Kitabı oku: «Всё, что от тебя осталось», sayfa 3

Я раздосадованно улыбнулась и опустила голову. Внезапно мой разум восторжествовал, и я перестала верить этой театральной попытке вспомнить Лукрецию. Он непременно должен был ее помнить, где еще этот чудак мог видеть обилие бесноватых, сидя один в четырех стенах.

– Что вас смутило? – мгновенно отреагировал больной. Он резко повернул голову и уперся в меня строгим взглядом.

– Я уверена, вы помните Лукрецию, и без труда могли б воспроизвести свое видение, если оно, конечно же, не плод вашего воображения. Она последняя, кого вы видели за прошлую неделю из пациентов.

Станислав громко расхохотался, а вскоре сквозь смех добавил:

– Пока вы будете считать веру чем-то ограничивающим ваше понимание мира, вместо того, чтоб расширять его, так оно и будет.

Я второй раз была смущена. Станислав атаковал с неожиданных сторон, и это заставляло мое сознание, словно тягучую ржавую телегу, медленно, неохотно, но все же катиться.

– Лукреция далеко не последняя из одержимых, кто говорил со мной на этой неделе.

После этой фразы я сжала губы, пожалев, что пришла сюда. Но уже в следующее мгновение он произнес нечто, заставившее меня вновь опуститься на стул.

– Далеко не все запертые одержимы. Так же, как и там, – он махнул головой на дверь, – найдется парочка подверженных демоническому влиянию.

– К вам приходили посетители?

– Нет, друзей почти нет, родные от меня отвернулись. Но Олежкин дьявол говорил со мной.

Санитар, работающий в этом крыле, некогда был переведен к нам из престижной частной клиники. Его практически уволили за жестокое избиение одного сложного пациента, но Олег смог найти связи и без записей в трудовой вернуться к работе у нас. В момент задержания он говорил, что ночью в него вселился сам дьявол и заставил делать то, чего он сам не желал. Позже парень отказался от своих показаний и практически чудом избежал наказания. Ко всему он не выбрал другую сферу деятельности, а снова пришел к психически нездоровым. Да, этот качок не был особо отзывчивым и милым человеком, но для работы в здешних условиях выдержка, физическая сила и опыт работы были куда важнее доброго нрава. Как Станислав мог узнать такие деликатные подробности жизни Олега? Как знать, возможно, тот сам поведал ему. Тем не менее, мой интерес к разговору получил некую подпитку, чтоб снова разгореться.

– Почему Лукреция показала вам свое истинное лицо? Разве не разумнее было сохранить своего демона в тайне хотя бы в день выписки!

– Она не знала, что я их вижу. И пройдя мимо, ее бес проявился во всей своей красе.

– Как он выглядел? – я все-таки наклонилась вперед, чтоб следить за ним в момент рассказа.

Мужчина устремил взгляд в правый угол комнаты, стало быть, он находился в полной увереннности, что все им увиденное является правдой. Его руки спокойно лежали на животе, а ноги расслабленно свисали с кровати. Ни одно из движений не выдавало нервозности и напряжения, а значит, мозг вспоминал, вместо эмоционально затратного для психики придумывания.

– Ее глаза на миг расширились и стали больше обычного. Они будто искусственно растянулись в стороны, а черные зрачки разрослись и затмили собой глазные белки. Нос втянулся внутрь и практически исчез. Кожа приобрела серый оттенок, а рот в секунды разверзся пастью – пастью полной острых клыков. Они нарастали друг на друга, словно дикие лианы, сквозь которые разветвленной синей лентой извился демонический язык. Извился прямо к моим губам, а через секунду пасть растянулась в злорадной улыбке.

Я встала и подошла довольно близко, нарушая его личное пространство.

– Демон смог понять, что был увиден?

– Не думаю, – он замотал головой. Обычно лгуны, отчаянно утверждая, всячески избегают подобных жестов. – Только лишь если…

– Что?

Я низко наклонилась и заглянула ему прямо в глаза.

В ответ он заглянул в мои. Зрачки были нормального размера, а глазные мышцы лишены свойственного лгунам подрагивания.

– Только лишь если слышала, что я кричал там, в вашем кабинете как ненормальный.

Мы снова засмеялись.

Станислав говорил чистую правду. Даже тогда, когда душевно здоровые люди вокруг меня врут примерно три раза за десять минут по любому поводу, этот человек говорил правду. Чтоб там не случилось между ним и Лукрецией, глаза Станислава действительно видели демона.

– Зачем проверять меня? Не лучше ли проверить саму Лукрецию?

Я сомкнула руки и, прогуливаясь по палате большими шагами, произнесла:

– Вы знаете, что такое какодемономания?

– Мой диагноз?

Только сейчас я отметила его чувство юмора и сдержанную, но притягательную улыбку.

– Нет, – я снова непроизвольно улыбалась. – Но это может быть диагнозом Лукерции. Больные какодемономанией искренне верят, что в них вселился дьявол. Они реагируют на святыни, на предметы христианства, угрожают от имени бесов и самого Люцифера, меняют голоса и мимику. Они бьются в припадках, услышав чтение молитв, имитируют конвульсии и спазмы. Нередко нападают на священнослужителей, наносят себе и другим серьезные увечья.

– Но если Лукреция не будет знать о том, что вода в ее стакане святая, а снизу к стулу привязан серебряный крест?

Я остановилась, запустив тонкие пальцы в копну каштановых волос. Станислав тем вечером не только заставлял меня улыбаться, он заставлял меня думать по-другому, а значит и действовать иначе.

За долгое время практики в психиатрии я видела массу вещей, которые никак не входили в рамки чисто научного объяснения, и каждый раз я их туда насильно впихивала. Так поступают все психиатры, я не была исключением. В нашем нелегком деле не принято оставлять вопросы без ответов. Мы часто заставляем себя поверить, что все необъяснимое не что иное, как неизвестные постсиндромы уже известной нам болезни.

Мы вошли в зал заседания. Просторная и светлая комната была неприветливо затемнена. Одна из прозрачных белых занавесок в углу металась от сильных порывов ветра, знаменующих начало грозы. Круглые люстры на увесистых цепях медленно раскачивались, как только кто-то входил и давал разгуляться сквозняку. Я поздоровалась со следователем, лысоватым грузным мужчиной, и направилась к отдельному от комиссии и пациента столу. Не успев присесть, я впервые после выписки увидела Лукрецию – она спокойно заходила в зал. Ее темные тонкие волосы были аккуратно собраны на затылке, а невыразимо бледное лицо выдавало глубокие переживания.

«Что я делаю? – пронеслось в голове. – Она больной человек…»

По моему указанию завтрак этой девушки с утра был сильно пересолен, а вода нечаянно разлита санитаром. Торопливо зашагав к своему месту, она потянулась дрожащей рукой к прозрачному стакану, полному живительной влаги, но не смогла до него дотронуться. В двух сантиметрах от стекла худая рука, испещренная вздутыми венами, внезапно застыла. Ее брови заметно нахмурились, а из-под них тупой чернотой расползлись чуть заметные тени. Она оперлась двумя руками о стол и исподлобья по кругу осмотрела всех присутствующих. Я нервно заторопилась сесть за стол, изображая занятость.

Лукрецию привели всего на несколько минут. Ей необходимо было ответить на простые вопросы: как она относится ко мне, как к лечащему врачу, испытывает ли гнев и ярость после встреч со мной, и о чем мы разговаривали, когда записи на диктофон не велись. В зал вошла комиссия и опекуны девушки. Все сели. Все, кроме Лукреции.

– Садитесь, – прозвучал стальной голос главврача. Он указал выпрямленной рукой на единственно стоявшую пациентку.

Она уперлась взглядом в стул. Ее рука автоматически поднялась к голове и принялась медленно царапать висок. Жест нервного напряжения, отвлечения внимания, решения первостепенной проблемы. Возможно, именно сейчас она слышит голос. Приказ. Команду.

– Я не могу, – отрезала девушка.

– Почему? – с задержкой оторвав свой взгляд от бумаг, спросил главврач.

– Мое тело невыносимо болит.

– Вас что-то беспокоит? Вы хотите пройти обследование?

Я все еще не поднимала глаз, боясь себя выдать. Всего пятнадцать минут назад я прошла в этот зал и примотала скотчем к обратной стороне ее стула серебряный крест, что был изъят у Станислава, когда тот поступил к нам. Там же я нашла святую воду, которой наполнила ее стакан.

Она все еще молчала, пауза затянулась. Тогда я подняла глаза, будто с трудом отрывалась от ужасающих подробностей последствий ее тяжелой болезни, она смотрела на меня в упор. Ее карие глаза полностью растворились в нарастающей черноте. Остальные черты лица расплылись, исчезнув вовсе. И только темный, как бездна рот, растянулся в угрожающей ухмылке. Время остановилось – тяжелые лампы замедлили раскачивание, а прозрачная белая штора театрально развилась, впуская в зал вместе с ветром нечто зловещее. Это видение полностью парализовало меня. Что сказать, я была отличным психиатром, но никудышным экзорцистом. Уже в следующую секунду черные дыры глаз сжались в темные блестящие точки, а лоб неимоверно вытянулся, давая возможность различить два возвышения – удлиненные шишки. Нос превратился в заостренный отросток, а губы вязко слиплись, словно на кожу брызнули кислотой. Меня бросило в жар. Я спрятала полный ужаса взгляд в бумаги. Но следующее, что я услышала, приказало моему телу дрожать.

– Ма-а-а-ша… – словно из преисподни позвал гулом ветер.

– В стенах этой больницы надо мной издеваются, – раздался полный решимости голос. – Из ночи в ночь я терплю унижения.

Я резко подняла взгляд на Лукрецию.

– Какие? – следователь прочистил кашлем горло.

– Санитары насилуют меня, а мой лечащий врач, Мария Павловна, за этим наблюдает.

Собрание было прервано. Лукрецию повели в медицинский кабинет на обследование. Я вышла из зала, ощущая невыносимую ломку во всем теле.

– Почему не привели Станислава? – обратилась я к стоявшей у стены ассистенке.

– Мария, он умер этой ночью.

– Что? – голова закружилась, мне всерьез показалось – я сейчас упаду.

– Остановка сердца.

– Когда? Когда это случилось? – я мотала головой не веря ей.

– Время смерти три тридцать, – она заглянула в тонкую папку.

Не помня как, я обнаружила себя стоящей перед его палатой. Дверь была открыта. Внутри слышался шорох, и, войдя, я буквально наткнулась на санитара Олега. Он держал в руках покрытый пятнами полосатый матрас и выглядел слегка растерянным. Мы сухо поздоровались, и я прошла к стулу, на котором еще вчера вечером сидела, разговаривая с больным. А был ли он болен? Либо же я была слишком слепа, чтоб узреть реальные причины его болезни.

– Еще вчера Станислав был жив. Он был не только моим пациентом, но и глубоко верующим христианином, – обратилась я к уходящему санитару.

– Да, очень жаль. Стас был болен не только душевно, – Олег обернулся в дверях.

Уголки его рта слегка подрагивали – он был доволен собой, стараясь всеми силами не выдать улыбку. Пары секунд вполне хватило, чтоб сосредоточиться и постараться узреть его беса. Человеческое лицо словно расплылось, уступая место дымчатому очертанию. Так уверенно начав, я вдруг перевела взгляд на пустую панцирную сетку кровати. Увидеть за час более трех демонов грозило мне в один прекрасный день засесть в одной из таких палат, надев серую пижаму вместо белого халата. Я закрыла рукой глаза и произнесла на выдохе:

– Олег, простите меня. Слишком много смертей за последнюю неделю. Вы можете идти, я задержусь на минуту.

Он молча вышел. В мыслях ожил образ Станислава. Белесые волосы и не по возрасту отросшая борода. Сейчас он сидел передо мной, словно святой. Вчера мне как женщине было комфортно в его окружении и как-то по-особенному спокойно.

«Если б при других обстоятельствах…» – пронеслось в голове.

Меня отстранили от врачебной практики на несколько недель. Заявление Лукреции не подтвердилось, но я, само собой, отказалась от ее дальнейшего лечения.

Предположительно в ней было около пяти бесов, согласно истории ее болезни. Прочитав невероятные рассказы по их изгнанию, я не решилась предложить столь альтернативный вариант лечения ее родственникам. Я предпочла забыть о ней, Олеге и даже Станиславе, но если кто-нибудь когда-нибудь спросит меня, видела ли я в лицо настоящего беса, то моя физиогномика выдаст ложь, если в ответ я произнесу уверенное «нет»…

Глава 3

Гленамар

«Страх за свою неповторимую шкуру обезображивает человека…»

***

Телефон с трудом включился и выдал отсутствие сети. Я нажал экстренный. Пошел вызов. Затаив дыхание, я с надеждой ожидал ответа, но долгие гудки отзывались отчаянием и, кажется, длились целую вечность. Вдруг экран погас. Погас насовсем.

– Черт, черт… Да что ж такое… Дьявол!

Кто-то схватил меня сзади и повалил на сырую землю.

– Тишь, тишь. Тихо! Еще его нам тут не хватало, – незнакомец в спешке шепнул мне в ухо.

Я попытался вырваться, но хватка усилилась, и раздалось глухое «ч-ч-ч-ч».

Где-то впереди послышался шелест сухой травы. Эти шаги звучали невыразимо странно. Мне показалось, что кто-то надел лыжи и решил прогуляться на них по лишенному снега лесу. Над туманом между размытыми стволами возвысились закрученные рога. Маленькая голова с глазами из черного блестящего стекла повернулась в нашу сторону. Мое сердце заколотилось, а лоб обильно вспотел. Из его животных ноздрей вырвались струи пара, и я прекратил дышать вовсе, опасаясь, что он услышит или увидит нас.

Мы замерли. Он сделал пару тяжелых шагов своими массивными копытами и повернул в противоположную от нас сторону. Руки онемели. Я больше не пытался вырваться, и мой спаситель ослабил хватку. Затаившись еще на несколько секунд, я все же не выдержал и резко обернулся. На меня спокойным взглядом голубых глаз смотрел немолодой мужчина. Его волосы тронула седина, а немолодое лицо покрыла сетка морщин. Одетый в охотничью толстую куртку, он держал в руках автомобильный клетчатый плед.

– Ты кто? – забыв о такте, выпалил я.

– Алексей! – коротко ответил он и протянул руку.

– Антон, – пожал ее я. – Ты его тоже?..

– Да, видел.

– Твой телефон?..

– Разбился в машине…

Я тяжело вздохнул.

– Кто он такой? Или точнее, что он такое?

– Я не знаю, на самом деле, – ответил мне не уступающим по глубине вздохом незнакомец.

– Одно радует, что я не сошел с ума.

Алексей встал, отряхнул колени и протянул мне свой плед:

– Я вижу, ты замерз. Можешь набросить.

Укрывшись коротким дорожным покрывальцем, я вдруг почувствовал, что продрог до костей. Это место оказалось в разы холоднее, чем я предполагал. Да и предполагал ли? Выходить из машины где-то в горах ночью никак не входило в мои планы.

– Что ты тут делаешь? – обратился я к новому знакомому.

– Ищу внука, – огляделся старик.

– Что случилось?

– Я забирал его на праздники. Судьба разделила нас странами, и единственный путь увидеться лежит через эти горы и пограничный пункт. Я часто здесь езжу и знаю, какие сюрпризы выдает на этой дороге погода. Мы ехали с предельно допустимой скоростью, он задремал. На перевал опустился туман. Только я подумал притормозить, как вдруг что-то огромное выбежало на дорогу. Рванув руль в сторону, я даже не понял, как нас закрутило и выбросило с трассы. Когда я очнулся, его уже не было рядом. Ни о чем не думая, я поспешил за ним в лес. Я кричал, что есть сил, но он не отозвался. Зато мои крики привлекли кого-то другого. Убегая и прячась, я нашел наш автомобильный плед прямо здесь, у этого дерева. Им укрывался мой внук, когда спал в машине.

– Сколько ему?

– Двенадцать.

Я с досадой наклонил голову и почесал затылок:

– Ты не думал, что этот монстр мог…

– Я стараюсь об этом не думать, – подняв подбородок выше, он сжал зубы, словно сопротивлялся сильнейшей внутренней боли. – Нам надо двигаться, мы можем здесь замерзнуть. Я неплохо знаю этот перевал – тут в девяти километрах деревня.

– Идти? Куда? Мы просто заблудимся в этом тумане!

– Я думал, такой взрослый парень сможет отличить по деревьям север от юга. Неужели ты совсем не ориентируешься в лесу? – с укором в голосе вопросил он.

Отчего, собственно, я должен был уметь ориентироваться в лесу? Я никогда не бредил стать бойскаутом.

– Мой внук все знает, – продолжал Алексей, купаясь в волнах нахлынувшей гордости. – Мы частые лесные гости, и этот смышлёныш впитывает все как губка. Видишь стрелку на дереве? – он повернулся и показал мне выцарапанную в коре толстую стрелу и заглавную «А» под ней. – Это он мне оставил. Мой внук идет на север!

Я растерялся. Радость от встречи с кем-то сильнее, смелее и опытнее меня на данной местности в сложившихся условиях сменилась смущением. Я не думал, что мы пойдем вглубь леса. Отходить от дороги казалось лишенной смысла затеей. Надо лишь сделать крюк и вернуться к машинам, туда, куда скоро подъедут оперативники и врачи.

– Алексей, понимаешь, тут какое дело. Мы с друзьями остановились, чтобы помочь именно тебе. Мы вызвали спасателей, а затем трое из нас покинули авто. В тумане развернулась драма, – мой голос дрогнул на этом слове, – и я побежал в лес на поиски своей подруги… детства, – почем-то нелепо добавил я. – Мне хотелось бы помочь и пойти за твоим внуком, но самое разумное, что мы можем сделать, – это выйти обратно к дороге и попросить помощи у специалистов, знающих свое дело.

Он почему-то потупил взор и выдохнул в сторону прозрачной струей пара. Я сразу заподозрил неладное.

– Что? – нерешительно спросил я. – Что такое?

Он еще минуту молчал, ворочая головой и что-то неясно бормоча. А затем, так и не взглянув мне в глаза, произнес:

– Твои друзья мертвы.

Мои уши сдавило гулом. В следующее мгновение голова закружилась. Взрывной волной информации меня прибило к дереву. Грудь сковал спазм. Я открыл рот от недостатка воздуха, а Алексей продолжал резать по живому.

– На дороге нет ничего, кроме их растерзанных тел. Блондин, рыжая и девочка в шапке? Ведь так?

– А-а-а-а-а-а-а-а,– закричал я, глуша себя скомканным пледом.

Все рушилось. Земля уходила из-под ног. Еще час назад я уверенно шел по своей дороге жизни, не имея ни малейших подозрений, что вскоре все мои мечты растворятся в этом коварном тумане. Ничто из прежних ценностей теперь не имело значения. Все было сметено, разбито и растоптано за одну ночь. Да за какую ночь? За один час! Ну почему? Почему я не проехал мимо? Старик и его внук живы, один из них так точно. Мои же трое друзей мертвы…

– Мне жаль говорить об этом, но, пройдя полкилометра от дороги и зная, что мой внук где-то впереди, я не собираюсь возвращаться туда, где сторожевой собакой бродит это существо.

Теперь меня кинуло в жар. Со злостью бросив плед в сырую землю, я вскочил на ноги и судорожно принялся рассеивать белую мглу. Она сводила с ума. Мне казалось ещё чуть-чуть, и я покончу с собой! Выбившись из сил, я повернулся и посмотрел на своего чудовищного информатора. Он стоял, прислонившись к дереву, и спокойно смотрел на мой бессмысленный акт паники.

– Послушай, моя подруга… детства, – снова невпопад добавил я, – она из очень влиятельной семьи. Если только она еще жива, – я сделал паузу, словно взывал об этом ко всем богам сразу, – то ее отец озолотит нас. Твой внук, скорее всего, погиб, либо это вопрос времени. Ты же взрослый человек, ты должен уметь смотреть правде в глаза! Прошу, вернемся к дороге! – взмолился я. – Скоро там появится реальная помощь. Впереди только смерть, как ты не поймешь!

Надо признать, я слегка блефовал. У меня не было особого выбора, если Женя мертва. Таким образом, если я не умру от рук этого жуткого существа, то сгину в тюрьме по ложному обвинению, которое ее семья мне обеспечит. Алексей видел своими глазами монстра, и потому он мне был необходим. Жизненно необходим. Так же необходим как воздух.

Но вместо согласия мой спутник выпучил глаза. Его челюсть заметно выдвинулась вперед, и уже в следующее мгновение он прорычал сквозь зубы словно зверь:

– В каком бредовом сне тебе привиделось, что я променяю внука на вознаграждение. Что я пойду спасать твою шкуру вместо него? Помощь будет здесь не раньше, чем через час, а у меня нет часа. Мой внук – моя кровь и плоть. Он все, что у меня осталось. Решив помочь тебе, я просто зря потратил драгоценные минуты, – переполненным презрения голосом выпалил он.

Почувствовав себя полным ничтожеством и смотря, как Алексей тяжелыми шагами отдаляется, скрываясь в тумане, я понял, что мне при любых обстоятельствах лучше сейчас последовать за ним.

Под ногами хрустели сухие ветки, звучно сообщая ему о моей немой компании. Я не умел извиняться. Любой промах я всегда старался перевернуть в свою пользу, чтобы только не произносить пресловутого «прости». Порой я набирался наглости и просто переводил разговор на другую тему. Иногда я даже мог перекрутить диалог и заставить извиниться невиновного. Сам же торжествовал, каждый раз выходя из ситуации победителем. Однако кто и когда научил меня тому, что просить прощения – значит прослыть проигравшим, признать собственное несовершенство, я не знал.

Сейчас все было иначе. Сами обстоятельства и мое поведение, полное низости и эгоизма, не давали мне возможности беззаботно сравняться с Алексеем и пошутить на тему погоды. Это самое «совершенство» камнем висело на шее, притягивая к земле, словно червя, где мне было самое место. Я был омерзителен, и это чувство, словно кислота, разъедало изнутри. Все еще стараясь выйти сухим из воды, я прокручивал раз за разом произнесенные слова, но никак не находил им оправдания.

– Алексей, постой, – догнал я его, – прости!

– Ладно, проехали, – послышалось в ответ.

Тяжелый камень в миг упал на землю. Он упал и остался где-то позади в гнилой листве. Вот и все! Так просто! Я уже свободно дышу и даже могу посмотреть ему в глаза. Невероятно, но я давным-давно не чувствовал такого внутреннего облегчения, которое давало всего одно слово. Оно вовсе не уничтожало меня как личность, а, напротив, возрождало во мне человека. Почему-то здесь и сейчас признать себя оступившимся, но, по сути, неплохим человеком было в разы прекраснее, чем оставаться безупречно проворной сволочью.

– Ты еще не познал, что есть дети и внуки, оттого этот первобытный страх за их жизнь тебе не ясен, – прервал мои мысли смягчившийся голос Алексея. – С их появлением все в мире меняется. Больше не существует тебя, стоящего в центре Вселенной. Теперь есть только он, твой потомок, лучшая часть тебя самого. Белый незапятнанный лист бумаги, где ты записал все самое прекрасное, что знал в этой жизни. Все то, что хотел бы оставить в вечности бытия. Ты оберегаешь его от дождя жестокости, не даешь вступить в грязь лжи, осторожно обводишь вокруг болота боли и разочарований. Ведь самое невыносимое для родителя – это увидеть страдания и страх в глазах своего ребенка. И чтобы мой внук никогда не познал их, я готов положить здесь свою жизнь. Слышишь?

По моим рукам пробежали мурашки. Я бережно развернул скомканное покрывало и виновато им укрылся.

– Ты замечательный дед. Хотел бы я, чтобы мой был таким же, – выдохнул я, словно извиняя свое поведение неправильным воспитанием. – Я никогда не слышал от него подобных слов. Единственное, что ему хорошо удавалось – это рассказы про войну!

– И чем тебе не угодили эти рассказы?

Подобный вопрос завел меня в тупик, ведь я старался сделать Алексею комплимент, никак не ожидая в ответ нападок.

– Вместо этих рассказов он вполне бы мог мне говорить слова заботы и любви.

– Слова заботы и любви могут звучать по-разному. Думаю, твой дед желал тебе всего самого прекрасного в жизни, что именно для него означало «жить без войны». Лишь только прошедший этот ужас может знать истинную цену миру. И пока человек помнит, что такое война, он никогда не сможет развязать ее вновь.

Алексей явно намеревался поставить меня на место, и теперь любое мое высказывание оборачивалось критикой. Мне ничего не оставалось, как смириться с его настроением и немного помолчать. Но уже через минуту он заговорил сам.

– Ты боишься?

– Да, боюсь…

– Страх за свою неповторимую шкуру обезображивает человека.

«Ну вот, опять он за свое, можно было бы и в самом деле уже проехать эту тему…» – только подумал я, но он продолжил нравоучения.

– Больше всего в жизни таких как ты пугает неизвестность, хоть она и является неотъемлемой частью бытия.

«Да что мы всё обо мне да обо мне…»

Меня явно начинало раздражать это копание в собственной персоне, и на этот раз я решил парировать.

– А тебе, Алексей, страшно?

– Кто был в бою, тот черта не боится, – горделиво ответил он, произнося слово черт с особой осторожностью, словно убирая из него букву «ё».

«И этот туда же!»

– Да и знаю я немного больше твоего про здешние места, поэтому страх не гонит меня в ложном направлении и не мутит разум.

Это был уже далеко не первый камень в мой огород, после которого я даже пожалел, что извинился. Признавая себя лишенным достоинства и смелости, я буквально подписал приговор к словесному распятию, которое, вполне возможно, продолжится до самой деревни. Я вдохнул холодный воздух, полный влаги, и решил поставить точку на нравоучениях.

– Прекрасно понимаю, как я звучал со стороны в тот шоковый момент, однако прошу тебя прекратить мое публичное бичевание.

– Я и не думал тебя бичевать. Это сделало за меня твое собственное самолюбие, – продолжал он в том же духе. – Представь, что твоей истерики не было вовсе, показались бы тебе мои слова обидными или уничижительными?

Он был опять прав. Но, черт возьми, не извиняться же мне перед ним еще один раз?!

В стороне послышалось шуршание листьев. Алексей надавил на плечо, принуждая меня опуститься к земле и замереть. Чуть правее раздалось тяжелое дыхание. Недалеко среди деревьев кто-то крался, вдыхая, словно зверь, капли нашего холодного пота, разносимые ночным воздухом. Поверх тумана проплыли острые кривые рога. Теперь меня бросило в жар, и я прижался к дереву.

– Постарайся даже не думать о них, – еле слышно прямо на ухо шепнул Алексей. – Они приходят на твой зов.

Просидев больше пяти минут в полной тишине и убедившись, что монстр прошёл мимо, я вкрадчиво переспросил:

– Только на мой?

Он как-то странно посмотрел на меня и произнёс:

– Ну я их уже как с прошлой осени не зову, стало быть, сейчас только ты из нас двоих этим занимаешься…

– Что значит зову? И кого их?

– Господи, я думал, ты более смышленый! Тех самых, хвостатых и рогатых… Ну! Догадываешься?

– А если позвать Господа Бога, он тоже придет?

Алексей впервые с момента нашего знакомства разразился хриплым смехом:

– Нет, не думаю. Не подходящее тут для него место.

Я, окрыленный маленькой победой в демонстрации искрометного юмора, с улыбкой добавил:

– И чем же ему место не угодило?

На что мой спутник снова нахмурился и почесал затылок.

– Как-то раз я ехал здесь один, – хриплым голосом начал он. – Была осень, и вдоль обочины немного выше по склону я заприметил мясистые шапки боровиков. Остановил машину и собрал два больших мешка. Почуяв, что могу раздобыть больше, я спустился в лес и продолжил сбор. Чем глубже я продвигался, тем больше этот лес походил на гиблое место. Когда, наконец, я поднял голову, то увидел заброшенную избу. Это был срубленный из необработанных бревен домик, огороженный по периметру частоколом. Моя находка не была бы столь примечательной, если бы не ее странный вид. Все бревна от частокола до стен сооружения были исцарапаны длинными когтями. Земля вокруг местами была вскопана, а от засохших земляных булыжников в разные стороны отходили все те же царапины, сделанные человеческой пятерней. Все выглядело так, словно из-под земли время от времени кто-то выбирался и нападал на дом. В глухом лесу много всякой живности, но я не знаю ни одного зверя, способного оставлять такое. Любопытство одолело страх, и я зашел в хижину. Ее земляной пол был сырой и дурно пах. Сквозь единственное окно попадало не так уж много света. Я включил встроенный в мобильном телефоне фонарик. От увиденного мои руки задрожали, и я выронил аппарат на землю. Тот, упав экраном вниз, простер свой яркий луч сквозь темноту. Он тускло озарил бревенчатые стены и обнажил их жуткие портреты. На меня смотрели безобразно изуродованные лица, вырезанные острым предметом по мягкой сосне. Они подобно негативам на пленке навсегда отпечатались там, покрывая избу от самой крыши до вязкой земли. Из темного угла на меня смотрел безумный старик, справа от него, оголив ряд острых зубов, хищно улыбался завсегдатый житель преисподней. По другую сторону удлиненное лицо с мертвецки закатившимися глазами. Кто-то дыхнул мне в затылок, и я почувствовал, как могильный холод пробежал по спине. Я резко обернулся, наткнувшись на бездонный взгляд из самого темного угла, который заставил мои руки похолодеть от ужаса. Не помня, как поднял свой телефон, я выбежал на улицу. Оставив все грибы у частокола, я уносил ноги как можно дальше от этого места. Однако, отбежав не так далеко, я вдруг остановился. Отдышавшись, я решил все же вернуться…

Я пытливо заглянул Алексею в глаза, пытаясь понять врёт ли он, но тот не ответил на мой взгляд.

– Солнце садилось, – продолжал мой спутник. – Оно бросало свои косые лучи сквозь сосны, в которых довольно быстро растворился весь страх. Вскоре я снова подошел к избе и, подняв перед собой телефон, увидел бордовую липкую грязь. Она тянулась мерзкими жилами от пальца к пальцу и извергала невыносимое зловоние. Это была чья-то кровь. Воздушный шар терпения оторвался в моем животе и моментально подлетел к горлу. Все это было непонятно, жутко и противоречиво – меня чуть не стошнило. Но я прошел войну, мальчик. Я проплыл свое море крови, понимаешь?

Я молчал, даже не зная, что ответить на это. Чем дальше мой спутник уводил свою историю в мистические дебри, тем больше мне хотелось найти всему логическое объяснение. Сию же секунду мистер страх превратился в рассудительного скептика, занырнувшего в глубины памяти в поисках объяснений и ответов.

– Записав координаты перевала, я отправился в путь, – выдержав драматическую паузу, продолжил он. – По приезде домой, я загрузил координаты на компьютер и нажал кнопку поиска. На мониторе отобразилась всего одна ссылка, содержащая фотографии интересующего меня характера. Статья была сделана неким Рыцарем Ирвином – заядлым любителем реконструкционных игр. Бородатый мужчина лет сорока глядел на меня из небольшого прямоугольника в правом верхнем углу экрана. В своей статье он вел повествование о таинственном месте, которое облюбовал себе для аскетства. Позже я узнал, что имя этой долины Гленамар.

– Так у этого места даже есть имя? – недоверчиво прошептал я. – И что оно означает?

– Переводится с кельтского как Долина Мертвых.

В моей груди снова потяжелело.

– Что ты сказал?

– Это место называется Гленамар, что означает с кельтского Долина Мертвых, – спокойно повторил для меня Алексей.