Поколение счастья

© Лана Васильева, 2020

ISBN 978-5-0050-5793-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая
Олег

Я помню день, когда умер. Пятница. Нет, не тринадцатое (пожалуй, было бы не так досадно). Девятое февраля.

А я-то, глупец, мысленно приближал эту дату, словно ребенок Рождество. Мне казалось, что после зимних студенческих каникул, которые выдались, мягко говоря, отвратительными, в моей жизни наступит светлая полоса. И откуда у меня только взялся безудержный оптимизм?

Конечно, не стоило подпускать к себе убийцу так близко. Но это лишь в кино бездушного злодея легко узнать по хитрому прищуру глаз, издевательской ухмылке и низкому, угрожающему голосу. В реальности такой человек едва ли отличается от обычных людей. Он так же как все улыбается, радуется, грустит, злится, мечтает, строит планы, верит в счастье. И часто даже не подозревает о том, что скоро лишит кого-то жизни.

Впрочем, в тот день я думал о чем угодно, кроме смерти.

Утро выдалось по-настоящему зимним, прохожие вжимали головы в поднятые воротники курток и ускоряли шаг, стремясь быстрее убраться с продуваемых злым ветром улиц в уютные квартиры и офисы, но я не замечал этой мерзкой погоды. Моему воображению рисовались заманчивые картины прекрасного будущего, и от смелости принятых решений мне было тепло на душе.

Стоя на холодной остановке перед университетом, я не мог даже предположить, что через какие-то десять минут узкая золотая полоска ослепит меня и завершит мою короткую жизнь.

Глава вторая
Катерина

Ничего не изменилось, все осталось по-прежнему.

Эти слова, что я без конца повторяю, для моего уязвленного самолюбия точно лекарство, которое дает лишь небольшое облегчение от боли.

Встав с постели после очередной бессонной ночи и наскоро приняв душ, я натягиваю первую попавшуюся одежду, бросаю конспекты в сумку, а затем отправляюсь на автобусную остановку.

И, кажется, моя мантра работает: мне все-таки удается побороть желание вернуться домой, чтобы спрятаться от всего мира, закутавшись в теплое одеяло, как в кокон.

Ничего не изменилось, все как всегда.

Я сажусь в автобус, надеваю наушники плеера и включаю музыку. Если зазвучит песня Флоренс энд зе машин «Никогда не отпускай меня»¹, то я нужна ему, любовь еще не умерла. Но в наушниках раздается голос Рианны². «Мне пора на лечение в реабилитационный центр для наркоманов, потому что, малыш, ты – моя болезнь»³, – словно специально для меня поет барбадосская принцесса ритм-энд-блюза. После слов «только чудо сможет вернуть меня к жизни, и в этом виноват ты» я нажимаю на паузу, чувствуя, что непрошенные слезы вот-вот сорвутся с ресниц.

У нас нет будущего! Кого я пытаюсь обмануть?

Автобус проезжает мимо кинотеатра, и новая волна разочарования накатывает на меня. Я думаю о том, что ненавижу этого парня за те фильмы, которые нам не суждено посмотреть вместе. Однако стоит мне увидеть его на остановке перед институтом, как все мысли исчезают, будто карандашный набросок под мягким, упругим ластиком.

Завидев меня, Паша машет рукой и ослепительно улыбается.

Пусть у нас нет будущего, зато есть настоящее!

Я выбегаю из автобуса, спотыкаюсь и едва не теряю равновесие.

– Никогда бы не подумал, что красивые девушки будут в буквальном смысле падать к моим ногам, – подхватывая меня, нарочито серьезно произносит Павел, отчего озорные светлячки в его взгляде становятся еще заметнее.

Мы идем к главному корпусу института и болтаем о разной чепухе. Но в этот момент мне кажется, что мир вокруг нас перестает существовать: нет ни Киры, на которой под давлением родителей женился Паша, ни ее ребенка, ни студентов, которые, стоя в курилке, наверняка бросают взгляды в нашу сторону, нет никого.

Когда мы уже подходим к однокурсникам, я бессознательно замедляю шаг: мне отчаянно хочется продлить время, проведенное рядом с Пашей.

– Катя, давай отойдем, нам нужно поговорить, – раздается голос за моей спиной.

Я нехотя поворачиваюсь и вижу свою подругу Веру. Ветер ерошит ее волосы цвета вороного крыла, рассыпая их по красивому, густо накрашенному лицу. Светло-кофейные глаза сверлят меня, как будто спрашивая: «Какого черта ты делаешь?» Я медлю, тогда Вера хватает мою руку и с силой тянет за собой.

– Ты по-прежнему любишь Павла? – спрашивает она, оглядевшись по сторонам и убедившись, что нас никто не слышит.

– Мы просто друзья, – отвечаю я, прикладывая все усилия, чтобы голос не дрогнул и не выдал моей лжи.

– Друзья? – Вера трясет головой. – На друга не смотрят с желанием. Павел женат и скоро станет отцом. Неужели ты хочешь разрушить семью?

– Вовсе нет, я не так воспитана, – возражаю я.

– Значит, ты хочешь разрушить свою жизнь? – удивленно переспрашивает Вера и, не дождавшись ответа, продолжает: – Оглянись вокруг, в нашем институте полно парней, которым ты нравишься. А главное, они свободны. Но вряд ли кто-нибудь из них проявит свои чувства открыто, пока ты ходишь за Павлом, как щенок на привязи.

Мне бы возразить, объяснить Вере, что я еще не готова отпустить Пашу, потому что он – важный элемент пазла под названием «моя жизнь», тот самый кусочек, без которого картинка счастья не складывается, как ни старайся. Но вместо этих слов у меня вырывается:

– Пошла ты…

Вера поднимает руки вверх, точно белые флаги перемирия, и успокаивающим тоном говорит:

– Катя, у меня и в мыслях не было обидеть тебя. Я просто беспокоюсь. Вскоре после вашей ссоры Павел женился на забеременевшей от него девушке. А ты умудрилась не только простить предательство, но и влюбиться в Павла заново.

В памяти всплывает день, когда я впервые увидела обручальное кольцо на правой руке Паши. Он забежал в аудиторию по уголовному процессу буквально за минуту до начала лекции и, несмотря на то, что мы еще не помирились, занял место у окна рядом со мной, как будто поблизости не было других свободных кресел. Солнечные лучи, отразившись от полоски благородного металла желтого цвета на его безымянном пальце, больно резанули по глазам, а еще больнее по сердцу.

Смотря на эту ювелирную безделицу таким же зачарованным взглядом, как Фродо Бэггинс⁴ на кольцо Саурона⁵, я думала, что, по сути, обручальное золото тоже является кольцом Всевластия⁶ – символом власти женщины над мужчиной. Оно – главнее всех колец, чем дольше его носишь, тем сильнее оно подчиняет своей воле, диктуя, кого следует любить.

Моя соперница, видно, хорошо усвоила одну из хитростей игры в крестики-нолики – не можешь победить сама, не дай одержать верх другому, – и умело применяла ее. Осознав, что дружба и любовь Паши расположились на моем поле жизни, точно два крестика в ряд, Кира решила закончить эту линию своим вредным ноликом – обручальным кольцом – и противник, то есть я, уже не смог выиграть.

Тогда я ждала и одновременно боялась объяснений Павла, но он сохранял молчание, уткнувшись в конспект лекций. Мне так о многом хотелось спросить Пашу. Какие чувства он испытывал ко мне на самом деле? Почему не звонил и ни разу не проведал меня в больнице? И, наконец, зачем так поспешно жениться на третьем курсе? Однако вместо этого я не произнесла ни слова.

Перед окончанием пары, когда преподаватель, которого все студенты за глаза называли Сан Санычем, включил видеоплеер для просмотра фрагмента судебной телепередачи, я услышала, как Паша придвигается ко мне вплотную и шепчет на ухо:

– Катя, я женился.

– Поздравляю, – стараясь, чтобы голос звучал искренне, сказала я в ответ и попыталась выдавить подобие улыбки, отметив про себя, что как актриса я достойна «Золотой малины»⁷.

– С чем? – удивленно спросил Паша. – Ты действительно думаешь, что я мечтал именно об этом?

– Откуда мне знать? Я же не умею читать мысли, – раздраженно ответила, отстраняясь от Павла как можно дальше.

– Жаль, что не умеешь. Не пришлось бы все объяснять, – вымученно вздохнув, едва слышно произнес он.

Я выныриваю из омута воспоминаний под голос Веры:

– Если я хоть что-то понимаю в людях, то Павел попросту тебя использует. Сегодня контрольная работа по гражданскому праву, вот он и решил встретиться с тобой на автобусной остановке.

Злость закипает во мне, точно лава в вулкане. Как же я устала от бесконечных советов, упреков и с сочувствием глядящих на меня лиц! Что все эти люди на самом деле знают о Паше? Ничего!

Но подруга продолжает все тем же нравоучительным тоном, словно не замечая моих недовольно сжатых губ и гневного взгляда:

– Для него ты как карманный фонарик, о котором вспоминаешь, лишь когда ночью в переулке гаснет свет.

– Сначала разберись со своей личной жизнью, а потом лезь в мою, – кричу я срывающимся голосом, резко разворачиваюсь и иду прочь от Веры.

В голове у меня гудит, мысли путаются, будто нитки в руках у неумелой пряхи. Одна часть меня уверяет, что я должна прекратить с упорством утопающего цепляться за отношения без намека на будущее, что мне следует быть благодарной Вере за попытку снять пелену с моих глаз, затуманенных любовью. При этом другая часть твердит, как глупо прислушиваться к мнению той, которая рассталась с третьим парнем за последний год.

Неожиданно на моем пути возникает Паша.

– И куда это ты собралась?

– Я просто… – начинаю я и осекаюсь.

Сейчас мне меньше всего хочется рассказывать ему, что после ссоры с подругой я мечтаю вернуться домой, остаться наедине со своими мыслями и попытаться разобраться в себе. Поэтому стараюсь выкрутиться и говорю первое, что приходит мне в голову:

– Я просто хотела купить витамины в аптеке.

– Убедительно врать ты так и не научилась, – произносит с улыбкой Павел. – К тому же я слышал, как ты ругалась с Верой, – признается он и после небольшой паузы продолжает: – Все слышали.

– Ну конечно, кто же пропустит бесплатное шоу? – как можно более равнодушным тоном говорю я. – Ладно, идем в аудиторию.

Паша берет меня за руку, и я ощущаю, как по венам разливается тепло, принося с собой спокойствие и внушая надежду. Ссора с Верой становится далекой и неважной. Порой мне кажется, что Павел чувствует, когда я пребываю в плохом настроении, и осторожно меняет его в лучшую сторону. Но разве такое возможно? Он же не герой кинофильма, наделенный сверхспособностями.

На контрольной работе нас ждет сюрприз – у каждого студента свой вариант. Однако, несмотря на робкие возражения Паши, я успеваю решить задания нам обоим. У меня даже остается немного времени до окончания пары, чтобы поболтать с ним.

– Спасибо. Не представляю, как бы я справился без твоей помощи, – шепчет Паша.

– Наверняка получил бы двойку за контрольную, – отвечаю я с улыбкой. – А теперь четверка тебе обеспечена. Я в своих знаниях по гражданскому праву уверена.

– Ты большая умница и настоящий друг. Мы по-прежнему были бы вместе, если бы не стечение обстоятельств, – говорит Павел с грустью.

Его признание для меня как для неизлечимо больного слова доктора о том, что он может умереть не в больнице, а дома среди любящих родственников, – оно ничего не изменит, но его приятно услышать.

– Катя, – продолжает Паша, – со следующего понедельника мы не будем больше учиться вместе. Мой отец нашел мне хорошо оплачиваемую работу, решив, что я должен самостоятельно содержать семью.

– Ты шутишь? – спрашиваю я, хотя сама читаю ответ в его печальных глазах.

После замечания преподавателя мы виновато замолкаем, и я со вздохом перевожу взгляд на окно. Ослепительно яркое солнце, точно гигантский ведьмин шар, предвещает теплую ясную погоду, но мне искренне хочется, чтобы разразился ливень. Я не могу плакать здесь и сейчас (и так дала однокурсникам достаточно поводов для сплетен), пусть за меня сделает это природа, пусть моими слезами станут дождевые капли на стекле.

– Чувствую, как все, чем раньше жил, исчезло вдруг, когда тебя не отпустил⁸, – убедившись, что преподаватель перестал коситься в нашу сторону, снова шепчет Паша, цитируя строчку из своей любимой песни. – После злополучной женитьбы на Кире я не имел права удерживать тебя рядом с собой. Мои родственники все равно бы не позволили нам быть вместе. Я потерял свободу, на очереди – интересная учеба и привычный круг друзей. Я – слабый: не могу поступать наперекор воле родителей, а ты – сильная: продолжаешь любить даже тогда, когда следует ненавидеть.

– Вернее глупая, – бросаю я и выбегаю из аудитории за минуту до звонка, не в силах сдерживать слезы.

***

Неумолимый календарь уверяет меня, что уже месяц прошел с тех пор, как Павел перевелся на заочное отделение, а боль только нарастает.

Наверное, со временем из моей памяти выветрятся черты Пашиного лица, словно следы вчерашнего хмеля. Но пока рваная рана на сердце кровоточит снова и снова, сколько ни накладывай повязку: учеба меня больше не интересует, встречи с друзьями не радуют, чтение книг не увлекает, шопинг не лечит от депрессии. Я избегаю шумных компаний однокурсников, не посещаю тренировки по чирлидингу, готовлюсь к семинарам, однако всегда игнорирую предложения преподавателей поднять руки желающим ответить. Жизнь несется стремительным горным потоком, а я просто плыву по течению дней и недель, не разбирая направления.

Сейчас почти десять часов вечера, мне нужно выучить еще одиннадцать вопросов к зачету по уголовному процессу, а вместо этого я лежу в своей постели и вот уже целых пятнадцать минут смотрю не отрываясь на экран смартфона, точно медиум на доску для спиритических сеансов, и мысленно заклинаю: «Паша, объявись! Набери мой номер!» Но Павел не звонит.

Расслышав в коридоре мамины шаги, я поспешно убираю телефон, хватаю конспект лекций, открываю его на случайной странице и утыкаюсь взглядом в размашистые строчки.

– Танцуй! – говорит мама, заходя в комнату. – Я купила тебе и Вере билеты в кино на фильм «Сильнее зова крови», тот самый, о вампирах, про премьеру которого ты мне все уши прожужжала.

– Спасибо, но я больше не общаюсь с Верой, – отвечаю я, стараясь придать голосу безразличный тон.

– К воскресенью помиритесь, не пропадать же билетам из-за глупых девичьих ссор, – отмахивается мама от моих слов.

– Не помиримся, – настаиваю я.

– Зачем так категорично? Опять поругались из-за Павла? – спрашивает мама, испытующе глядя на меня. – Я думала, что история с этим негодяем в прошлом.

– Прекрати называть его так, – сквозь зубы произношу я.

– Да, конечно, о нем можно говорить только как о покойнике: или хорошо, или ничего, – раздраженно парирует мама. – Ты никогда меня не слушаешь! Я же советовала тебе присмотреться к сыну наших соседей по даче. Парень он интеллигентный, симпатичный, а если поменяет очки в толстой оправе на контактные линзы, то вообще будет красавцем. Но тебе, похоже, нравится себя мучить.

– Не лезь в мою жизнь, я лучше знаю, что мне делать! – кричу я в бешенстве. – И, пожалуйста, выйди из комнаты, ты мне мешаешь готовиться к зачету.

Покачав головой, мама, ни слова не говоря, выскальзывает за дверь.

Я сбита с толку, безнадежно запуталась и теперь не различаю, кто мне друг, а кто враг, кто испытывает искреннюю привязанность ко мне, а кто играет в любовь, выжидая, когда я увязну в паутине лжи и недомолвок, чтобы, словно паук, убить меня ядом горькой правды. Чувства окружающих подобны книге на незнакомом иностранном языке, о содержании которой можно только догадываться. Я же отчаянно хочу: пусть они будут просты и понятны, как азбука с цветными картинками.

Слезы приходят непрошеными гостями, превращая текст на странице конспекта в одну большую смазанную кляксу, а я продолжаю шепотом твердить самой себе: «Хочу, хочу, хочу…»

Рыдания не приносят облегчения, и с каждым новым всхлипом мне все отчетливее кажется, что на мое сердце обрушивается боль всего мира, точно мощный поток воды на слабую плотину.

Не в силах больше выносить это, я захлопываю тетрадь, швыряю ее в дальний угол комнаты, в изнеможении откидываюсь на подушку и укрываюсь с головой одеялом, надеясь хоть ненадолго забыться спасительным сном.

Глава третья
Катерина

Я просыпаюсь от того, что в комнату входит мама.

Кажется, всего полчаса назад я сомкнула глаза, но, открыв их, вижу нежно-розовые, словно сахарная вата, облака за окном и понимаю: уже наступило утро.

– Котенок, пора вставать! Завтрак на столе, – говорит мама и, наклонившись, целует меня в щеку.

Ощущая тепло на своей коже, я сладко зеваю, потягиваюсь, с неохотой отбрасываю одеяло в сторону и спускаю ноги с кровати в объятия пушистых тапочек.

Неожиданно мою голову, будто я манекен для шляп, принимаются колоть многочисленные невидимые иголки.

– Только мигрени мне не хватало, – с трудом произношу я.

– Наверное, магнитная буря, – отзывается мама. – Меня тоже мучает головная боль, – добавляет она, потирая виски. – После еды обязательно прими таблетку.

– Прости меня, пожалуйста, за вчерашнюю выходку. Мне очень стыдно, – виновато бормочу я.

– Пустяки, милая, – отмахивается мама. – Давай не будем тратить время на извинения. Лучше повтори вопросы к зачету. А сейчас пойдем завтракать.

Тепло улыбаясь, она берет меня за руку и помогает встать с кровати. Оказавшись на ногах, я внезапно испытываю легкое головокружение, как при полете на «тарзанке», впрочем, оно быстро проходит. Мама набрасывает мне на плечи халат и, приобняв, ведет за собой, как мощный буксир ржавую баржу.

На кухне пульсирующая боль в висках становится настольно сильной, что даже от запаха моей любимой яичницы с беконом к горлу подступает тошнота. Но я не хочу невольно обидеть маму, проснувшуюся спозаранку ради приготовления завтрака, поэтому заставляю себя съесть пару кусочков.

Мама, так и не притронувшись к еде, уходит на работу, а у меня остается почти час свободного времени, чтобы попытаться выучить одиннадцать вопросов к зачету по уголовному процессу.

Мне кажется, я не смогу прочитать ни одной темы с такой головной болью, но с удивлением отмечаю ясность и легкость мыслей. Не знала, что лекарство может так быстро подействовать.

Однако радость уступает место недоумению, когда на обеденном столе я замечаю непринятую таблетку.

***

Приехав в институт, с напускной смелостью я иду сдавать зачет в первой пятерке студентов. Зачем изводить себя ожиданием? И минут через двадцать выбегаю из аудитории по уголовному процессу, излучая счастливую улыбку. На ходу принимаю поздравления однокурсников и отвечаю на их вопросы о вытянутом билете и настроении преподавателя.

Я уже собираюсь выйти на улицу, но вдруг меня останавливает голос за спиной:

– Силаева, как успехи на зачете?

Быстро оборачиваюсь и вижу перед собой своего однокурсника Егора. Рядом с ним стоит его лучший друг Андрей.

– Сдала, – с гордостью отвечаю я.

– Поздравляю, – улыбаясь, говорит Егор, а потом просит меня: – Одолжи конспект.

– А что мне за это будет? – игриво спрашиваю я.

– С тобой Роговцев в кино сходит, – предлагает Егор и обращается к другу: – Андрюха, пригласи девушку.

Я перевожу свой взгляд на Андрея и несколько секунд рассматриваю его черты лица. Он определенно красив, словно сошел с рекламы дорогого мужского парфюма.

И вдруг я понимаю, что Андрей немного похож на Пашу: его обрамленные длинными ресницами глаза тоже цвета свежего льда на реке, только не серо-зеленого, а изумрудно-голубого, на лоб спадает непослушная прядь волос, а слегка вздернутый нос украшает россыпь едва заметных веснушек. Но тут же гоню прочь от себя эти мысли. Глупо цепляться за воспоминания о былой любви, будто придорожный репей за одежду случайного путника.

– Договорились, – подмигиваю я Егору и достаю из сумки тетрадь.

Он радостно выхватывает из моих рук конспект лекций и добавляет:

– Ладно, ребята, оставлю вас. Надо идти на зачет, хочется мне того или нет.

Некоторое время Андрей молча смотрит вслед уходящему другу. Мы стоим неподалеку от входной двери института. Мимо то и дело снуют студенты, группами и по одиночке. Одни не обращают на нас никакого внимания, другие бросают заинтересованные взгляды.

– А ты действительно согласишься пойти со мной в кино? – наконец спрашивает Андрей, после чего осторожно берет меня под руку и отводит к окну подальше от любопытных глаз.

– Что за странный вопрос? Ты словно боишься меня, – говорю я, пытаясь облечь в форму предложения тончайшие оттенки страха – неуверенность, опасение, тревогу, неожиданно охватившие меня. Каждое слово – шаг по тонкому льду. Однако, судя по выражению лица Андрея, моя догадка верна.

Он держит паузу, а потом все-таки пытается возразить:

– Не говори ерунды.

Внезапно мимо нас в сторону раздевалки пробегает Инга, задевает меня плечом и даже не оборачивается, чтобы извиниться. Проводив однокурсницу укоризненным взглядом, я собираюсь было крикнуть ей вслед замечание, но решаю не делать этого, поскольку наш разговор с Андреем сейчас куда важнее.

– Неужели я кажусь тебе заносчивой или неприступной? – не без раздражения спрашиваю я. – Если ты так считаешь, то ты… То ты…

Мысли несутся, как скоростной поезд, подсказывая слова «неуверенный», «закомплексованный», «трус», и я с трудом останавливаю себя, чтобы одно из этих выражений не слетело с моих уст и не привело к катастрофе.

– То ты даже не представляешь, насколько мне обидно.

Андрей как-то странно смотрит на меня, потом начинает копаться в своем рюкзаке и через несколько секунд достает пакетик бумажных носовых платков.

– Зачем мне это? – бросаю я.

– Ты же плачешь, – с легким замешательством отвечает Андрей.

Недоверчиво провожу рукой по щеке и понимаю, что он прав.

– Конечно, я немного растерян, – продолжает Андрей. – Ты – красавица и умница, а я – типичный представитель вида «обычный парень». И все-таки тебе не кажется, что ты преувеличиваешь масштабы своей обиды?

– Нет, не кажется… – начинаю я, но осекаюсь, заметив Ингу, стоящую недалеко от нас. Она заливается слезами и кричит в мобильный телефон:

– Мама, повторяю тебе, я три дня готовилась к этому зачету, а не ходила по ночным клубам. Мне попался самый сложный билет. Я отвечала практически на всех семинарских занятиях и получала хорошие оценки. И все ради чего? Чтобы Сан Саныч отправил меня на пересдачу? Мне очень, очень обидно!

После всего услышанного в моей голове мелькает догадка, настолько пугающая и нереальная, что поверить в нее почти невозможно. Ощущение такое, словно я играю в судоку и пока смогла заполнить лишь отдельные пустые ячейки цифрами, но уже не сомневаюсь: мне под силу решить этот «магический квадрат».

– Не сердись, я сегодня сама не своя. – Мой голос звучит не так ровно, как мне бы хотелось. – Переволновалась на зачете, а еще слышала: бушует магнитная буря. Увидимся.

Резко поворачиваюсь спиной к Андрею и ухожу прочь.

– А что насчет кино? – кричит он мне вслед, но я, будучи погружена в свои мысли, не удостаиваю его ответа.

По дороге домой я, словно одичавшая кошка, избегаю людей: в автобусе занимаю отдельное место в заднем ряду, держусь подальше от оживленных улиц, и, к счастью, добираюсь до родного подъезда без приключений.

Войдя в квартиру и скинув верхнюю одежду в прихожей, бегу в свою комнату и, дрожа от волнения, открываю ноутбук.

Не знаю точно, что именно хочу найти в Интернете, поэтому набираю наугад в любимом поисковике первые пришедшие в голову слова: «чувствовать чужие эмоции».

Мое внимание привлекает фрагмент одной телепередачи, и я спешу включить это видео.

– Здравствуйте, – широко улыбаясь, произносит очаровательная молодая брюнетка, – в эфире программа «Объясни, если сможешь». Сегодня мы поговорим о сверхъестественных способностях. У нас в гостях доктор медицинских и психологических наук, профессор философии Лионозов Михаил Евгеньевич.

Камера показывает лысоватого старичка лет семидесяти, не лишенного привлекательности. Он невнятно бурчит приветствие, а затем бодрым голосом начинает рассказывать:

– Специалисты в области паранормальных явлений утверждают, что человеку доступны телепатия⁹, ясновидение¹⁰, телекинез¹¹, пирокинез¹², левитация¹³, эмпатия…

– Подождите, как Вы сказали? – перебивает его ведущая. – Эмпатия? Первый раз слышу.

– Я бы охарактеризовал ее как возможность видеть мир глазами другого человека, буквально стать им, – отвечает старичок. – Причем это касается не только восприятия физических ощущений, например, головной, суставной, зубной боли, но и эмоциональных: страха, неловкости, возмущения, печали, обиды и других. – Он делает паузу, берет стакан с водой, отпивает глоток и потом продолжает рассказ: – В экспертном сообществе преобладает мнение, согласно которому среди биологических видов эмпатия наиболее развита у кошек. Наверняка многие телезрители замечали, что животное ложится на больной орган человека. Приходит к кому-либо из домочадцев, когда тот подавлен, грустит или плачет. Начинает шипеть, если в его присутствии обидят хозяина. Представители семейства кошачьих спокойно уживаются с данной способностью, однако для Homo sapience эмпатия – дар и проклятие одновременно.

– Что Вы имеете в виду? – интересуется брюнетка.

– С одной стороны, она позволяет узнать истинные чувства окружающих, причины происходящих с ними событий, а следовательно, понять, как себя вести с друзьями, врагами, любимыми, коллегами. Но, с другой стороны, эмпатия освобождает от созданных иллюзий, которые помогали жить. Согласитесь, не каждому под силу принять презрение или ненависть к себе. К тому же не стоит забывать еще один аспект – у эмпата его собственные ощущения смешиваются с эмоциями других людей до такой степени, что он зачастую не в состоянии отличить их…

– Это просто невероятно! Никогда бы не подумала, что такое вообще реально, – снова перебивает профессора неугомонная ведущая. – А каким образом происходит «считывание» чьих-то чувств?

– Для начинающего эмпата нужен физический контакт: поцелуй, объятия, похлопывание по спине, рукопожатие, – со знающим видом говорит он. – Это можно сравнить с кремнем, который дает искру лишь при ударе огнива. Однако по мере развития эмпатии ее обладателю становится неважным расстояние, на котором находится от него другой человек.

– Расскажите, пожалуйста, это врожденная или приобретенная способность?

– Раньше я считал ее врожденной, – признается старичок, – полагая, что люди появляются на свет с различным уровнем эмпатии. Кому-то приходится сосуществовать с ней чуть ли не с младенчества. Кто-то обнаруживает у себя эмпатию в подростковом возрасте или юности, испытав сильное душевное потрясение, например, смерть близкого родственника или разочарование в любви. А кто-то вообще не подозревает о ее наличии, списывая понимание эмоционального состояния окружающих на интуицию. Однако пару месяцев назад мне удалось получить доступ к одному документу, гриф секретности с которого был недавно снят. Оказывается, в восьмидесятые годы прошлого века в нашей стране активно велись эксперименты по изменению генов. А значит, вероятно, среди нас есть индивидуумы с приобретенной эмпатией, так сказать, генно-модифицированные. Но, к сожалению, этот документ содержал в себе минимум информации, поэтому я ничего не смог узнать ни об участниках этих исследований, ни об их результатах.

– И последний вопрос об эмпатии: Вам самому не хотелось бы обладать ею?

Профессор несколько секунд раздумывает над ответом, а потом уверенно говорит:

– Нет. Полагаю, что человек, не умеющий контролировать меру погружения в эмоции других людей, рано или поздно потеряет себя как личность. В таком случае он предпримет попытку самоубийства либо окончит жизнь в уединении в глухой тайге или психиатрической клинике.

Затем ведущая переходит к обсуждению вопроса о сущности телепатии, и я ставлю видео на паузу. Еще какое-то время пытаюсь найти в Интернете данные об экспериментах, целью которых было развитие эмпатии у мужчин и женщин, генетически не предрасположенных к ней, но, потерпев неудачу, выключаю компьютер.

Надо успокоиться и собраться с мыслями. Итак, что мне теперь известно?

Во-первых, я – эмпат. Сегодня мне удалось почувствовать головную боль мамы, неуверенность и страх Андрея, а затем раздражение, печаль и обиду Инги. Причем это случилось после того, как мама поцеловала меня в щеку, Андрей взял под руку, а Инга случайно задела плечом.

Во-вторых, очень похоже, что мои необычные способности появились после пережитого расставания с Пашей.

В-третьих, если ключ к разгадке феномена эмпатии кроется в генах, то восприимчивость к чужим эмоциям я унаследовала от кого-то из ближайших родственников. Вопрос – от кого?