Kitabı oku: «Калитка», sayfa 4
– Эй вы… – Алешка с дедом вздрогнули. Силуэт колдуньи посередь зала был обращен к полу. Она сняла перстень, бросила его под ноги, и там, где он катился, открывалось окно в подпол. – Ничтожное и безмозглое, явись… Я притянула его! Приворожила! Столько лет ждала! Теперь «Венец» мой!!! Я владелица сокровища!!!
Под полом загудело, половицы заскрипели, в окошко со всего маху ткнулось и стало биться отвратительное чудовище. Явились и другие, черные, уродливые… Они кишели, дрались за место под стеклом. Колдунья неистовствовала, хохотала. В подполе творилось невообразимое: масса дерущихся чудищ превратилась в сплошной вертящийся клубок. Курамора хохотала все сильней. Раскаты грома сотрясали хоромы, рычали пантеры, гасли свечи одна за другой. Алешка прижалась к деду, они с ужасом наблюдали за происходящим. Наконец, Курамора подобрала перстень – окно закрылось. Изумруд в полной темноте светился сквозь ее кулак.
Алешка с дедом вновь стоят перед заколдованным лесом. Он безмолвствует. И в ту минуту обоим подумалось: а не привиделось ли все…
«Сильна!.. Ох, сильна Курамора!» – вздохнул старик, взял Алешку за руку, и они пошли искать своих лошадей.
Не пожалела самозванка для праздника казны царской. На трибунах сидят гости знатные, вдоль манежа толпится народ. Звучит музыка, не гаснут фейерверки, угощеньями полнятся столы. Все с нетерпением ждут начала, гостям не терпится увидеть племенных скакунов.
«Царь!.. Царь!..» – вдруг пронесся по толпе радостный гул.
Стихла музыка. Бледный государь, еле переставляя ноги, поднимался на помост. В народе хворь царя считали делом рук самозванки и за то ее ненавидели. Толпа шипела и злословила. Из всеобщего недовольства выделился шепот:
– Довела гадюка… В государыни метит!
А чуть поодаль голос спокойный, старческий:
– Сорняку и в сытой земле не быть благородным!
Прозвенели трубы, начался праздник. Мимо трибун понеслись кони, один краше другого. Алешка с дедом не спускали глаз с самозванки, они видели, как царь увлечен происходящим, как она ухаживает за ним: то один кусочек сладенького подсунет, то другой. Неожиданно в ее руках возник бокал с красным клюквенным соком.
«Вот оно!.. – обреченно выдохнул конюх и торопливо сунул Алешке оберег царевича… – Милая, на тебя вся надежда!»
Он выскочил на поле и с криком: «Государь, дозволь»… побежал к помосту. Стражники бросились за ним, схватили, повалили. Толпа шумит, гости напуганы. Царь гневно поднимается с места, но в это время на арене появляется конь невиданной красоты, необыкновенной стати, с роскошной гривой и сказочным хвостом. Верхом молодая наездница. Замерла толпа, ахнули гости, царь застыл в восхищении. Самозванка взбешена, машет руками. Стражники норовят ухватить строптивого коня, а тот, хрипя и лягаясь, несет наездницу к помосту. Она, на полном ходу, бросает царю оберег царевича, тот роняет бокал с клюквой.
Зверушку подняли, подали государю. При виде ее царь пошатнулся, его поддержали, усадили. Он велел немедленно доставить к нему наездницу и конюха. Привели старика растрепанного, в разодранной рубахе. Царь протянул к нему руку с оберегом, глаза полны надежды и нетерпения. Старик припал к ногам.
«Государь! Жив наш Алешенька…»
У царя подкосились ноги. Оба, царь и мужик, стояли на коленях, голова к голове, и плакали.
Через три царства и тридцать деревень мчал Бес Алешку домой в Грибное государство. На третий день увиделся им родной лес. Висело над ним облако, на гриб похожее, со «шляпой» да тонкой ножкой. И вертелась та ножка, будто веретено. Подивилась девушка – отродясь такого не было в здешних местах. Шумит маковка лесная под грозным облаком, волнуется, конь фыркает, пятится. Алешка взяла Беса под уздцы и вошла.
