислава на лжи – он искренне верил всему, что видел. Возможно, именно по этой причине в расцвет сил он сидел в одиночке психбольницы, седой словно старик.
– Если в человеке бес, то, сосредоточившись на точке между бровями, можно узреть лик подселенца. Он появляется как наложение полупрозрачного снимка на человеческое лицо. Если в несчастном несколько бесов, то они сменяют свои обличия – их жуткие лица меняются как слайды.
– И я могу их увидеть?
– Да, можете! Тем более вы уже поверили в их существование.
– Но у вас не было времени сосредоточиться на Лукреции. Нескольких секунд в дверном проеме… Неужели хватило?
– Вы правы. Я их вижу по-другому. Для моего взора демоны искажают человеческий взгляд, говоря мне то, чего не говорят другим. Они чуют меня, знают, что я их вижу, потому не прячутся вовсе. Эта хрупкая девушка, она… – он на несколько секунд замолчал, словно припоминая момент их встречи.
