Kitabı oku: «Укрощение дьявола», sayfa 6

–Я стал зависеть от тебя.

На лице Сары изобразилась надменная усмешка.

–Именно такой мужчина мне нужен, – весьма дерзко сказала она.

Хоть Вельзевул был недоволен, он улыбнулся.

Когда Сара с самой сладкой улыбкой и взглядом, который как бы вопрошал: «Что такое?» подошла к нему близко, он и говорит:

–Ты власть мою признаешь?

–Да.

–Желаешь ли искупить свою вину?

–Нет, – ответила она тихим голосом.

Вельзевул понял все, он бросил на Сару пронизывающий взгляд, ожидая продолжения. Но Сара молчала.

–Все может быть сказано в одном слове, – произнес он.

–Ты боишься, что я могу навредить тебе? – поинтересовалась Сара.

–Думай, что говоришь! Мне навредить нельзя, – был ответ.

–Какой вздор! – последовало восклицание. Насладившись замешательством Вельзевула, Сара добавила, – Ты наивен, мой милый.

–Что за люди женщины! – вздохнул Вельзевул.

–Признайся, я твоя первая любовь, – спросила довольная Сара, тщеславие ее было польщено.

–Твое присутствие здесь меня ни к чему не обязывает.

–Думаешь я смирюсь с тем, что ты меня терпишь и позволяешь любить себя!

Тогда, выведенный из терпения, не уставший от своего пуританства и не познавший в любви наслаждения, Вельзевул сказал ей:

–Ты всем обязана только мне. Хотела жить красивой жизнью, я дал тебе деньги. Затем, ты захотела помолодеть, я сделал тебя молодой. Тебе и этого мало!

–Много мне надо, чтобы быть счастливой!

–Можно ли требовать большего? – вскричал Вельзевул.

–Вот они, мужчины! Всегда торгуются, когда открывают женщине кредит!

–Я не торгуюсь! – подхватил Вельзевул.

–Ты находишь? А мне кажется, ты это только что доказал.

–Что тебе еще нужно от меня?

–Ах, Вельзевул, дьявол души моей! Люби меня.

– Это, что за глупость? Согласись с этим! Ты меня совсем смутила, – проговорил он, после недолгого молчания. – Пойми, наконец, мы с тобой оба не годимся в любовники.

–Ты сам не веришь тому, что говоришь. Нам ведь хорошо вдвоем: я себя посвятила тебе, – возразила Сара, пытаясь отстоять свое право быть возлюбленной дьявола.

–Э! Ты, я вижу, хочешь жить моей жизнью, – язвительным тоном бросил Вельзевул.

В воодушевлении Сара воскликнула:

–Хочу! Это мучит меня.

–Тогда твоя жизнь утратит чистоту и реальность.

–Я готова к любым испытаниям! Начало мною уже положено.

Вельзевул пришел в замешательство. Он опустил глаза, встревоженный тем, что Сара так настойчива, покачал головой и в манере Мольера, вполголоса сказал в сторону:

–Вот до чего может довести одержимость. Что ж, паясничай ради удовольствия и будь счастлива. Кстати, я тебе признателен за развлечение.

Сказав это, Вельзевул удостоил ее поклоном.

14. Кашель не прекращался уже три дня. И надо же было случиться, что на четвертый у Вельзевула поднялась температура. Он не жаловался на слабость, но вид у него был бледный и вялый. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что он болен.

–Как ты себя чувствуешь? – спросила Сара. Она остановилась на середине комнаты и внимательно посмотрела на Вельзевула, сидевшего тихо и неподвижно в глубоком кресле в самой отдаленной части гостиной. Его обессиленное тело требовало отдыха. Он устал, а день был долгий и трудный. Видеть обычно бодрого Вельзевула несчастным не большая радость, тем не менее она ликовала оттого, что ему не хватает ума, чтобы понять, что виной всему Библия под его матрасом. Святое писание довело дьявола до такого изнеможения! Но смелое решение таило в себе опасность. Если Вельзевул узнает о том, что именно на него плохо действует, могут получиться большие неприятности.

–Чувствую себя разбитым, – отозвался он, глядя на Сару своим непроницаемым взглядом, который придавал его унылому лицу почти апатичное выражение. Под влиянием этого разговора он почувствовал, что его привязанность к Саре стала еще нежнее. Она добрая женщина, так искренне сочувствовала ему, что это не могло не усилить его симпатию к ней.

–Ты простудился. Ложись в постель.

Вельзевул медленно перевел на нее уставший взгляд, как человек, которому трудно собраться с мыслями, и с тем же чувством грубо сказал:

–Я не хочу, мне в кресле удобно, – и отрицательно мотнул головой, так как это не отвечало его желанию.

–Я тебя не спрашиваю. Быстро в постель!

С этими словами Сара потянула его за руку, он подчинился требованию, и как всегда, метнул в нее недовольный взгляд: он был против того, чтобы она давала ему прямые советы. На этот раз он встал с таким трудом, что Сара сопроводила его в спальню. Там он сел на кровать с грустью убедившись в том, что его сильный организм не устоял перед обычной простудой. Сара стояла перед ним, сложив на животе руки, при том, что она была неспособна облечь в слова те нежные чувства, которые ее томили, она с жалостью смотрела на любимого мужчину, теперь такого слабого по нездоровью и испытывала непреодолимое желание раздеть его и уложить в постель, а потом, как оно и полагается, лечь самой и прижать его к себе.

–Если тебя немного смущает мое присутствие, разденься под простынею.

–Зачем мне раздеваться? – спросил Вельзевул, мало что понимая.

–Я натру твою грудь горчицей.

–Не надо, – как-то неуверенно сказал Вельзевул, отирая вспотевший лоб.

–Это успокоит кашель.

–Он скоро пройдет, – вполголоса произнес он.

–Ты всю ночь кашлял, – напомнила Сара, она с жалостью смотрела на Вельзевула, в душу которого пыталась проникнуть, и отгоняла от себя мысль, что болезнь, расточившая все его силы, была творением ее рук. На душе у нее было неспокойно. А все потому, что она боялась обнаружить перед его лицом свое вероломство. Суть в том, что уже второй месяц она красиво жила, как говориться на широкую ногу, жила жизнью, полной наслаждений, за счет доброты и доверия Вельзевула. Чем была бы она теперь, не встретив его в парке.

–Ну и что, – возразил он.

–Да ты схватил простуду!

–Думаешь?

–А что тут думать! Я буду лечить твою простуду. Иначе ты заболеешь и будешь винить в этом меня. Снимай рубашку, ты весь мокрый. Давай, снимай. Будь смелее. Ты как ребенок. Без меня ты ничего не можешь!

–Я не заболел.

–Вы мужчины такие упрямые, должно быть сам черт вам помогает, поэтому вы ничему не учитесь.

Вельзевул не торопился с ответом.

–Это всего лишь простуда, – сказал он минутой спустя.

–А если дело дойдет до астмы. У тебя есть насморк? Чувствуешь, как пахнут мои духи? Раздевайся или я сама тебя раздену.

Вельзевул посмотрел на Сару с каким-то сложным, трудно выразимым чувством. Он уже свыкся с мыслью, что ей лучше не возражать. Итак, Вельзевул был вынужден лечь в постель. Когда Сара принимала такую позу и говорила таким тоном, да еще в такую минуту, он чувствовал себя беззащитным: мнимое могущество женщины при подобных обстоятельствах забавляло его, хотя и являло собой всего лишь игру воображения. Легко можно предположить, что он позволил ей войти в роль и быть носителем власти, превышающей власть дьявола.

–Тебе лучше выйти, пока я буду раздеваться, – сказал Вельзевул, недовольный ее расчетом.

–О! Я, конечно, не останусь с тобой, – раздраженно бросила Сара.

–Ну, чего ты ждешь?

Вельзевул понимал, что Сара не может устоять против соблазна увидеть его голым, а тут нашелся подходящий случай. Сара усмехнулась и с вымученным безразличием ответила:

–Только не думай, что я ищу причину покинуть тебя!

С этими словами она удалилась. Чувствительный Вельзевул стал снимать одежду, понимая, что лишил Сару удовольствия присутствовать при этом и, радуясь тому, что он остался один, подумал снова, что лишь посредством какой-то таинственной силы она приобрела над ним такую власть.

Через пять-шесть минут Сара вернулась с высокой керамической кружкой. Вельзевул, ощущая себя мужчиной без воли, которому приходится влачить жалкую жизнь, лежал голым под простынею, которую он натянул до самой шеи. Положение было серьезным, как человек умный и гордый, он решил подшутить над собой.

–Женщина моя, я твой! – сказал он, несколько театрально, разводя руками.

–Мой бедный, дорогой Вилли, – воскликнула Сара и протянула ему кружку. – Пей.

–Что это?

–Отвар чертополоха. Я буду лечить тебя по методу доктора Мейербера.

–Карла Мейербера?

–Да.

–С ума сошла! – вскричал Вельзевул, в глазах у него потемнело. – Я лично сварил его в смоле.

В тот самый день суждено было им поругаться. Сара любила спокойную домашнюю жизнь, которую отождествляла прежде всего с уютом. В полночь, как обычно, она погасила верхний свет, зажгла лампу с оранжевым торшером в углу и забралась с ногами на диван, собираясь полистать журнал. И как сидела, так и задремала. Было поздно, усталость брала свое – ей хотелось спать. Какое-то время спустя из соседней комнаты, дверь в которую была открыта, послышался шум, Сара открыла глаза, таким неожиданным и непонятным был этот шум, она не успела прийти в себя, как увидела перед собой Вельзевула.

–Ты коварная женщина, Сара, – говорит он ей, в крайнем возбуждении.

–Да что ты! – удивилась она, заметив, что руки он держит за спиной.

–Очень коварная, – повторил Вельзевул.

–Ну, раз ты об этом говоришь, может объяснишь в чем дело, – в полной растерянности и тревоге проговорила Сара и вдруг видит – у Вельзевула в руке Библия.

–Что это? – вскричал он, потрясая книгой.

–Библия, – тихо говорит Сара. Лицо у нее было бледное и смотрела она как-то странно.

–Я и сам знаю не хуже твоего! – негодовал Вельзевул.

–Дорогой мой, откуда она у тебя? – с беспокойством спрашивает Сара.

–Что? Кому, как не тебе, это знать! Постыдилась бы хоть притворяться!

Сара откинула плед, встала с дивана и опустила голову к рукам, сложенным на груди. В этой сокрушенной позе была мольба о прощении.

–Ну, хорошо, – произнес Вельзевул. Не мог он кричать на женщину в таком виде. И потом было ему любопытно, как она выпутается из этой истории. – Даю тебе шанс оправдаться, хотя, сказать по правде, мне хочется тебя убить.

Тут Сара в слезы: смотрит в сторону и говорит:

–Надо закрыть шторы, кто-нибудь увидит в окно, что мы ругаемся.

–К черту соседей. Я жду от тебя вразумительного объяснения.

–Только, ради бога, Вилли, не принимай все это близко к сердцу, – всхлипнула Сара.

–Но как ты решилась принести в мой дом Библию!

–Как решилась? – вторит ему Сара. – Да их тут у меня две.

Вельзевул так и ахнул.

–Ты во что бы то ни стало хочешь навредить мне, – сказал он, после долгого молчания. – Я плохо сплю, меня мучит бессонница, в голову лезут разные мысли, а все потому, что тебе вздумалось сунуть под мой матрас эту….

–Книгу Бытия, – подсказала Сара.

–Разрази тебя громом! – воскликнул Вельзевул. – Бог создал женщину, чтобы соединить в ней все недостатки другого пола, а в тебе они обострены до крайности. Ты безумна! Твое присутствие я нахожу обременительным для своего спокойствия. Один твой вид приводит меня в содрогание. Ты безнадежно глупа, если надеешься подчинить меня своей воле. Человек не может противостоять мне, ибо я рожден властвовать над ним…

–Да замолчи же ты, наконец. Ты что слепой, не видишь, что я стараюсь ради тебя. Из кожи лезу, чтобы ты достиг чистоты мысли и ясности в собственной жизни. И тут без Библии не обойтись.

–А зачем, прости Господи, тебе это нужно.

–Я хочу, чтобы ты стал лучше. Ты живешь с какой-то отрешенностью в этом мире и в том и ничего не делаешь, чтобы повысить ценность личного опыта.

–Куда там, мне. Весь сдулся, – усмехнулся Вельзевул. – Надеялась, что я попаду под твое влияние, не устою перед женскими интригами и еврейской изворотливостью, сдамся, не увижу опасность своего положения, упаду к твоему мутному источнику! Нечего и думать о том, чтобы я простил тебя, даже если ты – язва моя, раскаешься в своем предательстве. Ты понудила меня спать на Библии! Я никогда не забуду этого. На все есть свои наказания. Как же это безнравственно! Как это по-женски любить и ненавидеть, жить этими чувствами, иметь какой-то личный интерес…

–О, Вилли! Не будь таким… американцем.

–Ты осквернила себя, злоупотребив моим доверием, – вскричал он.

–Не заходи чересчур далеко.

–Как так?

–А так вот… Вопрос не в способе осуществления, а в намерении. Признаюсь, что ошиблась в выборе. Вот и все. В конце концов я ведь о тебе думала.

–Почему краткость жизни не внушает тебе беспокойство за себя, а?

–О, я много думаю о себе. Я словно поток чувств, мыслей, идей, впечатлений.

–Кажется мне, этот поток угрожает размыть мой берег.

–Ты становишься желчным, а когда ты такой, ты втягиваешь меня в конфликт.

–Ты сама, провалиться тебе в преисподнюю на вечные муки, провоцируешь ссоры.

–Все ссоры из-за тебя, – возразила Сара. Несмотря на страстную тираду, обрушенную на ее бедную голову, она продолжала стоять на своем.

–Только когда ты сама меня к этому побуждаешь.

–Издеваться надо мной доставляет тебе удовольствие.

–Мне доставляет удовольствие искренность наших отношений.

–Это ты говоришь мне, которая знает тебя? Искренности в наших отношениях не больше, чем правды в коммунистической пропаганде.

–Мне тебя жаль. Хотя ты осмелилась сделать то, о чем я кричу, как человек раненый в сердце, я не буду тебя наказывать. И не говори мне больше, что старалась ради меня, я не слепой и вижу, что ты обольщаешь меня в надежде привязать к себе.

–Ты прощаешь меня?

–Но не добродушие побуждает меня быть терпимым.

–Тогда, что же?

– Так знай же, – надменным тоном продолжал Вельзевул, – я вынесу все твои неистовые вопли, наглость и вероломство ради надежды написать хорошую книгу. Прежде всего мне надо насмотреться любопытных сцен. Да, моя дорогая, мы не живем с тобой безупречной жизнью, но кое-что хорошее в ней есть.

–Да, а что? – воспрянув духом, спросила Сара. Она была тронута суровыми и обнадеживающими словами его.

–Твои пироги с капустой.

15. После этого злосчастного случая Вельзевул как бы отстранился от Сары. Он за весь день не сказал ни слова. Он даже обедать предпочел вне дома. Эта демонстрация пренебрежения подавляла Сару. «Какое право имею я сблизиться с существом столь совершенным», твердила она, тяготясь тем, что, живя в его доме, она решительно ничем себя не проявила. Она чуть не упала духом в пропасть, такую глубокую и безмерную, ужасную во всей своей неотвратимости нравственных страданий, но вдруг – яркие идеи и глубокие мысли в их истинном значении, как мы знаем, приходят к нам неожиданно, она подумала о том, что легко получила то, что не требовало приложения больших усилий. И как было тут не подумать, что она принадлежит дьяволу. Она всегда искала покровителя, для которого предназначались ее высокие творческие способности и вот нашла и его самого, – из всех талантливых людей он единственный действительно великий, и среду, красота которой даже ей показалась крайностью. Все вместе взятое привело ее к мысли, что она особенная женщина, не какая-нибудь потаскушка, живущая бесцветной жизнью, а особенная, таким женщинам, разумеется, требуются усилия, чтобы быть простыми. В этих видах она перестала терзать себя обвинениями и ближе к вечеру, ограничившись простым отрицанием личной вины, решительно обратила свое недовольство против Вельзевула. Сара накрыла стол к ужину, но он не пришел. Она так и не смогла поговорить с ним. И совсем не из желания быть прощеной она искала этой встречи. Сара понимала, что их привязанность исчерпала себя, мужчина, которого она боготворила все чаще углублялся (Ах, простите, мне этот цветистый оборот,) в пещеру своего одиночества. Вельзевул уже не казался слишком возвышенным, человеческое в нем умаляло присущую великим исключительность, да и сама она все чаще уходила от него с расстроенным видом или со смятением в душе из-за того, что он, не прибегая к двусмысленным оговоркам, давал понять, что горит желанием избавиться от нее. Упреки, разоблачение и утверждения пришли в коротком письме, которое она написала, видимо, в состоянии умопомрачения от избытка тех чувств, которые мучили ее. Это письмо она вложила в конверт с маркой, в адресе написала: «Ему», там же, где следует отметить отправителя, обозначила себя: «От той, которую единственной зовут». Этот конверт со странным по содержанию вложением, она положила ему на кровать. Было поздно, когда Вельзевул вернулся домой, в одиннадцать или где-то около этого, Сара уже лежала в постели. Утром, даже и не думая о том письме, Сара спокойно завтракала болонской колбасой, тостами и сыром Филадельфия. Вельзевул вошел на кухню, раньше, чем Сара услышала его приближение. Молнии метали его глаза, он остановился перед круглым столом, за которым Сара пила свой кофе, и потрясая запиской воскликнул:

–Что это такое?

Голос его звучал громко.

–Я сделала признание, – бросила Сара и с видимым безразличием опустила глаза в чашку. При одном только взгляде на Вельзевула ей стало не по себе. Этот всплеск гнева напугал ею.

–Твоя глупость выводит меня из себя.

–Признание такое глупое?

– Все это – вздорные измышления не совсем здорового ума!

Сара пожала плечами и поджав губы изобразила растерянность.

–Я тебе прочту, суди сама: «Ты можешь сколько угодно говорить о своем равнодушие и полном отсутствии пылких чувств или уныло демонстрировать их отсутствие. Но все твои уловки ни к чему не ведут и меня не могут ввести в заблуждение, ибо в твоих глазах я вижу отблеск того, что ты чувствуешь ко мне. Буду ждать, даже если ждать придется до тех пор, когда вырастет твоя борода, и слезы текут у меня при мысли, что однажды ты унесешь меня на вершину восторга. Ты был роковым мужчиной для многих женщин, будь единственным для меня, и этого достаточно. Так будет лучше для нас обоих. И еще, мой милый, хоть ты и обладаешь сверхчеловеческими способностями и проницателен, как дьявол, все-таки ты не можешь видеть себя со стороны, а потому даже и не догадываешься, что уже раскрыл себя всего целиком. Я не сдамся, буду бороться за спасение неприкаянной души твоей. Ничто не избавит меня от обязательства, взятого мною в отношении тебя. Нельзя допустить, чтобы укрощение дьявола обернулось печальным поражением». А теперь объясни мне все это. Как это понять? Ты что пьяная была? Молчишь! Ведь сказать совсем нечего. Тогда я скажу: я смертельно устал от тебя. Если ты еще не поняла, скажу прямо, чтобы избавить тебя от этого обязательства – я тебя ненавижу.

Самолюбию Сары был нанесен удар. Однако, она быстро пришла в себя.

–Люди тоже ненавидят того, кого любят, – бросила она.

–Это не сумасбродство. Это безумие!

–Ах, вот как! Ну, так посмотри, до чего я дошла! И все из-за любви к тебе! – вырвалось у Сары.

–Прекрасное оправдание!

Сара внимательно посмотрела на Вельзевула. И говорит:

–Когда ты привел меня сюда, ты думал о последствиях?

–Да, и я их уже испытываю, – тоном смирившегося человека ответил он. – Кто мог подумать, что в мой дом придет женщина и водворится надолго! Мало того, ты оказалась строптивой.

–Я не обещала тебе полную покорность. Валяться у тебя в ногах я точно не буду.

–Я принял тебя в своем доме, полагая, что нашел родственную душу. Тогда ты казалась такой отчаянно одинокой.

–Я и сейчас одинока, чувствую себя пчелкой, которая забралась в осиное гнездо. О, Вельзевул ты видишь только половину меня, ту половину, которая боится тебя. Другая половина страдает.

–Я друг им обеим.

–Сейчас со мной говоришь ты или Он?

–Я.

Тут Сара сообразила, что Вельзевул больше не злиться на нее. Не лишенная проницательности она видела, что он играет с ней.

–Будь таким, каким я тебя люблю! – воскликнула она, подавляя все нарастающее в себе волнение.

–Ты идеализируешь меня, Сара.

–Но ты сам хочешь этого. Ты замечательный человек!

–Не знаю, какой уж я там человек!

– Ты мизантроп. Сколько же злобы в такой богатой душе! Без сочувствия нельзя понять другого. Что ты знаешь о страдании? Ты никогда не страдал сам. Никогда не играл подчиненную роль. Что ты вообще знаешь о любви?

–Любовь – это излияние нежности. Страсть – состояние необузданное.

Сара теряется, некоторое время молчит, затем поднимает глаза и не сделав никакого вступления, взволнованно спрашивает:

–Ты можешь забыть, что ты дьявол?

И все же нельзя утверждать, что Вельзевул был серьезен во всем. Иногда он позволял себе быть озорным и легкомысленным. Вот и сейчас, уступая своему веселому нраву, он спросил:

–Но зачем? Чтобы поставить свои интересы в зависимость от твоей воли? Это просто смешно – просить меня не быть дьяволом! Я привык получать больше, чем отдаю. В голове не укладывается, как случилось, что, живя с тобой я стал невротиком. Между тем я не Иова и не собираюсь уподобляться ему, так что не испытывай мое терпение. Вознамерилась укротить меня!

–Вознамерилась или не вознамерилась, какая разница! – отмахнулась Сара, испытывая неуемное желание выказать полное безразличие. Вельзевул негодовал. Он понимал, что дьявол в нем, доведенный до изнеможения ее тиранией, был уязвлен в своем могуществе.

–Кто ты такая, чтобы бросить тень сомнения на мою силу!

Вельзевул, проницательный и тем опасный, был непреклонен в вопросах нравственных: он мог простить глупость и жадность, и много чего еще, кроме предательства.

– Думай, что хочешь. Одно только имеет значение – я восхищаюсь тобой. Еще скажу: каковы бы ни были мои интересы, они мало противоречат твоим собственным.

–Сейчас подходящий случай. Пусть это будет минута откровения, скажи, каковы твои намерения.

Сара была взволнована и смущена. Насколько тщеславие превосходит в ее чувствах все остальное, знала только она.

–В нашей стране так много выдающихся женщин, которые создали себе громкое имя. Я бы тоже хотела немного славы.

–У тебя большой талант?

–У меня есть страсть сочинять истории, всякие драмы. Представь только, какого развития достигнет мой талант, когда такой умный, широко образованный человек, как ты со всеми своими воспоминаниями, возьмется составить драматическое содержание моих романов! Это всех впечатлит! Я хочу быть самой великой из американских писательниц нашего времени!

–О, Сара, а где же скромность?

–К черту ее! Скромность, конечно, имеет значение. Но далеко не первое.

–Тут ты права, скромность действительно мало кому помогла.

–О да! Еще я хочу петь в опере.

–Я понял, -говорит Вельзевул. – Забавно.

–А ты не смейся!

–Я только улыбнулся. Ты собираешься книгу написать с моей помощью?

–Да. Никто не умеет так как ты выражать красивыми словами свои чувства и мысли.

–Ты, я вижу, усвоила один урок. Человек может быть велик, но не настолько, чтобы обрести свое величие без дьявола.

–Можешь не верить, но я так стараюсь учиться у тебя!

–И что, получается?

–Пока нет, мой бесценный. Не достает твоего дьявольского опыта. Только ты не думай, будто я сравниваю себя с тобой!

–Ну, дай тебе волю… Признаюсь, ты меня удивляешь!

–А что? Как бы это сказать? Если бы мы жили в восемнадцатом веке я бы захотела, чтобы ты возвел меня в дворянство. Я не отказалась бы от титула герцогини. Как же это замечательно жить в замке или дворце…

–… в тени моего трона, – прибавил Вельзевул. – Однако как далеко уводит тебя воображение! Значит, собираешься стать знаменитой.

–Я достигну этого любыми средствами. Сейчас, когда великие книги уже написаны, современным писателям трудно не быть тривиальными. Даже самый сильный писатель не может писать с таким изяществом и с таким остроумием, с каким написаны лучшие книги.

–А ты и в самом деле талантлива, – ободряет ее Вельзевул. – Как это у тебя…буду ждать, когда вырастет у тебя борода, – малопоэтичное слово, но забавное. Дальше лучше, такая фраза дается легко только женщине – унесешь меня на вершину восторга. Я мозг иссушу, но не придумаю ничего лучше. Чувствуется своеобразие твоей личности. Хорошо, очень необычно, богатое воображение, яркая комедийность, блеск. Между прочим, я обнаружил три погрешности против английского языка. Но это неважно. При такой фантазии тебе нужно писать романы.

–Ты просто золото, Вилли дорогой! Я так рада слышать это!

–У тебя есть опора. Это я. Скажи, нет ли у тебя намерения сочинить роман на сюжет «Фауста»?

–Я читала трагедию Гете, кое-что в ней поняла. А, что! Прекрасная идея! – оживилась Сара. – Я могу, это в моих силах, у меня есть свой отдельный пленительный Мефистофель.

–И большая заслуга твоя в том, что ты сумела приспособить его хроматический образ к своим амбициям.

–Гетевскую идею я положу на новый текст.

–Как же ты с этим справишься? – остановил ее Вельзевул. Ему не нравился «Фауст», но он понимал, что любая попытка создать аналогичное произведение в ином жанре обернется для писателя насилием над самим собой. Работа трудная – не для женщины.

Сара на мгновение растерялась, потом заявила:

–Гете писал своего «Фауста» как попало, мало заботясь о стиле и выразительности. Собственно говоря, единственная вещь, которая меня там раздражала, это необходимость читать длинные, запутанные и монотонные рассуждения. Ох, и нудная же эта трагедия! Мой роман получит иронический характер. Знаешь, мне даже кажется, что ты вдохновлял Гете в работе над этой трагедией?

–За его спиной я один только раз присутствовал в качестве спокойного наблюдателя, но в его голове – никогда. Гете был свободен от моего влияния.

–Это странно!

–Совсем не странно. Я, признаться, не очень высоко ценил философствующего Гете, он скучен, как фуги Баха. Я до сих пор испытываю желание выразить протест по поводу принятой писателем манеры уснащать диалоги многословными непоследовательными рассуждениями. Эта трагедия, заставляющая читателя блуждать в джунглях путаной фразеологии, получилась не тем, чем она должна была быть. К сожалению, успех его произведения расположил в мою пользу мало немцев. Так много было позеров и педантов, которые не зная, чем занять себя в своем безделье, делали вид, что они восторгаются великим творением Гете, в котором они ничего не понимали: все они насмехались надо мной, но я сумел их пережить и не состариться. Но были в Нюрнберге те, кто поклонялись мне, для них я был опорой и все же не довелось мне часто бывать в Германии, даже во времена больших странствий по Европе, когда я вел бродячую жизнь.

–Ты потому избегал эту страну, что она не увлекала тебя?

–Может потому, что меня там не любили. Нигде не поносили меня так, как в Германии, поэтому я не испытывал ни малейшей склонности часто бывать там. Впрочем, в отношении меня Гете не сказал ничего такого, что не было бы повторением того, что достаточно распространяли в своих книгах другие авторы. Хотя Гете человек высокого интеллекта, он проявил гораздо меньше понимания моей сущности, чем я от него ожидал. Из меня он сделал не очень умного циничного притворщика, не больше ни меньше. Все это поставило меня в ложное положение. Не подумай только, что я был одержим желанием отомстить всем, кто письменно выставил меня в незавидном свете и больше мне ничего не нужно было. Признаюсь, не ко всем насмешникам я был снисходителен. Двоих литературных критиков я собирался прикончить, как только они попали мне в руки. Представь себе, уже в аду они пытались доказать свою полную непричастность к измышлениям прессы. Оба были немцы. Один из них даже убеждал меня в том, что он скорее признает музыку Вагнера классической, чем согласится с обвинением против него и, не дав мне опомниться, начал восторженно петь хвалу достоинствам дьявола. Тогда я сказал этому любителю музыки, что избавлю его от мучений и позволю ему отправиться в рай, если он объяснит в чем очарование немецкой музыки и какова особенность итальянской. Он дал правильный ответ и тем самым спас себя от костра, сказав, что в немецкой музыке преобладает гармония, а итальянцы – непревзойденные мелодисты. И в этом я полностью разделяю его мнение.

–Только одного я не могу понять и все еще не понимаю – ты вообще читал «Фауста»?

– Я плохо знаю язык оригинала, по-немецки говорю довольно плохо, а читать это произведение в английском переводе, где приняты другие обороты речи, значит лишить себя удовольствия почувствовать энергию немецкого языка. Сделать идеальный, адекватный, чисто интонирующий перевод с немецкого на английский так же трудно, как играть с листа на фортепьяно сложные полифонические отрывки из «Тангейзера».

–Вилли, ты возвышаешься над всеми людьми превосходством своего ума, – сказала Сара, отметив про себя, что лихорадочное состояние, в которое она повергла его своим нелепым письмом, несколько успокоилось.

–Однако далеко не перед каждым я появляюсь таким, каким ты видишь меня.

–Я счастлива, что познакомилась с тобой. Беда в том, что наши отношения постепенно лишаются новизны и романтики. Ты стал избегать меня. Ты изменил свое отношение ко мне. Мне кажется, что мы можем столько сказать друг другу.

Тут Вельзевул не мог удержаться от упрека:

–Все, что ты не сказала, ты сделала!

–Я жалею о том, что сунула под тебя Библию.

–Это не прибавило тебе ни ума, ни выгоды. Весь Ад признал бы за тобой вину. Когда я обнаружил под матрасом Библию, я вскричал: «Женщина бойся моей мести»!

–Моя ли вина во всем этом? Ты ведешь себя так, будто виновата только я одна.

–В чем же я виноват перед тобою, а? – изумился Вельзевул.

–Ты возмутил соблазнами тихую робкую душу, – сказала она с той непринужденностью обращения, которая придает особую прелесть словам и чувствам не всегда в них выраженным.

–Ты уж молчи насчет этого! Тут я ни при чем! В любом случае, имей в виду, что я дьявол и буду оставаться им пока не высохнут моря.

–Сколько же лет тебе сейчас?

–Несколько тысячелетий. В сущности, я всегда молодой. Признаюсь, я был героем многих шумных и забавных историй. Стоит вспомнить события давних лет, лица женщин, которых я любил, возникают передо мной снова и меня охватывает чувство нежности. Всех их я могу вспомнить сейчас. Время, проведенное во Франции. Я снова вижу себя Наполеоном. Я облагородил его ум, этого человека воли и огненного темперамента я привел к невероятным высотам! Но слава длится недолго – у успеха есть своя цена.

–Его женщины были твоими любовницами?

–Ничего подобного! Давай его и их оставим в покое. Раз уж ты проявляешь любопытство к моим делам, скажу тебе, что я до сих пор не утратил интереса к умным и красивым женщинам.

–Я думала, что ты на это не способен.

–В Америке как нигде еще много очень красивых женщин, меня к ним влечет…

–Все такой же сердцеед! Когда же ты обратишь на меня внимание?

–Дай мне время…

–Пока я высохну от старости, – усмехнулась Сара, вздохнула и с какой-то обреченностью произнесла: – Еще долго придется ждать.

–Мне ли не знать, что женщины ненасытны, сварливы, распутны, вероломны и капризны, – проворчал Вельзевул, недовольный тем, что позволил ей эту остроумную реплику.

–Не преувеличивай! Подумай как следует и согласись со мной, что мужчины – грубы, лживы, жестоки, у них необузданный нрав.

–В это никто не верит. Добродетель вообще противна грубой природе, несовместима с ней. Те, кто не признают силу, падут жертвами ею раньше тех, кого обольстил дьявол. И пока это остается так, будет длиться мое торжество!