Kitabı oku: «Доминион», sayfa 2
Начались новости. Они смотрели, как юная королева приносит дань памяти, внимали звучному, торжественному репортажу Димблби. Но об инциденте с Роммелем Би-би-си не упомянула – показали, как представители доминионов возлагают венки, и сразу перешли к послу Кеннеди. Изображение коротко мигнуло, совершенно незаметно, если не быть начеку, и комментарий не прервался, – судя по всему, операторы Би-би-си позже сделали перезапись.
– Ничего, – сказала Айрин.
– Должно быть, решили не сообщать.
Раскрасневшаяся от готовки Сара пришла из кухни – посмотреть новости.
– Остается только догадываться, о чем еще нам не сообщают, – тихо заметил Джим.
Стив повернулся к нему. На нем был один из его любимых свитеров яркой расцветки, некрасиво обтягивавший пухлый живот.
– Не хотят будоражить людей, – сказал он. – Ни к чему видеть, что такое происходит в Поминальный день.
– Но люди должны знать, – яростно заявила Айрин. – Должны видеть, что творят эти подлые террористы. Да еще на глазах у королевы, бедной девочки! Неудивительно, что она так редко появляется на публике. Это позор!
– Вот что происходит, когда народу не позволяют роптать против своих хозяев, – брякнул Дэвид, не удержавшись.
Стив развернулся к нему. Он был все еще зол и искал, на ком бы сорваться.
– Ты на немцев намекаешь, кажется?
Дэвид небрежно пожал плечами, хотя страстно желал пересчитать Стиву все зубы.
– Немцы – наши партнеры, – продолжил свояк. – И нам, кстати, очень повезло, что это так.
– Повезло тем, кто наживает деньги на торговле с ними, – отрезал Дэвид.
– Что ты, черт возьми, имеешь в виду? Намекаешь на мои дела в Англо-Германском содружестве?
Дэвид сердито глянул на него:
– Правда глаза колет.
– Ты бы предпочел видеть у власти ребят из Сопротивления, да? Черчилля, если старый милитарист еще жив, и свору коммунистов, с которыми он спутался? Убивать солдат, взрывать людей – вроде той маленькой девочки, которая на прошлой неделе наступила на их мину в Йоркшире?
Лицо у Стива побагровело.
– Пожалуйста, – произнесла Сара резко, – не нужно затевать ссору. – Она переглянулась с Айрин.
– Ну ладно, – сдался Стив. – Не хочу портить день, который эти свиньи и так испортили. Для государственного служащего очень важно быть беспристрастным, – язвительно добавил он.
– Это ты к чему, Стив? – вскинулся Дэвид.
– Ни к чему. – Свояк вскинул руки, раскрыв ладони. – Мир.
– Роммель, – с грустью промолвил Джим. – Он был солдатом на Великой войне, как я. Если бы только Поминальный день не был таким военизированным. Тогда бы люди не испытывали желания протестовать. Ходят слухи, что Гитлер сильно болен, – добавил он. – Не выступает по телевизору в последнее время. И с возвращением демократов в Америке, быть может, грядут перемены. – Джим улыбнулся жене. – Я всегда говорил, что перемены будут, стоит только как следует подождать.
– Уверен, если бы герр Гитлер болел, нам бы сообщили, – отмахнулся от него Стив.
Дэвид посмотрел на Сару, но ничего не сказал.
Позднее, когда остальные члены семьи уехали на новеньком «моррис-майноре» Стива, Дэвид и Сара поругались.
– Ну зачем ты наскакиваешь на него перед всеми? – спросила Сара. Она выглядела усталой, так как всю вторую половину дня хлопотала вокруг гостей. Ее волосы были растрепаны, голос звучал раздраженно. – Перед папой, причем не когда-нибудь, а сегодня. – Женщина поколебалась, затем продолжила с горечью: – А ведь ты сам много лет твердил мне, что нужно держаться подальше от политики и что безопаснее помалкивать.
– Знаю. Прости. Но Стив не может не раскрывать свой поганый рот. Сегодня это было… уж совсем чересчур.
– Представь, как мы с Айрин себя чувствуем во время таких ссор.
– Тебе он нравится не больше, чем мне.
– Нам придется с ним уживаться. Ради семьи.
– Ага, и ходить к нему в гости, видеть эту фотографию, где он и его деловые партнеры сняты вместе со Шпеером, книжки Мосли и «Протоколы Сионских мудрецов», – буркнул Дэвид. – Не понимаю, как он еще не вступил в чернорубашечники, ему не хватает только этого. Впрочем, тогда ему придется делать физические упражнения и порастрясти свой жир.
– Разве с нас не довольно? – вскричала вдруг Сара. – Разве не довольно?
Она выбежала из гостиной. Дэвид услышал, как она скрылась в кухне и захлопнула за собой дверь. Он встал и стал складывать грязные тарелки и приборы на тележку, потом выкатил ее в маленький коридор. Проходя мимо лестницы, он не смог удержаться и бросил взгляд на ободранные обои в верхней части пролета и в нижней, где стояли маленькие воротца. После смерти Чарли они с Сарой не раз говорили о том, что надо бы переклеить обои. Но – как случилось и со многими другими задумками – ничего не сделали. Через минуту он пойдет к жене, извинится, попробует хоть немного сузить трещину, что разрасталась между ними. Но Дэвид понимал, что никогда не сможет уничтожить ее полностью – с теми тайнами, которые ему приходилось хранить.
Глава 2
Началось все двумя годами ранее, когда обнародовали итоги выборов 1950 года – несколько месяцев спустя после смерти Чарли. Со времени Венгерского банковского краха 1948 года, вызванного истощением европейской экономики из-за бесконечной германской кампании в России, экономическое и политическое положение постоянно ухудшалось. В северной Англии и в Шотландии устраивались забастовки и демонстрации, Индию охватил почти непрерывный мятеж, росло число арестов, совершаемых на основании так и не отмененных законов о государственной безопасности 1939 года. Люди, спокойно воспринявшие мирный договор 1940 года, начали испытывать недовольство, поговаривая, что Британии пора занять более твердую позицию по отношению к Германии и что после десяти лет стоит сменить правительство, дав шанс Черчиллю и Объединенной демократической партии во главе с Эттли. Хотя газеты и Би-би-си кормили народ проправительственной пропагандой, Бивербрук терял популярность; ходили слухи, что ОДП может заметно улучшить свои показатели.
Но когда огласили результаты, выяснилось, что партия потеряла большую часть своих ста мест в парламенте: они отошли к Британскому союзу, фашистской партии под руководством Мосли, усилившейся с тридцати до ста четырех депутатов и присоединившейся к созданной Бивербруком коалиции мира из консерваторов и лейбористов. В итоге Черчилль увел своих сторонников из палаты общин, осудив в своем выступлении «подтасованные выборы в гангстерский парламент». Такой слух витал в коридорах Уайтхолла, хотя газеты и телевидение твердили, что члены оппозиции сбежали, раздосадованные из-за проигрыша. Чуть погодя объединенных демократов обвинили в провоцировании политических забастовок и объявили вне закона. Они ушли в подполье, и вскоре на стенах стали писать их новое название, «Сопротивление» – в честь французского Résistance.
Новое правительство быстро заняло еще более прогерманскую позицию. Согласно Берлинскому мирному договору 1940 года покинувшие Германию еврейские беженцы были возвращены на родину, но английские евреи, несмотря на рост антисемитизма, подвергались лишь немногим ограничениям. Теперь же правительство объявило евреев непримиримыми врагами величайшего из союзников Британии, и в стране частично ввели Нюрнбергские расовые законы. Дэвид просыпался среди ночи в поту, с мыслью о том, что случится, если всплывет его тайна. Все знали, что Германия многие годы добивается депортации на восток английских евреев – последних свободных евреев в Европе, наряду с оставшимися во Франции. Вероятно, теперь этому суждено было произойти. Дэвид понимал, что сейчас как никогда важно не рассказывать никому, особенно Саре, о своей матери-еврейке.
Зато в последующие месяцы Дэвид начал заводить с Сарой и близкими друзьями разговоры на другие темы: про затянувшуюся рецессию, растущее число завербованных в вспомогательные полицейские части особой службы «крепких парней» Мосли, призванных разбираться с недовольными и забастовщиками, про обещание Черчилля поджечь Британию при помощи «саботажа и сопротивления». Естественно, доступа к телевидению и радио Черчилль и его сторонники не имели, зато ходили слухи о тайно циркулирующих грампластинках с речами Черчилля, где он призывал никогда не сдаваться, говорил о «темной тирании, спустившейся на Европу». Внутри Дэвида что-то щелкнуло – после выборов, а может быть, раньше, когда умер Чарли.
Чаще всего он беседовал с Джеффом Драксом, своим старейшим другом. Джефф учился с ним в Оксфорде и поступил в Министерство по делам колоний тогда же, когда Дэвид пришел в Министерство доминионов. Джефф шесть лет прослужил в Восточной Африке, а в 1948 году вернулся в Лондон на штабную работу. Уже тогда он говорил о том, как был потрясен, увидев воочию, что Британия превратилась в жалкое, соглашательское государство, сателлита Германии.
Проведенные в Африке годы изменили Джеффа. На длинном, худом лице под копной соломенных волос проступили новые морщины, уголки плотно поджатых губ печально обвисли. Дракс всегда был склонен к иронии, но теперь сыпал едкими, язвительными замечаниями, сопровождаемыми взрывами лающего хохота. Он рассказывал о своей несчастливой любовной связи с замужней женщиной в Кении, признавался Дэвиду, что так и не смог привыкнуть к этому и завидует упорядоченной жизни друга с Сарой и Чарли. Кабинетная работа в огромном новом здании Министерства по делам колоний, в Черч-Хаусе, ему не нравилась, и, когда они встречались за ланчем, Дэвид ловил себя на мысли, что Джеффу не по себе в черном пиджаке и брюках в полоску, словно он по-прежнему хотел носить мятые шорты и пробковый шлем.
Жил Джефф в Пиннере, неподалеку от дома Дэвида в Кентоне, и утром по субботам они вместе ходили плавать и играть в теннис. Затем усаживались в углу бара теннисного клуба и разговаривали о политике – негромко, поскольку в клубе едва ли нашлось бы много сочувствующих им. Как-то раз, летом 1950 года, – дело было в субботу – Джефф принялся рассказывать о событиях в Кении.
– Там сейчас сто пятьдесят тысяч колонистов, – говорил он с тихим нажимом. – Это чертов хаос. Безработные из Дарема и Шеффилда и их жены клюнули на обещания свободной земли и неограниченного числа работников-туземцев. Для них устроили трехмесячные курсы фермерства, потом раздали по тысяче акров буша. Переселенцы понятия не имели, что это означает для негров. А это земли черных. Кикуйю подняли настоящий бунт. Пролилась кровь. Некоторые строители будущего Восточно-Африканского доминиона сильно пожалели, что покинули родину.
Джефф зло хохотнул в свойственной ему манере. Дэвид замялся, потом проговорил вполголоса:
– Кое-кто в правительствах доминионов очень недоволен решениями нашего нового Кабинета. Канадцы и новозеландцы подумывают о выходе из империи. В департаменте этим сильно озабочены.
Дэвид забыл об осторожности до такой степени, о которой всего год назад не мог и помыслить. Он рассказал о протестах в Новой Зеландии, вызванных недавними английскими мерами против тред-юнионов. Когда Дэвид закончил, Джефф молча смотрел на него некоторое время, потом прошептал:
– У меня есть один друг, с которым ты, возможно, захочешь познакомиться.
Осознав, что был чересчур откровенен, Дэвид ощутил укол беспокойства.
– Мне кажется, ваши взгляды во многом совпадают, – продолжил Джефф. – По правде сказать, даже уверен.
Дэвид посмотрел на друга. Сперва он подумал, что Джефф имеет в виду кого-нибудь из Сопротивления. Раздраженный, неуемный Джефф вполне мог учинить такое.
– Не знаю, – сказал Дэвид, подумав об оставшейся дома Саре, которая скорбела по их покойному сыну. Джефф сухо улыбнулся и махнул рукой:
– Я не предлагаю ни во что ввязываться. Просто поговори с тем, кто смотрит на вещи так же, как мы. Поймешь, что ты не один.
Какая-то часть Дэвида хотела сказать «нет», перейти на спорт или погоду, закончить разговор. Но затем его охватило сердитое нетерпение, оттеснившее страх.
Спустя неделю Джефф познакомил его с Джексоном. Был разгар лета, с безоблачного неба светило палящее солнце. Дэвид встретился с Джеффом на станции «Хэмпстед-Хит», и они стали подниматься на Парламентский холм. Держась под руку, прогуливались парочки: женщины – в ярких летних платьях с белым низом, мужчины – в рубашках с расстегнутым воротом и в легких пиджаках. Встречались и семьи: детишки запускали змеев, яркими пятнами выделявшихся на фоне синевы.
Дэвид ожидал, что приятель Джеффа окажется примерно одного с ними возраста, но сидящий на скамье мужчина был лет пятидесяти с лишним, со стального цвета сединой. При их приближении он поднялся – он был высоким и дородным, но двигался легко. Джефф представил его как мистера Джексона, и мужчина крепко пожал руку Дэвида. Крупное, располагающее к себе лицо, пронзительные голубые глаза. Он широко улыбнулся Дэвиду.
– Мистер Фицджеральд. – Мать Сары назвала бы его речь манерной. – Рад познакомиться.
В его поведении угадывалась привитая частной школой уверенность, то, что называют естественным превосходством. Оно всегда вызывало легкое раздражение у Дэвида, выпускника обычной средней школы.
– Давайте пройдемся, – весело предложил Джексон.
Они зашагали к Хайгейтским прудам. Группа подростков в скаутской форме отрабатывала гимнастическое представление: трое стояли в ряд, еще двое балансировали у них на плечах, шестой медленно взбирался, чтобы увенчать пирамиду. Несколько человек глазели на них. Командир скаутов спокойным голосом давал советы: «Теперь осторожно, распределяйте вес аккуратно, в этом вся соль».
Джексон остановился и посмотрел на них.
– Боже мой, – тихо проговорил он. – Я помню время, когда скауты помогали старушкам переходить через улицу. А теперь все сводится к военным и гимнастическим упражнениям. Стоит ли удивляться, что поговаривают об их насильственном слиянии с Лигой фашистской молодежи?
– Людям это не понравится, – сказал Дэвид. – У многих сыновья в скаутах.
Джексон мягко рассмеялся:
– Кто знает, за что стоят те или иные люди, в наши-то дни? – Он повернулся и пошел через пустошь. Джефф и Дэвид двинулись за ним. Замедлив шаг, Джексон негромко сказал Дэвиду: – Джефф сообщил, что вы не одобряете тот путь, по которому идет наша бедная старая родина?
– Да, не одобряю. – Дэвид помедлил, потом подумал: «А пошло оно все к черту!» – Им сошла с рук подтасовка на выборах. Все больше людей подвергается аресту на основании статьи восемнадцать «а». Мосли – министр внутренних дел, вводятся антисемитские законы: мы скоро станем такими же фашистами, как все в Европе.
Дэвид почувствовал, что покраснел, говоря об антисемитских законах, и взглянул на Джексона, но тот, похоже, ничего не заметил. Он лишь кивнул, поразмыслил, потом сказал:
– Давно уже придерживаетесь такого мнения?
– Давно, наверное. Я знаю, что все это зрело годами. А после выборов все стало ясно.
Джексон задумался.
– Как понимаю, вы некоторое время назад потеряли ребенка? Несчастный случай.
Дэвид не ожидал, что Джефф расскажет приятелю о Чарли.
– Да, – ответил он сдержанно и хмуро посмотрел на Джеффа.
– Мне жаль.
– Спасибо.
Джексон кашлянул, прочищая горло:
– Джефф сказал, вам довелось участвовать в войне.
– Да, в Норвегии.
Джексон грустно улыбнулся:
– Норвежскую кампанию свернул Чемберлен. Есть мнение, что, если бы премьером был Черчилль, мы бы продолжили воевать после падения Франции. Интересно, как бы тогда развивались события?
Они шли теперь быстрым шагом. Несмотря на свои габариты, Джексон нисколько не запыхался.
– В Норвегии творился хаос, – сказал Дэвид. – Я видел, как погибали наши, а немцы… немцы казались неуязвимыми. После падения Франции я полагал, что мы должны заключить мир. Думал, что договор – единственная альтернатива завоеванию.
– И Гитлер пообещал оставить империю в покое. Многие сочли этот жест щедрым. Но Черчилль говорил, что договор все равно означает германское владычество, и оказался прав.
Джексон послал Дэвиду открытую, любезную улыбку, но взгляд его оставался таким же острым. Дэвид понимал, что это типично английский способ прощупать, испытать его. Что-то в Джексоне выдавало в нем государственного служащего вроде Дэвида, только гораздо более высокого ранга. Было любопытно, куда он клонит. Джексон снова улыбнулся, на этот раз ободрительно. Дэвид набрал в грудь воздуха и очертя голову ринулся вперед, как в тот раз, когда мальчишкой прыгал с трамплина.
– Моя жена – пацифистка, – сказал он. – Я привык соглашаться с ней. Она до сих пор считает, что мы, по крайней мере, остановили войну. Хотя знает, что Британия поддерживает происходящее в России – бесконечную кровавую бойню.
Джексон остановился и обвел взглядом Хайгейтские пруды.
– Немцы никогда не победят в России, – проговорил он все тем же спокойным тоном. – Одиннадцать лет они сражались, пытаясь достичь своей цели: построить государство из германских поселений, тянущихся от Архангельска до Астрахани, за которыми лежало бы капиталистическое полуколониальное государство русских, на Урале и дальше в Сибири. Но это им никогда не удастся. Каждое лето они захватывают небольшие территории на востоке, прорывая там и сям Волжскую линию, и каждую зиму русские отбрасывают их при помощи своих новых автоматов Калашникова, которые миллионами выпускают за Уралом, легких и эффективных. А за линией фронта половину страны контролируют партизаны. Кое-где в руках у немцев находятся только города и железные дороги. Вы знаете, что произошло после того, как десять лет назад они захватили Ленинград?
– Так ведь никто не знает. Нам говорят только, что немцы понемногу продвигаются.
– Знайте, что это не так. Что до Ленинграда, то немцы в него не вошли, а просто окружили город и оставили жителей умирать. Три с лишним миллиона человек. С сорок второго года в Ленинграде полное радиомолчание. Ничего, ни звука. Когда нацисты взяли Москву, то вывели из нее всех, поместили в лагеря и обрекли на голодную смерть. Так же поступают и с европейскими евреями. Предполагается, что для них созданы трудовые лагеря где-то на востоке. В телерепортажах мы видим милые бревенчатые домики посреди лужаек, с цветами в окошках. Вот только ни один английский еврей не получил от переселенных туда друзей и родственников ни единой весточки – ни письма, ни открытки. Ничего.
Дэвид воззрился на Джексона. «Ему известно обо мне?» – подумал он. Но никто не знал его тайны, за исключением отца. Просто с принятием новых законов люди стали чаще говорить про евреев.
– В трудовые лагеря отправили шесть-семь миллионов человек, не так ли? – сказал Дэвид.
Джексон угрюмо кивнул:
– Да. Из евреев остались только наши и сколько-то французских. Не допустить расправы с ними, вопреки немецкому давлению, – это вопрос нашей национальной гордости и независимости. Однако Мосли хочет выслать их, а влияние его растет с каждым месяцем. – Он вздохнул. – Как думаете, Фицджеральд, куда мы идем?
– Мне кажется, мы катимся в ад в ручной тачке.
Мимо проходила молодая пара, на женщине были солнечные очки в белой оправе и розовое платье в цветочек. Между родителями шла маленькая девочка; держа за руки, они поднимали ее в воздух, и она радостно взвизгивала. Вокруг них бегала колли, виляя хвостом. Семья прошла дальше, направляясь к воде.
– И в Индии все становится хуже, – сказал Джефф, когда они удалились на достаточное расстояние. – С тех пор, как Ганди умер в тюрьме в сорок седьмом году. Не имеет значения, скольких лидеров посадили под замок вместе с Неру. Процесс продолжается: бунты против высокой квартирной платы, бойкот английских товаров, забастовки на предприятиях, экспортирующих изделия в Британию. А мятежи индийских полков против офицеров способны обрушить вообще все. По иронии судьбы, Берлинский договор ограничил нашу торговлю с континентом – посмотрите на пошлину, которую мы платим за ввоз и вывоз товаров только ради того, чтобы Гитлер мог использовать Европу как рынок сбыта для собственной промышленности. А ведь именно за это ратовали Бивербрук и его сторонники. – Джефф помолчал немного. – Свободная торговля внутри империи и пошлины на торговлю с другими странами. Мечта всей его жизни. Ну вот она и сбылась. – Джефф безрадостно хохотнул в свойственной ему лающей манере. – А мы получили депрессию, растянувшуюся на двадцать с лишним лет.
– Мне доводилось слышать на работе, – робко заговорил Дэвид, – что Энох Пауэлл намерен навербовать пару новых английских дивизий для отправки в Индию. Тогда численность нашей армии превысит предел, установленный договором.
– А вы в курсе, – начал Джексон, – что Гитлер однажды предлагал нам отправить в Индию пару дивизий СС?
«Насколько хорошо осведомлен этот человек? – подумал Дэвид. – Кто он такой?»
Джексон посмотрел на него:
– Джефф сообщил, что вы служите в Министерстве доминионов.
– Да. – «Слишком быстро все разворачивается», – мелькнула мысль. Он и так уже сказал Джеффу чересчур много.
– Ведущий специалист политического отдела, главная задача – подготовка еженедельных совещаний министра с верховными комиссарами доминионов.
Тон Джексона снова изменился, став сухим и деловитым.
– Да.
Еженедельные совещания с участием министра и верховных комиссаров доминионов – Канады, Австралии, Новой Зеландии, Южной Африки и, с прошлого года, Родезии – организовывал и протоколировал начальник Дэвида. При этом Дэвид выполнял основную часть черновой работы.
– Присутствуете на большинстве совещаний?
Дэвид не ответил. Повисла пауза.
– Насколько мне известно, вы бывали за океаном. – Джексон снова заговорил обычным тоном. – В Новой Зеландии?
– Да. Я там служил с сорок четвертого по сорок шестой. У моего отца семья в Окленде. По сути, он перебрался туда. Ему тоже кажется, что мы катимся в ад на ручной тачке.
– А ваша мать?
– Умерла, когда я ходил в школу.
– Судя по фамилии, в вас течет ирландская кровь.
– Мой отец происходит из семейства дублинских адвокатов. Он перевез нас с матерью сюда, когда мне было три года, во время Войны за независимость.
Джексон улыбнулся:
– Не обижайтесь, но у вас ирландская внешность.
– Очень многие считают так же.
– Преданность Ирландии?
Дэвид покачал головой:
– Республике Де Валеры? Нет. Мой отец на дух не переносил весь этот фанатичный католический национализм.
– Не думали поселиться в стране Киви, вместе с отцом?
– Думал. Но потом мы решили вернуться. Все-таки здесь наша родина.
Тогда не действовали антисемитские законы, а репрессии были весьма умеренными.
Джексон обвел взглядом Лондон, раскинувшийся внизу, под голубым небом.
– Британия становится опасным местом. Если выбиваешься из общего ряда, конечно. Однако, – добавил он тихо, – оппозиция крепнет.
Дэвид посмотрел на Джеффа. Нос друга покраснел от солнца. Любопытно, как он, со своей белой кожей, прожил в Африке столько лет?
– Да, – согласился Дэвид. – Так и есть.
– Крепнет, и притом быстро.
– Много людей гибнет с обеих сторон, – сказал Дэвид. – Забастовщики, солдаты, полицейские. Становится все хуже.
– Черчилль сказал, что «подожжет Британию», когда стало ясно, что последние выборы сфальсифицированы.
– Он еще жив? – спросил Дэвид. – Мне известно, что ходили подпольные записи с его призывами к сопротивлению, но какое-то время о них никто не слышал. Ему уже под восемьдесят. Его жены Клементины больше нет – умерла от пневмонии в прошлом году в их ланкаширском имении. Жить в бегах – каково это для престарелого человека? – Он покачал головой. – Его сын Рэндольф – коллаборационист, выступает по телевидению в поддержку правительства. А если Черчилль мертв, то кто возглавляет теперь Сопротивление? Коммунисты?
Джексон вперил в Дэвида долгий, одобрительный взгляд.
– Черчилль жив, – сказал он тихо. – И Сопротивление включает в себя самые разные силы, не только коммунистическую партию. – Он медленно кивнул, посмотрел на часы и вдруг заявил: – Ладно, не пора ли нам двигаться обратно к станции? Меня ждет жена. Решила устроить семейные посиделки.
И Дэвид понял, что, если Джексон намеревается куда-то отвести его, это произойдет в другой день.
По дороге на станцию Джексон оживленно разглагольствовал про крикет и регби – он состоял в итонской команде «школа XV». При расставании он пожал Дэвиду руку, одарил его щедрой улыбкой и ушел прочь. Джефф сдавил Дэвиду плечо, что случалось с ним очень редко.
– Ты ему понравился, – сказал он тихо.
– К чему все это, Джефф? Зачем ты рассказал ему обо мне так много?
– Я решил, что ты, возможно, захочешь присоединиться к нам.
– Для чего?
– Быть может, со временем ты станешь помогать нам. – Джефф улыбнулся своей быстрой, нервной улыбкой. – Но это твое дело, Дэвид. Решение должно исходить от тебя.
Дэвид слышал, как Сара моет в кухне посуду, сердито укладывая тарелки на решетку для сушки. Он повернул прочь от лестницы. С самого начала, с той первой встречи с Джексоном в Хэмпстед-Хит, безопасность Сары заботила его сильнее всего. Как позднее объяснили его наставники, жене можно сообщить о занятиях мужа только в том случае, если она полностью вовлечена в их дело. Сара не любила правительство, но, будучи пацифисткой, не стала бы поддерживать Сопротивление, особенно после того, как начались взрывы бомб и выстрелы в полицейских. С тех пор Дэвид ощущал неприязнь по отношению к ней, винил ее за необходимость нести неподъемное бремя еще одной тайны.
