Kitabı oku: «Россия или Московия? Геополитическое измерение истории России», sayfa 5

Насколько была противоречива политика оренбургской администрации в отношении Малой Орды, настолько же и политика омской администрации в отношении Средней Орды была непоследовательна. Для предотвращения угрозы Тобольской губернии со стороны Джунгаро-ойратского ханства в 1740-х гг. было принято решение соединить укрепленные линии Южного Урала и Западной Сибири. Однако в отношении самих казахов, которых громили джунгары, никаких по-настоящему определенных решений не приняли. В 1755 году не были налажены должным образом отношения с ханом Средней Орды Аблаем – политиком способным и авторитетным. Тот был поначалу союзником последнего джунгарского правителя Амурсаны. Когда же тот пошел на сближение с Китаем, Аблай попытался обратиться к приграничной администрации с просьбой укрыть подвластное ему мирное население на российской территории. В этом ему было отказано. И хотя уже через год (в 1756 г.) указ отменили, исправить промах не удалось. До конца своей жизни (1781 г.) Аблай расчетливо лавировал между Россией и цинским Китаем, прочно утвердившимся в центре Азии – Монголии, Тибете и Восточном Туркестане (отношения Средней Орды с Китаем во второй половине XVIII века были даже лучше, чем с Россией). Но фактически, пользуясь поддержкой двух континентальных держав, хан Аблай, по сути, никакими обязательствами себя не связывал. После 1778 года приграничные власти пытались восстановить против Аблая других казахских ханов, но этим лишь дестабилизировали степь и повредили позициям России в регионе. На сближение с преемниками Аблая пошли только в 1795–1797 годах. После их смерти (Букея в 1819 г. и Вали-хана в 1821 г.) по инициативе Сперанского (тогда генерал-губернатора Западной Сибири) институт ханов был упразднен. Степь была в первой четверти XIX века поделена на округа и волости с сохранением традиционных начал самоуправления. С тех пор старшие султаны избирались на три года в качестве начальников округов и управляли при помощи советов («диванов»). Лишь после этих существенных событий конца XVIII – начала XIX века Средняя Орда окончательно сблизилась с Россией и отдалилась от Китая. Реформа ее устройства и порядков позволила в 40-е гг. локализовать мятеж Кенисары Касимова (который все же продлился несколько лет) и постепенно его подавить.

Самое непростое положение создалось в XVIII – первой половине XIX в. на территории Большой Орды южнее двух предыдущих – в бассейне Сырдарьи и оз. Балхаш. Ханов там никогда не было, правил Ордой ряд султанов. В бассейне Сырдарьи Орда поначалу контролировала такие города, как Ташкент и Туркестан. В середине XVIII века, когда пало Джунгарское ханство, Орда разделилась: часть ее переместилась в кочевья Джунгарии, часть – к Балхашу и реке Чу. Казахи Большой Орды настолько досадили к концу столетия всем своим соседям, что были вынуждены под их давлением рассеяться в семипалатинско-сибирском и акмолинско-уральском направлениях. Те, кто остался в бассейне Чу, в 1798 году были покорены правителем Ташкента. А поскольку в 1814 году Ташкент подчинило себе Кокандское ханство, остаток Большой Орды также подчинился Коканду. Коканду не подчинились остатки Большой Орды у рек Чу и Или, а также близ гор Алатау. В 1819 году правивший в Средней Орде сын Аблая обратился к России за покровительством. Тогда же пограничные с Китаем остатки Большой Орды (часть которой ранее смешалась со Средней) также получили содействие России: для их защиты построили крепость Копал. Однако до самого 1847 года власти России мирились с претензиями Китая на территории к востоку от Балхаша. Лишь тогда было принято за данность, что это земли подданных России – казахов.

В то же самое время пришлось принимать меры и против претензий Коканда на подчинение казахов. Стоило казахам и киргизам начать подчиняться России, как в их землях появились кокандские сборщики налогов. В 1850 году из Копальской крепости начали посылать отряды для оттеснения кокандцев, а в 1854-м было основано укрепление Верное – впоследствии Алма-Ата, что сделало возможным соединение Оренбургской и Сибирской укрепленных линий. Стабилизация российской власти в степи позволила в 60-е гг. провести здесь административную реформу по проекту генштабистов генерала Гутковского, полковников Проценко и Гейнса. Было утверждено широкое выборное начало, упразднены султаны, «белая кость» (степная знать) лишилась властной монополии. Стабилизация казахских степей позволила в конце 50-х и в течение 60-х гг. преобразовать данные территории в области под контролем МВД, а не военной администрации. Так завершился к 1873 году 139-летний период упрочения влияния России в степях Казахстана. Около 100 лет при этом, напоминает генерал Терентьев, было потеряно на поддержку формально полномочного, но фактически лишенного авторитета института ханской власти. В то же самое время к концу XVIII века Россия отгородилась от степи следующими укрепленными линиями: Уральской длиною 700 верст, Оренбургской в 1100 верст, Ишимской (Горькой) в 600 верст, Иртышской в 1100 верст. (Всего эти линии включали 48 крепостей и 96 редутов.) Но среди этих линий были и такие, которые «свисали, как люстры с потолка» в меридиональном направлении и между собой были слабо связаны. В результате агрессивная часть сопредельных кочевников получала удобные коридоры для вторжений.

Главная же проблема, признавал еще в 40-е гг. оренбургский губернатор генерал Обручев, пока не могла быть решена именно потому, что летние кочевья казахов находились на землях России, тогда как зимние – на землях Хивинского ханства. Без подчинения в той или иной степени Хивинского ханства влиянию России о полной стабильности и порядке в Казахстане оставалось только мечтать. Нерешенность хивинской геополитической проблемы в 1820-е гг. дополнилась и усугубилась проблемой кокандской. Возникшее в XVIII веке на территории в основном Ферганы Кокандское ханство усилилось и становилось все агрессивнее. Оно завладело Ташкентом, укрепилось в бассейне Сырдарьи (где возникла целая цепь кокандских крепостей) и резко активизировалось в Казахстане; набеги кокандских войск в направлении российских границ становились все более дерзкими. Русские укрепления и станицы внутри степи служили, по определению генерала Терентьева, неплохими «громоотводами» внутренней нестабильности Казахстана, но не кардинальным решением проблемы внешней безопасности степных регионов. В то же самое время активизация двух сопредельных с Казахстаном и далеко не дружественных России ханств – Хивы и Коканда – с первой половины XIX века подстегивалась интригами Англии в Афганистане, Бухаре и обоих ханствах и даже попытками конкретной поддержки (в том числе военно-технической). Активность Англии нарастала в ходе Первой афганской войны, а затем войны Крымской.

Следует отметить, что против кокандского господства в первой половине XIX века не единожды восставали за Балхашем казахи Старшего жуза (Большой Орды). После этих неудачных восстаний Семиречье (территория данного жуза) перешло под покровительство России. В 1860 году русские войска и казахские ополченцы вместе защищали от кокандских войск г. Верный, и после победы над кокандцами при Узун-Агач все Семиречье перешло в состав России. Тем самым многовековое соседство России с Казахстаном завершилось его окончательным вхождением в Российскую империю.

Кардинальное решение среднеазиатской проблемы последовало после поражения России в Крымской войне и последующего переноса центра тяжести Восточного вопроса с Ближнего Востока в центр Азии. Глобальная и региональная активность Англии после подавления восстания сипаев и ужесточения колониального режима в Индии повлекли за собой активизацию британской геополитики и в сопредельных странах, которые рассматривались Лондоном в качестве гласиса англо-индийской крепости: в Афганистане, Иране, Синьцзяне и ханствах Средней Азии. Хроническая нестабильность Средней Азии (когда только за г. Ура-Тюбе Бухара и Коканд воевали в первой половине XIX века пятнадцать раз), интриги ханов Хивы и Коканда в Казахстане – для России небезопасные сами по себе – как орудие британской геополитики перерастали в качественно серьезнейшую угрозу. Британский фактор подтолкнул Россию к продвижению в Среднюю Азию из Казахстана. С целью локализации агрессивного Кокандского ханства в 1862 году была занята восточная кокандская крепость Пишпек (ныне Бишкек), в 1863–1864 гг. – Туркестан, Чилик, Аулие-Ата (позднее – Джамбул), в 1865 г. войска генерала Черняева взяли Ташкент (автономную территорию Кокандского ханства) и нанесли поражение бухарским войскам. В следующем, 1866 году были заняты бухарские укрепленные города Ура-Тюбе, Джизак, Ходжент и тем самым Коканд был изолирован от Бухары.

В 1867 году было учреждено Туркестанское генерал-губернаторство во главе со знаменитым реформатором Средней Азии генерал-адъютантом К. П. фон Кауфманом. В 1868 году русские войска заняли и удержали в боях с войсками эмира бухарского крепость и священный город Самарканд – некогда столицу державы Тимуридов, культурный центр Средней Азии. (Самарканд стал центром новообразованного Зеравшанского округа, впоследствии – Самаркандской области.) В контексте этих достижений стала возможной административная реформа не отдельных территорий, а всей зоны казахских степей в целом. В 1867 году одновременно с Сырдарьинской областью (центр – Ташкент) была образована Семиреченская в составе того же Туркестанского генерал-губернаторства. В следующем, 1868 году (синхронно присоединению Самарканда) были образованы две казахские области Оренбургского генерал-губернаторства (Уральская и Тургайская) и две области Западно-Сибирского генерал-губернаторства (Акмолинская и Семипалатинская). Отсюда очевидно, что стабилизация Казахстана и системы его управления была достижима лишь в комплексе со стабилизацией и преобразованием Средней Азии. До присоединения последней Казахстан оставался своего рода буферной полузависимой территорией, источником многочисленных проблем для многих поколений русских политиков и военных.

В 1873 году были решены последующие проблемы: занята Хива и по мирному договору хан признал верховную власть русского императора; подчинен Коканд практически на тех же условиях. Но если в Хиве положение стабилизировалось сразу, то в Коканде вспыхнула трехлетняя усобица, деспот Худояр-хан был свергнут своими родственниками и скрылся в пределах России, Коканд вышел из-под контроля. В 1876 году войска генерала М. Д. Скобелева подавили мятеж в Коканде. Учитывая полное банкротство политического режима Коканда, ханство было решено упразднить и включить в Туркестанское генерал-губернаторство в качестве Ферганской области.

Напротив, в бассейне Амударьи Хивинское ханство и Бухарский эмират сохранились как вассальные монархии. Но пограничной с Казахстаном Хиве было запрещено иметь армию, а вооруженные силы Бухары, отделенной от Казахстана территорией Хивы и Туркестанского генерал-губернаторства, были предельно ограничены; их, однако, было достаточно, чтобы с помощью России противостоять афганцам и стоящим за ними англичанам.

Михаил Дмитриевич СКОБЕЛЕВ (1843-1882) – выдающийся русский военноначальник и стратег. Участник среднеазиатских завоеваний Российской империи и Русско-турецкой войны 1877-1878 годов, освободитель Болгарии. В историю вошел с прозванием «белый генерал», что всегда ассоциируется в первую очередь именно с ним, и не только потому, что в сражениях он участвовал в белом мундире и на белом коне.

На восточной границе Туркестана в 1864-1878 гг. Синьцзян (Восточный Туркестан) отделился от Китая, ослабленного восстанием тайпинов. В его части южнее Тянь-Шаня возникло в 1865 году государство Йеттишар (Семь Городов) во главе с Якуб-беком – бывшим комендантом Ак-Мечети (сильнейшей кокандской крепости на Сырдарье, к тому времени взятой российскими войсками). Йеттишар и его незаурядный правитель вызывали определенное беспокойство не столько даже у туркестанского командования, сколько у МИДа в Петербурге. В 1871 году по согласованию с правительством императорского Китая русские войска из Семиреченской области заняли в верховьях реки Или область г. Кульджи и контролировали его десять лет. Лишь в 1881 году по Санкт-Петербургскому договору Илийский край Синьцзяна был возвращен Китаю (государство Якуб-бека было уничтожено китайцами еще в 1878 году). Управление Илийским краем было настолько гуманным и продуманным, что едва ли не большая часть населения ушла с русскими войсками.

На западной (каспийской) оконечности Туркестана нестабильность сохранялась до начала 1880-х гг., а мелкие местные правители и просто главари разбойников продолжали свои традиционные набеги на сопредельные земли, грабежи, пиратство на Каспии, захват невольников, работорговлю. В 1880–1881 гг. в ходе Ахалтекинских экспедиций генерала М. Д. Скобелева туркменские земли были подчинены России. Но, отделенные от Туркестанского генерал-губернаторства территориями Бухары и Хивы, они не могли управляться из Ташкента и потому были переданы в ведение властей Закавказского края. Контроль над Туркменией был установлен не одномоментно: лишь в 1884 году к России присоединился Мерв (Мары). Годом позднее произошло столкновение с афганскими отрядами у Кушки. Войска генерала Комарова одержали победу в этом бою местного значения, и южная граница Русского Туркестана стабилизировалась на широте Кушки. Еще десять лет понадобилось для стабилизации границы края в верховьях Амударьи – реки Пяндж. В 1895 году по договору между Англией и Россией Афганистан вернул Бухаре захваченные ранее районы Памира, и основная часть его отошла под контроль России. Первым Памирским отрядом русской армии командовал капитан В. Н. Зайцев, в прошлом туркестанский адъютант генерала М. Д. Скобелева (впоследствии – в начале ХХ века – начальник Ошского уезда Ферганской области и… тесть капитана А. Е. Снесарева – в свою очередь начальника Памира в 1902 году).

Целый ряд авторитетных специалистов, знакомых со Средней Азией практически и по многу лет, не считали указанное разрешение среднеазиатского вопроса окончательным. Так, генерал Л. Ф. Костенко еще в 1871 году указывал, что логичным было бы дальнейшее продвижение России до Гиндукуша, то есть присоединение Афганского Туркестана с проведением вполне естественной границы народов и зон политического влияния великих держав. «Наша задача, – писал он, – стать хозяевами по сию сторону Гиндукуша»⁷⁴. Генерал М. А. Терентьев придерживается того же мнения, но признает, что с прекращением в 1881 году активной деятельности ген. Кауфмана закончился «героический период» освоения Туркестана, хотя и до того много десятилетий инициатива местных властей и командования сдерживалась столицей и МИДом в интересах «сердечного согласия» с европейским «концертом». Даже для лучших дипломатов XIX века (включая прежде всего Горчакова) Туркестан оставался досадным препятствием на западном направлении внешней политики. Дело доходило до получения генерал-губернатором Кауфманом более чем странных инструкций министра иностранных дел Горчакова. Так, генерал Терентьев цитирует на тот момент (Вторая англо-афганская война) секретную депешу: «…не увлекаться перспективой того первенствующего значения в Средней Азии, которое мы за собой закрепили» (?!). Напротив, многим государственно-мыслящим специалистам была понятна мысль М. А. Терентьева: «Будь мы вовремя сильны в Средней Азии, многого могли бы достигнуть и на Балтике, и в Азии Малой»⁷⁵.

При этом до сих пор непонятно, по какой из двух причин тот же Горчаков в беседе с Кауфманом не советовал последнему продвигаться из Ташкента в Хиву через… Кашгар: то ли это и вправду поразительное незнание географии Азии («на это у меня есть Стремоухов» – начальник Азиатского департамента МИД), то ли тонкий намек (он же опасение) на вполне логичный геополитический балансир – Кашгар в деле подчинения Хивы. И хотя, скорее всего, прав генерал Терентьев, и Горчаков ухитрился перепутать Коканд с Кашгаром, весьма возможен и второй вариант (в случае, конечно, его оглашения самим Кауфманом; сам Горчаков никогда бы и не задумался о данной возможности, напоминая Кауфману: «Меня только заботит, чтобы не восстановить против себя Англию»⁷⁶).

Дело в том, что генерал Кауфман в своей среднеазиатской политике неплохо следовал некоторым традициям великого Тимура (Тамерлана), а тот в конце жизни как раз и поставил под контроль Кашгар – для скорейшего подчинения Монголии и Китая. То и другое было необходимо Тимуру для континентального геополитического уравновешивания восстановленной им державы Александра Македонского возрождением в том или ином объеме державы своего предшественника и кумира Чингисхана. В свою очередь, именно в период ввода ограниченного контингента войск Кауфмана в Синьцзян прорабатывался вопрос ограниченной войны с Китаем, в связи с чем Н. М. Пржевальский (находясь в Урге – нынешнем Улан-Баторе) даже составил план операции на Пекинском направлении⁷⁷.

Итак, оговорка Горчакова могла быть не ошибкой, а знаком определенной обеспокоенности и подозрительности государственного канцлера империи. Горчаков не мог не знать, например, что туркестанской элите генерал Кауфман демонстрировал «золотую грамоту» – высочайшее удостоверение своих государственных полномочий, соответствующим образом по-старинному оформленное. А туркестанская знать с трепетом воспринимала сей документ наподобие как минимум «ярлыка» великих татаро-монгольских ханов. Генерал Терентьев, сам видевший эту грамоту, приводит ее описание. Написанная золотыми буквами и заверенная красной подписью Александра II, в золотом переплете и прошитая толстыми золотыми шнурами, грамота была скреплена красной восковой печатью и помещена в массивный серебряный ковчег. Эту «Золотую книгу» именитые туркестанцы небезосновательно расценивали как символ страшной власти, данной генерал-губернатору, которого они называли не иначе как «Ярым падишах» («наполовину император»). То, что в Кауфмане видели «вице-короля» Туркестана, неудивительно. Важно другое: почему золотую грамоту именовали «книга». Очевидно, не из-за массивности ее ковчега: образ «золотой книги» восходит к Тимуру и его государственности, о чем сообщает посетивший Самарканд в XIV веке португальский военный разведчик и дипломат Руис Гонсалес де Клавихо⁷⁸.

«Золотая грамота» потому и воспринималась благоговейно, что ее семантика не вызывала сомнений: могущественный генерал-губернатор представлял власть Белого царя. Понятие «Белый царь» возникло во времена Василия III⁷⁹ (к нему первому относится данный эпитет), при котором окончательно распалась Золотая Орда, пало иго, и Россия принялась широкими шагами осваивать Евразию – «Тартарию» и державно собирать Pax Mongolica под свою власть. Изначально Белым царем именовался хан Белой Орды – владений старшего сына Чингисхана – Джучи на территории нынешнего Казахстана; ее старшинство признавала и Золотая Орда. Последняя держава, объединявшая до России Казахстан и Среднюю Азию, – ханство Шейбанидов (XVI в.) – потомков старшего сына Джучи, Шейбана. Присвоив геополитическое наследие Джучидов и Шейбанидов, Россия выступала как перевоплощение Белой Орды во главе с Белым царем и… в лице Белого генерала (кстати, не по этой ли причине данный эпитет был отнесен к М. Д. Скобелеву?).

Неплохое знание принципов политики Тимура (и конкретных примеров этой политики) Кауфман проявил в одном эпизоде общения с хивинским ханом. Так, 18 (30) января 1870 года он направил хану послание: «…Одно из двух: или мы будем друзьями, или врагами. Если я не получу ответа, то приду и возьму его». А это едва ли не буквальное повторение грозного послания Тимура китайскому императору Чжу Юань-чжану в 1395 году: «Вы хотите моей дани – я сам лично ее принесу». Правительство же в целом и МИД в частности весь XIX век были обеспокоены самой возможностью малейших трений в отношениях как с Англией, так и с Китаем. Отсюда постоянная боязнь «последствий» несанкционированной инициативы военных администраторов и командующих на местах.

Оценить степень адекватности российской геополитики в Средней Азии можно и должно, приняв за главный критерий взаимное соответствие либо несоответствие масштабов стоявших перед империей исторических задач и масштабов конкретного мышления и действия исторических деятелей. Очевидно, что логика борьбы за освобождение Руси от татаро-монгольского ига неизбежно вела к поглощению Золотой Орды и производных от нее государств, коль скоро сосуществование с ними никак не получалось мирным. В последний раз данный вывод пришлось сделать в 1859 году, когда долгие переговоры с Хивой и Кокандом окончательно зашли в тупик. Но простая неудобосовместимость России с постордынскими государствами всего не объяснит. Глобальная стабильность и державность (или державная стабильность) России требовала контроля над Сердцем Земли (Heartland). Впервые преимущества такого контроля продемонстрировал, пожалуй, Тимур. Он за тридцать лет (1370–1400) сформировал сверхдержаву с прочным континентальным ядром Средней Азии, Ирана плюс Дешт-и-Кипчака – степей Казахстана. Это ядро практически неуязвимо с океанских и морских направлений. Россия как евразийская континентальная империя не могла не искать опоры именно в этом ядре. Ее собственное ядро в бассейне Волги относится к тому же типу бессточных – именно в этом смысле – речных бассейнов (то есть не имеющих стока в теплые моря). Чисто прагматические преимущества обладания Сердцем Земли очевидны и оправданны; они включают основные территории России между Ледовитым океаном и Каспием, Днепром и Леной. Чтобы прочно утвердиться в центральноазиатском средоточии Сердца Земли, начальник Азиатского департамента МИД генерал Е. П. Ковалевский и предложил (после провала переговоров с Хивой и Кокандом в 1859 году) полностью и окончательно соединить Оренбургскую и Сибирскую укрепленные линии. Однако само их соединение потребовало установления контроля над Средней Азией, что упраздняло дальнейшую необходимость самих этих линий.

Но кроме чисто прагматических аспектов геополитики есть и аспекты более чем значимые – духовно-ценностные, чисто гуманистические. Макиавелли был прав, когда напоминал, что люди важнее денег и оружия (то и другое без них мертво). Задолго до Макиавелли эту идею по-своему выражал Конфуций; высказывали ее многие классики. Ахалтекинский приказ № 279 генерала Скобелева гласит: «Из рабов мы должны сделать людей: это ценнее всех наших побед»⁸⁰. Как это ни странно на первый взгляд, воинственный и жестокий Тамерлан преследовал, по сути, те же цели, что впоследствии и русские политики, и военачальники в Средней Азии. Так, историк-евразиец Бицилли (1922) считает, что Тимур «разрушал ради созидания… великой культурной цели – объединения Старого Света». Однако еще в 1900 году А. Е. Снесарев четко поставил вопрос о реальном гуманизме Тимура, чья деятельность не сводилась к разрушению (хотя бы и ради созидания)⁸¹. В условиях перманентной войны всех против всех (что это такое, он мог рассказать лучше Гоббса), в которых он родился и вырос, Тимур развернул свою партизанскую войну за справедливость. Начав ее в масштабах волости, он расширил ее до размеров континента. И действительно, в объединенной Евразии на время притихли усобицы, беззаконие и грабежи, наступил расцвет культуры эпохи Тимуридов. Генерал Терентьев резонно напоминает, что Средняя Азия после Тимура и Тимуридов (и особенно в Новое время) в состоянии анархии безусловно деградировала; энергия ее «полураспада» была способна разрушать и соседей.

А. Е. Снесарев с группой сослуживцев ТуркВО. 1901-1903 гг.

Если взглянуть на историю Казахстана и Средней Азии IX–XIX вв., то за целое тысячелетие регион едва ли стабильно и конструктивно объединялся в среднем хотя бы на 60 лет. Известны, конечно, примеры государств Саманидов, Тимуридов и Шейбанидов. Но от Саманидов, просуществовавших 120 лет при несомненном подъеме культуры, нас отделяют одиннадцать веков. Шейбаниды продержались почти весь XVI век, но на невысоком культурном уровне. Тимуриды выдержали всего 62 года, а вместе с Тимуром – менее ста. Все остальное время преобладала разрушительная раздробленность. Совсем не случайно А. Е. Снесарев характеризует Казахстан и Среднюю Азию до вхождения в Российскую империю как регион перманентно и генетически неустойчивой государственности (а можно сказать, что и эфемерной). Его целиком либо частично не раз завоевывали извне. Последний раз это сделал знаменитый правитель Ирана Надир-шах в 1739 году, но дальновидные стратеги России в условиях колониальной экспансии Англии понимали, что «последний раз» еще не означает «в последний раз». Так или иначе, но с конца XVI века стабилизирующей централизации в Средней Азии (не говоря уже о Казахстане) не наблюдалось вовсе. Что еще хуже, возможности ее конструктивного объединения изнутри были практически исчерпаны и утрачены. Вставал, таким образом, вопрос: кто объединит, умиротворит и посильно обустроит регион извне? Наиболее естественным путем сюда продвигалась Россия – геополитическая преемница Чингисидов, Тимуридов и Белой Орды в лице своего Белого царя и Белого генерала (генералов). Насколько, однако, квалифицированно и умело проводила Российская империя этот процесс, осуществляла свою историческую миссию?

Ответ на этот вопрос применительно к разным периодам, этапам и эпохам будет различным. До XVIII века процесс продвижения в Азию был достаточно поступателен и размерен. Но затем на стабилизацию Казахстана методом проб и ошибок ушло 140 лет. Известный востоковед прошлого века, историк Средней Азии В. В. Григорьев отмечает, что еще при Петре I российская государственность обладала добротным знанием Востока и умела внушить к себе уважение как моральным авторитетом, так и силой. Конкретные планы и распоряжения Петра I свидетельствуют, что он отнюдь не стремился к завоеваниям в регионе, а лишь к выгодным контактам и посильному политическому влиянию. Но затем российская политика в центре Азии попала в ловушку наивных в сущности представлений о номинальном (мнимом) данничестве и подданстве кочевников и ханов оазисных государств. Ряд мер общения с казахами и представлений о том, как им помочь улучшить свою жизнь, отличался утопизмом в стиле Руссо и мог вызвать только насмешку объектов подобных благодеяний (В. В. Григорьев пишет о синтезе «идиллического европеизма с непроходимым бюрократизмом»)⁸². Долгое время в региональной политике не было и единой системы: в одном только Оренбурге каждый новый губернатор начинал как бы с нуля. Слишком долгое время западники – поверхностные эпигоны Петра I – продолжали ломиться в открытое Петром I окно Европы, забывая при этом о важности азиатских опор державы (их важность была заметна со стороны; вассалитет Хивы по отношению к России признавал Надир-шаха, но… не правительство Анны Иоанновны). В этом отношении абсурдно было стремление ближе к концу XVIII века не вмешиваться в распри наших заграничных подданных⁸³; при всей нежелательности грубого вмешательства полное самоустранение из естественной сферы геополитического влияния явно недопустимо.

В. В. Григорьев достаточно резко характеризует падение качества восточной политики России в XVIII веке и его причины: «Устремясь без разбора усваивать всякую западную европейщину, в скором времени совсем забыли все то, что знали прежде; в том числе утратили всякое знание и понимание Азии, которой владела Московская Русь»⁸⁴. Наконец, после наполеоновских войн, в эпоху Священного союза, внешняя политика России слишком часто сводилась к дипломатии (что в принципе недопустимо) и (что еще хуже) к дипломатии консенсуса любой ценой. Даже после Крымской войны, означавшей крах данного консенсуса, центральная власть (в лице то Горчакова, то военного министра Милютина) требовала не тревожить англичан и не беспокоить китайцев (хотя взаимности с их стороны тут, как правило, не наблюдалось).

В данном плане принципиально важен ответ на вопрос, стихийным или все же планомерным было исторически длительное продвижение России в Сердце Земли, а также насколько мирным или насильственным было это продвижение в разное время. На первый вопрос отечественные авторы в большинстве отвечали, что не только планомерности, но даже целесообразности тут никакой не было. Напротив, иностранные авторы видели в движении России вглубь Азии многовековую, планомерную и стратегически изощренную интригу – подкоп под западные свободы и самобытность народов Востока (такого взгляда придерживались, в частности, австровенгр А. Вамбери и англичанин Роулинсон).

На второй вопрос те и другие группы авторов отвечали не менее противоречиво. Одни настаивали на жестокости завоеваний, другие – на противоположных версиях либо сугубо мирно-добровольного присоединения к России, либо коварного вероломства геополитической интриги. Примечательно, что последовательный недоброжелатель России А. Вамбери настаивает на версии геополитического коварства, а не насилия (само по себе признание ценное, а потому важно уяснить, что недосказано Вамбери).

Ответ на поставленные вопросы, рассмотренные нами выше, как можно убедиться, авторы дают более или менее объективный: планомерность присутствовала (но не всегда), целесообразность была неизменна (но не всегда учитывалась), насилие не было самоцельным (но не всегда было оптимальным), геополитической интриге недоставало искушенности. В данном отношении исключительно важны оценки и ответы, содержащиеся в работах генерала А. Е. Снесарева.

Генерал Снесарев в данном плане был достаточно суров в своих оценках эффективности и качества именно государственной геополитики России Нового времени (которую хорошо знал, в которой сам активно и неравнодушно участвовал не на последних ролях). Россия продвигалась в Сибири и Средней Азии недостаточно быстро и организованно, а на юго-восточном направлении зачастую не выдерживала соперничества с более искушенной Англией. Причины этого явления генерал Снесарев усматривает, во-первых, в низкой инициативе и геополитической компетентности центральной государственной власти России, в то время как в Англии обычно было наоборот. Во-вторых, напоминает генерал Снесарев, российскую геополитику не только активно проводили на местах, но и планировали, обосновывали, обеспечивали почти исключительно местные кадры. Как при Иване Грозном (в меньшей степени) и первых Романовых до Петра I (в гораздо большей) всю инициативу и ответственность брали на себя предприимчивые казачьи атаманы, так и в XIX веке знаменитые туркестанские генералы оставались, по сути, теми же атаманами; центральная власть лишь милостиво присваивала себе их достижения.