Kitabı oku: «Сердца. Сказ 3», sayfa 16
Эпилог
Двери открываются, когда она шагает со стола. Петля затягивается и секунды отмеряют остаток жизни: узел смыкается на шее, но не ломает её; обхватываю женскую талию и держу оступившуюся богиню на весу.
– Ты пришёл за мной, – хрипит Луна. – Всё-таки пришёл.
Но не за мерой наказания. Здесь богиня ошибается.
Выуживаю потаённый под мантией кинжал и в удар разрезаю верёвку. Луна валится в объятия и – отчаянно глядя – пытается осмыслить, что же с ней произошло или происходит до сей поры.
Она уверена в том, что мертва. Но люди таковыми становятся задолго до смерти реальной. Она уверена, что Бог Смерти пожаловал за её жизнью, так как сама не раз покушалась на неё (и в мыслях в том числе). Она уверена, что, шагнув со стола в кабинете Монастыря, оставила за плечами все беды и притязания. И в последнем богиня оказывается права. Умирает её былая оболочка: повешенное прошлое взирает из-под оборванной петли. А я смотрю в глаза женщины, заслуживающей ещё одного – единого – шанса: и искупления, и исповеди, и манны. Я обещал её защитить. Обещал спасти.
Луна бросает голову мне на грудь и тихими всхлипами приправляет одежду. Соль оседает белыми пятнами. Я приглаживаю полотно чёрных волос и проговариваю:
– Ты жива. Ты жива. Ты жива.
– Теперь? – насмехается она сама над собой и разряжается воем.
– Теперь, – соглашаюсь я и окатываю следующей правдой: – Если тебе, богиня, думается, будто происходящее ныне есть окончание истории, смею заверить – это только начало.
***
Она внимательна даже во сне.
Я смотрю на приправленное дремотой лицо и едва касаюсь взобравшейся по контуру пряди. Жёсткий волос западает меж пальцев и велит играться им. На шорох и забавы Луна просыпается: размыкает веки, и меня прокалывают её глаза.
– Прости, что разбудил, – в шёпоте обращаюсь я.
А она обращает внимание на мой недавний досуг и парирует:
– За такое не извиняются.
Отпускаю прядь – скользит по наволочке к припрятанным братьям – и неряшливо подбиваю подушку под собой. Я наблюдал за её сном и более в пологах тканей не скрывался, не скрывался в саду или подле монастырских ворот. Я наблюдал за требующей того женщиной. Я сидел рядом и, перебирая угольные волосы, утешал речами. Когда сил не оставалось – приминал постель и ждал, когда сама богиня отоспится. Тоска оплетала её сердце, я пытался помочь.
Луна говорит:
– Это должно пугать.
– Что именно? – уточняю я.
Мне известно, о чём она. И ей известно, что известно мне, ибо смерть на расстоянии вытянутой руки наблюдала за спящим в тот момент, когда спящий не ведал того.
– Что на уме у Смерти? – спрашивает богиня.
– За её мысли свои можешь не терзать. Смерть оберегает крепкий сон избранной богини.
– Разве она не одаривает им других…?
Ответ не находится и не нашёлся бы спустя столетия.
– О чём размышляет Смерть? – не менее пытливо и броско вопрошает Луна.
– О Судьбе, – отвечаю я.
– Какая судьба ожидает смерть?
– Единственно явленная.
И Луна, довольная и успокоенная ответом, спешит отвернуться. Она укрывается одеялом, отделяя меня от себя, и отдаётся сну. А я за ним наблюдаю: не первый день, не первую ночь.
***
Луна отдаёт Монастырь истинному – и, как думает сама, единственному – наследнику Яна.
– Это дело его рода, – говорит женщина. – Пускай же наследник Бога Удовольствий оправдывает имя своего отца.
Ей неведомо, что и после ухода Яна Монастырь остался под его кровью и взглядом.
Я знакомлюсь с Гектором, который взирает на смерть с уважением и без страха: как и должно; и благодарит за спасение Хозяйки Монастыря от неё же, явившейся костлявой. Пожимаю руки молодому и благословляю на работу.
***
В женские руки западают поводья: Картечь поднимается на дыбы, и наездница ловко направляет её в сторону дома.
Мы провели порознь многие годы, и только пустые письма служили юной богине напоминаем о старом друге. Луна распечатывала их и, несмотря на отсутствие пляшущих букв, хоронила в ящике стола. Она забрала их все, когда передала дело юному управленцу и согласилась уехать со мной. За эти годы – подле реки, рядом с уготовленным местом для костра, возле зелёной рощи и близ расположенного леса – я (в подтверждение некогда сказанному Богиней Судьбы) возвёл стены дома.
И сейчас женщина мчится вдоль реки по протоптанной нами за время просеке. Гонюсь и наблюдаю за развевающимся хвостом белой накидки, та контрастом покрывает графитовую голову. Лошадь – а однажды я прибыл в монастырский сад с орловским рысаком молочного цвета – стала любимицей Богини Судьбы и с того момента сопровождала каждую её прогулку.
***
Луна, бросая торопливый взгляд, отбрасывает платье цветом слоновой кости. Тонкие петли сползают с плеч, а длинная юбка змеёй скручивается вокруг лодыжек. Женщина переступает через ткань и погружается в воду.
Луна поглядывает на Луну: свет озаряет воды и купающуюся. Следом за ней ступаю я – выбравшееся из одежды олицетворение затмения. Два слога из женских уст – Дан-те – приглаживают гладь, когда руки приглаживают руки. Названный ступает близ и с робкой волной, пущенной от приближающихся, прижимается к женской груди. Ловлю её губы – мокрые и холодные, и приправляю десятками поцелуев, когда она стремится обнять и приласкать.
Пальцы разгребают проборы сырых прядей, пока я загребаю её в объятия и выношу из воды. Согреваемся несколько позже – пред потушенным камином. Обвивающая женскую талию змея – рисунок-напоминание, сотворённый мастером в черте Полиса – более не служит навязчивым упрёком и более не терзает.
***
Пантеон – заметно поредевший – усмиряет свой ненасытный рот и не терзает жителей приближённых деревень и поселений, и деревни и поселения усмиряют свой пыл. Война – нельзя сказать, что заканчивается – отступает от высеченных солнцем и прошлыми поколениями земель. Война откладывается на более благоприятное и уместное для неё время.
***
Мы находим время (здесь требуется отыскать желание) и пускаемся к руинам резиденции Солнца. Сад – обезумевший – вплёлся в лес и кронами бесконечных деревьев устроил дома для птах и мелких тварей, дикий вьюн обхватил ограждение и весом навалившихся поверх лоз накренил некогда позолоченный (ныне – ржавый и выцветший) металл в сторону.
Луна повязывает поводья к уцелевшей части крыльца и бредёт в зелёную часть резиденции.
– Я помню, – говорит она, – вы обещали рассказать легенду о ягодном тисе. Сейчас самое время.
И взглядом она встречается с упомянутым. Последняя их встреча была чуть больше десятка лет назад: тогда тис высотой своей едва доходил ей до бёдер, сейчас же тысячи красных вкраплений украшали плотную хвою. Опавшие семена полотном покрывали часть земли.
– Гелиос, – выдыхает женщина и с благодарностью взирает на меня. – Он зацвёл.
Мы смотрим на величественное древо, возвышающееся по центру некогда огороженной лужайки.
– Расскажите, – учащённо дыша, выпаливает Луна; слова проваливаются в горле, не желают отрываться, – легенду о тисе. Прошу вас, Данте.
И я повествую о ядовитом дереве, что в ласковых руках способно не отравлять.
И я повествую о внутреннем символизме растения – оно сравнимо со смертью и многими народами, от которых нам достались пустынные земли и старое наречие, воспринимается как растущий перед вратами царства мёртвых. Сад резиденции таковым и стал, схоронив в почве своей представителей обозначенного дома.
И я повествую, что спустя годы тис обратится в чёрное дерево.
– А ещё эти ягоды так похожи на крохотные гранаты, – улыбаюсь следом. – Я надеялся вызвать в вас приятные воспоминания.
– Надеюсь, вы проницательны, а не наблюдательны, – смеётся Луна, припоминая мою тягу к скрытному передвижению. – Вы поразили меня, Данте. И с каждым разом удивляете всё больше. Что уготовит завтрашний день?
– Зрите дальше и больше. Что уготовит Жизнь?
