Kitabı oku: «Империя Машин: Старый Свет», sayfa 3
– Передумал срубать заклятого врага? – ехидно спросила она.
– Ты нарочно меня подстрекаешь, или…
– Просто указываю на скромный недостаток. Мы ведь не брат и сестра, чтобы притворяться – лучезарно улыбнулась Катрин.
– Хочешь сказать солдаты – самодовольные упрямцы?
– Я хочу кофе.
– Ранние подъемы замучили?
– Я о клубах.
– Предпочитаешь мужское общество?
– Нет, это единственное место в городе, где тебя не обдерут и не сочтут улыбку неуместной.
– Наши реакции основаны на древних инстинктах.
– Зубрила.
– Эта формулировка – единственное, что я вынес из курса по менталитету, – засмеялся Дион, – просиживал штаты, чтобы при первом удачном случае слинять на стрельбище.
– В имперских университетах осмеивают богов?
– Кто в своем уме… Ладно, намек принят. Может, это и не мое мнение, – начал он осторожно, – из нас годами вытравливали допущение о высших силах.
– А клейма? Я слышала, они дают контроль над судьбой.
– Ты об этих… символах. Меток не существует. Сказку об отверженных выдумали сами преступники дабы оправдать свои злодеяния.
– То есть ты ни разу не встречал меченых?
– Видал одного, в клетке. Единственное преимущество отметины в том, что оно светится. Глаза режет, будто на солнцепеке после заточения. Ловить гадов легче. Впрочем, довольно обо мне.
– Не заблуждайся на мой счет. Я люблю задавать вопросы.
– А я – получать ответы.
– Настаиваешь?
– Мы разговариваем битый час, а я узнал о тебе ровно столько, сколько мог прочитать бы в какой-нибудь газете.
– И кто виновник сего происшествия? – лукаво спросила девушка.
– Может, перейдем к фактам?
– Мне кажется, ты не искренен.
– Почему ты так считаешь?
– Никто искренне не интересуется мной. За всем скрыт определенный подлог, понимаешь, о чем я? Что-то делается ради совершенно иного. Желая одно, люди выстраивают цепочку к своим целям через то, что выглядит совсем другим. Это ведь понарошку, нельзя быть вечно ненастоящим! И все же, в городе я наблюдала именно поддельную теплоту, фальшивое обольщение, чужое гостеприимство, даже обыкновенные объятия – по расчету, ищут взаимности! А если я не хочу? Если я не вижу смысла в сближении, обязательно навязываться? Представляться кем-то иным, чтобы когда-то в отдаленном будущем выдать себя.
«Ну и сыр бор в голове у девушки» – подумал Дион, удивляясь, как он проглотил ее «простоту», и вот – парой часов спустя – очутился подвешен на удочке смутного чувства.
– Предпочитаешь ломать голову? – произнес он.
– Мне пустить слезы умиления?
– Нет же! В деревне ты была… кхм… Иной.
– Адаптируюсь – бросила она, тоскующе глядя на приближающийся пригород.
Напротив скользила замалеванная степь. Алое зарево поглотило перистые облака. Вдалеке, за багровым туманом, блестела лесная кромка. Такая маленькая и незначительная, сливающаяся с мелким кустарником. Как изрезанная тень. По иную сторону вагона одинокий пассажир всматривался в белесую гладь – то изрытая земля, закатанная в серый бетон. Дневной свет придавал оттенок безликому пейзажу, но и он спотыкался о пустыри и выжженный травяной настил. Дион думал о себе, своих чувствах, о соседке, касающейся его бедром, ее одежде, о грядущей войне. Ветер ворошил волосы. На лицах редких пассажиров затаился легкий румянец. Городские жители слепы, не то что бывалые солдаты. Первые строят планы, их жизнь – сплошная цепочка указателей, рассредоточенных вдоль заранее известного отрезка, и простирающихся от рождения до тупиковой смерти. Продуманная заготовка, беспечная укорененность. Они знают, что будут делать в двадцать лет, тридцать, куда направят усилия в сорок, где проведут пятьдесят. Знают, кем были и кем станут. Составляют завещания и приблизительно прикидывают время смерти. Ходячие мертвецы, утратившие чувство реальности. В своем однодневном труде, сворачивающемся в спираль, они заблуждались. Ужасно и отчетливо. Но его – лишь раз побывавшего на передовой, не обманывало предчувствие. Землю обступала война. В единичных сполохах он видел назревающее пламя. Закрывшиеся от будущего по домам, горожане часто заявляли о «преувеличении, дисциплинарном режиме, безмозглости, паникерстве». Кто поведает им, что они – зрелые, разумные члены общества, презирающие необразованность и легкомыслие, первыми разбегутся при виде тотального наступления.
Поезд ворвался в дымку, окутывающую подступы к вокзальной площади. Размытые дома, хозяйственные угодья, плавильные печи мелькали, тая в промышленном угаре. Позади возвышались шпили Святилищ, затушеванные ржавым покровом. Все составляло невзрачность, преломленную ореолом превосходства, вытеснившего непредсказуемость, природу. «Это место иначе, как силу – и не назовешь. Здесь не подчиняются, не уступают, а добиваются своего» – подумал он. Как Дион ни сопротивлялся, но было приятно наведаться в старый дом, место, где он обрел мужество жить. Как мало значит отдельная жизнь в осколке этого города, к строительству которого приложила руку не одно поколение. Все улицы, вольные ряды, здания размещались на единой плавающей подложке, установленной на болотистой местности. Люди испытывали гордость при возведении этого монументального сооружения. И было за что.
«Дион, погляди!» – одернула его девушка. Он проследил за ее пальцем: над ржаными полями парили дирижабли, орошающие посевы. Вода искрилась, переливалась радугой, погруженной в засохшую землю. «Иногда и механическая страна радует чудесами» – произнес с улыбкой Дион. «Согласна. Однако, это не повод прижиматься ко мне». Он вздохнул, отдаляясь на пару сантиметров. «Какая недотрога, верно?» – кокетливо улыбнулась она в ответ, приоткрывая ямочки на щеках. «Признаю, я под впечатлением и в замешательстве. Ты же этого хотела – честности? Она… порой разочаровывает». «Отнюдь!» – оживилась девушка. «Я Катрин». «И какое из магических слов сработало?». Она засмеялась, а он опустил взгляд на ложбинку меж ее грудей. «Посмотри, как мы разговариваем. Тихо спорим, и все же, откровенничаем. Между нами зреет заговор», – произнес он таинственно. «Ты говоришь о сущих пустяках». «Мы все состоим из мелочей». «И кто из нас актер?» – Катрин вновь озарила его улыбкой.
Глава – 3 —
Поезд несся по рельсам, перемахивая низенькие мосты. Одноэтажные дома располагались все кучнее и ближе к путям. Дион видел двигающиеся силуэты в окнах, различал мебель, настенные ковры. Сотни рабочих плелись в город на заработки. Их лица были задраны вверх, точно в предвкушении какой-то значимой церемонии. В отличие от протестующих беспризорников их труд не был бессмысленным. Они знали, на что идут и куда. В случайном жесте, оброненном слове, искрометном взгляде скользила идея, проницательная готовность осуществить любую волю. «Такие люди и двигают колесо, пока отдельные умники не посеют смуту и пустят поезд прогресса под откос» – подумал Дион. Его ладони легли на перила, впитывая прохладу и случайно коснулись женского бедра.
К сожалению, многие горожане не различали, кому служить, кому «продавать» свой труд, доверять капитал. И шли туда, где больше платят. Тягучие, неповоротливые слоны, упитанные напряжением. Они затянулись точно живые болты, работая за чью-то волю, чей-то подъем. Одно не напрасно – сплошными усилиями трудяг из грандиозных человеческих творений вытравлена презренная тень сомнения. «Жаль, им не доставало вдохновения. Того, что оживит камень, преобразит округу не как предметы на плоскости, а ввысь, в бесконечное небо, куда вечно устремлен порыв гордого, уважаемого человека. О нет, местные плелись, тащили пожитки, берегли мелочь. Их цель, пусть и заслуженная, но крайне невзрачная», – подумал Дион, созерцая угловатые строения. Он удивился, что лишь сейчас придал значение последнему слову. Типичным горожанам чужды хлопоты, опека, присмотр за товарищами. Им надобно обхаживать территорию. Не побеждать, но постепенно отхватывать свой кусочек и бегло скрываться в привычном леске аки звери. «Мы – другие», – подумал он с превосходством. Горожане ведут схожий образ существования, впрочем, в их треволнениях нет… Глубины? Какое странное слово. В глубине можешь утонуть, она в праве выбросить на любой отвал, без отчета и оправдания. Диона пронзила догадка. «Без запала, без жажды, голые, голодные… не то! Алчные до пресыщения!». Их цель – стремление без конечного умысла, спектакль, заклинившая постановка. Их рвения – сменяющие друг друга акты, а отдых – короткий антракт в наигранной атмосфере любви и праздности. «Мы меняли окружение, страданием выкупали свободу! Ревностным отношением к делу землю облагородили». Едва он додумал последнее предложение, как испытал жгучую ненависть. Они не готовы на жертвы, их самоотдача – не осознана. Руководящая идея отсутствует. «Зато в наличии мальчишеский задор и вера… во что?». Изнутри город пуст. Его не поддерживают столпы товарищества, дружбы, верности, закона и долга. Поэтому за общей яркостью, деланной уверенностью, манере обрывать собеседника и снисходительно обсуждать «приезжих», Дион замечал довлеющую над улицами скуку.
Вот вагон обдало паром, и поезд, окруженный смогом, влетел на станцию. Перрон встретил пассажиров ярким светом газовых фонарей. Раскрылись ворота и в нос ударил острый запах специй. «Уступишь даме?» – высунулась из-за плеча Катрин, и они вместе сошли с поезда, ступив на оживленные бульвары, изнуренные жарой. Плотное месиво тел обволокло новоприбывших. Везде мельтешили головы: седые, лысые, остриженные, обильные гнезда. Тела – неразрывные, единые, утюжили взад-вперед. Собирались вокруг дымящихся обеден, где подавали супницы. Разливали кипящее варево, по стаканам – свежее вино. Выстраивались в павильоны, боролись на открытой арене, ремонтировали мастерскую. Их повседневные движения выражали культуру, особенности здешнего уклада, суммируясь в мир. Мир, нагруженный кирпичными домами, промышленностью, триумфальными арками, дирижаблями и подобием независимости. В действительности же каждый был связан со всем и ничего не представлял в отдельности. Спрессованные по интересам, профессиям, склонностям, они грудились подле себе подобных. Каждая группа сохраняла некоторую дистанцию, отгороженность, которая плавно перетекала в сотрудничество. Так называемый «союз по необходимости». Их отдельные действия соединялись в целостную функцию, а усилия – направлялись в полезное предприятие. При этом, как виделось Диону, местным нечем гордится, нет повода, мотива для роста, продвижения. Ни памятников, ни святынь, ни идей. Все замерло в блеклом и отрывистом «скука». Уже за первым поворотом кирпичные дома заселились увеселительными заведениями, тавернами, гостиницами, концертными залами, открытыми стойками с выпивкой, звериными клетками. Очереди тянулись с противоположного конца улицы, где заканчивался рабочий квартал. Они не могли противопоставить себя потреблению. Они поглощали все, включая окружные поселения. Они дышали, они соблюдали, они соответствовали. Словно задачей этой гигантской машины под названием Город было: переработка всех согласных и несогласных в отходы и топливо для его дальнейшей деятельности, расширения и развития. Промышленные щупальца этого единого механизированного организма стремились объять и вместить в себя все постороннее, захватив при этом как можно больше территории. «Мы так за еду очереди отстаивали, а они – развлечения! Ха!». Как люди не замечали этой безвкусицы? «Пусть хоть так… Коли сами неспособны, хотя бы наследуют идею Города» – вспомнил офицер рассуждения корректоров.
За стеклянной витриной кружились дамы напоказ. Они смерили поступивших взглядом, одна процедила: «рванина!», и танцовщицы потеряли всякий интерес к присутствующим. Увидев полуобнаженных девиц, Катрин смущенно потянула Диона в ином направлении. Торговые витрины прикрывали искусственные навесы. Сами улицы, обширные в полноте, затоплялись блеском песчаника. Из отдушин доносился пресный запах вперемешку с разогретым маслом. За низенькими павильонами полукругом мостились антикварные лавки. Девушка попросила подождать снаружи и зашла внутрь. Дион решил пройтись по улице и на пересечении двух дорог увидел представление пожирателей огня. Они искусно орудовали инструментами и, казалось, контролировали непредсказуемые всполохи пламени. Офицер так увлекся зрелищем покорения бунтующей стихии, что позабыл, как пролетел час. «Ну и ну» – подивился он собственной безрассудности.
Тем временем Катрин выбежала в слезах. Она не сразу заметила своего спутника неподалеку, и металась по округе, потерянная и подавленная. Наталкиваясь на неприветливые лица прохожих. Но, вот, девушка обуздала себя и разглядела офицера в толпе зрителей. «Пойдем» – попросила она тихо за ухом. Дион повернулся и заметил на ее груди влажный след. «Извини, отвлекся. Тебя обидели?» – уточнил он, расправляя плечи. «Тебе мерещится». «И все же» – он нежно взял ее под локоть. «Хватит, отстань!» – Катрин выдернула руку, однако, он настаивал и медленно уводил ее от народа. «Упертый баран!» – выкрикнула девушка… и поддалась. «Фамильная реликвия… Так, мелкая побрякушка, – сказала она, нервно теребя волосы, – бабка сдала из-за долгов, я вот хотела вернуть. Оказалось, хозяин сбагрил ее куда подальше, едва предложили доплатить». «Он нарушил условия договора?». «Не беда, приобрету новую. В соседней лавке их тысячи». Она утерла нос. «Давай, закончим» – предложила девушка, но Дион уже толкнул дверь и вошел внутрь. Один. Девушка встала поодаль, вглядываясь в мутное стекло. Из помещения донеслась ругань, затем что-то брякнуло, брань повторилась, после – тишина, и Дион выходит наружу, довольный собой. «К заре управится». «Ты ему угрожал?». «Показал офицерскую карточку и пообещал проверить лавочку на подпольную торговлю». Катрин скромно улыбнулась. «Спасибо, для меня очень важна эта… безделушка».
Солнце плавно перетекало зенит, обливая мглистые облака и широкие проспекты. Пекло достигло высшей точки. Люди бросали работу, чтобы укрыться от лютого зноя. Улицы незаметно охватывал застой. Сгущенный воздух обжигал ноздри. Плавился камень. У фасадов валялись бесхозные вещи: чьи-то метлы, канистры, свернутые на спинках стульев пиджаки, сумки. Внешние кофейни прятались под светоотражающими навесами. Покатые крыши защищали водостоки, но этих мер было недостаточно для сохранения влаги. Те, кто поотважнее, раздевались по пояс и шныряли по улицам голышом. Другие мялись под карнизами, остальные или обреченно толклись на пути, или молча терпели духоту и жажду.
«Плохо переношу жару», – произнесла Катрин, покачиваясь на ногах. Дион мигом забрал ее багаж и стиснул девичью руку, врываясь в запруженную улицу. Холодная ладонь в летний день удивляла. «Похоже, она действительно мерзла», – подумал офицер, глядя на то, как по ее оголившимся плечам бегают мурашки.
Несмотря на жгучий день, периодически город осыпали лавины холода. Сквозняк прогуливался по улицам, сотрясая и без того измученных прохожих. «Погода лукавит» – произнес кто-то со второго этажа. Теплая хватка Диона влекла обессиленную девушку. Обычно она – неприхотливый человек, и без труда справлялась с южным климатом, но текущий час был на редкость не таким. Сам воздух казался сотворенным из горячего песка. А еще дым: едкий и пылкий, непрерывно сочащийся из труб.
Позади сработал громкоговоритель, оповестивший о приближении подвижного состава. «Куда мы идем?». «Не хочу злоупотреблять местным гостеприимством» – тактично ответил Дион, но девушка раскусила его намерения и ответила резким «нет», упрямо следуя по иному маршруту. «Ценю заботу. Но! Я наотрез отказываюсь быть вашей куклой». «И в помине не было» – удивился он, защищаясь. «Не важно. А пока – умерь снобизм, люди не любят угрюмости, и еще – я проголодалась». «Куда мы?». «На базарную площадь. Хочу примерить наряды, и себе – сапоги новые, или ты предпочитаешь рванье?». «Острый язык». «Не обижайся за прямоту, люди не обязаны отвечать твоим воззрениям. Не в этом ли прелесть: знать, что далеко не все зависит от тебя? События произвольны и мы – случайны». Дион отрицательно покачал головой. Он не разделял «фаталистические нотки», и в строю наказывал за подобные предубеждения. А тут – девушка, миловидное создание, обыгрывает его в слова. Легкое раздражение пронеслось по коже, покалывая горло. Вот они миновали квартал и заскочили в тесную арку. Девушка толкнула калитку и поспешила по ступеням наверх. Рынок располагался на возвышенности, окруженный бордовыми черепичными крышами, и каменным декоративным заборчиком со стороны реки. Там же находились каменные скамьи, с которых жители облокачивались на ограду и следили за въездной площадью.
Катрин подошла к ближайшему прилавку, любопытствующе разглядывая наряды. «Как тебе? – показала она синее платье с открытыми плечами, и вздохнула – жаль, носить негде». «Не всю же жизнь обитать в…». «Люди разные» – оборвала она его, уже приглядываясь к следующей вещице.
Возле входа висели материалы для пошива. Дион потрогал ткань. На ощупь – приятные, не то, что армейские койки. «Мягкая…» – донесся мужской голос, ласкающий материю. И снова Дион воспылал гневом. «Шелк – прелестно! а тот вельветовый атлас, бязь, вон, правее! Аффское сукно…». Он оглянулся, чтобы увидеть говорившего. Не мужское дело – разбираться в сортах… – и обомлел, увидев ухоженные, вычесанные волосы, аккуратно подстриженные ногти, гладкие ноги в коротких набивных штанах, и завершало все – объемистое, несуразное тельце. Рядом горланил не менее «причудливый» тип. Волосы, остриженные в чуб. С живота его свисал… не меч, а карман, откуда он доставал еду, постоянно что-то жуя. Рядом в тонком, полупрозрачном сарафане разгуливала молодая особа, казалось, нарочито выставляя талию и бедра напоказ. «Вот во что выродились изнеженные комфортом мужчинки да девочки, не заставшие суровые времена, закаляющие характер. Многие из них – переселенцы, работающие по найму, пришедшие на всё готовое», – подумал Дион, желая как можно скорее взять под руку Катрин и вывести из всей этой несобранности и безобразия, но невольно загляделся на просвечивающее тело, проводив взглядом походку юной дамы. Катрин заметила его увлечение и фыркнула, приглаживая волосы. А Дион… скорее бы проспорил сотню монет, чем признался, что испытал некоторое удовольствие от созерцания окружностей случайной гостьи. Девушка попросила его подержать платья, и, когда их собралась целая гора, переоделась в дорожную форму и шепнула: «оставлю вас с ней наедине». «Эй, погоди!», – вскричал Дион, но дорогу к выходу преградила пара громил. «Вещи положи», – требовательно сказал хозяин из-за лавки, и, пока Дион разгребал белье, Катрин скрылась из виду.
Он выбежал на улицу, озираясь. Ни души. «Хороша, чертовка! Обвела, как дурака! И из-за чего? Зада той блондинки?». Раздался предупредительный гудок, и на небе со стороны вокзала всплыло чернильное облако. «Так, соображай! На поезд ей еще рано… Может, в центр?». Он двинулся вдоль префектуры. Слева башенные часы накладывали на город огромную тень. Девочки несли плетеные корзины, мужчины разгружали обоз, таская мешки на рынок. Дома шли рядами, отделяясь друг от друга грунтовыми переходами. Когда офицер практически пересек район, из узкого проулка донеслось гоготание. Дион прислушался: «„Вступайте в наши ряды!“ – ха!». «Проиграли войну, остолопы! Мы не горим за вас расплачиваться!». Он сделал осторожный шаг, свернув с дороги и увидел группу молодых парней. Сверху реет государственный флаг, и, словно в насмешку снизу у здания сидели они, на ржавых цистернах, и обливались спиртом. «Паскудники!». По ленточкам на плече Дион определил призывников. Они осмеивали ближайшую военную кампанию. Пройти мимо? – подумалось ему на мгновение, но затем он вспомнил, как его одурачила девушка. «Нельзя спускать клевету с рук».
– Значит, пьянствуем под триумфальной аркой! – громко заявил офицер, подходя к группе.
– У нас праздник освобождения!
– Рассредоточься по команде! Живо!
Призывники ошалело уставились на солдата. Тот, что повыше шагнул вперед
– Ща всеку.
Но Дион перехватил удар и вывихнул нападающему кисть
– Вижу добровольцев в армию! Где паспорта? Всех запишем!
И тут нарушители быстро разбежались по подвалам. «Еще не хватало вылавливать вас, как мышей». Он чуял трусов за версту. Дион поднял брошенные плащи и осмотрел документы. Он уже планировал закругляться, как вдруг в переулок вернулись только что «выбывшие» рекруты. С подкреплением. «Отлично! Всех посажу на поезд!» – проревел Дион, приближаясь и тыча в грудь юнца, но тяжелая рука оттолкнула его назад. «Слышал приказ, – отозвался жилистый мужик в сером комбинезоне, – освободить бездарей от службы, – разминая костяшки пальцев». Дион явно был в меньшинстве. Он не ожидал, что на помощь «нарушителям» придут горняки. «Я киркой взмахну – башку снесу стрелковой крысе». Глаза рудокопа налились кровью, щелкали желваки. «На наших рыпнешься, в могилу укопаем, – прибавил товарищ, – раз с подростками смел, то и с серьезными людьми обсудишь, – призывно поманил он офицера в закоулок». Дион не сдвинулся с места. «Ну что, консерва: протухла?» – посмеивались собравшиеся. От гнева офицер не смог выдавить из себя слова. Бараны! Все ждали войну, но никто не верил в нее до последнего. Позвать стражу? Не сработает. Горняки были нацелены решительно и не сдрейфили, когда поблизости появился военный отряд. Но вот, из окон на головы посыпался град камней: «Вон отсюда! Прочь!» – кричали жители. И люди «мирно» разошлись.
Ощупывая ушибленную голову, Дион перевел дух. Он не собирался умирать сегодня и был благодарен неизвестным спасителям, раздраженным громкими воплями. «Консерва» – так в народе выражались про консервативные слои, поддерживающие действующую власть за пределами столицы. «Консерва… Тот, кто ни разу не отказывался от войны? Кто не чесал языком где ни попадя?!».
Он отряхнулся, сбрасывая пыль, и заглянул в ближайший подвал дабы передохнуть от зноя. Наклонившись, офицер отворил вторые створки и спустился в полумрак, готовя хозяину пятак монет. «Есть сонтейвцы, готовые сражаться. Там – наверху. Вы обязаны быть с ними!» – полуголый мужчина смотрел на хозяев подвала и неторопливо натягивал рубаху. «Уходите, вон! Вон! – кричит женщина, прижимая младенца, – вы развязали войну, а теперь – по вашей милости, нас уничтожат, как сообщников!». «Дайте отоспаться и не бурчите. Когда объявятся ваши друзья c Рокмейнселла, мы сдадимся, а пока – предпочитаю здоровый сон…». «Война проиграна, мы неделями без сна, без еды, прячемся на дне города… Нас за людей не считают!». Мужчина, зевая, ложится на тюфяк, продолжая начесывать бородку. «Пошевеливайтесь, стража в округе» – шипит хозяин. Женщина роется в мешках. Из дальнего угла раздается знакомый голос. «Катрин?» – приободрился Дион. «Тут посторонний!» – взвыла женщина, среагировав на шаги. Выныривает хозяин, красный от гнева. Вооруженный плетью, он замахивается на офицера. «Кыш, пройдоха!». «Он из них, – шепчет женщина, – нас расстреляют, расстреляют!» – закатывается она в истерике. Мужчина отрывается от бритья и недобро поглядывает на прибывшего. Муж тянет жену, чтобы скорее ретироваться через запасной ход. Остальные застыли и наблюдают. Будто кипучая жизнь замерла, в ожидании. И сам подвал – симптом ее разложения. Наконец, глаза офицера приспособились к темноте. Дион с отвращением смотрел на это мрачное сборище пропавших людей, смирившихся с существованием в погребе. «Чего тебе? – мычит сонтейвец, пряча в рукаве бритву, – вы то при любом режиме приплясываете». Дион шагает вперед, пустынник проводит обманку и отбрасывает офицера назад. Он встает и снова вперед – принимать удары, пока тот не выдыхается. Тогда офицер, ощутив перевес, рывком вырывается из заросших, неухоженных рук, валит махину на земь и бьет по лицу, уничтожая бесстрастные глаза. «Дион, угомонись!» – отрывает его девушка. Сплевывая зубы, сонтейвец смеется: «Школяр подзаборный! На калеку нападаешь, а от войны – убегаешь!». Из легких врага вырывается размашистый свист. Офицер ощущает жар на щеке – пустынник располосовал ему кожу. «К стенке приставить за…» – начал Дион, но Катрин силком отвела его в сторону. «Прекрати! Он – друг», – решительно произнесла девушка. «Тот, кто воевал «по ту сторону», насиловал, убивал?». «Вы – первые начали наступление, – прокряхтел мужчина, – отняли нашу землю два века назад. Сейчас мы отбивали свое». «Свое? Не совет ли вашей страны сдал прибрежные территории?». «Они не записывались в рабство, – встряла Катрин, – просьба о помощи – не знак подчинения». «Сотни лет… это наша территория, наши родичи возделывали ее и заботились о земле. И не подвывали, когда наступали холода, а потом пришли вы – прогнали наших врагов – за то благодарны, а затем – и нас всех выселили в горы. Мы так и сидели бы по вершинам, но природа распорядилась иначе, отрезав нас от континента». Дион обернулся, ощущая обострившуюся неприязнь. «И с ними ты делишь еду, кров. Может и ложе?!» – заканчивая Дион уже пожалел о вырвавшихся словах, он неловко скомкал обрывок фразы. А Катрин покраснела от злости: «Не равняй меня с вещью». «Отличный ухажер. И в обиду не даст, и сам опустит» – засмеялся сонтейвец. Тут девушка взмолилась: «пожалуйста, перестаньте!», и все, нехотя, утихли. Дион попросил воды. Посидел на старой скамье, остужая нервы. Поискал девушку глазами и примирительно улыбнулся. «Чего ты забыла в подвале?». «Навещаю брата». Она нагнулась у порога и проводила офицера в соседнее помещение.
Бледнолицый, облегающий кожу скелет лежал на рваном матраце, со всех сторон обложенный компрессами. «Этот тоже из твоих негодяев?» – спросила девушка. «Я его не знаю». «Так вот, он против власти. И он – моя родная кровь». Молодой человек лежал в беспамятстве, распластанный на грязных подушках. Каждые две минуты девушка обтирала его тело водой. «Мой маленький поэт», – она с нежностью поправила волосы на его щеке. В каждом ее жесте сквозила предельная чуткость и ласка. Катрин дождалась, пока дыхание брата выровняется и тихо заговорила:
– Отец прогнал его из дому, едва он отказался участвовать в семейном хозяйстве. Его не интересовала торговля. Как и ты, он был влюблен в искусство, а отец ненавидел не денежные профессии.
– Я бы тоже предпочел, чтобы он достиг реального преимущества.
– Возможно, – ответила Катрин.
– Ты меня порицаешь? Отец взвалил его себе на плечи, обеспечивал…
– Не надо было делать ребенка из прихоти, – отвернулась девушка, – их никто не понуждал заниматься любовью и плодить нелюбимых детей.
– Он дорог тебе?
– Он единственный, кто поддерживал меня, когда все отворачивались. Несмотря ни на что. Даже, если ему влетало… А это было частенько.
– И почему же он оказался в больнице?
– Богатое воображение. Врачи посчитали, что он на грани сумасшествия, и заперли его в доме милосердия.
– А отец?
– Он был рад такому исходу событий. Наследником может быть только дееспособный. Сынка с легкой руки папеньки признали несостоятельным. Он сам подписал документ о его выходках на дому… Я узнала об этом, когда было слишком поздно. Неделю прогуляла с подругами. С тех пор, сторонюсь женского общества.
– Считаешь себя виноватой?
– Его ведь обманули! Привезли на слушание стихов, а он оказался в сумасшедшем доме! Помню, как навещала его весной… Он совсем изменился, не говорит, почти не ест, каменное лицо, постоянно обращённое в окно. Это ужасно, из него словно выжали жизнь и бросили на самотёк.
– Может… Он правда болен?
– Ты его не знал! Я росла рядом, ухаживала за младшим братом, а он – не я, как положено, – был опорой, моим домом. Раньше он любил петь, а теперь… Не выносит посторонних звуков. Я принесла его любимое произведение, мы попробовали сыграть… Его коробило от шума, а потом он убежал.
– А мать?
– Она знала – это не к добру, но дала согласие на его заточение. Без сопротивления, будто речь шла о выносе мусора. Она отказалась от родного сына.
– Но не от тебя.
– Конечно. Я была их любимицей, но увидела к чему приводят мечты… когда из ребенка пытаются вылепить чью-то фантазию. Меня почти не трогали, ведь я не выделялась особыми талантами… Зато, едва они заметили, что «их маленькое чудо» самостоятельно освоило счеты, тут же возгордились и… В общем, брата грузили не по возрасту. Он не справлялся, сбегал из дома, его силком возвращала стража, лупил отец, а соседи и вовсе считали избалованным дитем. Поживи с десяток лет в домашнем терроре и озлобишься на мир…
– И что же он совершил в итоге?
– Убил закрепленного за ним Корректора.
– Душегуб должен помнить свою суть.
– Чего же вы, офицеры, тогда расхаживаете, красуясь погонами?
– Он отрицал вину? Уронил мужскую честь?
– Опять эти бабские разговоры про публичный позор. Не ожидала подобного от взрослого мужчины, – произнесла Катрин с сарказмом, – обычно вы орете: «пускай работает тварь. Содержанец государственный. Кровь пьет, пока мы охраняем отечество». Думал с дурой сошёлся? А я мнение имею и на поводу всеобщего помешательства не иду. Хочешь простушку – ты в городе. Оглядывайся и клюй, а ко мне не лезь, – докончила девушка и снова отдалилась.
– Он должен находиться в лечебнице, – строже произнес Дион, намереваясь забрать юношу.
Катрин встала поперек кровати, блокируя ход.
– Ты не видишь? Раны свежие, ему нужна медицинская помощь, – настаивал офицер.
– Он недавно участвовал в протестах, получил по голове за то, что тихо стоял с плакатом. Предлагаешь посадить за это в карцер?
– Он из…
– Я уважаю смелых мужчин, что не прячутся за огнестрелом или чином.
– Какой смысл в нарушении порядка? Император протянул руку дружбы и в ней не было камня, – ответил Дион, на что ему возразила женщина с прохода:
– Дорогой мой солдатик, а свои мысли-то имеются? Это пересказ вчерашнего выпуска, газеты то мы читаем!
Раненый очнулся. Оказалось, он давно следил за разговором в выжидательной позиции. Он хотел было что-то донести до публики, но губы непослушно сомкнулись, придавив выпавший язык.
– Тише, тише дорогой, – присела девушка рядом, – Дион, ты же принимаешь меня… иначе зачем ты здесь… пойми и их. Людям запрещают собираться на площади, гонят к окраинам. Создается иллюзия, будто все всем довольны.
– Верно! – поддакнул мужчина из зала.
– Вы подрываете безопасность страны, в которой живете, – прокомментировал ответ Дион.
– Скажи, милок: а куда мне деваться? – влезла старуха, – ваши разбомбили мою хату, скотину на мясо порезали, а дочку увели. От хорошей ли судьбы мы с мужем застряли здесь? Пленные измучаются от голода, изойдут от жажды, свалятся в яму – не важно. Они пораженцы, и выброшены на скамью запасных.
