Kitabı oku: «Вечные мы», sayfa 3
Только вот… о любви-то я и думаю все время. Люблю ли я его? А Машу? Да и Катьку-то мою? «И как он их любит»? Уж про Катю-то давно бы можно было как-то для себя решить… И кстати, это же она еще в школе мне про него объясняла, и давала читать. Я это очень помню. Конечно, до какой-то там любви было еще далеко, даже пусть школьной, портретов по стенам никто не развешивал, и вообще все это совершенно не про нас… нам с Катей и друг друга хватало (мне уж точно). Но лицо его я увидела уже тогда, и запомнила. (Отчасти, наверно, было и желание выделиться, внутренняя такая гордость, для себя: вот у меня что есть, никто из этих и не осилит даже, а мне нравится… но мало ли мне книжек нравилось? Другие так не запомнились. И пора бы это все перечитать, кстати же, новыми глазами.)
«И вот я здесь», и… все совсем не так, совершенно. Не то чтобы мечта сбылась или наоборот, мечтать-то вообще было некогда, так все быстро повернулось… а просто здесь ВСЕ другое. Другой план существования. И если это у нас любовь, то такая любовь очень редко бывает, а может и никогда, и все что я про любовь читала, не могло быть про такое просто из-за редкости. (Потом пояснить.)
<…> прям чувствую, как изо всех сил стараюсь их «не пропускать», ни в коем случае не делать их вторым номером после него, даже, наверно, переусердствую иногда. Хотя вообще-то заставлять себя не приходится, они очень добры ко мне, обе, удивительно, стараются наперегонки опекать. Катя как будто хочет мне додать, что когда-то не додала… Но все-таки и я, тоже, «заставляю себя», постоянно себя на этом ловлю: отчасти, конечно, как бы в благодарность («поделились» же!), но больше всего потому, что очень-очень боюсь – боюсь даже тени раздора, хоть и сколь угодно воображаемого и немыслимого здесь. Это же мой всегдашний инстинкт: бежать от малейшего намека на скандал, на чье-то недовольство, это мой «конформизм», а на самом деле такая гипертрофированная стеснительность, или даже брезгливость. Сколько фильмов не досмотрела из-за этого, и хороших, – но «не могу когда орут», проматываю, выключаю, даже в книгах пропускаю куски иногда. «Анти-Достоевский» – Л. меня называла. И вот теперь здесь, где никто вообще не скандалит (а почему я так уверена? без году неделя? но вот уверена же), все равно это самое вылезло – через страх. Поначалу вообще ходила как по лезвию, все время придумывала за них на себя – вот, мол, какая, «влезла», «захапала себе» и прочая чушь, но вытравить очень трудно… Притом же мне и правда больше доставалось, и достается, как бы honeymoon мой все еще, хотя я так и не знаю, запланированный он или «просто».
А спросить – ну я же знаю, что он ответит: что не «или», а всегда и то и другое, и план и вдохновение. Что нужно и «просто» любить и строить это, делать, уравновешивать. Так вот я же и уравновешиваю, к девочкам липну – и, кажется, искренне, очень с ними хорошо, они уже, наверно, самые близкие люди в моей жизни… но, конечно, не сравнить. Не сравнить.
Думаю-то я все равно о нем почти всегда, и вспоминаю, как у нас было, хотя вроде бы было только что, и еще будет, как только захочу (ну или почти как только, я уже, кажется, расслабилась насчет очередности, но иногда все-таки дергаюсь). И вот опять себя ловлю: что же я вспоминаю при этом – его самого или… как было? И есть ли разница? У нас ведь почти все общение в постели или так или иначе «в сцеплении», потому что этого не бывает, только когда мы совсем заняты, а тогда и разговаривать тоже заняты. И все равно я его «знаю» намного хуже, чем девочек, даже и после всех бесконечных разговоров. Как будто какой-то туман в голове, когда с ним, разучаюсь соображать, и потом такая блаженная звенящая пустота. (Это, кажется, цитата откуда-то.)
Вот он пробежал, я увидела из окна, и… да. И что это, пристрастилась к сексу или любовь? Не знаю, и в чем разница, не понимаю уже. Все смешалось в этом дурдоме Облонских.
Пристрастилась – это, конечно, тоже. Никогда не думала, что можно столько, и не надоедает. И непредсказуемо, вот именно как приспичит, где угодно может. Иногда раз за разом, просто не оторваться, но может и по нескольку дней ничего не быть, и никто слова не скажет. То есть никто не хозяйничает, не давит, не «имею право», не «мой/моя» – вот это, наверно, главное. Каждый раз как первый раз. Расслабленность, но не ленивость, не пресыщенность.
Как они все смотрят друг на друга! И на меня вот посмотрят так <…>
<…> не обязательно и до конца. Просто пообниматься, поласкать, пораздеть, поваляться, «первую сладость» – и вот уже разлетелись по своим делам (которых всегда вагон). И все равно очень встряхивает, дольше помнятся эти прижимания в неудобных местах, чем целые ночи кувырканий в спальне. Неудовлетворённость удовлетворяет (дурацкое какое слово, дайте две), типа встаешь из-за стола чуть голодным. «Не для галочки» это называется у А.Н., хотя ему-то как раз труднее, вроде как мужская физиология требует галочку поставить, но он «работает над этим». Одна из его теорий: мы развели в стороны секс и воспроизводство, теперь надо развести секс и оргазм. Не отказаться от оргазма, а сделать управляемым. Делать его когда нужно и когда именно его хочется, а не так чтоб обязательно трепыхаться, пока не выбьешь, и отдыхать после. Логично, хотя…
<…> знаки, на все случаи жизни, как бы наш внутренний язык. Слова, но и жесты, и символы – когда кто-то не уловил из воздуха, из взгляда, из интонации, то есть когда надо дать понять быстро, но не обидев. Я, конечно, набросилась зубрить, но оказалось, что общепонятных и каждодневных немного, остальные в лучшем случае работают в парах, а то и вовсе никому, кроме их автора, не известны. Катя так и объяснила, довольно жмурясь, она же наш главный символический вулкан и энтузиаст. Плюс у ходовых знаков множество вариантов, на разные ситуации… то есть, вообще-то, непонятно, как это все может работать, но как-то работает. Главные знаки, конечно, про «это»: куча версий «я один» или «мы одни», когда не хочется никого ни в каком виде, потом ограничительные – что можно смотреть, но не трогать, что можно «помогать», гладить, ласкать, но с краю, не встревать, ну или хоть не сразу, и наконец главный знак – ура, всем все можно, налетай, втискивайся, тяни на себя и вообще делай что хочется.
<…> главный фетиш здесь: «назад к природе», деревенская идиллия на первый взгляд, местами даже дикарская. Все «свое», ни от кого не зависим, ну или почти. Но, пожив, начинаешь замечать, что простота эта обманчива, техники даже слишком местами, но она вся homebrew, не торчит, не мигает, вообще на глаза не попадается. Что иногда раздражает – но многое реально удобно, привыкаешь. Хотя вот к вибраторам попробуй привыкни… которые тут везде, но притворяются чем-то другим или спрятаны во что-то. Просто безумие какое-то, ждешь что любой стул задергается, как сядешь. И не жужжалки с моторчиками, конечно, а мускульные все, очень живые, чувствующие даже. Это у Кати был период, неживое как живое: налепила кучу такой мебели и разных штук, и с хитрыми триггерами, теперь уж многое забыли даже как включать. Идея была, что вибрации же это не только эротика, что они вообще стимулируют жизнь, во всех ее проявлениях. То есть плывем опять по течению: о-о, смотрите, весь мир колышется возбужденно, а мы такие ходим с закрытыми глазами и прижимаемся чем придется куда попало <…>
4. Outside the Asylum (А.Н.)
Здравствуй!
Пожалуйста, не плачь!
А сам слышу твой голос, милое твоё увулярное «р», и чуть заднее «ш» после гласных, и почти реву. Слезлив и не стыжусь. Давай плакать вместе.
Всё устроится скоро, уже устраивается.
<…>
Мы все тебя любим и ждём. _Все_ подчёркнуто три раза, заглавный курсив!
Катя много про тебя рассказывает. (Кажется, что я тебя знал _всегда_.) Маша говорит, что ты очень хорошая и очень наша, в рифму к ней. (И что, может быть, ты сможешь поучить её программировать?) Она тебе напишет.
И уже всё для тебя готово, вот посмотри. Второй этаж слева от зала, с башенкой – это будешь ты. Внутри мы всё сделали, но это ты пусть увидишь уже здесь, и сама, конечно, сделаешь ещё лучше.
Можно ещё попросить? Пожалуйста, напиши мне на наш _общий_ адрес, то есть как бы разреши читать и отзываться _всем_. Но не всем пиши, а всё равно мне, вообще кому-то одному, но не стесняясь всех. Ты ведь нас уже знаешь. Приватность никто не отнимает, но мы _умеем_ и вместе. Привыкай?
Ты – чудо.
Теперь про наше «затворничество».
Отрицание настоящего – это легко, и не главное. Просто задёрнуть шторы и читать только хорошее. Всякую чушь – «не знать», с невинной улыбкой типа «а кто это». Но у нас-то другое: у нас проблема не столько с чужим («общим») настоящим, сколько с их _будущим_. Это серьёзнее. От будущего не спрячешься. Не хочешь попасть в чужое будущее – делай своё. И уже не обойтись одной невинностью: надо налегать на руль, надо осмотическое давление создавать изнутри. Попустить и страсти, и злости. Не чтобы бороться с чужим будущим, а чтоб делать прочнее своё. Это единственный способ. Правильное будущее побеждает _само_. Просто – приходит.
Настоящее настоящее – это будущее. В настоящем ничего нельзя поменять, в будущем – всё можно. Притом же это весь мир, в нём _все_ есть, и я и ты – и это всё, всё _твоё_. Как захочешь, так и сделается.
А завязнешь в сегодня – поезд уйдёт, останешься ни с чем. Как попаданцы в прошлое – знаешь, был такой жанр? Сначала восторг, лиса в курятнике, вот я им сейчас мозги-то прочищу… споришь там с Честертоном каким-нибудь, с правыми и левыми, с Фрейдом воюешь (но и ужасаешься его силе вблизи). Обильно публикуешься, ездишь, разоблачаешь, раскрываешь глаза. На сколько-то лет хватит завода, да и результаты будут подпитывать, почему не быть результатам (конечно, не таким, о каких мечталось, но всё-таки). Насколько-то ты будущее приблизишь, спору нет. Но в глазах будет – тоска. И чем дальше, тем хуже. Твой поезд, _настоящий_ твой, ушёл, не догнать его никогда. Даже не представить, где он сейчас катит. Там твой настольный свет от скорости дрожит! Да, там не поразишь никого предсказаниями, не повозишь дурачин мордой об стол, но зато увидишь _новое_, и сама откроешь, уж открытий-то хватит на всех. А «здесь» – «всё понятно», без просвета, «сколько нам ещё идти, отец», «до конца, мать». Нужная тяжёлая работа, обречённость.
И вот это мы и есть: не высокомерие и брезгливость, а убегание безнадёги настоящего. Строим свой поезд, чтобы вернуться назад, то есть вперёд – хоть сколько-то вырваться. Мы настоящие попаданцы, потому что совсем не мечтали именно в сюда угодить. Nous sommes ailleurs.
И ты тоже.
Самое невероятное, самое сказочно чудесное: что _ты_, моя ты, Элли Долгого Озера, Сказавшая Да На Мосту Четырнадцати Шагов – ты наша, ты одной крови, ты будешь с нами.
Здесь наш сад, наш лес, наше море. Злость – только на границе, а чтоб меньше злиться, просто отодвигаем границу подальше. Мы – Outside the Asylum, выход из сумасшедшего дома, ещё одна попытка, очередная. (Поудачнее многих so far, насколько могу судить!)
Настоящее нельзя не бичевать (кстати, любое, как любое было когда-то будущим, как и любое станет романтическим прошлым), но от этого костенеешь. Мы ведь не боги, чтобы бесконечно любить «всё» и не скисать от него, не беситься, не опускать рук. Мы ищем локальный оптимум сиюминутной радости и вечного счастья. Отсюда наше самодельное, налегке, будущее. Ручей, очаг и ложе.
