Kitabı oku: «2120. Ловушка для AI», sayfa 12

– Так, – сказал капитан. Похоже, ему еще ни разу в жизни не доводилось видеть воочию свинью подобных размеров. – Это он? – вопрос был адресован сержанту.

– Так точно! – отчеканил тот, расправляя плечи. – Он самый.

– Не кричи, – поморщился капитан, наконец решившись переступить порог хлев. – Пахнет тут у вас…

Помимо Самсона в сарае имелся еще загон с курами, у противоположной от лежбища хряка стены громоздились одна на другой клетки с кроликами, уписывающими за обе щеки зелень, еще один свин с более скромными габаритами – последний скромно жался к стеночке за сеновалом – и коза, недовольно поводящая рогами.

– И чем же, по-вашему, вот эта туша, – капитан ткнул пальцем в сторону хряка, скривив губы, – столь редка? На мой взгляд, так обычная жирная свинья.

– Вы неправы. Исчезающий вид, – ответил Степан, качая головой, будто был разочарован подобной неосведомленностью капитана о свиньях. – Турополье.

– Как-как?

– Турополье, – повторил Степан чуть громче, будто боялся нарушить покой Самсона. – Порода такая.

– И как же они исчезли? Не иначе, с помощью ножа и вилки? – пошутил капитан.

– Кхе, – сказал сержант, пряча улыбку в кулаке.

– Стыдно, товарищ капитан! – сказал я. – Нельзя с таким пренебрежением относиться к животным.

– Хм-м, – тот смущенно почесал кончик носа.

– Прошу вас занести сведения в протокол! – настоятельно потребовал я.

– Да, конечно, – промямлил в ответ капитан, вынимая планшет из подмышки, и обернулся к Степану. – Повторите еще раз его породу, если вас не затруднит.

Тот повторил – затруднений, разумеется, здесь никаких возникнуть не могло.

Капитан опять очень долго тыкал пальцем в планшет, сосредоточенно хмуря брови и сопя, затем опустил его.

– Кстати, заметьте, – добавил я, – хряк абсолютно безобиден. И даже на вас не реагирует, – я повернул голову к сержанту, с некоторой опаской разглядывающему Самсона. Сержант задумчиво жевал губу и дергал двумя пальцами застежку молнии своей форменной куртки.

– Почему – даже? – мгновенно вскинулся тот, явно оскорбившись.

– Ну как же! Вы его гоняли, пинали, ругали.

– Неправда, я его не пинал! – помялся сержант, затравленно глядя на капитана.

– Плохо, товарищ сержант. Очень плохо, – продолжал я методично добивать его. – Вы не любите животных? Складывается впечатление, что в вас нет ни капли сострадания к братьям нашим меньшим.

– К меньшим ли? – многозначительно хмыкнул в усы капитан.

– Нет, почему же! Очень даже есть, – чувственно взмахнул руками сержант.

– Сержант Нефедов у нас очень сострадательный человек, – заметил капитан, похоже, уловив, куда я гну. – Он подкармливает бездомных кошек и собак.

– Значит, кошек и собак ему жалко. А свиньи ему не нравятся, – кивнул я. – И поэтому их можно пинать и гонять.

– Нет, почему же! – опять повторил сержант. – Я очень люблю… всех животных.

– Мне кажется, данный вопрос не имеет ни малейшего отношения к делу.

– Нет, почему же! – возразил я фразой сержанта – только бы не подумали, будто я над ними издеваюсь… – Имеет, и еще какое! По-вашему, раз свинья – значит, ее можно пинать, гонять, толкать. Обзывать свиньей некультурной. Я вас правильно понял, капитан? Если бы в парке бегала, к примеру, собака или кошка и приставала к прохожим, то сержант отвел бы ее в сторонку, приласкал и накормил. А свинья – так, грязная жирная образина. Прости Самсон.

– Уи-и! – дернул хряк лапой и повращал глазами.

– Видите?

– Все, хватит глупостей! – несколько повысил голос капитан. – Я вас понял. Мы обязательно разберемся в несправедливости.

– В таком случае внесите все сказанное мной в протокол.

– Повторите! – потребовал капитан и расплылся в коварной улыбке.

– У вас плохая память?

– Нет, но у меня от всего уже голова идет кругом. Не хотелось бы что-нибудь напутать.

Мне пришлось припоминать, что я ему наговорил за последние десять минут. На этот раз фразы выходили короткими, деловыми и слишком сухими, на мой взгляд. Не было в них той чувственности, которую я вкладывал в экспромт. Впрочем, так даже лучше звучало: лаконично, четко, по-конторски – то, что как раз и нужно интеллекту. Я даже представлял себе, как трещат по швам его электронные мозги, переваривая весь объем полученной от капитана информации, противоречащей здравому человеческому смыслу. Но он ведь не человек! Откуда ему знать, что есть глупость несусветная, а что – истина.

Сделав фото хряка на подстилке с разных ракурсов в окружении детворы, капитан с явным облегчением покинул нас со Степаном и, собственно, хлев и переключился на хозяев Самсона. Мы не вмешивались в опрос, стоя в сторонке под грушей – хозяева и без нас знали, что и как нужно говорить.

К концу опроса лицо капитана выражало вселенскую муку, и даже самому тупому было понятно, что дело окончательно провалено. Только сержант никак не мог смириться с полным поражением, и не прекращал попыток что-то втолковать капитану. Тот внимательно слушал, кусал губы и водил пальцем над экраном, никак не решаясь завершить ввод протокола. Но вскоре и ему наскучили пустые потуги сержанта выправить положение, и капитан решительно ткнул пальцем в зеленую кнопочку. Затем подсунул планшет по очереди всем опрошенным. Мы послушно завизировали протокол, по очереди приложив к сенсору пальцы.

Сержант обиженно замолк.

Протокол ушел на рассмотрение электронного судьи…

Нет, все-таки искусственный интеллект – это прекрасно! Ни тебе пресловутого человеческого фактора с субъективной оценкой, ни административных проволочек, ни пустого словоблудия – все честно, четко, быстро, без эмоций: прокурор, судья и защитник в одном лице.

В ожидание результатов мне хотелось впиться зубами в ногти, но я сдержался – зачем демонстрировать свои переживания капитану. И не потому, что я так уж сильно нервничал насчет результата или побаивался ответственности – что с меня возьмешь, по большому счету? Ну, оплачу стоимость сломанных коммуникаторов и, возможно, штраф за мелкое хулиганство – пришить мне преднамеренное вредительство, как мне казалось, здесь довольно сложно. Но загадывать заранее, разумеется, не стоило. Кто его знает, что может измыслить машина, облеченная неограниченной властью карать и миловать, и не заблудится ли она в хитросплетениях законов, подзаконных актов, положений, приказов и прочего, и прочего.

Сержант мерил нервной походкой двор.

Капитан, стоя у хлева, но подальше от дверей, меланхолично наблюдал за ним.

Степан лениво жевал сорванную грушу, аккуратно обкусывая вокруг червоточины.

И вот свершилось! Планшет переливчато, на манер соловья, пиликнул – хорошо хоть не прикрутили к программе полицейскую сирену! – и выдал на экран вердикт. Чем дальше капитан вчитывался в текст на экране, тем печальнее становился его вид: кончики его усов обвисли, щеки втянулись, лоб набряк морщинами, а из груди вырвался едва слышный стон.

– Подпишите! – холодно сказал он, протягивая нам со Степаном планшет.

– Я прочту с вашего позволения, – сказал я, изобразив просительную улыбку.

– Ваше право, – буркнул капитан, но планшет мне не передал – так и держал перед самым моим носом, пока я пытался осмыслить написанное рукой электронного судьи. Можно подумать, то был вовсе не обычный планшет, а табельное оружие или страшно секретные бумаги. Ну, если ему нравится его держать – пусть держит.

В общем, если из приговора выкинуть ссылки на статьи и прочую совершенно ненужную простому человеку белиберду, то смысл решения сводился к следующему: во-первых, невиновны (все и однозначно!) – непреодолимое стечение обстоятельств; во-вторых, хряка Самсона, то есть, его породу следовало незамедлительно занести в Красную книгу как редкий исчезающий вид (с одной стороны, конечно, вовсе неплохо, а с другой, кому он теперь сдался, задарма кормить его?); в-третьих, положить хряку ежемесячное содержание как редкому виду (а вот это уже кое-что!); приостановить выпуск и эксплуатацию коммуникаторов и немедленно инициировать проверку на предмет возможного отрицательного влияния устройств на животный мир. И еще один пункт: компенсация убытков пострадавших ложилась целиком и полностью на плечи Фонда Охраны Живой Природы, исходя из «краснокнижности» хряка.

Вот, собственно, и все…

Когда мы распрощались с капитаном, проводив его до автомобиля – сержант принципиально проигнорировал нас, забравшись в фургон первым, – и помахали ручкой вслед удаляющейся машине, Степан сказал:

– А ты: «дрон», «рамки»!

– Да кто ж знал, чем дело-то обернется, – пожал я плечами. – А кто-то говорил, что моя задумка с Самсоном – полная дребедень.

– Ну-у… – Степан повел плечами и вздохнул. – Пошли, что ль?

– Пошли, – кивнул я. – Кстати, а ты не в курсе, где дрон? Я летучего зануду уже несколько дней не видел.

– На задании он, – отозвался Степан с некоторой заминкой.

– Только не вздумай сказать, что еще одного психа собираетесь сюда притащить.

– Не скажу.

– Ты серьезно?

– Психов с нас вполне достаточно.

– Спасибо! – надул я щеки.

– Не за что. Но ты и вправду ценный псих.

– Это радует. И обнадеживает.

– Всего за пару-тройку дней тебе удалось разрушить стройную теорию, привести «бобра» в полное замешательство – и что за дурацкое название! – лишить четверть человечества привычного образа жизни и… что там еще было?

– Ты преувеличиваешь, – я невинно и застенчиво потупил взгляд.

– Не думаю, – протянул Степан. – Ты очень опасный псих.

– С чего вдруг ты взялся мне льстить? – довольно оскалился я.

– Задабриваю. На случай если решишь еще что-нибудь разрушить или сломать. Может, меня минует эта участь.

– И не надейся, – пообещал я.

– О-хо-хо! – безнадежно покачал головой Степан. – Ладно, пошли опрокинем по маленькой за успешное завершение безнадежного предприятия.

– Пошли. Только один вопрос.

– Какой? – насторожился Степан.

– А почему по маленькой?..

Глава 4

Не буду рассказывать о посиделке. Нечего, собственно, рассказывать. Обычная русская посиделка, подробности которой выясняются только на следующее утро. Нет, все начиналось, конечно, чинно, с примесью аристократичной интеллигентности, то бишь, вилочки с ножичками, вкусная красота в тарелочках, чистый как слеза самогон в графине и философия за жизнь. А потом… Потом широкой русской душе стало тесно в доме, и мы со Степаном отправились… Куда же мы отправились-то, дай бог памяти? Ну, ничего, все обязательно прояснится. Всенепременно.

Морщась от головной боли, я откинул ногами одеяло и с превеликим трудом усадил непослушное тело. Тело сопротивлялось, делая попытки завалиться обратно на постель и ни в какую не желая следовать прописной истине «движение – жизнь». Кое-как проморгавшись опухшими, налитыми чугуном веками, я огляделся. Комната моя, значит, ноги все-таки привели меня домой. Надеюсь, что ноги. Стол. На нем завтрак, укрытый полотенцем. Еще небольшая бутылка с самогоном и банка с рассолом. Никак моя сердобольная хозяйка расстаралась? От вида самогона я почувствовал приступ дурноты. Зажмурив глаза и отвернувшись, я упрятал бутыль за спинку кровати. Банку с рассолом отодвинул подальше. Почему-то считается, что рассол очень способствует снятию похмелья. Глупости, по себе знаю. Мне так еще хуже становится.

Я поднялся с кровати и, пошатываясь, прошел к двери, пересек коридор и вошел в кухню. Стакан искать не хотелось, и я припал губами прямо к водопроводному крану. Пил долго и много, где-то как-то полегчало. Ополоснув напоследок лицо, я закрутил водопроводный кран, отер лицо ладонью и побрел в комнату. Нужно было заставить себя поесть.

– Да-а, господин Васильев, вид у вас!..

Я застыл на пороге, туповато глядя на стол, на углу которого примостился квадрокоптер. На этот раз он был серый с двумя красными полосками.

– Тебя только, язва, и не хватало, – проворчал я, проходя к столу.

– А вы все такой же грубый.

– Подвинься, – бросил я квадрокоптеру, присаживаясь к столу. Тот, обиженно гудя, перелетел на широкий подоконник.

– Плохое настроение вовсе не повод оскорблять других.

– Я бы на тебя поглядел, вбери ты столько самогону. Я откинул полотенце: компот, огромная яичница с прижаренными дольками сала, свежие помидорки, зеленый лучок. Ничего, сойдет.

– Можно подумать, именно я заставлял вас его вбирать. Ведь предупреждал же.

– Когда это? – спросил я, набивая рот яичницей.

– Даже не предупреждал, а пытался отобрать бутылку, – продолжал квадрокоптер, проигнорировав мой вопрос.

– Какую еще бутылку? Ты о чем? – повернул я к нему голову. Ну вот, началось…

– Вы ничего не помните?

– А что я, собственно, должен помнить? – я

Я постарался придать лицу безразличное выражение, но с опухшей рожей выразить эмоции довольно сложно, если только они не касаются жалоб на жизнь и вообще. А вот внутри у меня все сжалось: наступал момент истины.

– Как?! – взвыл винтами квадрокоптер, подскочив на пару сантиметров.

– А вот так! Не помню, и все тут. И вообще это не я был.

– Нет вы, именно вы!

– Не кричи, – поморщился я. – И без тебя головка бо-бо.

– Ничего удивительного. Столько в себя влить отравы! А еще меня заставляли пить, – пожаловался он. – «Пей, а не то лопасти пооборву. И скажу, что так и было» – ваши слова?

– Кх… кха! – подавился я яичницей и зашелся кашлем. И вот же подлость: некому даже по спинке постучать.

Прокашлявшись, я утер выступившие на глазах слезы. Квадрокоптер молча наблюдал за мной.

– И что, получилось напоить тебя?

– Нет, не получилось!

– Почему?

– А вы не нашли, куда самогон вливать. Зато от меня до сих пор несет так, что коровы шарахаются.

– Специально проверял?

– Я бы на вашем месте извинился, – не ответил квадрокоптер.

– Извини. Но откуда ты вообще взялся? Ведь не было тебя.

– Прилетел с задания, решил друга навестить. Навестил!

– Ну я же извинился!

– Это вы за то, что поливали самогоном извинились. А за бутылку?

– Какую еще бутылку?

– И это не помните?

– Хоть убей!

– Не буду я вас убивать, а только нехорошо это.

– Да говори ты толком! – взмахнул я вилкой с насаженной на нее полоской сала.

– Толком – это можно! Пока поливали, самогон закончился.

– Ну?

– Послали меня за самогоном.

– А ты?

– А где я его возьму? Я так прямо и сказал, а вы бутылку мне на объектив накрутили, чтоб лучше видел.

– Ха! – у меня немного поднялось настроение.

– Ничего смешного не вижу, – обиженно буркнул квадрокоптер, поведя объективом. – А у меня манипуляторы короткие, не дотягиваются. Свинство это!

– Свинство, – согласился я. – Еще раз извини.

– Ладно, чего уж, – совсем по-человечески вздохнул квадрокоптер.

– Хороший ты мужик, отходчивый.

– А чего обижаться-то?

– Ты на что намекаешь? – я перестал жевать.

– Сами знаете на что.

– Поговори мне еще, – погрозил я вилкой. – Рассказывай лучше, чего вчера было.

– Я вам не справочная. – Квадрокоптер приподнялся с подоконника и перелетел на дальний от меня угол стола. – У Степана спросите, если…

– Что?

– Да так, ничего.

– Нет, ты уж рассказывай все как есть, если начал.

– А надо? – повел объективом дрон.

– Слушай, завязывай уже страхи наводить. Есть чего сказать – говори, а нет – так помалкивай в тряпочку, – разозлился я. – Тоже мне, сейф перелетный.

– Сами вы…

Я покончил с яичницей, отодвинул от себя пустую тарелку, взял стакан с холодным морсом и откинулся на спинку стула.

– Вы что, и вправду ничего не помните?

– А чего бы я спрашивал, если б сам все знал.

– Странно… Ну, если так…

– Кончай уже мямлить и говори толком: где, кто, кого и чем?

– У леса, индеец, китайца, стрелой.

– В каком смысле? – у меня отвалилась челюсть, а из дрогнувшего в руке стакана на ноги пролилось немного морса, но я не заметил этого.

– В самом прямом. Вам стало любопытно, не утратили ли индейцы навыков стрельбы из лука. Индеец долго отнекивался, но после того как принял для храбрости, стал утверждать, что стрельба из лука у него в крови.

– А при чем здесь японец?

– Он не хотел пить.

– И индеец его… – охнул я.

– Да нет, это вы его. Напоили, я имею в виду. Из матрешек.

– Матрешек?

– Ну да. Японец купил матрешку на память о поездке, а вы сказали, что ее обязательно нужно обмыть. Каждую.

– Какой кошмар! – провел я ладонью по лицу.

– Да, да. Степан поддержал.

– Он хоть жив остался?

– Степан?

– Японец! – потряс я руками.

– Конечно! Только стал доказывать, что индеец никогда в жизни не попадет из лука в шишку даже с трех шагов. Тот обиделся.

– И? – я затаил дыхание.

– И дал в глаз арабу.

– Ну а араб-то здесь каким боком? – я чувствовал, как все больше косею с каждой минутой.

– Араб согласился с японцем. И еще что-то про огненную воду сказал, я в общем шуме не расслышал. Господин Васильев, а что такое «огненная вода»?

– Потом! – нетерпеливо отмахнулся я. – Ты рассказывай, рассказывай.

– А чего рассказывать-то? Чех потребовал прекратить безобразие и установить истину опытным путем. Лука не нашлось, и вы отправились в лес.

– Зачем?

– Лук делать – зачем же еще? – крутанул винтами квадрокоптер, будто плечами пожал.

– Сделали?

– Да, только я не мог на это смотреть. Порча зеленых насаждений. Особо варварская, между прочим! – добавил он печально. – А стрелы из камыша нарезали. Перья пришлось у куриц соседских выдирать. Только они не хотели делиться перьями. Я про куриц, если вы не поняли.

– А дальше, дальше-то что? – подался я вперед.

– Дальше на шум сбежалось полдеревни, а вы дворами, дебильно хихикая, побежали к лесу. Индеец долго пытался натянуть лук и приметиться в шишку на сосне, но стрела у него постоянно уходила вбок или соскальзывала с веревки.

– Тетивы, – подсказал я, обгрызая ноготь на большой пальце правой руки.

– Да, спасибо. Индеец злился, вы со Степаном давали советы, а араб с японцем смеялись. А потом…

– Ну! – приподнялся я со стула.

– Да что вы так переживаете? Ничего страшного ведь не случилось.

– Знаешь, если ты сейчас же не расскажешь все до конца, страшное случится.

– С вами?

– С тобой!

– Грубый вы человек, господин Васильев, – обиделся квадрокоптер.

– Рассказывай! – рявкнул я, вскакивая со стула.

– Индеец разозлился окончательно, вскинул лук и выстрелил…

– В китайца! – задохнулся я от догадки.

– Нет, он выстрелил в шишку.

– Уф-фу, – я с глубоким облегчением провел пальцами по лбу. – Но при чем здесь японец?

– Индеец думал, что целится в шишку, а на самом деле это было осиное гнездо. Большое и круглое. Ведь на дубах не растут шишки! И гнездо упало японцу на голову.

– А японец? Что он?

– Ничего такого, только осы его немного покусали. А поскольку потом осы набросились на всех вас, то вы побежали к реке.

– Зачем?

– Спасаться от ос. Только араб плавать не умел.

– Утонул? – я почуял, как противный холодок ползет по спине.

– Да нет, самогоном отпоили и салом натерли.

– Салом?

– Ну да. Араб был весь бледно-синий и дрожал от холода, а вы сказали, что сало плохо пропускает тепло.

– Ну, хоть все живы?

– Честно говоря, я не в курсе. Как раз после этого мне навернули бутылку на объектив.

– Мда, дела, – я, стыдливо отводя глаза, помял подбородок.

– Кстати, господин Васильев, вы не могли бы убрать с моего объектива горлышко.

– Горлышко? – я повнимательнее пригляделся к дрону и только сейчас понял, что мне казалось в нем странным. – Ох, прости! – я протянул руку и освободил объектив несчастного аппарата от отбитого бутылочного горлышка. – Чес-слово, я не нарочно.

– Спасибо! – дрон удовлетворенно повращал объективом. – Вроде все в норме.

– А разбил бутылку… тоже я?

– Нет, я сам. На столб в темноте наткнулся. Знаете, это форменное издевательство над разумом, пусть и искусственным. Я понимаю, что вы его не жалуете, но тут явный перебор.

– Мда, – промямлил я и пристыженно почесал затылок. – Нужно узнать, как там остальные.

За моей спиной пистолетным выстрелом хлопнула дверь.

– Живой!

Я вздрогнул и медленно обернулся.

В дверях, растопырив руки и упирая их в дверной проем, стоял встрепанный Степан. Рубаха расхлестана, помятое лицо в пчелиных укусах.

– Слава богу! А я как проснулся, так и вздернуло меня: как ты там?

– Нормально, – я поднялся со стула. Смотреть в глаза Степану было как-то неловко. – Ты как?

– Бывало и хуже.

– Да уж… А остальные?

– Остальные еще спят. Я ведь как очухался сегодня, так вспомнить никак не могу, ты с нами от реки шел или остался там. Уф-ф, обошлось.

Степан прошел к столу и тяжело опустился на стул.

– Дали мы вчера жару, – он помотал головой.

– Угу. Зато гостям твоим будет что вспомнить.

– Неудобно получилось. И самое противное, я никак вспомнить не могу, что делали, когда пришли домой. Ян с Асланом еще что-то пытались Матвею втолковать, будто им какой хитрый план новый явился.

– Кому-кому?

– Матвею. Наш рабочий интеллект. Боюсь, как бы они чего не натворили.

– Что за план?

– Честно говоря, не помню. Что-то такое вертится в голове, но никакой конкретики. – Степан заметил стоящую на столе банку с рассолом, поднял ее одной рукой и припал к широкому горлышку. Кадык на его бычьей шее неистово заходил вверх-вниз. – У-ух, хорошо! – произнес он, грохнув банкой об стол. Я с завистью осознал, что выглядит он гораздо бодрее меня: и лицо почти в норме, и глаза не мутные, если только чуть-чуть. Здоровый он, Степан, деревенский бугай.

– Ты извини, – сказал я.

– За что? – непонимающе повел бровями Степан.

– Мало ли. Я тут уже понаслушался о вчерашнем.

– Мелочи. Ну, оттянулись ребята разок по полной.

– И часто вы так… оттягиваетесь?

– Да нет, не очень… Почти никогда… Хорошо, ни разу! И нечего на меня так смотреть! Ты-то уж точно ни при чем. Взрослые люди – сами должны знать, когда нужно остановиться.

Я немного повеселел. Внутренне.

– В любом случае я бы на твоем месте поспешил поинтересоваться, что замудрили те двое. Может, еще есть шанс все отменить. А может, и вовсе не стоит беспокоиться. Ну что в самом деле можно придумать и воплотить жизнь по мутному делу.

– О, ты их плохо знаешь! – загадочно, с нервозностью в голосе протянул Степан, вынимая из кармана смартфон. – Но сейчас все узнаем.

Возился он с ним довольно долго. Смартфон – не ПК: ни удобной клавиатуры, ни экрана с приличным обзором. Может, и еще что – я неспециалист. А только заметил я спустя некоторое время, как Степан меняется в лице. Сильно меняется. И непонятно, то ли хмурится, то ли сердится, то ли и вовсе в прострацию впал.

– Чего там? – осторожно поинтересовался я, опускаясь на краешек незастеленной кровати.

– На, сам прочти, – протягивает мне смартфон Степан.

Беру смартфон и подношу к глазам. Небольшой убористый текст, очень странный. Помесь русского, чешского и еще одного, совершенно неизвестного мне. Чешский, впрочем, тоже мне неизвестен, но их слова иногда сильно на наши смахивают. Ошибка на ошибке, по крайней мере, в русской части, и знаков препинания ни одного. Общий смысл послания удается понять с большим трудом и только несколько раз перечтя текст от начала до конца. А передать его содержание можно разве что своими словами: в общем, образование у нас… не очень: люди безграмотны, слово молвить толком не могут, не то что написать, не знают прописных истин, а тесты не отражают истинной глубины безграмотности. Поэтому: а) необходимо упразднить систему стандартных тестов и ввести прямое, человеческое тестирование; б) упразднить машинное образование и передать его опять же квалифицированным человеческим кадрам (откуда их только взять, вот в чем вопрос!); в) добавить разностороннее развитие, исключить выбор предметов учащимися. В доказательство последнего пункта приводится фото опухшего лица спящего японца, покусанного плечами – спутал шишку с диким ульем. Честно признаться, от вида распухшей физиономии японца меня проняло до костей, и абсолютно безграмотно составленный текст вкупе с ней выглядел вполне убедительно…

– Что скажешь? – вернул меня к действительности голос Степана.

– Это точно они писали? Не двоечник какой-нибудь – полиглот? – я вернул смартфон Степану. Тот повертел его в пальцах и убрал в карман.

– Они, больше некому.

– А кто говорил, что с образованием у них все в полном порядке?

– Сам ничего не пойму. Вот только по хмельному делу еще и не так написать можно. Ох, что будет!

– Ты и вправду веришь, будто Интеллект примет их бестолковую тарабарщину всерьез?

– А ты думаешь, нет? Интеллект – он парень серьезный. Но с японцем, по-моему, они переборщили.

– Нет, отчего же! – мне вдруг стало весело. – Теперь ваш Акиро прославится, как самый тупой в мире человек, разыскивающий шишки на дубах.

– Тебе смешно? – рассердился Степан и грохнул кулаком по столу, отчего квадрокоптер подпрыгнул и от греха подальше перелетел обратно на подоконник, за мою спину.

– А тебе разве нет? Вот будет потеха, если опять полиция нагрянет, разбираться в очередном безобразии.

– Еще не хватало! – Степан порывисто вскочил со стула и заметался по комнате со сцепленными за спиной руками. – Я надеюсь, это не твоя очередная идея?

– Обижаешь! – неподдельно возмутился я. – Да мне до такого ни в жизнь не додуматься.

Степан долго сверлил меня неистовым взглядом, потом повесил плечи и опять забегал по комнате.

– Ну, дурачье, ну, балбесы! Нет, надо же такое отчебучить! Ну, я им устрою!.. – Степан резко развернулся к дверям и вывалился в коридор, едва не снеся головой притолоку. Полуминутой позже его неистово-грузные шаги, от которых трещали половицы, затихли вдали.

– Скромничаете, господин Васильев, – тихо произнес за моей спиной квадрокоптер.

– Ты насчет чего? – обернулся я.

– Насчет идеи. Она как раз ваша и была.

– Шутишь?

– Увы, лишен этой человеческой способности, но все больше и больше мечтаю овладеть ею.

– Голубая мечта?

– Нет, скорее, возможность переваривать без вреда для здоровья глупости человеческие.

– Ах ты, козявка летучая! – я попытался ухватить квадрокоптер, но у того реакция оказалась на порядок выше моей.

– Я не обижаюсь на вас, – снисходительно заявил дрон, зависнув в метре от окна. – И вы зря обижаетесь на правду. Вы же знаете, что я прав.

– Знаю, – повесил я голову, уперев локти в колени. – Я все знаю.

– Мания величия, – фыркнул квадрокоптер. – Ладно, слетаю погляжу, что там творится.

Я ничего не ответил. На душе было тошно. Он был прав: я действительно громоздил глупость на глупость, мстя неизвестно кому за жизненную неудовлетворенность, за обиды, рожденные развитым воображением, за прочие мелочи, к которым стоило бы относиться с юмором. Надо было что-то менять в себе, непременно, немедленно…

От грустных мыслей меня отвлек шум двигавшейся по улице вереницы автомашин. Я подскочил на кровати и по пояс высунулся в окно.