Kitabı oku: «Арвеарт. Верона и Лээст. Том I», sayfa 10
– Понятно, – сказал проректор. – Ты загляни к ней, пожалуйста, и скажи, что пора ложиться. Скажи, что проблему с Советниками ночью решать не следует.
– Конечно! – кивнул Арриго.
– А я разыщу сейчас Томаса. Он, видимо, на террасе. Больше идти ему некуда.
Проследив за фигурой проректора, что энергичным шагом направился в сторону лестницы, Аримани покинул гостиную, занёс свою сумку в комнату, огляделся, сказал: «Недурно!» – и поспешил к Вероне – обсудить ситуацию с Девидсоном.
– Полагаю, это – серьёзно? – поделилась она впечатлением. – Исходя из его реакции, картина пока безнадёжная?
– Серьёзно, – вздохнул Арриго. – Делали две операции, правда, не здесь, а в Лондоне, но обе прошли безуспешно. И, кстати, мало кто знает. Знаем мы как друзья и Неар. Он тоже с Томасом дружит. И те из преподавателей, кто знаком с медицинскими картами.
– Ладно, – сказала Верона. – Возможно, не всё так плохо.
Передав ей слова проректора и простившись с ней рукопожатием, Арриго сходил в душевую, освежился, вернулся в комнату, расчесал свои буйные кудри, взял коробку конфет – бельгийских, и отправился в комнату к Гредару. Гредар, узнав от приятеля, что Брайтона обезболили, Верону не наказали и что Томас, возможно, на пристани и экдор Эртебран уже ищет его, вздохнул с большим облегчением и помянул Создателей, воздав им хвалу за участие.
– И кстати, – сказал Арриго, – я неделю провёл в Брюсселе. Это – столица Бельгии. Вот шоколад оттуда. Попробуй. Тебе понравится.
– Хорошо, – согласился Гредар и отставил коробку с конфетами на одну из стеллажных полок, с мыслью вручить её позже одной из своих сокурсниц – Ирта́не Артва́рден, в частности.
* * *
Разобрав свои вещи наспех, Верона взяла полотенце – пушистое, темно-зелёное, и отправилась в душевую – в жёлтых сланцах с красными розочками. «Женские душевые» оказались большим помещением из совмещённых секций: отделения с умывальниками, отделения с туалетами и просторной и светлой комнаты с пятью душевыми кабинками. Разобравшись с устройством кранов, Верона намылилилась гелем и поймала себя на мысли, что думает не о Джоне и даже не о проректоре, а о том, чьё изображение – прекрасное и сияющее – осело в её сознании, словно якорь из чистого золота. Что до экдора Смита, то образ его распался. Одна его часть – отдельная – вписалась в картину прошлого; другая – в картину будущего; а третья вошла в настоящее – яркими, тёплыми всполохами. Ощущая вину – усилившуюся, она попыталась уверить себя, что возникшее ней желание – оказаться в центральном холле и увидеть портрет ещё раз – портрет Эркадора Великого – эртаона первого уровня – более чем невинное и абсолютно не связанное с чувственными мотивами. «И то, что он посмотрел на меня… он не смотрел в действительности… просто мне показалось… из-за яркого освещения… И зачем я об этом думаю? Мне надо думать об имени…» В мыслях такого рода она быстро помыла голову, затем обсушилась у зеркала и, одевшись, вернулась в комнату.
В комнате её ждали. Джон – в кофейном по цвету фреззде, в светлых штанах из замши и в сапогах – перламутровых, сидел на столе, посмеиваясь, и держал её Volume Двенадцатый, раскрытый на том разделе, что назывался «Прошлое» и содержал рисунки – схематичные – карандашные – эпизодов из детской жизни, где именно сам он присутствовал в центре любой композиции. Папка была отложена.
– Я смотрю, – произнёс он с иронией, – наш Эхнатон Великий поразил твоё воображение.
Верона – порозовевшая – румяная и распаренная, покраснела ещё сильнее и лишь опустила голову. Джон встал, подошёл к ней медленно – высокий, широкоплечий, с иридиевыми браслетами на предплечьях с рельефными мышцами, забрал полотенце – влажное, откинул куда-то в сторону и нежно сказал:
– Не расстраивайся. Естественные реакции. Можно ли с этим справиться?
– Да, – прошептала Верона, глядя на нити фреззда – по виду достаточно грубые, с фактурным переплетением.
– Не семнадцатилетней девушке, которая толком не знает, где она оказалась и что за всем этим последует.
Верона, опять ощутив себя бессмысленной инфузорией – со всеми своими реакциями – на него самого, на проректора, на «Минотавр» Маклохлана, на куратора пятикурсников, на портрет «Эхнатона Великого», зажмурилась и заплакала.
– Ну вот, – сказал Джон, – приехали. Хотя нет, ещё не приехали. Дай мне одну секундочку…
* * *
Эртебран, обнаружив Томаса сидящим на парапете – на самом краю у пропасти – той, что в себя заманивает и обещает навеки избавление от страданий, ненадолго присел с ним рядом – в целях стабилизации, а потом повёл в свою комнату – выпить горячего чаю и поговорить на темы с общего рода значением.
Джимми Брайтон в эти минуты не испытывал ни благодарности, ни раскаяния за содеянное, а, напротив, вынашивал планы на весьма интересную тему – как отомстить Вероне и опозорить прилюдно каким-нибудь хитрым образом. «Пукалка не подходит, – думал он с огорчением, роясь в своих вещичках, представленных громкой «пукалкой», растворимых в горячих жидкостях капсулах со слабительным, баллончиком с этантиолом, небольшого размера флаконом (пока что ещё не опробованным) с искусственными феромонами, целым набором стикерсов с разнообразными надписями и пачкой цветных журналов, изданных в Амстердаме. «Может, ей порно подбросить?! Baskets этот дурацкий! Хотя нет, догадаются сразу! О боже! – Брайтон подпрыгнул. – Надо ей презик подкинуть! Кончить в него и подкинуть! Или сказать импотенту, что я с ней всю ночь протрахался! Этого он не вынесет!»
Джина курила Vogue, сидя на подоконнике, и мечтала о встрече с Куратором – на фоне идей Вероны, что прозвучали на Паруснике. Представляя, как Старший Куратор отвечает ей – Джине – согласием – на просьбу «смотаться в Ирландию» и гуляет с ней вместе по Дублину, приглашает в кафе на ужин, угощает её шампанским, всю ночь напролёт целует её, Джина – в своих мечтаниях – дошла до самого главного – как в порыве любви и страсти он лишает её невинности и делает ей предложение, а она отвечает согласием. Рама окна была поднята на семь допустимых дюймов, которых вполне хватало для вытяжки и для воздуха. Мысли влюблённой Джины покидали пределы Замка – вслед за дымом – столь же рассеяно, а время, в её ощущениях совсем перестало двигаться и застыло как замороженное. Великий Экдор Терстдаран читал в это время книгу – третий том «Сиггригийского Права», и хмурился то и дело, поскольку джинины мысли создавали ту атмосферу, при которой чтение книги юридического порядка представлялось достаточно сложным и, больше того, неправильным с этической точки зрения.
Верона – в своих страданиях – совсем ничего не почувствовала, кроме объятия – сильного, и в ту же секунду услышала: «Малышка, ну всё, успокаивайся! Посмотри-ка, где мы находимся!» После нескольких нервных всхлипываний, она осторожно высвободилась и увидела небо – чёрное, в бесчисленных звёздах – мерцающих, совершенно ей незнакомых с учётом любого ракурса.
– Красота, – сказал Джон, – не правда ли?! Сейчас мы снова на паруснике, в сотнях парсек от Солнца. Как тебе это нравится?
Верона по-детски ахнула и прошептала в ужасе:
– Но это же невозможно… ни при каких условиях…
Джон вытер ей слёзы пальцами – те, что ещё просачивались, и ответил, садясь на палубу:
– Конечно возможно, Малышка моя, если ты сможешь представить, что наша с тобою скорость – это не скорость фотонов, а скорость собственной мысли, способной за полсекунды преодолеть пространство во всех существующих формах, невзирая на расстояния.
Верона, силясь представить, тоже уселась на палубу, прижалась плечом к руке его и опять посмотрела в небо. Звезды рассыпались бусинами – от мельчайших синих пылинок до крупных, слепящих шариков с лазурными ареолами, которые чуть затуманились. Перед её глазами появился вдруг образ «Крюгера» – куратора пятикурсников. Она прошептала:
– Господи, ведь это – неправда… скажите мне…
Джон обнял её нежно, погладил длинные волосы – прохладные, всё ещё влажные, стекавшие вниз до палубы, и ответил:
– Вы поцелуетесь, но здесь волноваться не о чем. Это не самое страшное из того, что случится в августе.
– А что будет самым страшным?
– Будет много чего, любимая, но ты не бери себе в голову. Ты – здесь. Ты – со мной. Это – главное…
– Как вы живёте с этим? Вы знаете всё, что я думаю.
Джон прикоснулся губами к её лбу – всё ещё горячему, спустился к глазам – закрывшимся, и прошептал, целуя их – то один, то другой – по очереди:
– Так и живу, любовь моя. И чем больше я узнаю́ тебя, тем дороже ты мне становишься…
* * *
После крепкого чая с проректором, Томас, дойдя до гостиной, был встречен своими приятелями – Гредаром и Арриго, а сам Эртебран, умывшись, рухнул – в буквальном смысле – на кровать в своей маленькой спальне и уснул через три минуты, прибегнув к самовнушению.
Джина Уайтстоун полночи делала разные маски: сначала из белой глины, затем – из фруктовых энзимов и в конце – из репейного масла. Одновременно с этим она долго красила ногти, выпрямляла волосы плойкой и курила периодически, созерцая своё отражение в красивом настольном зеркале и вытирая слезы, приходящие к ней от мысли, что всё, чем она занимается – более чем напрасно, и прекрасный Старший Куратор опять её не заметит и не уделит ей внимания, пусть даже и мимолётного – самого минимального.
Герета, тоже влюблённая, писала дневник – виртуальный, и то и дело поглядывала на фотографию Томаса, – его портрет из журнала «Мир Спорта и Состязаний»:
«Сегодня ТОМАС впервые посмотрел на меня по-другому! И мы живём по соседству – между нами только две комнаты! Сначала мы все там стояли, и ОН разговаривал с Неаром. Я тоже читала „Души“, но я никогда не осмелюсь заговорить с НИМ об этом, иначе ОН может подумать, что я прочитала с той целью, чтобы хоть как-нибудь выделиться…»
Вернувшись с Вероной в «третью», Джон дал ей переодеться, и когда она в чёрной майке с надписью I am a dreamer села на одеяло и стала приглаживать волосы, пропуская их между пальцами, то опустился рядом, любуясь её выражением – смущённым, но полным нежности и одновремненно – восторженности. Она спросила:
– Мой гребень… Он так у вас и останется?
– Да, – сказал Джон, – останется. Не лишай меня удовольствия обладать твоими предметами.
– Которые я теряла?
– Которые ты выбрасывала, начиная с раннего возраста.
Тут же в её представлении возникла большая куча – из фантиков, из бумажек, из обгрызенных карандашиков, из пенальчиков от помады, из расчёсок, лишившихся зубчиков, из коробок из-под печенья, из носков с протёршейся пяточкой. Картина была специфической. Джон рассмеялся:
– Вот именно!
Верона заполыхала, но нашла в себе силы сказать ему:
– Вы можете брать, что хотите, а не ждать, пока что-нибудь выбросится.
Он посмотрел на полки. Взгляд его стал мечтательным:
– Ну, может быть, эти сланцы, и эти духи, и зеркальце…
Она глубоко вздохнула:
– Сэр, я могу попросить вас?..
– Ложись, – сказал Джон, – уже поздно. И не беспокойся о Томасе. К утру он уже поправится.
Долгий день наконец закончился. Верона уснула – счастливая, а Джон просидел с ней рядом всю ночь – до рассвета по времени, охраняя её сновидения и любуясь её очертаниями.
V
Первым из наших героев утром проснулся Джошуа. Проснувшись, он встал, позевывавая, поскрёб на щеке щетину и отправился в ванную комнату, где достаточно долгое время изучал отражение в зеркале. Зеркало отражало густые чёрные волосы, мускулистые грудь и плечи и лицо – по мнению Джошуа – абсолютно непривлекательное. Затем он побрился быстро и, одевшись спортивным образом, отправился на пробежку – на футбольное поле Коаскиерса, где к нему через четверть часа присоединился Марвенсен.
Томас, всегда встававший ровно в четыре тридцать, проснулся намного позже и осознал моментально, что это странное чувство – то, что его разбудило, вызвано напряжением – очень конкретным – физическим, которого он в своей жизни никогда ещё не испытывал. Обливаясь холодным потом, он отбросил с себя одеяло и с минуту смотрел на плавки из плотного трикотажа, не скрывавшие результата столь странной метаморфозы. Затем он спустил эти плавки и, увидев себя полноценным, заплакал навзрыд – как в детстве, как не плакал класса с четвёртого.
Брайтон – сова, а не жаворонок – проснулся в семь, по будильнику, и решил поваляться немного, но тут же, припомнив вчерашнее, вытащил из-под подушки упаковку с презервативом и журнал под названием Basket, содержащий в себе картинки с мастурбирующими девицами.
Следом проснулась Джина. «О господи! Наконец-то!» – с этим чувством она покурила и пару минут примерно провела над набором шампуней, пытаясь определиться: «„Апельсиновый“? Нет, не сегодня. „Хвойный“? Наверное, „Хвойный“. Хотя, может быть, „Земляничный“? Нет, наверное, всё-таки „Хвойный“. А что, если этот – новый?» Она извлекла из пакета маленький пузырёчек, открутила круглую крышку и вдохнула приятный запах – сладкий, с оттенком ванили и лёгкого бергамота.
Именно в эту секунду наконец проснулась Верона. Она поднялась с кровати и увидела чашку с блюдцем. В чашке было какао. На блюдце лежала плюшка. Прошептав: «Мой экдор, что вы делаете?! Так вы меня избалуете!» – она прошла к подоконнику – посмотреть на море – синеющее, с золотистыми яркими бликами, и увидела слева, в стенке, сенсорный пульт управления, поднимавший оконную раму до глухого щелчка фиксатора. Подкрепившись какао с плюшкой и сходив в умывальную комнату, где ей встретились Терна с Иртаной, сухо с ней поздоровавшиеся, она отправилась к Девидсону – проверить его состояние. Томас открыл, не задумываясь, так как ждал появления Гредара, и предстал пред Вероной в джинсах, с обнажённым торсом до пояса. Выглядел он впечатляюще и получил – комплиментом:
– Если бы Микеланджело взял тебя за основу, то Давид бы мог соответствовать моим собственным представлениям!
– Каким?! – засмеялся Томас.
– О мужской красоте, разумеется!
Когда тема была исчерпана, разговор их сместился в сторону – от его исключительной внешности к вопросу его исцеления. Верона – со всей деликатностью – попыталась узнать, есть ли новости на предмет его состояния, и, получив подтверждение, возликовала внутренне. Томас сказал:
– Эртаоны! Это они помогли мне! И ещё мне тату оставили! На правой руке! Показать тебе?!
«Тату» – золотые символы – украсили его руку – от запястья до ямки локтя, и сияли заметным свечением.
Верона вытерла слёзы, на этот раз – слёзы радости, и ещё минут пять примерно сентиментально всхлипывала, пока Томас заваривал кофе в компактном стальном кофейнике. Когда он протянул ей чашку, она осторожно спросила:
– А это слово, оставленное, оно может быть чьим-то именем?
Томас пожал плечами:
– Здесь только восемь знаков, а у них имена очень длинные. Исключений не наблюдается. Эрневи́нтерадо́н, к примеру.
– Эрневинтерадон?! А кто это?!
– Один из Великих Советников. Он всегда находится слева. Первый слева от «первого уровня». И, кстати, я обещал тебе… Сейчас запишу до завтрака.
Верона присела в книксене и, услышав в ответ: «My pleasure!» – хотела спросить об имени – просто так, интереса ради, – сына Первой Звезды – Эркадора, но тут в коридоре послышались громогласные крики Брайтона: «Напрасно не хочешь слушать! Знаешь, что она сделала?! В начале третьего ночи пришла ко мне извиняться! У девчонок одна психология!»
Томас, с бурной реакцией – сжав кулаки и зубы, метнулся к двери и замер. Голос звучал всё громче: «И знаешь, чем всё закончилось?! Полночи с ней кувыркался! Этой ночью опять притащится!»
Нажав на дверную ручку, Томас взглянул на Верону и прошептал: «Мерзавец… Сейчас я его уничтожу и мне наплевать на последствия…»
– Постой! – возразила Верона. – Уничтожим его морально! У нас целых три обстоятельства: и то, что я – в твоей комнате, и то, что ты – без рубашки, и то, что кровать – не заправлена…
– А ты не боишься тем самым испортить свою репутацию?
– Уж если её и портить, то никак не при помощи Брайтона!
– Да, – сказал Том, – согласен!
Секунд через пять примерно Джимми, прижатый к стенке, выдавил с хрипом: «Не в-верите? Я д-до ут-тра с ней т-трахался… Она п-попросила, к-конечно, чтобы я н-никому не р-рассказывал… С-сказала – особенно Д-девидсону».
– Осторожней! – призвал Арриго, ставший сначала слушателем известных инсинуаций, и следом – невольным свидетелем надвигавшегося возмездия.
Томас ослабил хватку. Брайтон засунул руку в карман баскетбольных шортов и вытащил средство мести:
– Вот, посмотрите, парни! Я его поднял с пола! Выбросить собирался!
Томас взглянул на латекс с некоторым количеством мутного содержимого, а затем произнёс:
– Любопытно. Только, боюсь, мне придётся уверить тебя в обратном.
– В чём?! – изумился Джимми.
– Верона была в моей комнате, как мы и договаривались. Так что припрячь свой презик для следующего раза.
– Гонишь! – воскликнул Брайтон.
Томас, не отвечая, набрал на замке комбинацию. Картина, им всем представшая, подтверждала его заявление. Верона – в одной футболке – сидела на подоконнике и допивала кофе. Её клёши висели на стуле, а волосы были распущенными и казались немного взлохмаченными. Обнажённые длинные ноги – точёные, с узкими ступнями, – приковали внимание юношей на долгий отрезок времени. Томас опять почувствовал сильное возбуждение; Арриго подумал: «Здорово! Это, конечно, розыгрыш, но оно того стоит, наверное!» – а Джимми, взяв себя в руки, разразился громким высказыванием:
– Жалко мне вас, ребята! Уж как бы вы ни старались, результата у вас не будет! Я понимаю, естественно, что Томас у нас – красавец, но повторюсь, Блэкуотер, в мужчине внешность – не главное!
Верона отставила чашку и произнесла, посмеиваясь:
– Согласна, Брайтон, согласна. В мужчине внешность – не главное, на примере того же Крюгера, но Тому не на что жаловаться не только по части внешности, но и по части прочего. В этом я убедилась, чего бы ты там ни рассказывал!
Джимми скосился на Томаса, который шагнул к гардеробу, вновь посмотрел на Верону, что перешла к кровати, чтобы расправить простыни, и произнёс: «Не понял. Ты чё, на деле поправился?!»
– Допустим, – ответил Томас. – Но даже если поправился, тебя это не касается.
– Да врёшь ты! – воскликнул Джимми.
Тоггерсвултец надел рубашку, затем подошёл к Вероне, демонстративно обнял её, поцеловал – с решительностью, не встретившей возражения, и повернулся к приятелю:
– Нуждаешься в демонстрации?
– Нуждаюсь! – воскликнул Брайтон.
Томас взглянул на Арриго, приоткрывшего рот от волнения, затем отпустил Верону, что отвернулась в сторону, уважая вопрос приватности, опять посмотрел на Джимми и процедил сквозь зубы, расстёгивая ширинку:
– И что ты на это скажешь?
Брайтон – морально поверженный – исказился в лице и выдавил, придавая отвисшей челюсти нормальное положение:
– Хе! Ничего удивительного! Если Блэкуотер разденется, на неё у покойника встанет, а у всех остальных – тем более!
«Проректор!!! – решил Арриго. – Это он его ночью вылечил!!!»
Верона, услышав Джимми, сказала с сарказмом в голосе:
– Зато если ты разденешься, то лучше я стану покойницей, чем буду иметь несчастье взирать на твоё достоинство.
Поскольку достоинство Джимми уступало в своих размерах обретённым достоинствам Томаса дюйма на два или около, то продолжать эту тему он счёл для себя унизительным и, пробормотав: «Ну ладно… Выискались любовнички…» – быстро покинул комнату, исполнившись намерением донести на Верону с Томасом по вышестоящей инстанции в лице куратора Джонсона.
* * *
Джонсон, встававший рано, был, как считали студенты, «хронически пунктуален». Подобная пунктуальность привела его к каменной арке именно в ту секунду, когда Брайтон, поднявшись с кресла, подумал: «Какая точность!» – часы над высокой аркой указывали на время: короткая стрелка – на восемь, минутная – на двенадцать.
– Сэр, извините, конечно, – начал вкрадчиво Джимми, – но, мне кажется, я обязан довести до вашего сведения, что мисс Блэкуотер сегодня ночевала не в собственной комнате, а вместе с Томасом Девидсоном, с вытекающими последствиями…
– Что?! – поразился Джонсон. – Джеймс, вы в этом уверены?!
– Уверен! – воскликнул Джимми. – Минут десять назад я увидел, как она от него выходит, а потом я зашёл к нему в комнату, а он ещё был раздетым и кровать была незаправлена! Тогда я спросил: «В чём дело?» – а Девидсон мне ответил, что это меня не касается! И я просто сделал выводы! Эти выводы сами напрашиваются! И ещё я обязан добавить, что Томас вполне состоятелен… по части его проблемы. Его излечили как-то! Господин Эртебран, наверное!
– Понятно, – сказал куратор.
Витражные створки раздвинулись. Верона – с листком бумаги, улыбаясь, вошла в гостиную и присела в изящном книксене. За ней появился Томас – с извинением за опоздание. Джонсон кивнул им приветственно и повернулся к Брайтону:
– Ну вот, а теперь послушайте. Что бы там ни случилась, я прошу вас в это не вмешиваться и больше не обращаться ко мне с подобными донесениями.
«Ладно, – подумал Джимми. – Раз не прошло с куратором, донесём до ушей проректора! Либеральничать он не будет! Этот Девидсон вылетит сразу же!»
– Пойдёмте! – призвал куратор.
Процессия первокурсников двинулась вниз по лестнице – на свой первый завтрак в Коаскиерсе. Столовая находилась в южном секторе здания. При их появлении в зале часть студентов зааплодировала. Первокурсники – засмущавшиеся, вереницей прошли за профессором до левой стены помещения и, столпившись у длинной стойки, принялись украдкой осматриваться. Пол был выложен тёмным мрамором, на стенах пылали факелы, с потолка – на цепях из бронзы – спускались вниз канделябры – круги с оплывшими свечками, шесть столов, плюс один пустующий, занимали студенты Коаскиерса, а восьмой был преподавательским.
– Ну вот, – пояснил куратор, – здесь принято самообслуживание. Берёте подносы в окошке и туда же их и возвращаете.
– А добавки?! – выкрикнул Брайтон.
– Берите подносы по очереди, – продолжал инструктировать Джонсон. Столы здесь шестиугольные. Это значит – садимся по пятеро. И имейте в виду, пожалуйста! Не расходимся после завтрака!..
На завтрак у первого курса, как у всех остальных в Коаскиерсе, был омлет, тарталетки с грибами и заварные пирожные. Иртана, Лирена и Терна, первыми взяв подносы, сели так, что в их обозрении оказались и преподаватели, и раздаточное окошко, и студенты седьмого курса, и студенты шестого курса, и даже двери в столовую, на что Верона заметила, обращаясь к новой приятельнице: «Придётся садиться рядом. Стратегические позиции». Все девушки, таким образом, заняли общую линию. Угол стола рядом с девушками был выбран стратегом Томасом. Дальше сели – в привычной последовательности: Гвелдеор, Аримани, Маккафрей и Джимми – на крайней позиции, нисколько не помешавшей ему следить за столом эрверов и, в частности, за проректором. Лээст сидел между Джошуа и куратором пятикурсников, нестандартная внешность которого претерпела одно изменение.
– Ну и ну! – поразился Джимми. – Крюгер у нас обстригся! Это кто же так обкромсал его?!
Верона, сразу отметившая – уже при входе в столовую, что куратор пятого курса укоротил свои волосы и стал, сообразно Джимми, «ещё больше похож на пугало», снова невольно подумала: «Как?! При каких обстоятельствах?! О нет, это просто немыслимо…» Эртебран широко улыбнулся ей, что было подмечено Джонсоном и парой других кураторов, а Джош, при виде футболки – исцветшей, предельно заношенной, спросил себя: «Это – сознательно? В противовес своей внешности? Или проблема в средствах? И ничего ведь не сделаешь. Ведь не пойдёшь и не скажешь ей: „Мисс Блэкуотер, простите, пожалуйста, но одежда такого рода вас просто дискредитирует“. Надеюсь, она сумеет заработать эту стипендию… Сумма, конечно, смешная, но, возможно, в её положении… Я бы слетал с ней в Дублин, и она бы там приоделась бы. И надо сказать ей, кстати, что взносы необязательны. Что они могут жить в Лисканноре, сколько заблагорассудится. Надо только продумать срочно, как ей сказать об этом, чтобы она не обиделась… чтобы она не расстроилась… как-то поделикатнее…» Пока он размышлял об этом, его завтрак остыл окончательно, в результате чего астрологу пришлось подъедать холодное.
Сама Верона – счастливая – и выздоровлением Томаса, и заботами Джона – трогательными, и тем, что она приблизилась к разгадке проблемы с именем, завтракала с удовольствием, не в пример пятикурснице Джине, не съевшей ни тарталеток, ни десерта – весьма изысканного, и лишь вкусившей омлета – с трагическим выражением, сопряжённым с переживаниями личностного характера.
Профессор шестого курса тоже, как мистер Джонсон, заметил реакцию Лээста на приход Вероны в столовую и сказал себе: «Любопытненько. Наш проректор запал на студенточку. Конечно! Такая штучка! Таких до неё здесь не было. Но я, на его бы месте, вёл бы себя осмотрительнее…»
После завтрака ход событий несколько убыстрился. Джонсон прошёл с первокурсниками обратно в гостиную комнату и объявил торжественно:
– Арверы, прошу внимания! Начинается самое главное! Сегодня вы все приобщаетесь к Великому Братству Коаскиерса! У вас на столах, в ваших комнатах, пергаменты с «Клятвой» и «Правилами»! Заучите дословно, пожалуйста! Также вы обнаружите теарады и фреззды с арвфеерами! Теарады – это сандалии, арвфееры – платья для девушек, а фреззды – одежда для юношей! Будьте готовы к одиннадцати! Из гостиной я вас забираю ровно в одиннадцать тридцать и отвожу на пристань перед главным входом в Коаскиерс! Церемония Посвящения состоится на пятимачтовике!..
Когда Джонсон покинул гостиную, Верона, сославшись на Джину, упорхнула вслед за куратором, на что Томас отреагировал долгим взглядом в сторону лестницы. Герета, павшая духом, ушла к себе и расплакалась. Арриго – переживающий – и за Томаса, явно влюблённого, и за свою однокурсницу арвеартского происхождения, взялся с расстройства за флейту – за один из этюдов Генделя. Джимми, в мечтах о возмездии, переместился в комнату и стал сочинять для проректора чрезвычайно гадкую кляузу. Эамон, всю ночь провертевшийся и представлявший с ужасом, как эртаоны-Кураторы объявляют во всеуслышание, что у него – Маккафрея – нет никаких способностей, расклеился окончательно при виде пергамента с буквами. Буквы были старинные, сложные для прочтения, и в целом весь текст представлялся немыслимым для заучивания.
Верона, спустившись по лестнице, быстро сориентировалась и двинулась в сторону холла – по коридору с окнами, что смотрели во двор Коаскиерса. В руках её был листочек с именами Отцов-Прародителей. «Арлена́равиро́н? – размышляла она. – Нет. Имя какое-то странное. Джона оно не украсило бы. Безери́нгедано́н? Не думаю. Тревела́рлеато́н? Сомнительно. Элари́нтеаро́н? Не особенно. Варневи́рлегаро́н? Отрицательно. Релари́нкордева́н? Без шансов. Эрневи́нтерадо́н? Пожалуй… Это имя мне точно нравится. Ведь недаром же Томас назвал его…»
Коридор увенчался дверью. Зал за тяжёлыми створками был пуст и залит сиянием – от нескольких люстр – хрустальных, от странных шаров – светящихся, что просто парили в воздухе, и от портретов Создателей. Верона, свернув налево, прошла до уровня лестницы, встала лицом к гобеленам и начала изучать их. Ни один из шести Советников не вызвал в её сознании ни отклика, ни желания признать его исключительным, ни каких-то ассоциаций, хотя все они безусловно, со своими рельефными мышцами и твёрдыми подбородками, не уступали Джону – согласно её восприятию. Когда она констатировала: «Эрневинтерадон, простите меня. Имя у вас прекрасное, но вы тоже не Джон, мне кажется…» – взгляд её, по инерции, обратился к портрету в центре – к эртаону первого уровня. Плавящий взгляд Эркадора вошёл в неё с тем эффектом, с каким бы вонзилось в масло раскалённая сталь – вольфрамовая. Верона едва не упала, ощущая слабость – смертельную, примерно такого свойства, как накануне с Джоном, – на грани потери сознания. Секунду-другую-третью она всё пыталась справиться – со страшным головокружением, со звоном в ушах – оглушающим, с тошнотой, продолжавшей усиливаться, но сумела найти в себе силы лишь на то, чтобы снова выпрямиться. Эркадор улыбнулся внезапно. Верона похолодела и одновременно почувствовала, что слабость её исчезла, а в теле возник тот вакуум, что предвещал начало сильного возбуждения.
– Великий Экдор, вы не смеете! – взмолилась она в отчаянии.
Тем не менее ощущения – прекрасные, нарастающие – охватили все её тело и начали концентрироваться – так, как могло бы случиться от физического воздействия. Внутренне сопротивляясь, она – с максимальным усилием – сделала шаг, качнулась и стремительно села на пол, предотвратив падение. Затем она просто сжалась. Тело её – беззащитное, абсолютно ей неподвластное, в тот момент продолжало испытывать резкое наслаждение, примерно такого уровня, когда разум уже отказывает, а блаженство подходит волнами – глубокими и горячими. Эркадор перестал улыбаться. Глаза его полыхнули – лазуритовым – ярким – пламенем.
– Нет, я смогу… не дождётесь… – прошептала Верона, борясь с ним, и тоже пошла на крайность, закусив губу – так решительно, что почти прокусила полностью.
Все её ощущения куда-то пропали сразу же. Осталось лишь чувство боли – сильное и усиливающееся – острой, до слёз, пульсацией. Сплюнув кровавый сгусток, она поднялась – негодующая, дошла до подножия лестницы и, поднявшись на пару ступеней, присела – с целью лечения. Не успела она сконцентрироваться, как дубовые створки разъехались и возникла фигура «Крюгера» – куратора пятикурсников. Он тоже направился к лестнице и остановился, приблизившись. Верона не отреагировала. Губа её – окровавленная – распухшая и посиневшая – выглядела устрашающе. Кровь продолжала сочиться – струйкой – по подбородку, и дальше – чёрными каплями. Так протекла минута. Арвеартец стоял, не двигаясь. Верона, глаза которой ещё хранили презрение, разглядывала профессора – сюртук его – грязный, болтающийся; рубашку десятой свежести; гармошки штанин над туфлями; торчащие в стороны волосы; и от мысли, что в этом августе он – безобразный, запущенный, пахнущий грязью и по́том, решится поцеловать её, гнев продолжал в ней усиливаться. «Крюгер», глаза которого тоже были полны презрения – в виде защитной реакции в ответ на её эмоции, ухмыльнулся, потёр свои шрамы и сказал с показным равнодушием:
– Встаньте, рэа Блэкуотер. Вас что, не учили в школе, что при встрече с преподавателем вы всегда обязаны кланяться?
Услышав его замечание, в сущности – справедливое, невзирая на все обстоятельства, Верона дерзко ответила:
– Учили, экдор, представьте! Но момент упущен, по-моему, так что с этим уже не получится!
