Kitabı oku: «Надежда», sayfa 3
– Я умею читать, хочешь, научу? Это легко.
– Хорошо, – коротко ответил Иван.
– Завтра утром жду вашего решения, – сказал он друзьям.
– А ты знай, у нас не плачут, – строго обратился ко мне Иван.
Я мгновенно высушила слезы руками.
Свои вопросы задать не решилась, тем более что ребята залезли на деревья и продолжали на ветвях начатый разговор. Слышался смех, грубые слова. Видно, мнения разделились. Глядя на них, я тоже решила подобрать себе дерево, на котором было бы много веток снизу. Я еще слишком мала, чтобы ползти по голому стволу. Нашла густую, уютную липу и с удовольствием полезла. Это оказалось не просто. Слабые руки с трудом удерживали меня. Прежде чем залезть на следующую ветку, я пробовала ее на прочность и становилась на нее, только убедившись, что опора надежная. Но чем выше поднималась, тем больший восторг у меня вызывало ощущение высоты. Я не трусиха, я могу! Ребята заметили меня и окружили липу. Это придало мне сил. Иван предупредил, что ветки липы вверху хрупкие и что пора слезать. Но мне захотелось взобраться на самую верхушку. Я уже сама слышала потрескивания под ногами, но какие-то чертики внутри меня гнали разумные советы прочь.
И все же ветка подо мной обломилась и я, как с горки, покатилась вниз. Только успела подумать на лету, что надо бы хвататься за ветки, чтобы смягчить удар. Не знаю, чем бы закончилось падение, если бы ребята меня не подхватили. Тело горело от кровавых ссадин и царапин. Но я не заревела. Не могла плакать перед новыми друзьями. Осмотрев меня, Иван засмеялся:
– Кости целы. Скажи себе спасибо, что выбрала липу. На другом дереве могла бы живот запросто вспороть. Хана тебе была бы.
ПОСЕЩЕНИЕ ЦЕРКВИ
Иван предложил мне сбежать с прогулки, чтобы посмотреть церковь. Я, конечно, с радостью согласилась. Спрашивать не стала, что такое церковь. Сама пойму. Иван неразговорчив. И на мой вопрос наверняка ответил бы:
– Глаза есть?
Выждав, когда детвора разбежится по двору, я юркнула в знакомую дыру под забором. Ребята уже ждали, тихо переговариваясь о чем-то своем. Путь лежал через бурьян и овраг с ручьем. Потом, увязая в песке, с трудом поднялись по крутому склону холма. Перед нами на аккуратной ровной площадке появилось красивое белое здание с золотыми куполами, как из сказки.
– Это тебе не наши сараи, – заметив мое восхищение, засмеялся Артем. – Она еще и действующая, – прошептал он.
В эти слова он вложил какой-то непонятный мне, тайный, тревожный смысл. Я затихла. Подобрались к дверям церкви, но не зашли, чего-то выжидая. «Боятся», – подумала я.
Тут послышалась печальная мелодия, от которой у меня защекотало в носу.
– Духовые инструменты, – объяснил Иван.
Когда музыка затихла, тишину нарушил громкий плач женщин. Особенно выделялся один голос, молодой и такой горестный! Слезы застлали мне глаза. Опять зазвучал оркестр. Теперь уже где-то рядом. Я утерла лицо майкой и увидела большую группу людей в темных одеждах.
– Видишь, в гробу офицер. Видно, большой начальник, раз музыку из города прислали. Войну выстоял, а в мирное время умер. Жалко, – прошептал Иван.
Молодой красивый офицер был в кителе с золотыми погонами. Я впервые видела человека в гробу, но не испугалась. Мне казалось, что он просто спит. Навстречу людям из церкви вышел старый мужчина в черных особенных одеждах, с крестом на головном уборе. Он долго говорил о войне, ранах и подвигах.
Мы потихоньку зашли в церковь. Меня удивила торжественная красота внутреннего убранства. Резные деревянные стены – темные и суровые. На нежно-голубом высоком потолке странной формы изображены красивые люди в ярких одеждах. Они как живые с небес смотрели на меня добрыми спокойными глазами. Их хотелось рассматривать бесконечно долго. Но тут мое внимание привлекли темные портреты на стенах. Лица выглядели очень строгими, от них веяло далеким, неживым, печальным.
Я пробралась сквозь толпу туда, где горело много свечей. Все люди, находившиеся в церкви, стояли задумчивые, погруженные в себя. Многие беззвучно плакали. В глубине церкви послышалось пение детей. Мелодия была грустная и одновременно торжественная. Она заставила меня стоять неподвижно. Удивительная музыка не разливалась вширь, не плыла вольно и свободно, как обыкновенная хорошая песня. Она текла в сердце, в голову и поднималась вверх к куполу церкви. Она будила во мне особое, совсем незнакомое чувство благоговейного восторга. Я часто не могу словами выразить свои чувства. Но некоторые слова песнопения, во многом непонятного, подсказывали мне, что я ощущаю в этот момент и как это называется. Слова «благо», «благостный» врезались мне в память. Я не понимала, что происходит в церкви. Но ее посещение оставило в моем сердце глубокий неизгладимый след.
ОПЕРАЦИЯ НА КЛЮЧИЦЕ
Я заразила всю свою группу лазанием по деревьям. Наибольшим шиком у нас считалось влезть выше всех, упираясь ногами в стволы двух соседних деревьев. Я всегда искала два близко стоящих дерева, которые до самого верха почти не расходились в стороны. Учила девчонок выбирать «объекты», а не с дурной головой лезть на любые. «Соображать надо», – говорила я с видом знатока. Ребята не хотели меня слушать. Они были самостоятельными, самонадеянными, даже сумасбродными. Витек тоже оказался менее осмотрительным, чем я. Он всегда безрассудно верил, что непременно легко всего добьется. «Без проблем!» – вот его любимый девиз. Я не сторонница такого поведения. А что я могла поделать? И произошла беда, за которую я еще долго корила себя. В тот день Витек лазил по двум деревьям одновременно. Высоко взобрался. Даже хлипкие верхушки заходили туда-сюда под его тяжестью. Он только убрал одну ногу с первого ствола, как вдруг под второй предательски надломился сук. Секунда – и Витя полетел вниз, лихорадочно цепляясь за шершавый стол. Его счастье, что упал он плечом, а не на спину или голову. Меня там не было, потому что Витек захотел гулять только с ребятами. Я ему никогда не навязывалась. О несчастье узнала уже после, из рассказов.
Своей медсестры у нас в то время не было. Валентина Серафимовна осмотрела сломанную ключицу и сказала: «Зарастет как на собаке. Не в первый раз ломают». В другой группе при мне произошел такой случай. Играя, ребята случайно толкнули слабенького Сашу на железные прутья ограды. Мальчишка тихо заплакал, но никому ничего не сказал. Он был очень терпеливый. Сам одевался со сломанной ключицей и выполнял все, что требовали няни. Позже воспитатели обнаружили, что кость у него срослась не в стык, а в накладку, но решили, что страшного в этом ничего нет. А мы с интересом ощупывали плечо друга и восхищались его мужеством.
Но Витьку не повезло. Ключица никак не хотела срастаться, и он очень маялся. Я тоже переживала, считая себя виноватой. Прошло месяца три. Что-то обеспокоило воспитателей, и они отправили Витька в больницу. Отвозил его шофер, который на грузовике доставлял нам продукты. Я с ревом умоляла водителя свозить меня к брату Вите. Он долго не соглашался, боясь ответственности. Но я поклялась честным Сталинским и Ленинским, что буду подчиняться всем его приказам и не выдам нашу тайну, пусть хоть меня убьют. Глядя на меня, шофер сам разволновался, пообещал отвезти в больницу и забрать через пару часов, после погрузки продуктов. Не обманул. Я юркнула в ящик, с надписью «макароны» и сидела тихо, как мышонок. А когда выехали за территорию детдома, перелезла в кабину. Сначала дорога шла через лес, потом стали попадаться маленькие деревни. Шофер объяснял мне все, о чем я спрашивала и чего не спрашивала. Видно, ему просто хотелось поговорить. Незаметно подъехали к городу. Я поняла это по тому, что дома встречались разные: в два, три этажа. В больнице шофер передал меня медсестре и попросил отвести к брату Вите. Своих фамилий мы не знали. Но медсестра сразу поняла, к кому я приехала, ласково взяла меня за руку и повела со словами: «Вовремя приехала. Он только начал отходить от наркоза».
Она надела на меня взрослый белый халат, подвернула рукава и, подвязав подол халата на поясе, осмотрела меня с улыбкой. Наверное, я смешно выглядела. От дорожных впечатлений, от ощущения огромного пространства, так поразившего меня, я совсем перестала волноваться и переживать за Витю. И только запах лекарств напомнил, зачем я здесь. Я вдруг представила, что Витя может умереть от операции. Ноги у меня задрожали.
Медсестра первая зашла в чистенькую белую комнатку. На спинках зеленых кроваток висели белые занавески. Зачем? У нас даже на окнах не вешали штор. Медсестра поманила меня пальцем. Я на ватных ногах приблизилась к больному. На белой-белой подушке ярко выделялась рыжая головка. Раньше кожа на лице Вити была белая, а теперь голубоватая, а под глазами темно-синяя. Носик сделался еще острее. А веснушки уже не расплывчатые, как раньше, а с четким рисунком. Бабочка-веснушка на носу, казалось, вот-вот вспорхнет. Медсестра приложила палец к губам, улыбнулась и ушла. Я оглядела комнату. Четыре маленькие кроватки, четыре детских стула, четыре тумбочки. Никогда не видела такой красивой комнаты! Белые шторы на окнах задернуты. На тумбочках яблоки, баночки. У Вити тоже яблоки. «Дети угостили», – порадовалась я. Все спали. Я села на стул около кровати Вити и осторожно дотронулась до него. Он не шевелился. Я двумя руками взяла его неподвижную вялую руку, прижала его ладошку к своей щеке, и беззвучные слезы потекли по ней. Как застонало мое сердце! Лучше бы я лежала вместо него. «Господи, за что ты его наказал за мою глупость? Зачем я научила его лазить по деревьям?»
Вдруг золотистые ресницы вздрогнули. Я вся напряглась и затаила дыхание. Витек с трудом приоткрыл глаза и тут же закрыл. Я поняла, что он живой, и теперь у меня полились слезы радости. «Витек, проснись», – зашептала я с надеждой. Он не просыпался. Я осторожно пальчиком провела по его щеке. Наверное, мое прикосновение разбудило его. Он открыл глаза, узнал меня и даже не удивился, только обрадовался и сразу зашептал:
– Пока я не забыл, слушай, что со мной происходило. Мне тут резали плечо, сверлили кости и железку вставляли, чтобы срослась ключица. Но это не главное. Когда я лег на операционный стол, на лицо мне положили вату с лекарством, чтобы заснул. Потом начались чудеса. Стены и потолок комнаты закачались и поплыли далеко-далеко. Мне показалось, что я вроде бы плаваю в огромном воздушном океане. Вокруг очень яркий свет. Глянул вниз и удивился. Я сам, то есть мое тело лежит, – на операционном столе, и два врача возятся с моим плечом. Я видел, как они сверлят кость, забивают блестящим молоточком металлическую блестящую палочку. Я даже слышал стук молоточка, но все это наблюдал как бы со стороны, сверху, летая. И в то же время я чувствовал боль в плече, но не очень сильную. Помню, как руки врача трогали меня. Ты понимаешь? Как будто меня было – два.
Он так торопился все рассказать, что устал. На лбу и под глазами появились крупные капли пота.
– Тебе плохо, Витек? Может медсестру позвать? – заволновалась я.
– Нет, все хорошо, просто я могу опять заснуть.
Я вздрогнула. Он почувствовал это, так как я продолжала держать его руку, и понял меня.
– Я не умру, это слабость от наркоза, врач перед операцией предупредил, что буду спать долго. Я же дохлый.
Он улыбнулся.
– Мне так плохо одному. Сядь рядом и положи голову на подушку, – попросил Витя.
Я не решилась сесть на кровать, чтобы не потревожить забинтованное плечо, и просто встала на коленки у кровати. Наши щеки соприкоснулись. Рукой я гладила рыжий чубчик. Витя рассказывал о мальчиках, которые угощали его перед операцией. Слова его становились все тише, медленнее, потом потеряли смысл. Он засыпал. Мне неудобно было стоять на коленях, но я боялась пошевелиться и разбудить его. Появилась медсестра. Аккуратно отвела мою занемевшую руку и тихонько вывела из палаты. На улице уже ожидал шофер.
Все обошлось. Воспитатели не заметили моего отсутствия. На душе было тепло и радостно.
КОЛОДЕЦ
У нас во дворе, за сараем, находится колодец. Сруб его старый, трухлявый. Верхние сгнившие бревнышки постепенно выбрасывали, и поэтому колодец сделался совсем низким. Баба Мавра просила достроить сруб, так как ей тяжело наклоняться. Да, видно, руки у директрисы не доходили до него. Но один случай заставил ее заняться срочным ремонтом.
А произошло вот что. Как-то раз искала я за сараем в куче хлама дощечку и разные куски проволоки, чтобы сделать балалайку. Здесь валяются кусочки пороха, обломки ружей, гусеницы танков, стреляные гильзы. Конечно, нам не разрешают ходить сюда. Но все дети стремятся найти себе в этой куче такое, чего нет у других. У меня в тайнике спрятан руль от мотоцикла. Он мой и только мой.
Так вот, я достаточно быстро выбрала подходящую гладкую дощечку и нашла много проволоки разной толщины и цвета. Села в углу двора и старательно прикручиваю «струны», проверяя их на звучание. Если звук не нравился, проволоку выбрасывала и прикрепляла другую. Готова балалайка! Иду хвалиться Витьку. Прохожу мимо колодца. Что-то там шевелится? Присмотрелась. Малявочка. Наверное, забрела за сарай и заблудилась. Я ее понимаю. В три года двор мне представлялся огромным. Я не видела ему конца. Стоило завернуть за угол, как я оказывалась в незнакомом месте. Я очень пугалась и скорее бежала туда, откуда слышались голоса детей.
Приблизилась. О, боже! Девочка копошилась на срубе колодца. Длинная рубашонка мешала ей, не давала поднять ножку на последнее бревно. Ерзая и подпрыгивая, малышка все-таки сумела сесть на него верхом. Ей осталось только вторую ножку подтянуть повыше. Но она застряла в щели между бревнами. Пытаясь ее выдернуть, крошка наклонялась то внутрь колодца, то наружу. От страха ноги у меня стали ватными. Сдавило грудь. Я догадывалась, что девчушка не понимает грозящей ей опасности.
Я бросила балалайку и насколько могла, быстро тяжелыми шагами пошла к колодцу. Вдруг ножка выскользнула из ботиночка, и довольная девочка заерзала, стараясь удобнее сесть на срубе. Меня бросило в жар. Подхожу ближе, а сама тихо говорю:
– Посиди, не крутись, я тебе помогу.
Девочка повернула ко мне головку и перестала вертеться. Я с улыбкой подскочила к ней и сняла со сруба. Потом села тут же на землю и заплакала. Малышка не понимала, почему я плачу. Она влезла ко мне на колени, с удивлением разглядывала мое лицо, теребила волосы. Немного успокоившись, я принялась растолковывать ей, что колодец – страшная яма, в которой живет волк, и что он может съесть ее. Это она поняла и послушно потопала за мной. О случившемся я по секрету рассказала бабе Мавре. Колодец забили досками. Пришлось по воду ходить далеко. Но скоро приехали на грузовике веселые дяди и сделали красивый высокий колодец из цементных колец. А сверху его накрыли тяжелой крышкой.
УМНЫЙ КОТ
С кошками нам не везло. Все они были глупышки. Брали их уже взрослыми, и приучить к аккуратности не удавалось. Полы мыть приходилось нам, поэтому я с большим удовольствием драила кирпичом некрашеный пол в столовой, чем крашеный в спальне, где пачкали кошки. Ребята ловили грязнуль и тыкали их носами под койки. Животным не нравилось нюхать, но к порядку это не приучало. Мы пожаловались конюху Пантелею Васильевичу. Он, усмехаясь в усы, обещал помочь нам. Положил дед кошек в мешок и повез за двадцать километров от детского дома. Первую выпустил в лесу, а вторую – в селе, надеясь, что она пристанет к какому-нибудь дому. И что же? Через три дня у нас появилась первая кошка, а через неделю – вторая. Каким образом? Дед Панько засмеялся:
– Теперь вам понятно, почему по лесу бегают бродячие собаки, но никогда не увидишь кошку. Ее должен кто-то приласкать, тогда она останется.
Мы приуныли. Дед потеребил нас за вихры и снова приказал поймать кошек. Теперь он отвез их в столовую соседнего колхоза, а взамен подарил нам невзрачного серого котенка. Мы дружно взялись за его воспитание. Но маленький Кыс с первых дней стал проявлять свой характер. На руки шел не ко всем. Прежде, чем сесть к кому-то на колени, он внимательно глядел тому человеку в глаза. Если ему что-то не нравилось, уходил. Насильно удержать его никто не мог. Кыс пищал, царапался до тех пор, пока его не отпускали. Меня поражало то, что котенок мог долго выдерживать мой взгляд. Обычно кошки достаточно быстро отводят глаза. Да и другие животные тоже. А с Кысом можно было играть в «гляделки». Удивляло и то, как внимательно следил он за людьми.
Как-то пожарила баба Мавра картофельные котлеты и до обеда решила поставить их в напольный шкаф. Она с трудом наклонилась над низкой полкой, задвинула туда тяжелую миску и, закрыв дверцы, поставила вертушку в положение «закрыто». Кот с интересом следил за каждым движением кухарки. Дождался, когда она уйдет, огляделся по сторонам и направился к шкафу. Встав на задние лапки, он попытался когтями отодвинуть вертушку. Не получилось. Тогда он принялся бить лапкой по концу вертушки. Кыс упорно «трудился» и вертушка повернулась. После этого он когтями подцепил дверцу снизу и потянул на себя. И ведь подцеплял не где зря, а ближе к вертушке, там, где легче открыть!
Мы с Витькой сквозь щель в двери, затаив дыхание, наблюдали за своим любимцем. Наконец, ему удалось открыть дверцу. Что теперь сделала бы глупая кошка? Принялась бы здесь же уплетать. А Кыс? Он потащил котлету из кухни. Только собака уносит кость в будку. Значит, он соображал, что его могут поймать на месте преступления?
А вот еще случай. У нас в коридоре около кухни всегда стоят кастрюльки с молоком, и кошки часто «интересуются» ими, за что получают трепку. Как загремит крышка, так баба Мавра со шваброй – туда. Что делал в этом случае наш умник? Мы с Витей как-то нарочно приоткрыли дверь, зная, что Кыс этим воспользуется. И точно. Проскользнув в щель, оставленную нами, он медленно подошел к кастрюлям, обнюхал их, потом присел на задние лапы и принялся очень осторожно снимать крышку. Сначала он попытался коготками поднять ее за ручку-петельку, но крышка оказалась тяжелой. Тогда он начал тихонько толкать крышку, перемещая ее по поверхности кастрюли. Нас удивляло старание Кыса. Мы заметили, что, если ему не мешать, он никогда не уйдет, не добившись своего. Вот и тут, сдвинув крышку настолько, чтобы свободно пролезала голова, он принялся с удовольствием лакать. Он не сбрасывал крышку, как это делали другие кошки.
И вдруг осенью наш любимец пропал. Мы искали его повсюду. На четвертый день дед Панько рассказал нам, что рабочие привезли две машины соломы и заполнили ею сарай, где Кыс ловил мышей. Выбраться кот не смог. Три дня орал. Но кто же разрешит таскать солому туда-сюда? Директриса сказала, что если сам не вылезет, туда ему и дорога. Мы знали, что спорить бесполезно. Поплакали, погоревали и получили взамен другую кошку. Но забыть Кыса не могли. К тому же новая кошка раздражала нас своей непроходимой глупостью.
Зимой ребята часто появлялись у злополучного сарая. Он словно магнит притягивал. А с Витей «Светильником-Кипятильником» мы приходили сюда иногда одновременно, хотя заранее не договаривались.
И вот ранней весной, когда уже появилась первая травка на проталинах, я опять столкнулась с другом у сарая. Дверь не запиралась, а закрывалась на палку. Мы приоткрыли ее. Полоса света вычертила дорожку внутри сарая, и мы увидели какое-то странное животное. Оно очень медленно ползло по направлению к двери. Любопытство пересилило страх. Мы с интересом разглядывали маленькое чудище. Голая, почти без шерсти кожа обтягивала тощие ребра, просматривался каждый позвонок. Из узких щелей-глазниц текли слезы и гной. Голова была похожа на кошачью. Одно ухо разорвано. Наконец мы сообразили, что это полудохлое страшилище – наш Кыс!
Витя пулей помчался на кухню за молоком. У кота не было сил лакать. Лизнет бедняга два раза и опустит голову на землю. Еще лизнет, опять отдохнет. Полдня так пил. Через неделю он уже не ползал, а ходил. А через месяц превратился в нормального кота. Удивительная живучесть!
Долго еще радовал нас Кыс своими полетами за воробьями через колодец. Иногда он падал в него. Один раз и мне пришлось вытаскивать любителя деликатесов.
Иду как-то с самодельной балалайкой и с удовольствием бренькаю собственные мотивы. Мое приятное занятие прервал надрывный кошачий визг со странным эхом. Я все сразу поняла. Заглянула в темную глубину колодца и увидела в слабых отблесках света, как бедный Кыс бултыхается, пытаясь дотянуться до маленького выступа на стыке двух колец. Но, даже ухватившись за него, он ненадолго зависал над водой, истошно вопя. То ли сил не хватало, то ли когти не могли вонзиться в цемент, но наш любимчик снова и снова оказывался в воде. Конечно, смотреть, как мучается Кыс, нехорошо. Но я не могла оторвать восхищенного взгляда от нашего мужественного питомца.
Я быстро опустила ведро на веревке и вытащила горе-охотника. У него был облезлый, замученный вид. Он дрожал от холода. Ведь летом ключевая вода в колодце оставалась ледяной. Кыс безропотно полез ко мне под майку. Сообщив бабе Мавре о необходимости чистить колодец, понесла кота к ребятам.
Удивительно, не было случая, чтобы Кыс своровал в деревне цыпленка или утенка, чем постоянно «баловались» другие наши кошки.
ОПЕРАЦИОННАЯ
Лежу в постели. Голова тяжелая, веки с трудом поднимаются. Около моей кровати стоит группа взрослых в белых халатах. На постель ко мне присел седой толстячок в очках и с розовым лицом. Он трогает мой лоб и, потирая короткие пухлые руки, со вздохом говорит: «Грипп, ничего не поделаешь. Осенний грипп». Мне понравилось, что доктор похож на Айболита. Больше ничего не помню.
Очнулась. Лежу в коридоре. На другом топчане, прикасаясь ко мне золотистой головкой, спит Витек и держится за мою рубашку. Оказывается, когда в палате освободилось одно место, врач приказала перевести туда из коридора самого слабого больного. Меня хотели забрать, но Витек вцепился в мою одежду мертвой хваткой. Медсестра не стала волновать беспокойного мальчика, и отвела в палату другого ребенка. А Витек за всю ночь так и не отпустил мою рубашку. Из нашего детдома мы с Витьком были самые тяжелые больные. Все боялись, что не выживем. Но Бог оказался к нам милостив, и мы стали выздоравливать.
Как только Витьку полегчало, он начал бегать по больнице и уже через пару дней знал, что где происходит. Я пыталась ходить, держась за стенку. Ноги дрожали, голова кружилась. Витек старательно кормил меня молочным киселем с ложечки, так как мои руки не удерживали тарелку. Ему очень хотелось быстрее повести меня в операционную.
И вот Витек восторженно сообщил, что сегодня дяде будут отпиливать больную ногу, чтобы он не умер. Пропустить такое событие мой друг не мог. Я не испытывала бурного желания смотреть на страдания человека, но Витя настойчиво потащил меня. Мы притаились в коридоре за шкафом. Выждали, пока врач и медсестра зашли в комнату, на двери которой был приклеен пожелтевший листок бумаги со словами, написанными размашистым неровным почерком: «Операционная. Не входить».
– Чего ждем? Давай, поскорее глянем да уйдем, – зашептала я.
– Затаись! Нельзя, они должны подготовить инструменты и больного. Я уже тут все знаю. Потерпи, – попросил Витя.
Наконец, он поманил меня пальцем и подал команду «внимание». Витя осторожно приоткрыл дверь, и я заглянула в щель. Вижу: перед глазами маленькая комнатка. На единственной кровати спит мужчина в белом. Одна его нога лежит на постели, а другая – на табуретке, покрытой белым полотенцем. Доктор, опершись коленом на ту же табуретку, обыкновенной пилой, какой отпиливают железки, отрезает дяде ногу. Занятие это, видно, трудное. По лбу и щекам доктора течет пот. Лицо красное, напряженное. В очках, надетых на кончик носа, с выбившимися из-под синей шапочки волосами, он очень напоминал мастерового, точильщика ножей, который приходил к нам в детдом. Простыня, полотенце и руки доктора – в крови. Наверное, я была еще слишком больная, как сказал Витек, «совсем тормозная», но на меня, происходившее в палате, не произвело никакого впечатления. Я не понимала, как может больной спать, когда ему отнимают ногу? Как можно пилить человека обыкновенной, даже не блестящей пилой? И что это за операционная, если в нее можно зайти сразу из коридора, да еще кому угодно? Я представляла, что операция – это большая тайна и проходить она должна в светлом, белом дворце, где все инструменты и кровати блестят при большом количестве ламп. И еще в операционной должна быть очень тихая, но торжественно-грустная музыка. А здесь тесная комнатушка, где врачу и медсестре повернуться негде. А эта серая ужасная пила!? Я потихоньку побрела к топчану.
Принесли молочный кисель. Я машинально ела. Перед глазами торчала окровавленная нога спящего человека. Она меня не беспокоила. Мне было все безразлично. Но с тех пор не могу есть молочный кисель.
ЛЫЖИ
Зима. Откуда-то в детдоме появились лыжи, и мы жили ожиданием праздника. Лыжи были старые, краска с них вся сползла. Но нас такие мелочи не волновали. Мы получили маленькие лыжи с веревочными петлями для валенок, а старшие дети – большие, с настоящими креплениями из ремешков. Еще им дали палки. Я не понимала, почему большим они нужны, а маленьким – нет. Казалось бы – наоборот. Непонимание злило, тем более, что идти по глубокому снегу было тяжело, и я чувствовала, что палки мне не помешали бы. С трудом волоку лыжи и сердито поругиваю воспитателей. Витек успокаивает:
– Медсестра сказала, что палками на горке мы себе глаза выколем. К тому же без них мы будем вырабатывать ко-ор-ди-на-цию.
Заучивая интересное слово, я отвлеклась.
Погода стояла серая, пасмурная. Тяжелое небо висело низко. Тучи цеплялись за горизонт. Пальтишко досталось мне короткое, тесное в плечах. На нем осталось всего две пуговицы. Холодный боковой ветер пронизывал меня насквозь. В петельки лыж попадали только кончики носков валенок, и они беспрерывно выскакивали. К тому же мои валенки были высокие, широкие и жесткие. В один я могла бы залезть обеими ногами.
Неожиданно начался спуск. Он был не крутой, но я упала в числе первых. С трудом поднялась. Притоптала место, чтобы сесть. Выгребла снег из огромных бахил и обернула ноги влажными портянками. Попробовала натянуть шаровары поверх валенок, чтобы не засыпался снег. Не вышло. Узкие.
Попытка продолжить спуск закончилась тем, что одна лыжа укатилась под гору. Надо мной никто не смеялся. Некому было. Все барахтались как слепые котята. Мне не повезло больше всех. Предчувствуя наказание, понуро отправилась вниз. Я ничего не видела и не слышала. Утерянная лыжа затмила все. Вдруг мимо проехал Витек. Он тоже упал, но продолжал катиться лежа на лыжах. Причем, похоже, это ему очень нравилось. Я решила сделать то же самое на одной лыже. Получилось. Кое-как съехала и сразу начала поиски. На мое счастье легкая лыжа умчалась далеко, и дети не закопали ее в глубоком снегу. Я ее видела, и это придавало силы.
Снега в низине было еще больше. Увязая по пояс, я не шла, а ползла, перекатываясь с боку на бок. От этого в голове закружилось, все поплыло перед глазами. Полежала. Потерла замерзшие руки и снова двинулась в путь. Вдруг пошел сильный снег. Он сплошной стеной отделил меня от ребят. Доносились лишь сильно приглушенные голоса. Стало не по себе. «Если не буду слышать крики ребят, – заблужусь», – подумала я.
Осмотрелась. Абсолютно незнакомое место. Все одинаково белое. Засыпаны приметные летом кустики, бугорки, тропинки. Безмолвие. Я и снег. Оглянулась назад. Снег еще не скрыл развороченную мною белую гладь. Надо поскорее добраться до лыжи, пока она еще видна. Найду! Я запомнила место ее остановки: сломанное дерево.
Начали попадаться кусты и маленькие деревца. Ползти легче, когда есть за что цепляться. Измучилась. Наконец, злосчастная лыжа у меня. Залезла на поваленное дерево, а потом с него перебралась на лыжи. Ехала очень осторожно, чтобы не потерять равновесие. Вот и горка. Только Витя заметил мое отсутствие. Он успел несколько раз скатиться и уже не падал, о чем с гордостью тут же рассказал. Но, увидев, как я измучена и не в силах разделить его радость, добавил:
– Я все время искал глазами твою шапку.
Он взял мои лыжи, и мы пошли наверх. Кататься в этот день больше не хотелось. Руки красные, пальцы не сгибаются. Не хватало сил вытряхивать снег из валенок и рукавов. По спине сбегали ручейки таящего за воротником снега. Стою, ожидаю друга, осматриваю окрестности. Понемногу узнаю место, где находимся. Надо же! Это мой овраг! А за теми деревьями должна быть церковь. Но почему-то летом все это находилось близко, а зимой, – словно где-то в неоглядной дали.
Снег все усиливался. Мне казалось, что я маленькая льдинка из красивого узора какой-то снежинки.
ЕЛКА
Выглянула утром в оттаянный кружочек окна. Красота! Деревья в праздничных кружевах. Вот бы нам, девчонкам, такие искристые наряды! Все сразу превратились бы в принцесс! Идея! Сегодня будем вырезать платья бумажным куклам. У меня получится самое красивое, пушистое, кружевное. Можно и себе сделать такое же. Но кто же даст столько бумаги? У нас только наказаний много дают. Ну, и ладно.
Все равно здорово, что красотища на улице. Настроение бодрое. Захотелось танцевать. Кружусь, пытаясь делать плавные движения своими корявыми тощими руками. Двигаюсь с закрытыми глазами, представляю огромный зал с высоким потолком, какой видела в церкви. Только стены белые-белые и искрятся, как чистейший снег. Я – в длинном великолепном серебристо-белом платье танцую под чудную, удивительную музыку, которая появляется у меня в голове вместе с кружением. Блаженство! В этот момент вокруг ничего не существует. Только я и красота! Упоительное наслаждение в медленном кружении!
Подзатыльник – и я лечу носом на пол. Вмиг вернулась в реальный мир. Нос у меня слабый. Пришлось бежать в соседнюю комнату.
– Злюка. Испортила настроение. Ну и черт с тобой. Ты от этого счастливей не станешь, ВЭЭС-ка чертова. Бог тебя накажет когда-нибудь, – бурчала я, умываясь.
Бумажным принцессам платья мы все-таки после обеда вырезали с няней! А еще сегодня во двор принесли большую пушистую сосну!
– Елку воспитатели себе будут ставить. Новый год скоро, праздник главный. Пить будут, и есть вкусную еду, – разнеслось по всему детдому.
Мне было непонятно, зачем тащить елку из леса в дом. Решила выяснить. Вечером, когда все легли спать, выбралась из постели и отправилась в ту комнату, куда отнесли сосну. Тихонько приоткрыла дверь. Темень непроглядная, и только в глубине слабое мерцание множества огоньков. Откуда они? Захотела приблизиться, но почему-то напал страх. Сердце сжалось и застучало быстро-быстро. Машинально отступила в пустой коридор. Успокоилась и опять маленькими шажками двинулась к незнакомым огонькам. Когда оказалась в двух шагах от елки, глаза уже привыкли к темноте, и я разглядела игрушки. Никогда не видела украшенной елки. Она была восхитительна! Я осторожно протягивала руку то к одной игрушке, то к другой, гладила их. Так вот откуда маленькие огоньки! Из окна на шарики падает слабый свет луны. Облака то набегают на нее, то открывают снова. А еще на улице сильный ветер. Из форточки доходит его слабое дыхание. Оно и раскачивает игрушки. Особенно меня поразил крошечный розовый чайничек. Он был как настоящий: с носиком, ручкой, крышечкой, только изящный и очень хрупкий. Рисунок на нем искрился, как снег. «Боже мой, какая прелесть! Наверно, это подарок сказочной феи», – мечтательно подумала я.
