Kitabı oku: «С жизнью наедине», sayfa 2

Мама явно злилась на бабушку и все равно приехала к ней за помощью, причем ей даже не пришлось просить денег, бабушка сама дала. Лени не понимала, в чем тут подвох, и тревожилась. Из-за чего же мать и дочь так отдалились друг от друга?

Мама свернула к их гаражу и заглушила мотор. Радио замолчало, и повисла тишина.

– Мы не расскажем папе, что бабушка дала нам денег, – предупредила мама. – Он человек гордый.

– Но…

– Лени, это не обсуждается. Ты не скажешь ему ни слова. – Мама вылезла из машины и захлопнула дверцу.

Озадаченная неожиданным маминым приказом, Лени выбралась из прокуренной машины и последовала за мамой по топкой грязной лужайке к входной двери мимо громоздившихся друг на друга запущенных можжевеловых кустов размером с «фольксваген».

Папа сидел за столом на кухне, разложив перед собой книги и карты, и пил из бутылки кока-колу. Поднял на них глаза, расплылся в улыбке.

– А я тут начертил наш маршрут. Поедем по Британской Колумбии и Юкону. Это почти две с половиной тысячи миль. Отметьте у себя в календариках, дамы: через четыре дня начнется наша новая жизнь.

– Но учебный год еще не кончился… – возразила Лени.

– Да что толку от учебы? Там ты пройдешь школу жизни, – ответил папа и посмотрел на маму. – Я продал «понтиак», коллекцию монет и гитару. Так что теперь у нас в карманах кое-что водится. Обменяем твой «мустанг» на «фольксваген», хотя, конечно, нам не помешали бы еще деньжата.

Лени покосилась на маму и поймала ее взгляд.

Не говори ему.

Неправильно это. Ведь обманывать нехорошо. А умалчивать – все равно что врать.

Но Лени ничего не сказала. Ей и в голову бы не пришло ослушаться маму. В этом огромном мире – а сейчас, когда перед ними маячила перспектива переезда на Аляску, он казался в три раза больше – мама была единственной, кому Лени могла безоговорочно доверять.

Три

– Лени, детка, просыпайся. Мы почти приехали!

Она моргнула и открыла глаза. Сперва увидела собственные коленки в крошках от чипсов, потом заваленную фантиками старую газету и раскрытую книгу «Властелин колец. Братство кольца», которая лежала на сиденье мягкой обложкой вверх, точно крошечная палатка. Пожелтевшие страницы книги торчали наружу. Главная драгоценность Лени, фотоаппарат «поляроид», висел у нее на шее.

На север они ехали по Аляскинской трассе, которая почти на всем протяжении была грунтовой. Путешествие выдалось чудесным – их первый настоящий семейный отпуск. Днем они катили по шоссе под ярким солнцем, а по ночам разбивали лагерь на берегах бурных рек и тихих ручьев, в тени горных пиков, похожих на зубья пилы, сидели возле костра и мечтали о будущем, которое с каждым днем казалось все ближе. На ужин жарили хот-доги, а на десерт пекли смор,¹³ рассказывали истории, гадали, что же ждет их в конце пути. Никогда еще Лени не видела родителей такими счастливыми. Особенно папу. Он смеялся, шутил и сулил им золотые горы. Он стал точь-в-точь таким, как раньше, до войны.

Обычно во время таких поездок Лени читала не отрываясь, на этот же раз то и дело засматривалась в окно, на величественные горы Британской Колумбии. Сидя на заднем сиденье микроавтобуса, Лени любовалась постоянно сменявшимися пейзажами и воображала себя то Фродо, то Бильбо, героиней собственных приключений.

«Фольксваген» наскочил колесом на какую-то неровность – может, на бордюр, – и вещи полетели на пол, закатились под рюкзаки и коробки с домашним скарбом. Автобус так резко остановился, что завизжали тормоза, запахло паленой резиной и выхлопными газами.

Сквозь заляпанное стекло в пятнах от насекомых струился солнечный свет. Лени перелезла через груду кое-как свернутых спальников и открыла дверь. Холодный ветер трепал их радужный плакат «Аляска или смерть!», прилепленный к автобусу изолентой.

Лени выбралась из фургона.

– Мы все-таки доехали, Рыжик. – Папа обнял ее за плечи. – Это край света. Хомер, штат Аляска. Сюда приезжают со всей округи, чтобы пополнить запасы. В общем, это последний оплот цивилизации. Говорят, что здесь кончается земля и начинается океан.

– Ух ты… – протянула мама.

Лени прочитала кучу статей и книг, пересмотрела массу фотографий, но первозданная, непостижимая красота Аляски все равно застала ее врасплох. Она казалась волшебной, неземной. Вдоль всего горизонта тянулись бескрайние снежные горы, ледяные вершины, точно ножи, впивались в ясное васильковое небо. Залив Качемак блестел на солнце, будто новенькая монета. Бухту усеивали лодки. Остро пахло морем. Над водой парили птицы, то ныряя, то проворно взмывая ввысь.

Знаменитая песчаная коса, о которой читала Лени, изгибаясь, вдавалась в море на четыре с половиной мили. Вдоль кромки прибоя ютились домики на сваях, пестрые, словно карнавальные; все здесь выглядело красочным, подвижным и мимолетным – последний привал, на котором любители приключений пополняют запасы, прежде чем отправиться в неизведанные дебри Аляски.

Лени вскинула «поляроид» и принялась щелкать затвором, карточки едва поспевали вылезать. Лени выхватывала фотографию за фотографией и смотрела, как проявляется изображение, как на лоснящейся белой бумаге постепенно проступают очертания свайных хижин над водой.

– Наш участок вон там, – отец указал на ожерелье изумрудных холмов в тумане, на другом берегу залива Качемак, – наш новый дом. Формально это полуостров Кенай, но по суше до Канека не добраться, его отделяют от материка горы и обширные ледники. Так что туда или на лодке, или на самолете.

Мама подошла и встала рядом с Лени. В расклешенных джинсах с низкой талией и маечке с кружевной каймой, бледная, белокурая, блеклая, как здешние пейзажи, Кора казалась ангелом, спустившимся на берег, который давно ее ждал. И мамин переливчатый смех звучал здесь так естественно: эхо китайских колокольчиков на входе в магазин. Подул холодный ветер, маечка облепила не стесненную лифчиком грудь.

– Ну как тебе, доченька?

– Класс, – ответила Лени и снова щелкнула затвором фотоаппарата, но бумаге и чернилам не под силу было передать великолепие гор.

Отец обернулся к ним. Уголки его губ морщила улыбка.

– Паром до Канека завтра. Давайте проедем по городу, а потом разобьем лагерь на берегу и прогуляемся. Что скажете?

– Ура! – в один голос воскликнули мама и Лени.

Они съехали с косы и покатили по улицам. Лени, прижавшись лицом к стеклу, разглядывала городок. Дома здесь встречались самые разные: вот огромный коттедж с блестящими стеклами, а рядом лачуга с прилепленным изолентой пластиком. Дома-шалаши, сараюшки, передвижные дома, трейлеры. Вдоль обочины автобусы с занавесочками на окнах; перед автобусами стулья. Попадаются и чистые ухоженные дворы за белеными заборчиками, и заваленные ржавой рухлядью, с брошенными машинами и старой бытовой техникой. Большинство домов недостроены. Магазины и конторы ютятся где попало – и в ржавых трейлерах, и в новеньких бревенчатых домах, и в придорожных халупах. Место, в общем, диковатое, но не совсем глушь, как ожидала Лени.

Они свернули на длинный серый берег, и папа включил радио. Автобус еле полз: шины вязли в песке. Вдоль берега стояли машины – пикапы, фургоны, легковушки. Люди явно жили здесь как придется – в палатках, сломанных автомобилях, лачугах из брезента и бревен, выброшенных морем на берег.

– Их зовут «крысами с косы», – пояснил отец, высматривая, где бы припарковаться. – Они работают у чартерных перевозчиков и на консервных заводах.

Папа втиснулся между заляпанным грязью «фордом-эконолайном» с номерами Небраски и лимонно-зеленым «АМС Гремлином», окна которого были закрыты картонками. Палатку установили на песке и для надежности привязали к бамперу автобуса: с моря сильно дуло.

Волны с шуршанием накатывали на берег и отступали. Люди вокруг наслаждались погожим деньком: бросали собакам фрисби, разводили костры, плавали на каяках. Величественные здешние пейзажи, казалось, приглушали их легкомысленную болтовню.

Весь день они, словно туристы, бродили по городку. Мама с папой купили пиво в салуне «Морской волчара», а Лени – мороженое в лачуге на косе. Еще они перерыли все корзины с вещами и обувью в конторе Армии спасения и нашли-таки каждому резиновые сапоги. За пятьдесят центов Лени купила пятнадцать старых книжек, почти все они были в пятнах и покоробились от воды. Папа добыл воздушного змея, чтобы запускать на пляже. Мама тайком сунула Лени деньги и сказала:

– Купи себе кассету.

Наконец они уселись за деревянный стол в маленьком кафе на самом краю косы и заказали свежевыловленного краба. Лени очень понравился солоновато-сладкий вкус белого крабьего мяса в растопленном сливочном масле. Чайки требовательно кричали, кружили над ними, поглядывая на хлеб и картошку фри.

На памяти Лени это был самый счастливый день. Казалось, дальше будет только лучше.

Наутро они загнали автобус на неповоротливую «Тастамену» (местные звали ее «Тасти»), приписанную к здешней судоходной компании. Старенький, но крепкий паром обслуживал отдаленные уголки: Хомер, Канек, Селдовию, Датч-Харбор, Кадьяк и практически необитаемые Алеутские острова. Едва автобус занял место среди других машин, как Лени с родителями тут же побежали на палубу, к перилам. Наверху уже толпились пассажиры, в основном косматые бородачи в бейсболках, клетчатых фланелевых рубашках, дутых жилетах и грязных джинсах, заправленных в резиновые сапоги. Нескольких юных хиппи сразу можно было узнать по рюкзакам, рубашкам из варенки и сандалиям.

Огромный паром, изрыгая клубы дыма, попятился от причала, и вскоре Лени поняла, что залив Качемак вовсе не такой тихий, как казалось с берега. Бурное море белело барашками, волны накатывали друг на друга, били в борт. Завораживающее, волшебное зрелище. Лени отщелкала по меньшей мере дюжину кадров и спрятала карточки в карман.

В волнах показалась стая косаток, с камней на них заревели морские львы. В водорослях у прибрежных скал охотились выдры.

Наконец паром повернул и с пыхтением обогнул изумрудный холмистый берег, который защищал их от ветра, бушевавшего в заливе. Здесь волн не было; паром встретили покрытые буйной растительностью острова с заваленными корягами каменистыми берегами.

– Подходим к Канеку! – объявили по громкой связи. – Следующая остановка – Селдовия!

– Вперед, Олбрайты. В автобус! – смеясь, скомандовал отец.

Они пробрались меж припаркованных машин и уселись в «фольксваген».

– Жду не дождусь, когда увижу наш новый дом, – призналась мама.

Паром причалил, они съехали на берег и покатили в гору по широкой грязной дороге, по бокам которой рос густой лес. На вершине холма стояла белая дощатая церковь с голубым куполом, увенчанным православным крестом. За церковью виднелось огороженное штакетником маленькое кладбище с деревянными крестами.

Они взобрались на вершину холма, спустились по склону на другую сторону, и перед ними предстал Канек.

– Это он? – Лени выглянула в грязное окно. – Не может быть.

Она увидела припаркованные на лужайках трейлеры, возле них стулья, рядом дома, которые в штате Вашингтон назвали бы лачугами. Перед одной из таких лачуг были привязаны три тощие псины, каждая стояла на своей покосившейся конуре и заходилась визгливым лаем. Кое-где в траве виднелись дыры и борозды: собаки от скуки рыли землю.

– Это старинный город с удивительной историей, – сказал папа. – Основали его алеуты. Потом здесь жили русские торговцы мехом, а следом за ними поселились золотоискатели. В 1964 году случилось землетрясение, да такое сильное, что земля за секунду опустилась на пять футов. Дома обрушились в море.

Лени во все глаза смотрела на покосившиеся халупы с пузырившейся краской, которые тянулись вдоль исшарканного дощатого тротуара. Город стоял на сваях в илистой низине, за низиной – гавань с множеством рыбацких лодок. Главную улицу не мостили, длиной она была от силы в квартал.

По левую руку Лени увидела салун «Лягающийся лось». Стены его почернели, обуглились, здесь явно отбушевал пожар, но в грязное окно можно было разглядеть посетителей. В десять утра в четверг пьют в выгоревшем остове салуна.

С той стороны улицы, что ближе к заливу, Лени увидела закрытый пансион, который, как заметил папа, выстроили, должно быть, сотню лет назад для русских торговцев пушниной. Рядом с ним призывно распахнул двери кабачок «Рыба есть!», размером не больше кладовки, за стойкой сидели посетители. У входа в гавань была припаркована пара старых пикапов.

– А школа где? – встревожилась Лени.

Разве это город? Глухой поселок. Через такие вот городки сотню лет назад тянулись на запад караваны крытых повозок, здесь никто не задерживался. Есть ли здесь вообще ее ровесники?

Отец подъехал к узкому дому в викторианском стиле, со шпилем на крыше. Когда-то дом был синим, там и сям на фасаде, где новая краска облупилась, проступали пятна этого цвета. На окне виднелась золоченая надпись с завитушками: «Пробирная контора». Под ней кто-то прилепил скотчем бумажку, на которой накорябал от руки: «Фактория/Универмаг».

– Ну что, Олбрайты, давайте спросим дорогу.

Мама выскочила из автобуса и устремилась к очагу цивилизации. Когда она открыла дверь, над ее головой тренькнул колокольчик. Лени скользнула следом за мамой, обняла ее сзади.

В окна за их спиной пробивались солнечные лучи, освещая переднюю часть магазина, в остальном же помещении горела одна-единственная голая лампочка. Дальний конец зала тонул в тени.

В магазине пахло старой кожей, виски и табаком. Вдоль стен тянулись стеллажи с пилами, тяпками, топорами, меховыми унтами, рыбацкими резиновыми сапогами, горами носков, коробками с налобными фонарями. На каждом столбе висели капканы и цепи, смотанные в петли. На полках и на прилавке – с десяток чучел животных, на блестящей деревянной дощечке навеки застыла длиннющая чавыча, на стенах прибиты головы лосей, оленьи рога, белые звериные черепа. В углу пылилось чучело лисицы. Слева стояли продукты: мешки картошки, ведра лука, пирамиды банок консервированного лосося, краба, сардин, мешки риса, муки и сахара, банки растительного масла. А вот и любимый ряд Лени – всякие вкусности. Красивые разноцветные фантики напоминали о доме. Картофельные чипсы, стаканчики с карамельным пудингом, коробки с овсяными хлопьями.

В такой магазинчик вполне могла бы заглянуть сама Лора Инглз Уайлдер.¹⁴

– Покупатели!

Лени услышала, как кто-то хлопнул в ладоши. Из тени появилась чернокожая женщина с торчащими в разные стороны кудряшками – высокая, широкоплечая и такая толстая, что из-за полированного деревянного прилавка ей пришлось протискиваться боком. Лицо усеивали крохотные черные родинки.

Женщина двинулась к ним, да так энергично, что загремели костяные браслеты на ее крепких запястьях. Она была уже немолода: лет пятидесяти, а то и старше. На женщине была длинная лоскутная джинсовая юбка, непарные шерстяные носки и сандалии с открытыми носами, а под расстегнутой длинной синей рубахой виднелась линялая футболка. В ножнах на широком кожаном ремне висел нож.

– Милости просим! Да вы не смущайтесь, это только кажется, что здесь все свалено в кучу, я-то знаю, где что лежит, вплоть до уплотнительных колец и мизинчиковых батареек. Кстати, местные зовут меня Марджи-шире-баржи.

– И как вы их еще за это не поубивали? – улыбнулась мама так очаровательно, что невозможно было не улыбнуться ей в ответ.

Марджи-шире-баржи зашлась лающим смехом. Казалось, она задыхается.

– Люблю женщин с юмором. Так с кем же я имею удовольствие беседовать?

– Кора Олбрайт, – представилась мама. – А это моя дочь Лени.

– Добро пожаловать в Канек, дамы. Туристы к нам заглядывают нечасто.

Тут в магазин вошел папа и заметил:

– А мы здешние, вернее, будем. Только что приехали.

Марджи-шире-баржи удивленно наклонила голову, так что ее двойной подбородок превратился в тройной.

– Здешние?

Папа протянул руку.

– Бо Харлан завещал мне свой дом, вот мы и переехали.

– Ну надо же! А я ваша соседка, Мардж Бердсолл. Мой дом в полумиле от вашего. Там и знак есть. Вообще тут многие живут сами по себе, в тайге, без всяких удобств, ну а к нашим домам, слава богу, есть дорога. Кстати, вы припасы-то сделали? Если хотите, открою вам счет. Можно расплатиться деньгами, можно добычей или отработать. У нас здесь так принято.

– Вот за такой жизнью мы сюда и ехали, – ответил папа. – С деньгами у нас, признаться, туговато, так что я лучше отработаю. Я отличный механик. Могу починить практически любой движок.

– Здорово. Я всем так и скажу.

Папа кивнул:

– Спасибо. Нам нужен бекон. Еще, пожалуй, рис. И виски.

– Вон там, – указала Марджи-шире-баржи, – за топорами и тесаками.

Папа скрылся в глубине магазина.

Марджи-шире-баржи повернулась к маме и окинула ее с головы до ног оценивающим взглядом.

– Я так понимаю, Кора Олбрайт, об Аляске мечтал ваш муж, вот вы и снялись в одночасье и приехали сюда.

Мама улыбнулась:

– Да мы всегда так: захотели – сделали. А иначе жить скучно.

– Понятно. Но здесь вам придется научиться выживать. Ради себя и вашей девочки. Нельзя рассчитывать только на мужа. Вы должны знать, как уберечь себя и красавицу-дочку.

– Звучит страшновато, – заметила мама.

Марджи-шире-баржи наклонилась, подтащила к себе большую картонную коробку и принялась в ней рыться. Черные пальцы так и порхали над коробкой, будто на пианино играли. Наконец Мардж выудила два здоровенных оранжевых свистка на черных ремешках и повесила их на шею маме и Лени.

– Это от медведей. Обязательно пригодится. Урок первый: на Аляске нельзя ходить тихо и без оружия. По крайней мере, в такой глуши и в это время года.

– Вы хотите нас напугать? – отшутилась мама.

– Именно так. Не боятся только дураки. Сюда ведь много народу приезжает, с фотоаппаратами и мечтами о простой жизни. И каждый год на Аляске пропадает пять человек из тысячи. Исчезают без следа. Ну а эти мечтатели… большинство сдается и убегает после первой зимы. Ждут не дождутся, когда можно будет вернуться на материк, к автокинотеатрам и нормальному отоплению: щелкнул выключателем – и сразу тепло. И к солнечному свету.

– Вас послушать, здесь на каждом шагу подстерегают опасности, – поежилась мама.

– Видите ли, Кора, на Аляску приезжают по двум причинам: либо бегут куда-то, либо откуда-то. И вот за теми, которые здесь по второй причине, нужно смотреть в оба. Да и не только люди опасны. Аляска непредсказуема. Глазом моргнуть не успеешь, как эта Спящая красавица превратится в стерву с обрезом. У нас ведь как говорят: тут ошибаются только раз. Потому что вторая ошибка станет последней.

Мама закурила. Рука у нее дрожала.

– Да уж, Марджи, умеете вы встретить гостей добрым словом.

Марджи-шире-баржи снова расхохоталась.

– Ваша правда, Кора. Совсем я в тайге одичала. – Мардж ободряюще сжала хрупкое мамино плечо. – Ладно, успокою вас: здесь, в Канеке, все как одна семья. В этой части полуострова круглый год живет человек тридцать от силы, так что уж о своих мы заботимся. Мой участок рядом с вашим. Если вам что-нибудь понадобится, что угодно, – берете рацию и вызываете меня. И я прибегу.

* * *

Папа положил на руль листок из блокнота с картой, которую нарисовала для них Марджи-шире-баржи. Канек на карте был изображен красным кружком, из которого выходила одна-единственная прямая линия. Это была дорога (она здесь вообще-то одна, пояснила Мардж) из города в Оттер-Коув. Прямую перечеркивали три красных креста. Первый слева – вотчина Мардж, затем справа владения Тома Уокера и последний, третий, в самом конце прямой, – участок Бо Харлана.

– Ну что, – проговорил папа, – едем две мили мимо Айсикл-Крик, там будет участок Тома Уокера, с железными воротами. А наш чуть дальше, в самом конце дороги, – пояснил папа и уронил карту на пол. Они катили к окраине городка. – Мардж сказала, не заплутаем.

С грохотом проехали по шаткому мосту, изгибавшемуся над хрустально-голубой рекой. За мостом тянулись болота, усыпанные желтыми и розовыми цветами, и взлетно-посадочная полоса, где стояли на приколе четыре дряхлых самолетика.

За посадочной полосой гравий закончился, началась каменистая грунтовка. По обе стороны от дороги густо росли деревья. Лобовое стекло усеивали капли грязи и пятна от комаров. Вся дорога была изрыта ямами величиной с детскую ванночку, так что старенький автобус немилосердно трясло. «Ни хрена себе!» – восклицал папа, когда они в очередной раз едва не падали с сидений. По пути не встретилось ни единого дома, никаких признаков цивилизации, пока они не доехали до заваленной ржавой рухлядью дорожки. На обочинах догнивали автомобили. На табличке от руки было написано: «Бердсолл». Жилье Марджи-шире-баржи.

Дальше дорога стала еще хуже. Ухаб на ухабе. Гранит и грязные лужи. Вдоль дороги тянулись заросли травы, репейника и такие высокие деревья, за которыми ничего не было видно.

Вот теперь они и правда забрались в глушь.

Они преодолели очередной пустой отрезок дороги и очутились у ржавых железных ворот, на которых торчал белесый коровий череп. Владения Уокера.

– Что-то мне не внушают доверия соседи, которые украшают ворота костями мертвых животных, – призналась мама и вцепилась в дверную ручку. На очередной выбоине автобус тряхнуло, и ручка осталась у мамы в руке.

Через пять минут папа врезал по тормозам. Еще двести футов – и они сверзились бы с обрыва.

– Господи боже, – прошептала мама. Дорога кончилась, впереди только подлесок и гранитные скалы. Край света. В прямом смысле слова.

– Доехали! – папа выпрыгнул из автобуса и захлопнул дверь.

Мама посмотрела на Лени. Обе думали об одном: здесь ничего нет, кроме грязи, деревьев и скал, с которых они чуть не сорвались в тумане. Они вылезли из автобуса и встали рядышком. Где-то неподалеку – скорее всего, под видневшейся невдалеке скалой, – ревели и бушевали волны.

– Смотрите, какая красотища! – Папа раскинул руки, будто хотел все это обнять. Казалось, он рос и крепчал на глазах, точно дерево, широко расставившее ветви. Ему нравилась эта глушь, эта пустота. Он за этим сюда и ехал.

Тропинка к их дому вела по узкому перешейку, с обеих сторон его сжимали отвесные скалы, о которые бился океан. Ревел он так громко, что звенело в ушах. Лени вообразила, как молния или землетрясение отколет этот клочок земли и он поплывет, точно дрейфующая крепость на острове.

– Вот наша дорожка, – указал папа.

– Дорожка? – спросила мама, глядя на поросшую тоненьким молодым ольшаником тропинку. Казалось, по ней не ездили много лет.

– Бо ведь уехал отсюда давным-давно. Ничего, мы потом расчистим дорожку, ну а пока пойдем пешком, – сказал папа.

– Пешком? – не поняла мама.

Папа принялся доставать из автобуса вещи. Пока мама и Лени стояли и глазели на деревья, он разложил самое необходимое в три рюкзака и скомандовал:

– Ну все. Пошли.

Лени оторопело уставилась на рюкзаки.

– Давай, Рыжик. – Папа поднял рюкзак размером чуть ли не с «бьюик».

– Ты хочешь, чтобы я это несла? – не поверила Лени.

– Если ты хочешь поесть и лечь спать в доме, – ухмыльнулся папа. – Вперед, Рыжик. Не бойся, справишься.

Папа навьючил на Лени рюкзак, и она почувствовала себя черепахой, которой велик панцирь. Если упадет, уже не встанет. Лени преувеличенно осторожно отошла в сторону, а папа помог маме надеть рюкзак.

– Ну что, Олбрайты, – папа подхватил свой рюкзак, – пошли домой!

Он устремился вперед, размахивая руками в такт шагам. Лени слышала, как чавкает и хлюпает грязь под подошвами его старых армейских ботинок. Папа насвистывал себе под нос, словно Джонни Эпплсид.¹⁵

Мама с тоской оглянулась на автобус, потом повернулась к дочери и улыбнулась, но Лени показалось, что в маминой улыбке сквозит не радость, а страх.

– Ну что ж, – сказала мама, – пошли.

Лени взяла ее за руку.

Они шли по узкой извилистой тропинке, по обеим сторонам шумело море, но чем глубже они забирались в лес, тем тише становился прибой. Пространство перед ними ширилось: все больше деревьев, больше земли, больше теней.

– Господи боже мой, – чуть погодя вздохнула мама. – Да сколько нам еще идти? – Она запнулась о камень и рухнула на колени.

– Мама! – Лени машинально протянула ей руку, рюкзак перевесил и буквально швырнул ее на землю. В рот набилась грязь, не отплюешься.

Папа в мгновение ока подбежал к ним и помог подняться. – Держитесь-ка вы за меня, – сказал он, и все трое пошли дальше.

Деревья теснили друг друга, боролись за место, и над тропинкой стоял полумрак. В пробивавшихся сквозь кроны лучах солнца висела пыль. Пока Лени с родителями шли по лесу, лучи густели, меняли цвет. Поросшая лишайниками земля пружинила под ногами, точно шагаешь по зефиру. Вскоре Лени заметила, что тени уже ей по щиколотку, словно не солнце садилось, а поднималась тьма. А может, здесь всегда темно.

Ветки лезли в лицо, ноги вязли в топкой почве. Наконец они вышли на светлую поляну, поросшую травой и цветами. Их сорок акров земли располагались на полуострове – широкая и длинная полоса суши, по форме напоминавшая палец, с трех сторон окруженная водой. Слева и справа бился о скалы прибой, посередине изогнулся подковой маленький пляж. Там море было тихим и чистым.

Лени, пошатываясь, выбралась на поляну, расстегнула ремни рюкзака и сбросила его на землю. Мама последовала ее примеру.

А вот и дом, который им завещали. Маленькая, почерневшая от старости бревенчатая лачуга с поросшей мхом покатой крышей, ее украшали десятки выбеленных временем звериных черепов. Гнилая веранда, заставленная зелеными от плесени пластиковыми стульями. Слева, между домом и лесом, заброшенные загоны для скотины и полуразрушенный курятник.

И мусор, мусор повсюду. В густой траве гора ржавых спиц, бочки из-под бензина, мотки бурой проволоки, старенькая деревянная стиральная машинка – валки с ручкой для отжима.

Папа упер руки в боки, запрокинул голову и завыл по-волчьи. Потом замолчал, и снова наступила тишина. Папа обхватил маму и закружил.

Когда он наконец ее отпустил, мама споткнулась, чуть не упала и рассмеялась, хотя в глазах ее был страх. В такой хижине впору жить какому-нибудь дряхлому беззубому отшельнику. Она же крошечная.

Неужели им придется втроем ютиться в одной комнатке? – Вы только посмотрите! – Папа обвел окрестности рукой. – Вот он, Оттер-Коув.

Небо в этот предзакатный час окрасилось изумительными оттенками, а море и трава, казалось, светились изнутри, точно в какой-нибудь сказочной стране. Лени в жизни не видала таких ярких красок. Подножия гор на другом берегу были густо-фиолетовыми, а вершины – кипенно-белыми.

Внизу изгибался пляж, их собственный пляж – серая галька в легкой белой пене прибоя. На берег спускалась зигзагом шаткая лестница. Доски почернели от времени и от плесени, каждую ступеньку обтягивала мелкая проволочная сетка. Лестница выглядела до того ветхой, что, казалось, дунь ветер посильнее – и она развалится.

Отлив обнажил прибрежные камни, покрытые илом и водорослями. На камнях блестели черные ракушки мидий.

Лени вспомнила, как папа рассказывал: приливной бор в верховьях залива Кука такой, что можно заниматься серфингом, да и здесь в прилив вода поднимается ого-го как. Выше только в заливе Фанди. Лени лишь сейчас в полной мере это осмыслила, когда увидела, до какой ступеньки может дойти вода. Должно быть, в прилив здесь красиво, теперь же, когда море отступило, обнажив ил, Лени догадалась, что в отлив к ним на лодке не добраться.

– Ладно, пошли смотреть дом, – сказал папа.

Он взял Лени за руку и повел по заросшей травой и цветами поляне, мимо мусора – перевернутых бочек, штабелей деревянных поддонов, старых ведер и сломанных ловушек для крабов. Вокруг жужжали комары, кусались, пили кровь.

Мама остановилась на крыльце, не решаясь войти. Папа выпустил руку Лени, вприпрыжку взбежал по лестнице – ступени прогибались под его ногами, – распахнул дверь и скрылся внутри.

Мама глубоко вздохнула и с силой шлепнула себя по шее, оставив кровавый след.

– М-да… – протянула она. – Я не так себе все представляла.

– Я тоже, – ответила Лени.

Обе долго молчали, а потом мама сказала:

– Ладно, пошли.

Она взяла Лени за руку, и они поднялись по ветхим ступенькам в темную хижину.

Первым делом Лени заметила запах.

Дерьмо. В доме нагадил какой-то зверь, – по крайней мере, Лени очень надеялась, что это был именно зверь. Она зажала рот и нос ладонью.

В полумраке из тени проступали смутные очертания предметов. С балок свисала похожая на мотки веревки паутина. От пыли было трудно дышать. Пол был усыпан дохлыми насекомыми, они так и хрустели под ногами.

– Фу, – скривилась Лени.

Мама распахнула грязные занавески, и комнату залил свет. Пыль в лучах солнца стояла столбом.

Внутри домик оказался просторнее, чем выглядел со двора. Сколоченный из грубой фанеры пол напоминал лоскутное одеяло, куски не подходили друг другу по цвету и фактуре. На голых бревенчатых стенах висели капканы, удочки, корзины, сковородки, ведра, сети. В углу главной комнаты ютилась какая ни есть кухня. Лени увидела старый примус и раковину без сливной трубы, пространство под раковиной скрывала занавесочка. На кухонном столе стоял пыльный любительский радиоприемник времен, наверно, Второй мировой войны. В центре комнаты обосновалась черная дровяная печь, жестяная узловатая труба ее указывала в потолок, точно перст в небо. Видавший виды диван, перевернутый ящик с надписью «Керосин» и складной столик с четырьмя железными стульями – вот и вся обстановка. Узкая крутая лестница вела на залитый светом чердак; чтобы пройти в узкий дверной проем слева, нужно было раздвинуть занавеску из бусин кислотных расцветок.

Лени отвела в сторону пыльные бусины и очутилась в каморке размером не больше валявшегося на полу комковатого матраса в грязных пятнах. Здесь на вбитых в стену крюках тоже висел всякий хлам. Пахло пометом и осевшей пылью.

По-прежнему зажимая рот ладонью, чтобы не сблевать, Лени вернулась в гостиную (хрусть-хрусть – дохлые насекомые под ногами).

– А где туалет?

Мама ахнула, бросилась к двери, распахнула ее и выбежала во двор.

Лени выскочила следом на проседавшую веранду и вниз по разваливающейся лестнице.

– Вот он. – Мама указала на приютившуюся между деревьев деревянную будку с вырезанным на двери полумесяцем: тут уж сомнений быть не могло.

Уборная во дворе.

Выгребная яма.

– Вот дерьмо, – прошептала Кора.

– В прямом смысле, – в тон ей ответила Лени.

Лени прижалась к маме. Она понимала, каково той сейчас. Значит, Лени должна быть сильной за двоих. Так уж у них с мамой повелось. Они были сильными по очереди. Потому и продержались все годы войны.

– Спасибо, детонька. И правда смешно. – Мама обвила Лени рукой, прижала к себе. – Ничего, как-нибудь приспособимся, верно? Обойдемся без телевизора. И без водопровода. И без электричества. – Тут у мамы сорвался голос, и последняя фраза прозвучала как крик отчаяния.