Kitabı oku: «Дом Иова. Пьесы для чтения», sayfa 10

Эпизод 3

Пауза. Брут вновь занят посудой, Розенберг шахматами.

Вербицкий (откладывая газету): А кстати, насчет ветров… Я ведь знаю, зачем ты притащил сегодня сюда свою собаку, Розенберг. Не отпирайся. Надеешься, наверное, что она может кой-кого напугать, да?

Розенберг: Только не говори, пожалуйста, глупости, Вербицкий. Я взял ее в надежде, что наш друг Брут, наконец, исполнит свой христианский долг и подарит моей крошке хотя бы небольшую миску объедков. (Бруту, которого в этот момент не видно из-за коробок). Эй, ты ведь не станешь, в самом деле, держать собачку голодной только потому, что время от времени ей приходит в голову немного поскулить?.. Мне кажется, это было бы не совсем по-христиански.

Появляясь из-за стойки, Брут несколько мгновений в упор мрачно смотрит на Розенберга. Короткая пауза.

Впрочем, если ты считаешь миску объедков слишком большой жертвой, Брут, то я немедленно забираю свои слова назад.

Брут (в сторону приоткрытой кухонной двери, негромко): Александра!

Короткая пауза.

(Громко). Александра!

Александра (появляясь на пороге двери ведущей на кухню, вытирая руки о фартук): Да, господин Брут?

Брут: За счет заведения. Покорми эту чертову собаку, которую Розенберг привязал возле нашей двери… Только смотри, не переусердствуй.

Александра: Хорошо, господин Брут. (Исчезает).

Розенберг (Вербицкому): Ты слышал? (Прижимая ладонь к сердцу, с чувством). Брут!..

Вербицкий: Брут!..

Брут (вновь скрываясь за коробками и стопками тарелок): Идите к черту!

Розенберг и Вербицкий, перемигнувшись, негромко хихикают. Из кухонной двери появляется Александра с миской для собаки.

Розенберг: Спасибо, Александра.

Александра: Не за что, господин Розенберг. (Проходит через всю сцену, исчезает за входной дверью и почти сразу же возвращается и исчезает на кухне).

Розенберг: Мне кажется, размах акции поверг в изумление всех присутствующих. (Возвращаясь к шахматам). Ты ангел, Брут. Собачка будет молиться за тебя всю ночь.

Брут (звеня посудой): Я сказал – идите к черту.

Вербицкий (откладывая газету и поднимаясь со своего места): Ты совершенно напрасно стесняешься своего доброго порыва, Брут. (Делая несколько шагов по сцене). В мире, где все уже давно забыли, что такое истинное сострадание, твой поступок заслуживает, по крайней мере, высочайшей похвалы. (Останавливаясь у окна и глядя на набережную). И знаешь?.. Когда я сталкиваюсь с подобными вещами, мне начинает казаться, что несмотря ни на что в мире все-таки все устроено относительно правильно… Да, да!.. Сегодня мы живем лучше, чем вчера, а завтра наши дети и внуки будут жить лучше нас, и это будет совершено справедливо, потому что новое, согласись, всегда должно быть гораздо лучше старого… А если это так, то подумать только, какая, должно быть, чудесная жизнь начнется здесь через двести – триста лет!.. Не жизнь, а просто какая-то… сказка.

Брут (появляясь из-за коробок с полотенцем в руке, протирая тарелку): Ты что, спятил?

Вербицкий: По-твоему, надеяться на лучшее, это значит спятить?

Брут: А по-твоему, нет?.. Или ты действительно думаешь, что после всего, что случилось с нами за последние сто лет, мы все еще можем надеяться на лучшее?.. Ну, тогда, Вербицкий, ты просто идиот. (Вновь исчезая за коробками).

Вербицкий: Знаешь, что бы ты там не говорил, но я уверен, что человечество все же движется в правильном направлении… Помяни мое слово, Брут. Еще пять-шесть лет и эти столичные дураки вспомнят о нас и начнут вкладывать в нас деньги, потому что это окажется выгодно всем… Построят здесь гостиницы, подведут дороги, и туристы попрут сюда косяками, только успевай водить их на экскурсии и менять постельное белье.

Брут (из-за коробок): Черта с два.

Вербицкий: А я говорю тебе, что так оно и будет! (Садясь за свой стол). Интересно, почему вы с Розенбергом никогда не хотите видеть ни в чем светлую сторону?.. Конечно, мы живем далековато, тут я не спорю. Но при нынешнем развитии техники никто ведь не запрещает нам построить аэродром или небольшой порт, чтобы раз и навсегда решить эту проблему… А через двести лет возможности человека станут еще больше, и отрицать это не могут даже такие ретрограды, как вы с Розенбергом.

Розенберг: Вербицкий!

Вербицкий: Что?

Розенберг: Ты что, правда, до сих пор ничего не знаешь?

Вербицкий: Это ты о чем?

Розенберг: О том, что наш город со всем побережьем очень быстро погружается в океан?.. Так быстро, что не понадобятся и твои двести лет, чтобы вода смыла все, что мы видим сегодня за окном?.. Ты что, никогда про это не слышал?

Брут: У них в Йельском университете такими пустяками не интересуются.

Вербицкий растерянно пожимает плечами.

Розенберг: Мы опускаемся что-то около пяти сантиметров в год, а это значит, что через сто лет на этом месте будут гулять волны и кричать морские чайки, а твоим туристам придется ехать не к нам, а как всегда в Турцию или Египет.

Вербицкий (подавлен): Я ничего такого не слышал.

Розенберг: Вот что значит отсутствовать двадцать лет неизвестно где… Через сто лет на этом месте будут плавать только рыбы и шуметь ветер, а последним, что от нас останется, будет церковная колокольня, на которую мы с тобой лазили, когда были мальчишками.

Вербицкий: Господи, помилуй… У тебя просто какой-то дар, портить окружающим аппетит… Неужели это правда?.. Брут?

Брут (появляясь из-за коробок, ворчливо): Успокойся, Вербицкий, успокойся… Это будет через сто лет, так что пока ты можешь сидеть и пить, ни о чем не беспокоясь, свой апельсиновый сок и читать свои заплесневевшие газеты… В конце концов, не все ли тебе равно, что тут будет через сто лет?

Вербицкий (вытирая взмокший лоб): Это ужасно!..

Розенберг: Между прочим, я читал об этом еще, когда учился в школе.

Брут: А мне отец рассказывал, что когда он купил это кафе, то море было отсюда так далеко, что приходилось нанимать извозчика, чтобы добраться до рыбацкой деревушки и купить рыбы. А теперь, сами видите. Вода подошло к самому городу. А ведь прошло всего каких-нибудь пятьдесят лет.

Розенберг: Да. Всего каких-нибудь пятьдесят лет. А возьми нашу набережную. Я помню, что когда ее строили, она была довольно высоко над водой. А посмотрите что теперь? Даже при небольшой непогоде, волны перекатываются через нее, ну, а уж если ветер становится чуть сильнее, то вода добегает до прилегающих улочек и, случается, даже заливает подвалы.

Брут: А помните нашу железную дорогу?.. Как поезд приходил раз в сутки, часов в семь вечера и мы бегали на станцию и смотрели, как паровоз заправляют водой?.. Помнишь, Розенберг, как мы играли, кто первый увидит приближающийся паровоз, который видно было издалека по белому дыму? А когда он подъезжал то ревел так, что звенели стекла и гудел церковный колокол… Куда только все делось, скажи на милость?

Розенберг: Ничего не поделаешь. Время идет.

Вербицкий: Скорее уж бежит.

Брут: Летит, сволочь.

Вербицкий (не желая сдаваться): И все равно. Все равно через двести лет на земле начнется такая чудесная жизнь, что если бы мы знали о ней совсем немного, то рвали бы на себе волосы от досады, что не родились позже… (С надеждой). Ты согласен, Брут?

Брут (исчезая за коробками): Нет.

Розенберг: И я тоже.

Вербицкий: Ну и черт с вами. (С шумом раскрывает газету).

Розенберг (негромко): Е пять – эф четыре

Брут (из-за коробок, звеня стеклом, негромко напевает): Тарим-пам-пам, та-ра-ра.. Я взял ее за жопу, она как завизжит… Я взял ее за жопу, она как завизжит… Та-рам-пам-пам… Та-ра-ра-ра-ра-пам… (Появляясь). Никто не помнит, как там дальше?.. Между прочим, мы пели эту песенку во втором классе. И ты, Вербицкий, тоже.

Розенберг: Шах! (Переставляет фигуры).

Брут: Директриса однажды услышала, как я ее пел, и вызвала родителей. Дома был страшный скандал. Отец отхлестал меня по первое число. И все из-за такой ерунды…(Напевает). Я взял ее за жопу, она как завизжит… Я взял ее за жопу, она как завизжит… Как же там дальше-то?.. Та-ра-ра-ра-ра-пам… (Смолкает, вспоминая).

Небольшая пауза.

Розенберг (негромко напевая): Я взял ее за… Тьфу ты, Брут. Не мог бы ты петь что-нибудь другое?

Брут: Я вот стою сейчас и думаю – сколько же это времени-то прошло, Господи?.. (Выходит из-за стойки). А помните, эту дылду, которая училась с нами в параллельном классе?.. Ну, та, которую выперли из школы за то, что она совратила нашего учителя физкультуры?.. Она мне сегодня приснилась.

Розенберг (не отрываясь от шахматной доски): Повезло.

Брут: Между прочим, если вы забыли, ее звали Гертрудой. Говорят, что она обосновалась в каком-то городишке неподалеку и открыла там бордель… Я думаю, надо бы к ней как-нибудь съездить.

Розенберг: Зачем?

Брут: Ты не знаешь, зачем ездят в бордель?

Розенберг: Думаешь, по старой дружбе она пустит тебя бесплатно?

Брут: И не меня одного… Только не надо делать вид, что у вас были с ней исключительно платонические отношения. Даю голову на отсечение, что вы до сих пор помните, какого цвета были у нее трусы… Помнишь, Розенберг?

Розенберг: Допустим.

Брут: Ну и какого?

Розенберг: Брутального, Брут. Совершенно брутального. Желтые в горошек.

Брут: Вот это я понимаю, память… Между прочим, каждый раз, когда мы занимались с ней этим, она говорила: «Если бы я знала, что нужна тебе только для этого, то выбрала бы лучше Вербицкого или, на худой конец, Розенберга».

Розенберг (неприятно удивлен): Так прямо и сказала? На худой конец?.. Вот шлюха-то. (Вербицкому). Тебе она тоже говорила, что выбрала бы меня на худой конец?

Брут: Господи, Розя! Ну не все ли тебе равно, что она говорила?.. В конце концов, это было сорок лет назад.

Вербицкий: Сорок три.

Брут: Вот видишь. Сорок три.

Розенберг: Между прочим, я посвятил ей свою единственную поэму.

Брут: Ты?.. Поэму?.. (Смеется). Ох, Розенберг! (Сквозь смех, Вербицкому) Ты слышал?.. Он посвятил нашей шлюшке свою поэму… Да ведь она и читать-то толком не умела!

Розенберг (холодно): Почему-то мне это не кажется смешным.

Брут: А мне кажется!.. (Вербицкому). Ты тоже ей что-нибудь посвятил, Вербицкий?

Вербицкий (оторвавшись от газеты): Я посвятил ей четвертый сонет Шекспира. (Глядя в окно, негромко). Между прочим, вон идет Осип.

Брут (глядя в окно): Где?.. (Прижимая палец к губам): Тш-ш-ш-ш… Все молчат. (Скрывается за стойкой).

Эпизод 4

Звенит дверной колокольчик и в кафе появляется Осип. В руках его несколько книг, пачка газет и конвертов.

Осип (подходя к стойке бара и положив перед Брутом пачку квитанций): Ваши счета, господин Брут.

Брут (из-за коробок): Спасибо. Положи куда-нибудь.

Осип (положив на стол перед Вербицким газеты): А это ваши газеты.

Вербицкий: Спасибо, Осип.

Осип: Здравствуйте, господин Розенберг.

Розенберг (не отрываясь от шахмат): Добрый вечер, добрый вечер…

Осип (Бруту): Тереза у себя?.. Я принес ей книжки

Брут (появляясь): Ну-ка, ну-ка… (Взяв одну из книг, читает). Морсуа де Бирсиньяк. Искусство рыбной ловли. (Осипу). Ты что же это, собираешься обучать мою дочь искусству рыбной ловли?.. Не помню, чтобы она когда-нибудь высказывала интерес к этому предмету… А это что? (Взяв следующую книгу). Грамматика французского языка… Зачем ей грамматика французского языка, Осип? Вы что, собрались во Францию?

Осип: Она сказала, что хочет выучить французский.

Брут: А ты тут при чем? Разве ты француз?

Осип: Когда три года назад здесь разбился французский сухогруз, я помогал его команде и немного выучил французский.

Брут: Тогда скажи мне, как будет по-французски «смерть»?

Осип: "Морт".

Брут: Морт?.. (Вербицкому). Слышал, Вербицкий?.. "Смерть" по-французски будет "морт". (Осипу). Похоже, во Франции вы не пропадете… (Взяв в руки последнюю книгу). А это?.. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука. Сочинения господина Эммануила Канта. (Осипу). Ты не производишь впечатления человека, который получает наслаждение от таких книг, Осип, а уж Тереза и подавно. Тем не менее, если вы все-таки соберетесь во Францию, то сделайте, пожалуйста, одолжение, не забудьте взять с собой меня.

Осип: Непременно, господин Брут. (Подойдя к Гонзалесу, наклонившись, прямо в ухо). Видел что-нибудь?

Гонзалес мычит и отрицательно качает головой. Брут углубляется в изучение квитанций.

Смотри внимательно – и ящик пива твой.

Гонзалес мычит.

Розенберг (Осипу): Ты, правда, думаешь, что призраки станут шляться по улице тогда, когда еще не село солнце?.. Мне кажется, это немного не по правилам.

Осип (снимая куртку): Боюсь, вы недооцениваете моего отца, господин Розенберг. Если что-то можно сделать не по правилам, то он никогда не упустит такой возможности, уж будьте в этом уверены. (Вешает куртку на вешалку возле двери, затем возвращается и присаживается за свободный стол). Помните, как он вообразил, что может ходить по воде, словно Иисус Христос, и чуть не утонул?

Розенберг: Еще бы.

Осип (доставая колоду карт): А как он сломал руку старому Перегринусу, когда тот засомневался в этом?.. (Тасуя карты). Нет, господин Розенберг. Кто-кто, а уж он-то никогда не упустит возможности сделать все по-своему, даже если его пятки будет в это время лизать адское пламя. (Принимается раскладывать карты).

Розенберг (осторожно): Надеешься услышать от него что-нибудь стоящее?

Осип: А вы бы не надеялись?

Розенберг: Кто, я?.. Ну, не знаю. Наверное. Может быть.

Брут (тряся в воздухе квитанцией): Нет, это просто уму непостижимо!.. Двадцать пять процентов годовых!.. (Розенбергу). Ты слышал, Розенберг?.. Двадцать пять процентов!.. Ей-богу, посмотришь на все это, да, действительно, уедешь к лягушатникам! (Сердито). Может, кто-нибудь из вас все-таки посочувствует мне, черт бы вас всех подрал вместе с вашими газетами и шахматами!..

Розенберг: А мы, по-твоему, что делаем, Брут?.. (Нарочито постным голосом). Прими наши искренние соболезнования.

Вербицкий (из-под газеты): И мои тоже.

Осип: И мои, господин Брут.

Несколько мгновений Брут с отвращением рассматривает присутствующих. Небольшая пауза.

Брут (негромко, но с глубоким чувством): Мерзавцы…

Эпизод 5

Бандерес (появляясь из-за бархатного занавеса, держа в руке кий, театрально): Партия! (Машет своей черной шляпой, потом вновь надевает ее).

Николсен (в расстегнутой рубашке, мокрый, появляясь вслед за Бандересом): Это черт знает что, господа… Он играет, как молодой бог. И даже, наверное, лучше. Потому что Бог всегда имеет возможность незаметно сжулить, тогда как у господина Бандереса все зависит только от его собственного умения… В жизни не видел ничего подобного.

Розенберг: Я же вам говорил. Наше национальное достояние. (Бандересу). Ты когда-нибудь проигрывал, Бандерес?

Бандерес: Обижаешь.

Розенберг: Вот видите. Гений бильярда. Единственная в своем роде достопримечательность нашего города. Есть еще, правда, пожарная каланча прошлого века, но она, конечно, ни в какое сравнение с нашим гением не идет.

Николсен: Вы бы только видели его последний удар! Три борта луза и два шара одновременно с подскоком!.. Бог мой! (Бандересу). Вам следовало бы показывать свое искусство в столице. С вашим талантом, вы могли бы за пару лет легко сколотить себе приличное состояние.

Бандерес: Там, наверное, и без меня дураков хватает. (Бруту). Дайте-ка мне бутылочку кальвадоса, Брут.

Брут (мрачно): Кредит закрывается.

Бандерес: Ты что, смеешься?.. Это еще почему?

Брут: Потому. (Скрывается за стойкой и почти сразу появляется вновь). Если бы ты видел счета, которые я сегодня получил, то не спрашивал бы.

Бандерес: А при чем здесь счета, Брут? Я ведь прошу у тебя только бутылочку кальвадоса, а не счета.

Николсен и Розенберг негромко хихикают.

Брут (повышая голос): Кредит закрыт.

Вербицкий: Когда у нашего Брута случаются приступы жадности, это значит надо ждать перемены погоды.

Брут молча показывает ему большой палец руки.

(Морщась). Фу, Брут… И где вы только набрались этих прискорбных манер? (Прячется от Брута за открытой газетой).

Розенберг: Налей ему, Брут. Он хорошо сегодня играл.

Николсен: Не то слово.

Какое-то время Брут молча смотрит на Розенберга, затем повернувшись, снимает с полки бутылку кальвадоса и так же молча ставит ее на стойку бара вместе со стаканом.

Бандерес: Кредит возвращается.

Брут: Проваливай.

Бандерес (взяв бутылку и стакан, идет и садится за дальний столик, проходя мимо Осипа): Пойдем, выпьем.

Осип (раскладывая карты): Потом.

Брут: Вы еще меня вспомните, когда меня закроют за неуплату аренды, и вы будете сидеть в грязной забегаловке старого Перегринуса и давиться дешевым портвейном, который он разбавляет водопроводной водой!.. (Подошедшему Николсену). Что вам, господин Николсен?

Николсен: Пока вас еще не закрыли, налейте мне немного виски, господин Брут. (Поспешно). За наличные, разумеется. (Бросает на поверхность стойки несколько монет).

Брут молча наливает.

Спасибо. (Взяв стакан, медленно идет по сцене и затем останавливается у окна, глядя на догорающий закат). Солнце село.

Пауза.

(Отвернувшись от окна). Вы даже представить себе не можете, господа, как вам повезло, что вы живете здесь, вдали от большего города… Ни машин, ни полиции, ни галдящих толп. Когда я встаю утром и вижу над городом черное облако смога и слышу, как внизу гудят и громыхают тысячи машин, то мне кажется, что я попал в ад. А тут у вас море, песок, солнце… (Отойдя от окна, вновь медленно идет по сцене).

Пауза.

(Остановившись возле висящей на стене шарманки). Какая прелесть!.. Смотрю, и все никак не могу налюбоваться… Вы позволите, господин Брут?

Брут: Если вы еще держитесь на ногах и не роняете на пол вещи, то сделайте одолжение.

Николсен (поставив на стол стакан и аккуратно сняв шарманку со стены): Какая прекрасная работа… (Рассматривая шарманку). Могу поспорить, что она расписана настоящим мастером… Звери, ангелы, люди… Между прочим, в позапрошлом году я был в музее шарманок во Франкфурте и могу засвидетельствовать, что ваша шарманка ничуть не хуже тех, которые я там видел. К тому же она очень старая, сколько я могу судить. Может быть, она даже ровесница Моцарта. Кто знает. Вы не думали об этом, господин Брут? (Вешает шарманку на плечо).

Брут: Знающие люди говорили мне, что она стоит кучу денег.

Николсен: Можете даже не сомневаться. Целую кучу… Откуда она у вас?

Брут: Вы не поверите. Кто-то взял и оставил ее в позапрошлом году на подоконнике. Наверное, кто-нибудь из туристов.

Николсен: Невероятно… И вы не пробовали разыскать ее хозяина?

Брут: Если я начну разыскивать всех ротозеев, которые оставляют у меня свои вещи, у меня не останется времени ни на что другое.

Розенберг: Между прочим, наш пастор умудрился раскопать про эту шарманку кое-что любопытное. Какую-то смешную легенду, из которой следует, что конец света начнется тогда, когда эта шарманка заиграет сама по себе, то есть без помощи человеческих рук…(Быстро достает из заднего кармана брюк кипу и надевает ее). Конечно, это только легенда и притом не слишком точная, потому что все евреи знают, что конец света начнется тогда, когда Машиах заиграет на своей флейте, а вовсе не на какой-то глупой шарманке, которая висит где-то на краю света, в каком-то никому не известном кафе, у которого нет даже своего имени. Но, тем не менее, эта история кажется мне довольно любопытной… (Снимая кипу и вновь пряча ее в задний карман). Впрочем, все подробности вы можете узнать у самого господина пастора.

Николсен: Я непременно так и сделаю, господин Розенберг. (Осторожно поворачивает ручку шарманки).

Шарманка играет. Пауза.

Николсен: Даю руку на отсечение, что это Моцарт.

Брут: Возможно.

Николсен: Я почти уверен. Только не могу вспомнить, что именно. (Напевая, играет).

Эпизод 6

По винтовой лестнице спускается Тереза.

Тереза: Кто это тут играет на нашей шарманке?.. Это вы, господин Николсен?

Николсен: Это я, мадемуазель. (Играет).

Тереза (спустившись): Вот твои счета, папа. (Николсену). У вас хорошо получается.

Николсен (играя): Я стараюсь, мадемуазель.

Брут (листая счета): Все в порядке?

Тереза: (глядя на Осипа, занятого картами). Да, папа.

Брут: Ты уверена?

Тереза (продолжая смотреть на Осипа, негромко): Да, папа… (Осипу). Ты принес мне книги?

Осип молча показывает на стопку книг, лежащую на стойке.

(Дотронувшись до стопки, но не взяв ее в руки). Спасибо.

Николсен (перестав играть, снимает с плеча шарманку и вешает ее на стену): Бесподобно. (Садится за один из свободных столиков и достает блокнот).

Тереза: Не забыл, что обещал позаниматься со мной французским?

Осип: Только не сегодня.

Тереза: А когда?

Осип: Завтра.

Тереза: Ладно. (Помедлив). Только не забудь.

Из кухни, появляется Александра. Вытирая руки о передник, останавливается возле двери.

Осип: А вот и Александра… (Александре). Пойдешь с нами завтра на рыбалку?

Александра (почти испуганно): Завтра?.. Я не знаю. Наверное, нет. (Смотрит на Брута). Мы вроде завтра собирались капусту квасить… Да, господин Брут?

Брут (занимаясь счетами): Возможно.

Осип: Тогда послезавтра.

Вербицкий: Между прочим, я читал недавно, что капуста по своей конфигурации очень похожа на человеческий мозг. Одному японскому ученому даже удалось снять с нее что-то похожее на энцефалограмму.

Розенберг: Я тебя умоляю, Вербицкий. Умолкни.

Вербицкий: Что значит, "умоляю"? Я не женщина, чтобы меня умолять.

Розенберг: Ты еще хуже.

Тереза: Господи, ну какие вы сегодня все нервные. (Бандересу). Бандерес, научи меня играть в бильярд.

Бандерес: Ну, прям.

Тереза (капризно): Ну, пожалуйста. Бандерес.

Бандерес: Хочешь, чтобы над тобой все смеялись? Это не женская игра.

Тереза: Неправда!

Бандерес: А я говорю, что подпустить женщину к бильярду, это все равно, что взять ее на корабль… Когда я служил во флоте, то у нас на корабле была одна бабенка, помощник повара. Так я вам доложу, что мы не утонули только потому, что стояли на приколе… И, между прочим, ее тоже звали Тереза… (Смеется). Надо ведь, да?..

Тереза: Ну, Бандерес…

Бандерес: Ну, ладно, уговорила… Но только, если выйдешь за меня замуж.

Тереза: Я подумаю.

Брут (не отрываясь от счетов): Только думай быстрее, пока его не увела какая-нибудь красавица с рыбного завода.

Бандерес: Что, говоря между нами, очень вероятно. (Поднявшись со своего места). Ну что? Еще желающие есть?.. (Осипу). Пошли, сыграем.

Осип (раскладывая карты, издалека): Сейчас…

Бандерес: Да оставь ты эти дурацкие карты. Пошли.

Осип (откладывая карты и поднимаясь): Карты не дурацкие. (Проходя мимо Гонзалеса, останавливается и хлопает его по плечу). Смотри, не прозевай у меня.

Гонзалес мычит. Осип и Бандерес уходят в бильярдную.

Тереза (Александре): А ты что ждешь? Или в доме мало работы?

Александра: Я только хотела спросить у господина Брута насчет капусты. Потому что, если квасить ее завтра, то надо ошпарить бочки, чтобы они к утру высохли.

Тереза: Ну, так и ошпарь.

Брут: Я думаю, что мы займемся капустой в воскресение.

Александра: В воскресение я бы хотела пойти в церковь.

Брут: Тогда в понедельник. (Терезе). Поможешь нам в понедельник?

Тереза (взяв со стойки книги, принесенные Осипом): Не знаю. (Поднимается по винтовой лестнице и исчезает).

Небольшая пауза.

Александра: Значит, в понедельник?

Брут: Видно будет.

Короткая пауза, в завершение которой Александра скрывается за дверями кухни.