Kitabı oku: «Империя машин», sayfa 3
Периодически ловя волну Севергарда, Говерман от скуки слушал безалаберные речения ведущих, надеясь найти логичное объяснение случившемуся феномену.
Следующий день прошел в обычном ритме.
В двенадцать часов третьего дня на Востоке раздался уже не грохот, а пронизывающий свист, и соленый ветер подул на лица прохожих. Они встревоженно глядели, но ничего не видели.
Что случилось потом – описать невозможно. На материк обрушились чудовищные волны, из-под земли вылезали горы, земля стонала от боли, всюду вспыхивали пожары, лава лилась из недр. Кислорода не хватало на всех, тела валились на мостовые, сгорал воздух. А затем произошел взрыв.
Говерман вертел ручку радио, когда до него донесся шум.
Он недовольно поднялся с кровати и в его комнату вломился Лени:
– Нам пора в убежище, поторопитесь, мест может не хватить.
– Что случилось? – сонным голосом спросил его Говерман.
– Катастрофа, – так же просто, как двадцатью годами ранее ответил Лени. Но именно такая простота моментально сняла с ученого сон, отрезвила и он, быстро надев брюки, накинул куртку, схватив всего два кейса и поспешил по лестнице за Лени.
– Подводное убежище – Искатель, спроектировано по чертежам с Земель Исхода.
– Ты назвал его как в легенде?
– Не я его строил.
Говерман состарился и не поспевал за молодецким шагом друга, на лестничной клетке ему понадобилось время, чтобы продышаться. Лени нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
Их ждал водитель в рельсовой машине.
Горожане облепили транспорт, стуча в окошко.
Лени взял Говермана за запястье и потащил в толпу, раздавая тумаки.
Когда они подошли ближе, Говерман разглядел особенности машины. «Вагон?!»
И в самом деле, рельсовая машина походила на миниатюрный четырехместный вагончик, сужающийся к носу. Без окон с задвижками как у военных поездов и откидной дверью.
Но горожане! Как они отреагировали на его приезд!
– Разойдись! – скомандовал Лени и выстрелил из револьвера в воздух. Прильнувшие к окнам машины, они бросились в рассыпную. Говерман пригнулся, затыкая уши. Он отвык от звука выстрелов.
– Не затягивай – поторопил его Лени и, подбирая выроненные им кейсы, побросал их в открывшийся люк. Они сели в вагон, и машина тронулась по скрипучим рельсам.
– Волна настигла предгорья?
Водитель сосредоточенно кивнул.
– Ввожу в курс дела. Содержимое чемоданов придется оставить иначе застрянем на пропускных пунктах.
– Там наработки по тепловым генераторам!
– Поступай как думаешь.
Говерман высунулся в окошко – машина обгоняла мчащиеся параллельно поезда.
Вытянувшийся по дороге лесной массив рос обособленно от выжженных земель, где полыхали нефтяные скважины. То и дело он вдыхал их мерзостный запах. За придорожными соснами виднелась пятнистая почва. Следы горелых насаждений проступали как шкура зебры, пока чередующийся с ними лесной покров не сменился серой полосой. Непрекращающаяся вьюга налетала на вагон и снег лип к смотровому окошку.
– Лон, доедем? – спросил водителя Лени
Он буркнул что—то в ответ.
Не переспрашивая его, Лени занялся сортировкой документов.
– Пропуска с тобой? – Говерман более спрашивал для того, чтобы как-то разговорить друга. Его то и без пропуска допустят, он известный ученый. О Лени же многие и не слыхивали до сегодняшнего дня.
– Завалялись где—то в сумках. Туда! Въезд в город, – крикнул он водителю.
Говерман повернулся к отпертому окошку.
Заброшенный пригород приветствовал пассажиров перемигивающимися сигнальными знаками и вышками. Железная дорога… Говерман помнил себя, когда он – молодой инженер, был направлен на проектирование магистралей и путей снабжения столицы и прилегающих городов. Снежинки ввалились в машину и забросали штаны. Заперев окошко, Говерман выдохнул пар. Кто бы мог подумать, что это закончится так? Он сидел над двигателем и кресло жарило зад. Лобовое окно чуть больше тетрадного листа залепило теплом от нагретых тел. Лон периодически протирал его, но мгновение спустя оно запотевало. Ученый было расслабился, но неудобное расположение подлокотников принуждало сидеть полулежа, а жесткая спинка обрывалась ниже его плеч. Пассажирские места явно не были приспособлены для высоких людей. В машине не было предусмотрено просторных окон или системы охлаждения. Да и назвать вагон машиной язык не поворачивался. Привинченные сиденья, обитые кожей решетчатое дно салона, где проглядывали элементы механизмов, ящики с инструментами. Ему некуда было ставить ноги. Минимум комфорта сочетался с поразительной скоростью, набираемой вагоном, когда рельсы шли прямо.
«Союзники с торговой империи не сдержали слово», – подумал Говерман. Повстанцы были изгнаны с пригодных для хозяйства земель, они утеряли честь, достоинство, независимость… И сейчас бежали от последствий неудачного творения врагов прятаться в консервные банки. Без друзей и права на солнечный свет с чистым воздухом. Исивор, Клейм, Морр. Скольких товарищей по парте и вере он видел либо в агонии, либо застывших перед очередной бомбардировкой и уставившихся на грязные тучи. Все они боролись ради проблеска зари. Глупые и разъяренные, осознававшие бесполезность войны и предвидевшие поражение, они терпели крах на каждом рубеже, но неукоснительно отстаивая свое существование. Ученому отчаянно захотелось выпить. Его друг, как показалось Говерману, и не думал о прошлом. Таков он – умерший человек переставал для него быть человеком, как и предметом обсуждения. Лени вытаскивал из беды с неимоверным усердием, но если те, кому он оказывал помощь, сдавались или гибли, то он выбрасывал их из своей жизни.
До коих пор он его знал, Лени не совершал щедростей даром. Чумазый мальчик умер, когда в нем родилось хладнокровие. Когда на его глазах сожгли заживо десятки военнопленных. Он списывал это на необходимость и Говерман признавал, что он прав. Вероятно, прав. Подумалось о женщинах. У него давно не было женщины. Она ушла от него, когда общество нарекло его неудачником и коленопреклонником… Или то было раньше?
Вагон тормозил, ученый ощутил тряску, мысли вывалились из головы.
– Лон? – Лени затряс водителя, когда тот начал заваливаться носом на руль. Говерман привстал. Лени натянул к носу пальто и кулаком выбил окошко.
– Газ, провались он!
Освежающий воздух пронесся по щекам водителя. Встрепенувшись, Лон ухватился за рычаг. Машина въехала в вагонетку. Их побросало с сидений. Лени рассек бровь. Съехав с рельс, машина встала, завалив салон горелым запахом. Лон вывалился, откашливая дым, за ним через водительское сиденье пролезли и Лени с Говерманом. Ученого мутило, и он встал, придерживаясь за покрытое льдом ограждение. Лон тыкал куда-то, рот его двигался, но Говерман беспокоился лишь о том, чтобы его не вырвало. Болел живот и сводило ноги. Он бы рухнул на месте, но морозец и проникающий в ладонь холод привел его в себя.
– Продышись – подошел к нему сочувствующе Лени.
Говерман принял перчатки, и друг объяснил ему ситуацию. Какие-то умельцы открутили на рельсах болты и те сдвинулись к соседним путям. Им повезло, что Вагон не соскочил позже. Выдернутые шпалы были уложены подле разграбленной лавки, а вагонетками неизвестные заставили весь проезд.
– Мы приехали – сказал Лени, забравшись на вагонетку. Впереди погрузочные доки и пристань.
Говерман осмотрелся. Снежную рябь сдерживал прозрачный купол, охватывающий город. Вентиляторы на куполе, в которых легко бы пролетел не один дирижабль еле проворачивались. Казалось, лишь ветер заставлял их работать.
Раскрытые входные двери, окна с гудящими фильтрами в форточках, множественные следы на снегу. И как он угодил под купол?
Город покидали в спешке. То тут, то там раскиданы мусорные пакеты.
– Поломка – завозился с Вагоном Лон.
– Сколько займет ремонт?
– Подгоню болты да подожду поезда.
– У нас полно забот и без него – сказал Лени, отводя Говермана.
Говерман сказал бы, что Лон обеспокоен, но водитель не отличался поведением от любого другого видимого им водителя. И полноватый живот, упрятанный за пиджаком, и борода, и стрижка, и форма усов под копирку, и…
– Он с Империи – пояснил Лени, когда Говерман чересчур уж пристально загляделся на его физиономию.
Услышав, что говорят о нем, Лон схаркнул. По изменениям на его лице Говерман определил, что он вовсе не переваривает этого слова. Сбоку Вагона были приделаны упоры, чтобы вручную открывать дверь.
– На чем оно едет?
– Электрический ток, мой экземпляр.
Лени достал из внутреннего кармана плаща диск и приложил его к стыку створок.
Устройство пиликнуло и с завидной силой раздвинуло сталь, переломав блокирующий механизм.
– Держи сумки с консервами. И не роняй их, без еды пропадем. Первые дни в убежище та еще суматоха, а есть то хочется.
Говерман принял груз и ждал, когда Лени возьмет его кейсы.
– Поторопись, опоздаем на посадку – и в бездну все предприятие.
– Но там мои работы!
– Пешком девять миль. Ты или я дотащим их? Тебе важнее наброски проектов, чем жизнь?
Говерман хотел сказать, что эти «наброски» и были его жизнью, но Лени захлопнул створки и навесил замок, пока он собирался высказаться.
– Держи крепче, некогда задерживаться. Волна близко.
– Мы оставим Лона? – удивился Говерман.
– У него все равно нет пропуска.
Говерман беспомощно обернулся на водителя. Тот, как ни в чем не бывало закуривал сигару. «Неужели он смирился?!» – думал ученый, но мысли оставались мыслями и ему не пришло на ум, что его друг взял бы Лона с собой, если захотел.
А Лени, как чужой, с сумками наперевес зашагал по направлению к пристани. Говерман обескураженно вертел головой. Город как вымер! В безветрии он слышал гул провисающих проводов. Пострадавший от землетрясения, асфальт бугрился у гладких рельсовых дорог.
– Горожане в убежище?
– Оно не рассчитано на них.
– Но для кого же его строили?
– Для нас с тобой.
Лени не желал продолжать разговор и прибавляя шаг, поравнялся с мужчиной, волочившем в телеге съестные припасы. Крепко сложенный, он, не ощущая тяжести тащил на спине полные мешки. Лени скинул сумки в его телегу и бросил на ее дно монеты.
– Довезешь к докам, получишь троекратно.
Бесцеремонность друга задевала Говермана и он извинился перед мужчиной за него.
Затем, они повстречали паровой локомотив, который, как выяснилось, ждал Лени.
«Кем же он устроился там, в корпорации? Проворачивает неясные сделки, от которых не видно результатов»
По пути они встретили и его семью.
Жена прижимала к груди сверток с малышом.
Локомотив затормозил, но подступающих людей отогнал вооруженный экипаж.
– Он напуган, так много шума – говорила она.
– Бывает, – спокойно ответил отец.
Сверток с ребенком подхватили на руки, и, передавая по очереди, экипаж одновременно палил из ружей. Люди в форме пересадили их на дирижабль, и он взмыл в воздух, наполняемый слезами бегущих следом за ускользающей надеждой. «Что его связало с этой женщиной?» – подумал Говерман. По его меркам она была безобразна. Суженое лицо с выпирающимся подбородком, раскосые глаза, короткие ноги и рост… Но вспомнив, что, сколько он его знал, друг удостоился по наследству скверным характером, Говерман промолчал. От него не ускользнул и овладевший им цинизм мыслей. Длительная изоляция не пошла ему на пользу, как и война – Лени. Его отталкивали пассажиры, но он погряз в дневниках памяти, и они подбрасывали ему новые картины.
Свободных мест не оказалось, и ученый стоял, зажатый у иллюминатора.
Уйма народу проталкивалась к сидячим местам. Говерман искал Лени, чтобы прояснить для себя пару моментов касаемо положения друга и эксцессов с применением оружия, но он был оттеснен давящими спинами к багажному отсеку.
– Смотрите, смотрите! – закричал человек, сидевший у ближайшего иллюминатора. К иллюминаторам с левой стороны прильнуло огромное количество голов.
Все разом побледнели. Говерман тоже решил посмотреть, что так встревожило людей и пододвинулся к остальным.
Огромная волна шла в их сторону, затопляя и пряча под водяным потоком дома, смывая улицы и города.
– На западе нет вершин, где можно переждать потоп, – проговорил кто-то взволнованно.
– Откуда столько воды? – спросил тревожно Говерман.
– Не знаю, – сухо ответил Лени, – не имеет значения.
Если не поспеть – закончится горючее, дирижабль рухнет, и их погребет заживо.
Она сметала мегаполисы словно мух, встрявших на пути у льва, и накрывала отстающие дирижабли, тут же утопающие в ней. «В городах есть бомбоубежища, люди могут укрыться там, но если уровень воды не спадет…»
Дирижабль затрясло, персональные счетчики давления в пиджаке Говермана и пассажиров зашкаливали.
Их клали в передний карман пиджака или иного костюма при покупке. Циферблат, из которого выходили разноцветные трубочки, наполненные жидкостями, определял температуру, давление, потоотделение и интоксикацию носителя.
Корпус судна скрежетал, деформируясь и скукоживаясь в гармошку, но несмотря на существенные повреждения, дирижабль заходил на посадку, обволакиваемый какими-то голубоватыми волнами. «Резонансная технология!» – озарило Говермана. Внезапно излишнее давление исчезло, счетчики утихли.
В ушах звенело, но впереди виднелась крыша бункера, торчавшего из-под воды горячей западной птицей счастья, ждущей их подобно детскому волчку, готовому закружиться вокруг своей оси. Это был шестигранник с выпирающим из центра стержнем—маяком, соединявшимся в пружины—сваи, с помощью которых плоское убежище вкручивалось в земную кору. Его сплавили из лавовой руды, а материал свай, уже готовый был взял из недр в Огненных Землях, севернее Туманных Гор, за убежищем, к которому причаливал дирижабль.
Эти естественные сваи, обволакиваемые всплесками пламени, просматривались и сейчас. Выпячивающиеся и похожие на угольные стволы гигантских деревьев, но невероятно прочные, они удерживали на себе вес гор, словно стебли, вылезшие из земли. Они подняли скалы ввысь, к небу. Они росли как грибы и кормились пещерными кристаллами, засеявшими их основания.
Само убежище обладало зубцами на гранях, которые при включении пускового механизма зарывались в твердь.
На мостовой, ведущей к подводному бункеру столпился живой организм, пульсирующий тревогой, и рвущийся внутрь. По краям этой единственной дороги к спасению размещались резонансные столбы, регулирующие течения прибрежных вод, но, обычно, используемых для разгона небольших облачков. Конусы, сложенные из разноцветных дисков с голубым кристаллом вместо навершия, пульсировали, улавливая перемены климата.
– Охрана будет вынуждена применить оружие, когда начнется паника. А она начнется, стоит им лишь увидеть волну. – сказал подобравшийся к Говерману Лени.
Ученый повернулся на голос, но его друг уже перебрался к наемникам, сторожившим рубку управления. Люди расступались перед его шагом. Что—то было в одежде Лени неуловимое, от чего он имел привилегию над сидящими в летательном аппарате. Дирижабль, как и положено, сел на отведенном месте.
Конвоиры, одетые в бронекостюмы поприветствовали сходящих особ. Лени переглянулся со страшим из них.
– В очередь – распорядился конвоир.
Лени предъявил опознавательный значок о службе в западном ополчении.
– Повстанец? – он нахмурился, но к нему подошел вооруженный стражник – В общую очередь!
Тогда Лени опустил кисть руки к ноге и меч разложился в боевую позицию.
Голубые молнии проскользили от гарды к острию. Плащ его затвердел и боле не метался от ветра.
– Мы делаем свою работу – осторожно ответил конвойный.
Конвоиры застопорились, Говерман потерял дар речи.
– В сторону, – процедил Лени.
– Нам положено контролировать… – заоправдывался конвоир, но старший выхватил у него винтовку
– Я сказал в очередь!
– Повремените с очередью – ответил Лени, бледнея. Клинок сложился.
Солдаты заторможено повернулись туда, куда он глядел и губы их невольно задвигались. Волна нависла над горизонтом, затмевая небо.
– Слезайте! – крикнул он жене и ребенку.
– Стоять! – Конвоир прицелился, но Лени рывком уложил обоих и пробил встающему висок. Он подал руку жене, но она отшатнулась, жмясь к Говерману. Ребенок неудержимо рыдал. С ученым они не переглянулись. Выскочив из дирижабля, троица побежала в сторону убежища, нося на руках мальчика. «Вода-а-а-а-а-а!» – вскричал человек в гражданском, выхватив громкоговоритель. Конвоиры не успели и оглянуться. Толпа навалилась на сетчатый забор, и военные взялись за отстрел прорвавшихся за заграждение. Один из них едва успел дернуть рубильник. Резонансные столбы соединились голубыми лентами, источающими энергию. Уже нависшая волна замерла, бросая на земли крупные пласты воды, точно кобра перед броском. Это позволило им отступить и броситься в рассыпную. Но столбы недолго сдерживали порыв, посыпались снопы искр, повыбивало голубые кристаллы, разлетающиеся на осколки, порванная проводка угодила в воду. Запах паленых тел, гарь, вонь.
Первые приступы волн накрыли семью и Говермана на подходе. Их спасла резиновая обшивка конечной платформы, уже успевшая частично оплавиться. Людей с побережья разметало по асфальту, бросая как тряпичные куклы о кирпичную кладку. Споткнулась жена Лени. Говерман, повидавший немало раненых в госпиталях, сразу определил вывихнутую ногу. Муж остановился и помог ей встать. В его глазах отразился ужас. Они не добегут до шлюза.
– Не пойду с тобой убийца! – прорыдала она.
Он набросил на нее плащ
– Доведи ее в целости или…
Их прервал пронесшийся строй подкреплений.
Ученый поддерживая прихрамывающую женщину волок её ко входу.
Лени вовсю орудовал мечом—стражем. Раздвижное лезвие разметывало загораживающих им ход.
Жена… Кажется, ее звали Лора – прятала лицо в его груди.
Говерман раскрыл рот, чтобы крикнуть – «Нет необходимости убивать!»
Но не успел, их накрыла вторая волна.
Чуть позже:
Мужчина в панике закрывал за собой люк.
Еще немного и его заметят, ведь он – контрабандист, пробрался в убежище через запасной вход. Да чего там заметят, водой затопит. Придется нарушить договор… А вот и вода… Он сделал шаг вперед, приподнимая гермодверь и отшатнулся, как ошпаренный: Из холодной жижи вытянулась бледная синяя рука, а в ней – кричал маленький ребенок. Затем наружу показалась голова:
– Возьмите только его, прошу.
Рука начала медленно погружаться, уносимая потоком на зубья убежища. Мужчина схватил кричащий сверток и с проклятиями запер люк. Когда штыри вошли в пазы, и начался процесс герметизации, через запирающийся клапан он услышал:
– Лени, я спасла его! Наш сын жив! Ты слышишь?! Лени!!! Где ты?!
Шестигранник выпустил шипы для дробления. Они закружились по оси, вспенивая воду.
Убежище покачнулось, погружаясь в пучину, и во мраке помещений отдавался скрежет стали о камень.
Так образовалась Островная Империя.
На тщеславии и пороках, водруженная болью и ей же множимая, как оспа.
Вскоре сошла вода. Люди решились открыть запечатанные на десятки лет крышки убежищ, и побрели навстречу свету…
Света они не узнали.
От их мира остались лишь обломки, как от ветви дерева остается трухлявая палочка.
Глава – 1 —
Комната подводного убежища была заставлена койками и ящиками. В те, что стояли повыше, вкручивались лампочки. Пазы для большинства из них пустовали, а отслужившие срок выбрасывались в перерабатывающий мусоропровод.
По утрам, мужчина разносил контейнеры по каютам и подключал к генератору в мастерской. Заканчивая работу, он усаживался на изъеденные клопами матрасы, чтобы передохнуть. Сегодня ему предстояло проверить целостность проводки и убедиться в отсутствии протечек в туннеле. Возможно, спуститься этажом ниже. Короче, по ситуации.
Он посадил ребенка на колени. Темные волосы, острый нос, поношенная тряпичная одежда… «Он и не мог быть моим». Как же не вовремя он затеял этот разговор…
– Ты не мой отец?
– Прости, что не сказал раньше.
– А как его звали?
Индикаторы на тумблерах генератора подавали тревожный знак. Желтоватый огонек бежал по дисплею, и мужчина раздумывал о причинах утечки энергии, поглаживая голову ребенка, когда мальчик переспросил громче.
– Кого?
– Моего отца.
Он едва сдержал хрип, проглатывая слюну.
– Помню… как я услышал – Лен, но это мог крикнуть кто угодно. Тогда… На побережье творились невообразимые вещи.
Мальчик досадно поглядел под ноги.
– Он… Утонул?
– Мы не знаем наверняка, – ответил уклончиво мужчина, – когда мне подали сверток с тобой, его скрепляла ленточка из изысканной вышивки.
Мужчина порылся на верхней полке, откуда мальчик накануне вытянул карту.
– Погляди.
Детская рука ощупала хрустящую и эластичную повязку.
– Это могли быть и слуги. Ткань, в которую тебя завернули я видел лишь раз – на коронации в Часовой Крепости.
– Как ты попал туда?
«Удалось отвлечь его!» – обрадовался он на мгновение, ощущая приятное облегчение.
– Устроился служкой в святилище. Носильщиком воды для омовений тела предшественника. Черные Ножи уложили его прямиком на приеме, – мужчина отвернулся, и, согнувшись, начал штопать подошву.
– Я был обязан супруге его милости… Когда он выходил из кареты, его жена заметила мою беременную мать. Обыкновенно, нищенок выгоняли в пригород, но она приглянулась ей ярко алыми волосами, выделяясь из толпы. Жена отвела его от свиты, они пошептались, и ей уделили комнату при императорском дворе. Ходила новость, что он подобрел, как женился на дочери Долины Полых Холмов. Она благотворно воздействовала на него, перемирия, договоры… Расцвет страны! Мать говорила, что Мирре приходилось искать предлоги дабы оставлять ее подле себя, на дистанции от завистников и клеветы. И она нашла его – волосы матери шли на парик, который Мирра надевала на приемы.
Мужчина задумался, вновь следя за переключателями. Отчим нечасто рассказывал о себе или былом, и мальчик старался слушать, хотя и ощущал скуку, накатывающую при описаниях незнакомой страны. Поначалу его будоражили могущественные постройки человечества, приключения, преодоление опасностей и путешествия по далеким городам, но скудное воображение, подпитываемое единичными картинками, сохранившимися в убежище, быстро иссякало. Он не ведал иного мира, чем этажи замкнутых пространств, стальных стен и редких заплывших иллюминаторов, которые обросли водоросли. Его солнце – свет люминесцентных ламп, его родная почва – гудящие трубы под ногами, а дом – скромная каюта, доверху набитая старьем. Поэтому, представляя внешний мир, он испытывал смешанные чувства любопытства и недоверия, а разовые вылазки на всплывшую крышку дискообразного бункера, куда изредка взбирался отчим, отдаваясь одинокому созерцанию, вызывали у него смутную тревогу. «Не зря он поднимается наружу сам, не приглашая никого. Нечего там искать». Мальчик жил рутинной жизнью, постигая континент по фотокарточкам, выцветшим вкладышам, обрывкам газет с цветастыми заглавными буквами. Ребенок быстро терял интерес к этому безликому занятию и просился поиграть с тенями. Но мужчина настаивал, и обиженный мальчик возвращался к запоминанию и пересказу событий неопределенной давности. «Зачем мне это, отец?». «Память – наше все» – отвечал он неуверенно. Он и сам многое позабыл, не видел или не слышал. «Как же ты тогда жил, если говоришь мне, что это настолько важно?». «У меня были другие умения. А пока – время наверстать упущенное». С тех пор, как восстановление «истории» стало его новым занятием, мальчик чувствовал себя брошенным. Конечно, ребенок ощущал пользу от подобной тренировки памяти. Он легче вспоминал, куда прятал игрушки, лучше ориентировался в пространстве и на зубок помнил знакомые ему места убежища. Но, разве это жизнь? Это череда описаний давно вымерших людей. Тех, кто никогда не ответит ему – зачем он это делает: повторяет их слова, пытается проникнуть и понять их чувства, осознать их мысли и увидеть связи, соединяющие одних с другими. Все волнующие ребенка вопросы оставались не отвеченными. Ему чудилось, будто он тратил время понапрасну. «Отец, если мир столь богат, почему на всех… бумажках – одни и те же лица, места? Они так похожи… Иногда мне кажется, что они были чем-то недовольны, если испортили его. Значит, там нет ничего особенного? Я вот никогда не ломаю любимые вещи!». «И не поспоришь» – думал, вздыхая, приемный отец. И все же, иногда под палкой, иногда добровольно, но он возвращался к старым фотокарточкам. Было в них какое-то притягательное чувство. Он не мог выразить его словами, но понимал, как трудно лишиться дорогих тебе предметов. Поэтому, он сопереживал отцу. Не как «последнему человеку», хранителю сакрального знания, а в по-простецки привязчивой детской манере. Ему нравились редкие сложные слова, описания явлений, однако он ценил их за звучание, а не несущий в себе смысл. Что есть Солнце для человека, видящего только прямоугольные светильники и размытые пятна на фотографиях? Чья глаза адаптированы к полумраку подвальных помещений и искусственному линейному блеску ламп. Самое яркое место, в котором он бывал – это кактусовая оранжерея на нижнем этаже, где цветы поливались обильными потоками света. От самих растений давно не осталось и следа, поэтому все, чего застал ребенок – это выращиваемые в «палисадниках» горьковатые корешки, пригодные для похлебки. А земля, как континент – он же имел о ней лишь самые отдаленные представления. В его опыт входили только круговые коридоры. Как он выживет там? Будет бродить, затерявшись на месте или наследуемые инстинкты дадут ему второй шанс? Никто не подскажет, куда, почему и зачем. Никакого навигатора, помощи и теплого словца. Потому отчим и не спешил. Лишь время вынудит его изменить решение. Для ребенка все одинаково – сон, игра, еда, физические нагрузки… Стереотипные действия, закрепленные в привычку. Куда спешить, когда обгонять тебя попросту некому? Как не сунься, куда не двинь – везде окажешься первым. И приятное, и горькое чувство одновременно. С Великим Потопом время машин закончилось, но вот, мы – люди, воспроизводим их образ, цепляясь за шаблонные модели поведения. Говорят, машина преодолена. И где эти свидетели перерождения человека? Консервируются в точно таких же убежищах, поучают детишек, наставляют на пусть истинный… До гроба верные программе просвещения. Впрочем, ребенку надо трудиться, иначе он так и застрянет на месте, в своем скромном возрасте. Каждодневный труд занимал весь его досуг, избавляя от досаждающих размышлений о чем-то ином, отвлеченном и еще более бесперспективном, нежели столетняя история.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды отец не взял мальчишку с собой… Ребенок долго сопротивлялся, не желая покидать привычный ареал обитания. Но, когда гермозатвор приподнялся, став мостом в новый, неизведанный и пугающе бесконечный мир, его отношение изменилось. Точно сам он стал кем-то иным. Стремящийся к новому, неудовлетворенный настоящим, плененный несбыточной мечтой о бескрайнем просторе неба, соприкасающегося с неудержимым глазами, океаном. С тех пор они появлялись там чаще. Болтали, учились. Мужчина что-то постоянно объяснял, а ночами показывал на места, где когда-то мерцали звезды. Мальчишка на удивление легко пережил знание о своем усыновлении. Когда случайно разговор заходил про его, вероятно, покойного отца, он просто отвечал: «а я его не помню», и на этом обсуждение заканчивалось. В чем-то мужчина даже испытывал гордость. Он вырастил его, как собственного сына. И как и подобает нормальным семьям, когда приходит время… Необходимо расстаться. До того, как все выйдет наперекосяк. Поэтому он потихоньку заносил в его головку идею о том, что есть немалые шансы, что его настоящий родитель пережил катастрофу. Они разбирали примерную карту убежищ и прикидывали, сколько еще людей выберется на поверхность, заново осваивать некогда утраченные земли. Сколько из них спаслись, кто спрятался в горах, пережидая нашествие волн. «Для человека нет невозможного» – говорил он, поглаживая ребенка по голове. Мальчик улыбался до ушей. После серьезных разговоров они обычно играли вместе в прятки. Жаль, когда поджимающее время расставило иные приоритеты.
– Мы должны покинуть убежище, – заговорил «отец» после очередной «вылазки», – Итак, десять лет без техобслуживания… Поражает! Как убежище не затонуло со всеми нами на борту. Наш этаж – последние, кто уцелели, но я не смогу посетить с тобой Темплстер. В каком-то смысле, наши пути расходятся.
– Почему? Ты вылечишься, и мы пойдем вместе.
– Дорога не близка. Старость мальчик, старость.
– Пятьдесят – не старость.
– Я любил выпить, погулять, для меня это личный рекорд, достижение. Ты выйдешь в свет, найдешь своего отца, а мне хорошо и тут. Нагоню позднее, когда слегка оправлюсь после тягомотины и возни с центром управления.
– Тогда я остаюсь, – он возмущенно сложил руки на груди, принимая его слова за игру.
– Помнишь – мы договаривались выполнять важную миссию, – с серьезным тоном заговорил отец, – иначе зачем я бы поручал тебе следить за приборами? Наша задача крайне важна, и отступление недопустимо, помнишь, что я говорил о дезертирстве? Разве мы падем так низко? Давай, солдатик, мы – часовые на посту, дозорные, а как известно – дозорным надо периодически выбираться для осмотра местности, считай это твоим личным заданием, только внимательно собирай результаты, они нам понадобятся позднее.
– Правда? Я согласен, но без тебя не уйду.
Мужчина проморгался, сжимая веки.
– Нет, за неисполнение приказов, я вышвырну тебя. Хватит тунеядствовать, пора и работать.
– Я днями драил пол!
– Этого мало. Завтра ты уйдешь, – сказал он и ощутил тянущую комом боль в груди. Мальчишка ушивался за ним, когда он работал, отдыхал, раскуривал сигары, дремал. Носился со свойственной детям простодушию. Цеплялся за одежду, когда он подготавливался к дежурству в реакторной. Оно и понятно – на уровне убежища он был единственным ребенком. Скучает малыш, скучает… Ему бы товарищей. Ни забавы не знает, ни смеха. Кем он вырастет? Но убежище наполовину обесточено. Не отпускать же его разгуливать по полутемным переходам.
Уверовать бы самому в иной исход… Да и как можно убедительно говорить о том, в чем и сам не наблюдаешь искренности? «Как же я чертовски все затянул… Мог бы успеть его подготовить!». Но оставить ребенка здесь – это признать поражение, свершить над ним приговор, который он был бы не в силах вынести.
– Понаблюдай за огоньками, я удалюсь ненадолго… – сказал он добродушно, и шаркающей походкой вышел из каюты. «Островная империя Севергард разбросана по океану…» – прочитал мальчик выученный наизусть заголовок с оборванного газетного листа. «Откуда он взялся у отца?». Моргнула на секунду обесточенная лампочка, и боле ничего не происходило. Вскоре он заскучал. Индикаторы мелькали на панели, не меняя порядка зажигания. Пиликание, хрипотца вентиляторов, продувающих каюту, простукивание каким-то металлическим предметом труб – то отец проверял их на целостность. Он ощутил зевоту. Его взгляд уперся в рычаг, торчащий из-под полости над шкафом. Он видел, как отец часто заглядывал в нее, и, не отрываясь, что—то поглаживал. Мальчик взобрался на двухъярусную койку, и попытался дотянуться до потолка, за вставленной в выемку рычагом.
