Kitabı oku: «Раб Петров», sayfa 4
Глава 6. Новый друг
– Я как на руки твои поглядел, так сразу решил: толк будет! Мне отец говорил: коли хочешь честного человека узнать, так в глаза смотри. А чтобы понять, кто к нашему делу приспособлен, смотреть надо на руки! Вот я и посмотрел, и прав оказался, – тараторил Никита на следующий день, примостившись рядом с Андрюсом на узкой скамье.
Андрюс, не прерывая работы, бросил взгляд на свою левую руку, где прежде носил изумруд. В который раз он возблагодарил Божью Матерь за то, что они с Ядвигой твёрдо решили перстень прятать от любых глаз. Как бы объяснил он новому хозяину, Никите, да и другим мальчикам, крупную драгоценность на собственном пальце и отчаянную нужду в деньгах?
– Да нет в моих руках ничего необыкновенного, – вслух сказал Андрюс. – Руки как руки. У нас городок малюсенький был, речка с камышом, а дальше – лес. Вот мы туда с ребятами бегали, свирели вырезали; вот ты мне дал инструмент тогда, так и припомнилось…
Он замолчал, поражённый. Его прошлое – до появления ведьмы Агне в их жизни – а ведь оно было таким же, как у остальных ребятишек: простым, обычным, со своими детскими радостями и горестями. И всё же Андрюс вспоминал всё это смутно, точно было это много-много лет назад…
– Ты чего это? – с удивлением спросил Никита. – Устал? А на вид здоровый, дюжее меня будешь. Тебе который год?
И про этот вопрос Андрюс тоже знал: не стоит огорошивать людей правдой, можно ответить так, чтобы не вызывать изумления. Однако он не мог заставлять себя лгать.
– Девятый год мне, – сказал и вздохнул, в унылом ожидании обычного: «Да врёшь! Да быть того не может!»
Однако Никита не удивился либо же виду не подал. Он лишь внимательно всмотрелся в лицо Андрюса и проговорил:
– Это что же – выходит, ты меня целыми четырьмя годами моложе? Ну и ладно! А отец думает, мы ровесники! Ты вот что, Андрейка… Ты меня держись, слушайся во всём – не пропадёшь ни здесь, в мастерской, ни вообще… Помнишь, небось, кто тебя первым к нам позвал, кто отца за тебя просил?
– Помню, помню. Спасибо тебе, Никита, Бог наградит за твою доброту, – улыбнулся Андрюс.
* * *
Дома Андрюс сказал, что пошёл в учение к столяру, будет выполнять у него простую работу и одновременно приноравливаться к ремеслу. Ядвига печально всплеснула руками и опустила голову: сестра не переставала мечтать, что Андрюс начнёт постигать грамоту, станет большим человеком – а там, глядишь, и в природе ведьмина дара-проклятья разберётся – поймёт, наконец, как да что. А тут – столяр, велико дело!
Мать торопливо кивнула, пробормотала что-то вроде: «Хорошо-хорошо, сынок, учись, работай, коли решился». Здоровье и сила духа её были подорваны страшными событиями на родине, гибелью Катарины, страхом за Йонаса… Она трепетала перед стариком-отцом, боясь пуще всего, что тот выгонит их из дому – она очень хорошо помнила, как пылал её дом в родном городке, и семья осталась на улице. Притом никаких честолюбивых планов на будущее детей у их матушки давно уж не было – все её представления о счастье ограничивались спокойной, размеренной жизнью: чтобы кусок хлеба был да угол тёплый – и того достаточно.
– Андрюс, ну подумай хорошо! – умоляла Ядвига. – Ну зачем тебе в подмастерья идти? Вот если бы ты грамоте выучился! Ты ж способный, умный! Мог бы и в академии какой учиться!
* * *
Про академию, готовящую учёных людей, Ядвига услышала от дяди-цирюльника: тот мечтал сбыть с рук странноватого племянника, к которому отчего-то благоволил своенравный дед, и который – цирюльник понимал это хорошо – является единственным внуком и наследником старика. Цирюльник Кристиан знал, что старик-отец его не жалует, но до появления в Смоленске сестрицы с семейством его это мало беспокоило: Кристиан знал, что дом отца и скопленные им за долгую жизнь денежки всяко достанутся ему. А вот теперь принесла нелёгкая родню, извольте радоваться! И старик, что из ума уж выжил, ко внуку будто бы душой прикипел – не кричит, не стучит на него. Наоборот – часто зазывает посидеть рядом у огонька, расспрашивает!
Йонаса, зятя своего полоумного, Кристиан вовсе не опасался: из того соперник худой, он, по словам сестры, после пожара в уме повредился. Теперь вот всё молчит, в одну точку уставившись, а если и заговорит – всё невпопад. Дочь свою младшую, Катарину зовёт – а той уж более года как в живых нет.
В общем, Кристиану-цирюльнику племянничек Андрюс, пригожий да голубоглазый, в доме, рядом со стариком, вовсе не сдался. Немного годков пройдёт – глядь, возьмёт и женится племянник, супругу приведёт – а тогда он, Кристиан, совсем не у дел окажется. Племянницы-девки, да сестра с умалишённым мужем не в счёт; вот от Андрюса хорошо бы отделаться поскорее! Кристиан по виду был ласков, предложил мальчишке к нему в цирюльню, в ученики идти – тот коротко поблагодарил и отказался. Ох, гордец! Конечно, куда там в цирюльники, когда отец образованный, в храме на органе играл! Только кому здесь он, органист тот, нужен? А когда бы и понадобился, кто ж сумасшедшего в храм служить возьмёт, будь он хоть десять раз грамотей? Нечем щенку сестриному гордиться, а вот поди ж ты!
* * *
Никита Рагозин был с Андрюсом приветлив, дружествен, всегда заговаривал первым, спешил, если что не ладилось, помогать. Хозяин, Степан Никитич, в мастерской появлялся последнее время не часто: он уже выучил двоих подмастерьев-подростков, которые сами уж были почти мастера. На них и лежала основная работа. Мальчики, взятые в ученье недавно, выполняли разные мелкие поручения, убирали, бегали-подносили, а в свободное время выполняли несложные задания: вытачивали заготовки, очищали и распиливали куски дерева на части нужного размера.
У Андрюса весьма ловко получалось раскрашивать поделки – но тут ему свою работу уступать никто не хотел. Двое старших подмастерьев сами желали красоту наводить, мальчишкам не доверяли, да и те, что были ровесниками Никиты, тоже относились к своим творениям ревностно. Так что упражнялся он на разных чурках деревянных, которые были ненужными отходами – их хозяин не жалел, позволял разрисовывать.
Никита настойчиво набивался Андрюсу в друзья – хотя, казалось бы, что хозяйскому сыну до скромного ученика, самого младшего в мастерской! Весёлый, всегда находившийся в хорошем настроении, он Андрюсу и нравился – и, в то же время, чем-то будто отталкивал. Слишком уж расположен был Никита к нему, а тем временем замечал Андрюс, что хозяйский сын на остальных отроков-ровесников, бывало, покрикивал, возражений не терпел, грозил: «Тятеньке пожалуюсь!» Хотя хозяин, Степан Никитич, на такие жалобы чаще отмахивался, глупые мальчишеские споры предпочитал не разбирать, а если что в мастерской оказывалось испорченным-сломанным, так попадало одинаково всем.
* * *
Что Никита, его, Андрюса, не просто так привечал да приваживал, выяснилось весьма скоро. Во-первых, хозяйский сын был ленив: больше любил спорить да разговаривать, да всякое расспрашивать, а работа у него в руках не кипела. Второе Андрюс тоже заметил быстро: Никиту в мастерской не любили, только терпели из уважения к хозяину, который был хотя и не ласков, но справедлив, зря никого не обижал, кормил досыта, работой до смерти не мучил.
Частенько Никита, получив от отца наказ сработать то-то и так-то, приносил Андрюсу инструмент, заготовки, протягивал: «Попробуй – пригодится. Ах, как хорошо у тебя выходит, замечательно!» Сам усаживался рядом на табурет, принимался болтать, будто из лучших побуждений позволяя Андрюсу делать за него урок. Прочие мальчики поглядывали с плохо скрытым презрением, а старшие так и открыто посмеивались: «Вы, Никита Степаныч, никак уж собственного работничка наняли? Смотри, Никитка, будешь всё не руками, а языком работать, Андрейка тебя скоро уж обойдёт».
Однако, наушничать отроки, в общем, не любили, Андрюс же и подавно молчал. Он считал себя обязанным Никите; да и работа ему нравилась, хотелось скорее всему научиться, да не просто без души поделки вырезать, а – красоту создавать настоящую. Сделать такое же чудо, как получилось тогда на базаре, отчего-то больше не выходило. Андрюс ловил себя на том, что тогда перед глазами вдруг встала, как живая, стремительная, ловкая, блестяще-чёрная змея с блестящими изумрудными глазами… И руки сами начали действовать, воплощая чудесную картинку. Вот сейчас, хоть убей – не получалось так же! Точно кто помог, видение чудесное наслал!
В ответ на колкости и насмешки старших Никита огрызался:
– Не ваше собачье дело, своё лучше работайте! Раз хочу Андрюсу помочь, научить его как надо – и буду учить, вас не спрошу! А хотите зубоскалить, так всё тятеньке расскажу, как мешаете с его подмастерьем делом заниматься.
Отроки умолкали, пожимали плечами. Никита же подсаживался к Анрюсу ближе, шептал: «Не слушай ты этих брехунов, от зависти они! Ненавидят меня, хозяйского сына, а ведь я к ним с добром… Один ты, Андрюха, мне друг-товарищ!»
Слушать, как его, изгоя, так легко, походя называют другом, было и приятно, и страшно неловко. Андрюс не знал, что ответить, а лишь опускал голову, ещё усердней принимался вытачивать ножом очередную заготовку.
* * *
Как-то, в праздничный день, когда хозяин уехал по делам, Никита остался «за старшего» в мастерской, но интереса к делу, как всегда, не проявил. Покрутившись немного у всех на виду, он подошёл к Андрюсу, который работал за верстаком и зашептал:
– Айда со мной, дело есть!
– Ты что? А работа как же? – изумлённо спросил Андрюс.
– Работа не волк, в лес не убежит! Ну что, или лучшему другу откажешь? Идём, ты нужен мне!
– Но… куда? А если хозяин вернётся?
– Тятька до завтра не вернётся, я уж знаю, куда он лыжи навострил! – нахмурился Никита.
Андрюс поднялся; на них, казалось, никто не смотрел: все были заняты своим делом. Он неуверенно кивнул:
– Ну, идём, коли нужно! Скорее только, работы много ещё!
* * *
Базар, как всегда, был шумен, многолюден; человеческий поток захватил, закружил их. Андрюс до сих пор не привык к такому: он недолюбливал толпу. А после ночного погрома на их дворе толпа навсегда была связана в его сознании с опасностью.
Он непроизвольно сунул руку в карман, где был спрятан перстень… Он так и не привык оставлять его дома, носил с собой – а верный Тилус всегда сидел у него на руке или на плече. Никита сказал, что по-русски его следует называть Тихоном; Андрюс не возражал. Кот, сильно возмужавший в последние месяцы, становился настоящим красавцем, с блестящей угольно-чёрной шерстью, яркими круглыми глазами, цвет которых менялся от тёмно-жёлтого до изумрудного. Тихон научился передвигаться бесшумно, умел быть незаметным, неподвижным – а коли надо было, атаковал стремительно и беспощадно; длинные, острые как кинжалы когти его были твёрже алмаза. И теперь уже Андрюс не опасался, что кота его дома кто обидит, а брал с собой больше по привычке.
* * *
Они прошли длинные базарные ряды: калашный, мясной, зеленной… По сторонам площади теснились различные лавки, палатки, кабаки. Почти везде двери были уже открыты, торговцы зазывали покупателей, расхваливали товары.
Андрюс не понимал, зачем они сюда пришли. Если Никите припасы какие в мастерскую закупить велено, так лесопильня с другой стороны площади осталась… Да притом товарищ зачем-то велел прихватить из мастерской несколько красивых игрушек, который хозяин собирался выставить на продажу, как только сам на ярмарке окажется.
Никита искал кого-то в толпе. У Андрюса от сутолоки, шума и различных запахов слегка кружилась голова; он заметил, что Никита кивнул кому-то и показал глазами на него, Андрюса. Но кто это был, разглядеть не удалось.
– Эй, слышишь, куда это мы? – начал было он.
Никита резко остановился и дёрнул его за рукав.
– Сейчас молчи и делай, что велю! – яростно прошептал и полоснул Андрюса угрожающим взглядом.
Настолько неожиданно это было, что Андрюс стиснул перстень в кулаке – поверхность камня стала горячей, но не обжигала. Андрюс сосредоточился, пытаясь вслепую, не вынимая изумруд, уловить: не предупреждал ли тот о какой опасности? Нет, не вышло наощупь, непонятно.
Меж тем, навстречу им шествовало знатное по виду семейство, которое только что покинуло ювелирную лавку. Глава семьи был разодет в пух и прах: шитый золотом, роскошный кафтан, поверх – длинная распахнутая шуба, шапка на меху. Супруга с двумя дочерьми кутались в меха да бархат.
Никита уверенно преградил им путь.
– А вот, панове, не хотите ли взглянуть, чудо какое? – затараторил он, подталкивая Андрюса локтем: тот послушно раскрыл холщовую сумку, вынул несколько красивых игрушек. – Вот медведь с мужиком дрова рубят, лисица охотится… Птица райская, как живая, только что без голосу! А вот и чудо лесное, хозяин, старик-лесовик!
Андрюс посадил Тихона на землю, покорно показывал покупателям раскрашенные вещички. Младшая из дочерей богача восхищённо заахала, зацокала языком; Никита же всё юлил вокруг господина в шубе да его жены. В конце концов дородная пани достала кошель – к вящему удовольствию её дочурки, почти все игрушки отправились к новой владелице, а Андрюс получил несколько монет. Глава семейства лишь благодушно улыбался, Никита кланялся и благодарил. Андрюс про себя заметил, что цену он торговал без запросу, всем видом показывая, будто уступает по доброте.
– Ну вот, Бог вас благослови, играйтесь, панночка, на доброе здоровье! – Никита ещё раз поклонился женщине с дочерью, затем особо – господину. Наконец, те отправились своей дорогой.
Андрюс заметил, как Никита торопливо спрятал за пазуху что-то небольшое, ранее зажатое в руке. Мальчики свернули с площади в узкий переулок; мимо них прошёл невысокий, неприметный человек; поравнявшись с ними, он вопросительно поднял брови – Никита коротко кивнул. Человек прошёл мимо.
– Послушай, это кто такой? – спрашивал Андрюс, когда они возвращались назад, в мастерскую. – И зачем это ты сегодня торговать пошёл? Отец твой в базарный день дороже продал бы! Что ты ему скажешь, когда вернётся?
Никита остановился, внимательно посмотрел ему в глаза:
– Я что говорил, друг я тебе, или нет?
– Ну, друг, – пожал плечами Андрюс. – Только хозяин велел в мастерской работать, а мы зачем-то…
– А ну, давай-ка сюда деньги! – перебил его Никита.
Андрюс пожал плечами и вынул заработанные монеты. Никиты тщательно их пересчитал, затем взял Андоюса за руку и тожественно выложил деньги ему на ладонь.
– Бери. Твоё, – заявил он, лучась улыбкой. – Тятька мой кормить кормит, да жалованье у него ученики не скоро заработают. А я о семье твоей радею: сам говоришь, отец хворает, себя не помнит, мать еле ходит, сестра спины не разгибает… Или деньги вам лишние?
Не слушая возражений Андрюса, Никита едва ли не силой запихнул монеты в его карман. Андрюс не знал, что думать: он не считал, что имеет право взять предложенные другом деньги, однако – тот утверждает, что от чистого сердца! Ему представилось бледное, исхудалое лицо Ядвиги, её натруженные руки с обломанными ногтями – старшая сестра работала день-деньской, чтобы прокормить-одеть родителей, да и Андрюсу с Иевой чтоб оборванным не ходить – а на себя уж давно рукой махнула. Дядя Кристиан ворчал: мол, мать Андрюса его жене не помощница; вот Ядвига ещё и дома старалась прибрать, помыть да постирать – чтобы мать тунеядством не попрекали. Как сестру ещё ноги носят, другая бы на её месте уж со двора сбежала!
Дрожащей рукой Андрюс всё-таки вынул деньги, поделил пополам, велел другу взять себе половину.
– С меня и того довольно, Бог тебя благословит! – взволнованно сказал он Никите. – Ты только больше не бери товар у отца тайком; вот вернётся – что мы ему скажем?
– То моя печаль! – беспечно махнул рукой развеселившийся товарищ. – А мы молчи знай, да меня держись – не пропадёшь!
Солнце стояло высоко, впереди был целый день любимой, интересной работы; а ещё Андрюс предвкушал, как вернётся домой и отдаст деньги сестре – пусть хоть чуть вздохнёт свободнее, хотя бы ненадолго. А вот скоро он выучится всему, станет мастером: не придётся Ядвиге больше руки в кровь стирать, да над шитьём ночами спину гнуть… Дорогою они купили у бабы, продававшей с лотка пироги, по горячей, жаренной на масле лепёшке – лакомство таяло во рту; впервые за долгое время жизнь стала казаться Андрюсу просто замечательной.
– Постой, а кто же тот мужик-то был, на базаре, что давеча тебе два раза кивнул, а не подошёл? – весело спросил он Никиту. – Или отцу твоему знакомый?
Ответа пришлось ждать так долго, что Андрюс невольно остановился, вопросительно посмотрел на друга – и поперхнулся лепёшкой, увидев холодный, угрожающий взгляд и стиснутые зубы.
– Я тебе сказал: меня слушай, да молчи знай? – Никита поднёс сжатый кулак к самому лицу Андрюса. – Вот и молчи; а коли разговаривать много будешь – вылетишь из мастерской, как миленький, да ещё и за растрату выплачивать станешь!
Андрюс с изумлением глядел на друга; левая рука сама потянулась к карману с ведьминым перстнем. Тихон же, сидящей на его плече, негромко зашипел, поднял лапу, выпуская когти… Неожиданно Никита рассмеялся.
– Вот ведь, бессловесная скотина, а понимает, когда бранятся! Ну будет, не обижайся, я ведь так… Для тебя всё сделаю, но и ты мне поспособствуй: не болтай, куда тебя не касается – не лезь! Так-то лучше! Ну – мир?
Он протянул Андрюсу руку… Эта смена настроений у друга совершенно сбила с толку; Андрюс ничего не понимал. Что-то тут было нечисто. Сердце у него тревожно сжалось: вот только, кажется, всё хорошо стало, а тут – опять, как всегда! Не видать ему удачи нигде!
– Что ж, идём, – уныло произнёс он. – Ничего больше спрашивать не буду, коли не хочешь. А если сердишься, деньги можешь назад забрать…
– Что ты! – возмущённо воскликнул Никита.
* * *
Глава 7. Пропажа
Тем же вечером Никита снова воспользовался отсутствием отца, Степана Никитича, и таинственным образом исчез из мастерской. Андрюс, памятуя наставление товарища не лезть куда не надо, добросовестно трудился над своей новой поделкой. Он решил выточить из дерева кота, добиться, чтобы игрушка получилась похожей на его Тихона. Деревянный зверёк должен быть лёгким, стремительным, угольно-чёрным, с вертикальными зрачками, сверкающими, точно ледяные звёзды. А кот будто понимал намерения хозяина: усаживался перед ним в вольготной позе, распушив хвост, насмешливо жмурил глаза, словно говорил: «Вот он я, как есть красавец! Сможешь повторить, справишься?»
– А вот увидишь! – отвечал ему Андрюс. – Если хозяин позволит, буду работать, пока не получится! А если смогу тебя изобразить – тогда и за более сложную фигуру возьмусь.
Пока дело двигалось туго: вместо поджарого, ловкого кошачьего тела выходила какая-то пухлая болванка. Андрюс хмурил брови и вздыхал, иногда рассуждал о своих ошибках вслух, обращаясь к Тихону – тот в ответ громко урчал.
Внезапно над его ухом раздался смех.
– Андрейка, ты никак с котом своим беседуешь? – рядом стоял один из отроков по имени Яков. – А с людьми-то поговорить не побрезгуешь, нет?
Андрюс виновато улыбнулся.
– Прости, привычка… Тихон всегда со мной, он меня и без слов, коли будет нужно, поймёт.
Андрюс поднял голову и заметил: остальные мальчики перестали работать и внимательно наблюдали за ним.
– Ты куда это сегодня с Никитой Степановичем утром бегал? – спросил у него Яков.
Андрюс тоскливо вздохнул. И эти туда же! Один велит молчать, другие говорить требуют… Когда же его в покое-то оставят?
А Яков меж тем продолжал:
– Вижу, не хочешь отвечать. Ну, а я тебе так скажу: ты бы в Никиткины дела не лез, не кончится это добром! Мы туда не вмешиваемся, для хозяйского спокойствия только молчим! Однако же…
Стукнула дверь; на пороге мастерской появился Никита Рагозин. Он не вошёл, а ввалился, причём походка его была какой-то нетвёрдой, а щёки пылали румянцем.
– Пошли вон! – приказал он отрокам. – Все идите вон! Отдыхать! Ну, что я сказал!
Никита сунул каждому по монете; как показалось Андрюсу, мальчики уже привыкли к такому поведению хозяйского сына. Они невозмутимо приняли деньги, кто-то поклонился даже – со смешком и издёвкой. Яков подмигнул Андрюсу, показывая глазами на Никиту.
– Убирайтесь! – повторил Никита. – Андрюс, ты не уходи… Поговорить с тобой хочу.
Он явно был не в себе; Андрюс понял, что с работой придётся повременить. Хотя и солнце давно село – можно было отправиться домой, побыть, наконец, с родными.
– Ты говори, что нужно, и я пойду, – попросил он Никиту.
К его удивлению, тот хотел присесть на табурет, но вместо этого покачнулся и едва не рухнул всем телом на верстак; Андрюс еле успел его подхватить.
– Что это с тобой? Уж не захворал ли? – спросил он, усаживая Никиту на лавку.
Никита поднял голову, жалобно посмотрел ему в лицо; бледные губы его скривились. Тут только Андрюс почувствовал смутно знакомый, неприятный запах: от хозяйского сына разило крепким вином.
– Да ты пьян, что ли! Никитка! Случилось что?
– Случилось… – пробормотал Никита, утыкаясь лбом в сложенные на верстаке руки. – Когда ещё случилось… Когда мамка померла, отец три года вдовел, а тут, вишь, вдоветь ему наскучило…
Плечи его несколько раз дёрнулись; Никита вскинул глаза и уставился мутным взглядом на Андрюса.
– Я чаю, они тут про меня уж наговорить успели? Вот ей-богу, успели… А ты не верь! Я к тебе с добром… Завидуют они мне… Завидуют, а не знают, что я несчастней их…
– Да о чём ты вообще? – поморщился Андрюс. – Никто мне не говорил ничего. Спрашивали, куда мы утром ходили, и всё.
– А ты что? – в затуманенных глазах Никиты вдруг вспыхнул недобрый огонёк.
– Да ничего я не говорил, обещал же!
– Побожись!
– Да вот тебе крест! – спокойно сказал Андрюс. – Коли обещал, значит выполняю!
– Спасибо… – невнятно произнёс Никита, вновь утыкаясь лицом в ладони. – Андрейка… Друг мой единственный… Мы с тобой… Я тебя не брошу, ни за что.
– Ты чего это вино-то пьёшь? – помолчав, спросил Андрюс. – А если отец узнает? Попадёт же тебе.
После этих слов губы у товарища снова обиженно запрыгали: он заплакал злыми, скупыми, пьяными слезами, бормоча под нос неразборчивые ругательства… Андрюс ждал. Ужасно хотелось домой – но он не считал себя вправе бросить Никиту в такой тяжелый миг. Придётся повременить, покуда закончится пьяная истерика, и Никита утомится наконец, успокоится.
* * *
На следующее утро Андрюс только вошёл в мастерскую, а уже на пороге его поймал Никита и едва не силой потащил в кладовку. Как всегда, Тихон сидел на плече хозяина – но Андрюсу было велено оставить кота за дверью.
– Это ещё зачем? – изумился Андрюс.
– Разговор имеется! – последовал короткий ответ.
– Кот-то чем тебе мешает?
– Да уж больно умён да сметлив кот твой, – хмуро ответил Никита. – И речь человеческую, как видно, понимает.
Андрюс в ответ едва не прыснул со смеху: неужто приятель боится, что кот выболтает кому-то его тайны? Однако Никита был слишком серьёзен и не весел – едва взглянув на него, Андрюс раздумал шутить.
– Я тебе по пьяни что болтал вчера? – осведомился Никита, пристально глядя ему в глаза.
– Ничего… Я и не расспрашивал. Плакал ты да ругался. Тятьку своего, кажется, бранил.
– Вот так. Ну, Андрейка, расскажу тогда тебе всё, как на духу, о несчастиях моих. Ты не выдашь, я знаю.
Если отбросить грубую брань и жалобные восклицания, история, что рассказал Никита, получалась такая: три года назад мать у него померла, остались они вдвоём с тятенькой. Отец не брал новой жены, все свои силы отдавал воспитанию сына и обустройству мастерской. Постепенно мастерская стала приносить хороший доход, Степан Никитич был первым умельцем-столяром в городе. У него появились искусные подмастерья, торговать он часто посылал вместо себя Никиту – тот в торговле хорошо преуспевал. И как раз освободилось у хозяина время, стал он ездить на гости, «развеяться»… Вот и познакомился с молодою вдовой одной; та – бедного, но старинного рода – вскружила столяру голову красотою и дворянским обхождением.
– Тятька что ни праздник, так к сударке своей таскается, – говорил Никита. – Приворожила она его: говорят, хороша собой необыкновенно, да почти нищая, от покойного мужа один ребятёнок малый остался. А тятенька жениться на ней задумал.
– Ну, а твоя-то какая тут печаль? – недоумевал Андрюс. – Чай, Степан Никитич сам знает, что ему делать.
– Знает-то знает… Да только вдовушка эта ему условие поставила, чтобы половину мастерской с доходами на меня отписать, а половину – на сыночка её… Иначе за него не пойдёт – вот отец и согласился. Пол-мастерской я уже потерял, а дальше? А потом она ему ещё пяток сыновей народит? Она-то, мачеха, их интерес блюсти будет. Они тут будут баре, а я у них в холопах? Не желаю!
– Да ведь отец и тебя не забудет: ты же первенец, старший сын…
– Тятька меня последние дни будто бы не видит, не замечает, – безжизненным голосом произнёс Никита. – Никто ему, кроме сударки евонной, не нужен, только и разговору, что о ней: мол, какая милая да хорошая, чисто голубица. Теперь у нас как она скажет, так и будет, уж я-то знаю.
Андрюс помолчал немного.
– Так ты… из-за этого вчера?..
– Да, из-за тятьки. Обидно мне, Андрейка, тоска берёт.
Андрюс вздохнул. Ему подумалось, что товарищ весьма преувеличивает своё несчастье, да и Степан Никитич к сыну вовсе не так равнодушен, как тому представлялось. Но откуда ему, Андрюсу, разбираться в таких сложных вещах? Он развёл руками.
– Ну, так что же тут поделаешь, всё ведь по воле Божьей, да и отца твоего не удержишь.
Никита нервно блеснул глазами.
– Я тебе помогал и помогать буду. А и ты мне подсоби – мне теперь деньги нужны.
– Деньги? Зачем? – испугался Андрюс.
– Да… Я мачехе в ноги кланяться не стану – убегу, как пить дать убегу. Вот думаю денег хоть чуток скопить, чтобы прожить самому, с голоду по первости не подохнуть. В Москву хочу, в большой город! Айда, Андрейка, со мной! До Москвы доберёмся, наймёмся подмастерьями к плотнику, к столяру, а то купцу какому, в лавку! Будем работать, сами выйдем в хозяева.
Сердце Андрюса тревожно постукивало; то, что говорил Никита было вроде бы понятно и убедительно, и всё же…
– Где же ты денег теперь возьмёшь? – спросил Андрюс.
– Ха! Так вот ты мне и помоги! Я вчера у тятьки из запасов игрушек готовых продал – немного, всего-то несколько штук – вот мы с тобой денежек и получили. Будем брать понемногу из дальнего сундука – так, что он и не заметит – и продавать, а монеты пополам делить. Потихоньку и накопим.
– Это что же – хозяина, отца своего обкрадывать будешь? – ужаснулся Андрюс.
– А он? Он меня не обокрал? – срывающимся от ярости голосом закричал Никита. – А коли помрёт он, не ровен час, сударка эта всё к ручонкам загребущим приберёт… А я у ней сапожки сафьяновые буду чистить, да двор мести!
– Да ладно, будет тебе. Послушай, Никита, я в Москву не могу тобой. Нельзя мне родителей бросать: их, кроме Ядвиги, сестры, и прокормить некому.
– Ну, нет – так нет, – как-то очень легко согласился Никита. – Твоё дело, коли решил. Но мне, мне-то поможешь, другу своему единственному? И тебе не безвыгодно: будешь половину денег забирать и сестрице относить, как вчера. Ну, соглашайся, Андрейка, Христом-Богом прошу, ну хочешь, на колени стану?
* * *
Тилус – вернее, как его теперь все называли, Тихон, послушно ждал под дверью. Андрюс подхватил кота и направился к верстаку. Голова шла кругом от разговора с Никитой, от того, что не нашёл он возражений в ответ на просьбу друга. Никита, кажется, искренне радеет за его семью, он клятвенно обещал отдавать половину заработанных денег для Ядвиги, чтобы та хоть чуть вздохнула свободно… А ведь если хозяин, Степан Никитич, и вправду лишил сына наследства ради молодой жены, так разве не имеет Никита законного права на эти деньги? И всё-таки… обманывать, обкрадывать родного отца! Грех смертный!
Но стоило ему вспомнить вчерашние слёзы Никиты, его отчаяние – Андрюс содрогался от жалости и решительно становился готов ему помогать. И потом, где бы он, Андрюс, был теперь, не предложи Никита ему поступить к ним в мастерскую? Выходит, опять он кругом должен товарищу!
Измучившись от дум, решил он так: пусть Никита, коли ему угодно, копит деньги и бежит в Москву. А как уйдёт Никита, пойдёт он к хозяину, расскажет про игрушки, повинится, возьмёт всё на себя. И пускай Степан Никитич велит его хоть драть нещадно, хоть долг отрабатывать, хоть с глаз долой прогонит – а всё-таки товарища Андрюс не выдаст.
Это его немного успокоило, даже руки перестали дрожать. Он принялся усердно работать: сегодня получалось гораздо лучше, чем вчера – будто смятение придало ему сил. Мало-помалу удалось выточить красивую изящную кошачью голову с огромными глазами и усами торчком. В полуоткрытом рту зверька виднелись острые клыки. Ещё надо было бы немного доделать, но пришлось прерваться: баба, что прислуживала хозяину, позвала учеников обедать.
Никита дружески подмигнул, указал на место рядом с собою; однако Андрюс ужасно устал от его общества. Ругая себя, он, тем не менее, покачал головой и хотел выйти во двор – Никита одним прыжком очутился рядом.
– Ты чего это обедать не идёшь, али болеешь? – заботливо спросил он. – Устал? Садись, водицы попей, вздохни чуток.
Андрюс лишь слабо качнул головой. От этой заботы ему снова стало не по себе.
– Ты смотри, Андрейка, не хворай только – Никита снова подмигнул, весело и ободряюще, по плечу похлопал.
* * *
После обеда хозяин всё ещё не возвращался… «Я уж знаю: коли он к ней, так раньше завтрева не жди!» – хмуро сказал Никита про отца.
Взяли игрушки, пошли на рыночную площадь. По дороге Никита наставлял: «Коли хочешь, чтобы торговля хороша была, улыбайся, шути, поддакивай покупателям – а сам не мешкай, подсовывай что подороже. Если будешь, надувшись, стоять, глаза в пол – много не продашь, со смурными никто дела иметь не любит».
Так-то Андрюс понимал: прав товарищ, но как же ему всё это не нравилось! Да ещё Никита настоял, чтобы Тихона с собой не брать: мол, котище большой, чёрен, как дьявол, а глаза – точно искры ледяные светятся. Только будет отпугивать народ.
Андрюс, скрепя сердце, оставил Тихона в мастерской. Ссориться с Никитой не хотелось; к тому же накануне, отдавая деньги Ядвиге, он обратил внимание, что сестра сильно осунулась, то и дело кашляла, хотя и старалась это скрыть… Ему сделалось страшно, когда он взял её за руку и почувствовал, как та горяча. Ядвига явно хворала, но не подавала виду, что ей худо. Как же будут они жить, если сестра сляжет?
Андрюс не скрыл от Ядвиги, откуда у него деньги. Сестра пришла в ужас, но не от того даже, что его приятель Никита продавал отцовские вещи без спросу, а потому – что же с ним, Андрюсом-то будет, коли поймают? Никита, чтоб перед отцом выкрутиться, на него всё и свалит; хозяин родному сыну скорее поверит, чем подмастерью!
