Kitabı oku: «Капитуляция Японии во Второй мировой войне. За кулисами тайного заговора», sayfa 7

Каждому участнику вручались три листа бумаги. На одном был полный текст Потсдамской декларации. Второй лист был озаглавлен «Предложение А», под которым было напечатано единственное условие принятия декларации, выдвинутое Того. Заголовок третьего листа был “Предложение В”. Под ним были перечислены три дополнительных условия, предложенные Анами, Умэдзу и Тоёдой.

За большим столом располагались члены «Большой шестерки»: премьер-министр Судзуки, министр иностранных дел Того, военный министр Анами, министр флота Ёнаи, начштаба армии Умэдзу, начштаба флота адмирал Тоёда. Также свои места заняли директора Бюро военных дел армии и флота генерал-лейтенант Ёсидзуми и вице-адмирал Хосина; генерал-лейтенант Икэда, начальник Управления планирования; барон Киитиро Хиранума, председатель Тайного совета, и Сакомидзу, секретарь кабинета.

Судзуки намеренно пригласил Хирануму на конференцию. Это имело стратегическое значение. Тайный совет состоял из 27 ведущих государственных деятелей, назначаемых императором. На бумаге и в теории это была значительная сила. Однако, как и в правительстве, его члены расходились по главному вопросу, поэтому престарелый адмирал по совету Сакомидзу решил ловко обойти Тайный совет, пригласив только его председателя на конференцию. Таким образом, совет технически будет участвовать в ее работе.

Армия рассматривала включение председателя Тайного совета в число участников конференции как еще одно доказательство подлого заговора. Хиранума не был обязан посещать конференции. Это известие раздражило их. Сакомидзу тщательно проработал этот пункт и обнаружил, что, оказывается, были прецеденты приглашения председателя Тайного совета, которые имели место еще пятьдесят лет назад.

Теперь все заняли свои места. Все были напряжены и мучимы жарой и неожиданно появившимися обитателями убежища – безжалостными москитами, которые приветствовали прибытие свежей плоти. Этикет Императорской конференции требовал от участников стойкости и молчания. Руки положены на колени, поза застывшая – легкая добыча для москитов. Все ждали, затаив дыхание, прибытия императора.

Глава 7. Последнее обращение

Перспективы предстоящей Императорской конференции, от которой зависели судьбы людей, были мрачны и безнадежны. Как она сама, так и помещение, где она должна была проходить, вполне походило на погреб для хранения необходимых вещей, который есть в каждом доме.

Несмотря на покрытые коврами полы, шторы и парчовые скатерти, это был заурядный бетонный бункер. Но он выполнял свою основную цель – защиту. Стены и крыша из железобетона толщиной в 21 фут перекрывал слой земли в 45 футов. Сильно ощущалась повышенная влажность, на потолке и стенах выступал конденсат.

Кроме зала для конференций, в комплекс входили телефонный коммутатор, машинное отделение для вентиляции помещения и подачи воды и отдельное помещение – гостиная для императора. Участники конференции попадали внутрь через вход со стороны сада. Император попадал в зал, спустившись по лестнице из своей библиотеки.

Одиннадцать ведущих деятелей Японии сидели теперь за двумя расположенными параллельно столами. С одной стороны от них находился небольшой стол, покрытый парчовой скатертью с золотой каймой. Рядом с ним, исполняя роль трона, стоял простой деревянный стул с деревянными же подлокотниками. Сзади него, в качестве фона, оттенявшего присутствие императора, была развернута золотая ширма с шестью створками.

Ровно в 11:55 ночи (спустя двенадцать минут после заключительного разговора с хранителем печати Кидо), император в своем военном мундире появился из-за ширмы в сопровождении генерал-лейтенанта Хасунумы, его главного адъютанта. В то время как его подданные вставали с колен и кланялись, он занял свое место, и историческая конференция началась.

Судзуки, в полной мере ощущая важность момента, попросил секретаря зачитать Потсдамскую декларацию. Затем престарелый премьер медленно поднялся и обратился к императору:

«Высший совет по руководству войной собрался сегодня для обсуждения потсдамских условий. Несмотря на то что совет не пришел ни к какому решению, были обсуждены следующие условия:

1. Сохранение императорской формы правления.

2. Самостоятельное разоружение Японии.

3. Наказание военных преступников самими японцами.

4. Частичная и ограниченная минимальным сроком оккупация Японии.

Таковы были наши предварительные условия, которые обусловливали принятие Потсдамской декларации. Министр иностранных дел выдвинул следующее предложение.

Предложение А: „Правительство принимает Потсдамскую декларацию при условии, что она не предусматривает никаких требований по изменению статуса императора, который определяют законы страны“.

Чрезвычайное заседание правительства было проведено сегодня, и были получены следующие результаты после голосования по этому вопросу:

За предложение министра иностранных дел – 6 голосов.

За предложение, предусматривающее четыре условия, – 3 голоса.

Тех, кто воздержался, но предложивших уменьшить число условий, было 5 человек».

Адмирал сделал паузу, взглянул на Того и продолжил: «Сейчас я предоставляю слово министру иностранных дел, который обоснует выдвинутое им предложение».

Влажная жара медленно превращала помещение в настоящее пекло. Того, опустив голову, поднялся и обратился напрямую к маленькому человеку за столом, покрытым парчовой скатертью.

«Для Японии одновременно унизительно и страшно принимать Потсдамскую декларацию, – сказал он, стараясь прояснить свое личное отношение к документу. – Однако сложившиеся обстоятельства заставляют нас принять их условия. Атомная бомба и участие России в войне внезапно резко изменили ситуацию и усилили позиции противника. Больше уже невозможно надеяться на переговоры в попытке добиться более выгодных для нас условий. Особенно сейчас, когда Советский Союз прибег к оружию, переговоры стали невозможными.

Ввиду этого существует опасность, что, если предлагается много условий, все они могут быть отвергнуты полностью. Я считаю, что лучше предложить одно условие, а именно – гарантировать жизнь и безопасность императорской семьи. Теперь что касается других условий. Вопрос разоружения армии следует рассматривать во время переговоров о перемирии. Я полагаю, что у нас не остается иного выхода, как только принять оккупацию Японии и необходимость суда над военными преступниками. Народ Японии выстоит и сделает все, чтобы возродиться в будущем, если императорская семья будет и дальше жить в мире. Это мое личное мнение, что теперь мы должны сосредоточиться на одном важном деле – сохранении императорской семьи».

Затем Судзуки дал слово министру флота. Ёнаи встал и, как всегда, кратко сказал: «Я полностью согласен с мнением министра иностранных дел».

Теперь пришла очередь Анами. Военный министр был в явном напряжении. Он говорил неестественно громко, его душили эмоции. «Мое мнение явно противоположное. Прежде всего, Каирская декларация призывает покончить с Маньчжоу-Го. Оно прекратит существовать как независимое государство». Он колебался вначале, но затем привел известные ныне всем аргументы: «Если даже японское правительство примет потсдамские условия, оно должно выставить по крайней мере четыре своих условия. В случае невозможности их принятия мы должны продолжать войну. Если мы сможем нанести сокрушительный удар врагу в решительной последней битве на земле нашей родины, мы сможем добиться более выгодных условий. Это верно, что, возможно, мы не сможем добиться победы в этой битве, но и говорить о поражении рано. Я убежден, что в единстве сила, и в сражении союзники понесут большие потери. Если мы не можем остановить врага, сотня миллионов японцев с радостью предпочтут умереть, чем принять позор капитуляции, и японский народ оставит по себе память в истории».

«Мы должны признать, – заключил Анами, – что японские войска на Тихом океане никогда не примут безоговорочной капитуляции. Более того, в самой Японии много тех, кто полон решимости сражаться до последнего солдата. Если Япония капитулирует, хаос в стране неминуем!»

Было ли это угрозой, обоснованным предположением или просто тактическим ходом? Военный министр тяжело опустился на свое место; по его щекам текли слезы, он едва сдерживал рыдания.

Воцарилась болезненная тишина. Затем премьер кивнул генералу Умэдзу, начальнику штаба. Хотя его лицо было бесстрастно, как всегда, голос Умэдзу дрожал от волнения: «Я придерживаюсь того же мнения, что и военный министр. Подготовка для решающей битвы на земле отечества уже завершена, и мы уверены в победе. Хотя наступление русских усугубило наше положение, я не думаю, что мы должны упустить возможность нанести последний удар по Америке и Англии. Война продолжается уже несколько лет, и многие наши боевые товарищи с радостью сражались и гибли за императора. И если мы теперь безоговорочно капитулируем, то это будет непростительным поступком по отношению к памяти этих павших героев. Хотя у меня нет возражений по поводу принятия Потсдамской декларации, я думаю, что четыре условия – это минимальные наши требования».

Сидевший неподалеку за столом генерал Сумихиса Икэда, который служил под началом Умэдзу не один год, внимательно посмотрел на своего бывшего командира. Он заметил нерешительность Умэдзу. Аргументации генерала, подумал Икэда, недоставало своей привычной силы.

Премьер Судзуки пропустил следующего выступающего адмирала Тоёду и дал слово председателю Тайного совета барону Киитиро Хирануме. Ксенофоб и ультранационалист, Хиранума был одного возраста с Судзуки, но придерживался совершенно иных взглядов. В 30-х годах Хиранума основал одно из самых значительных реакционных обществ. Оно проповедовало фашистскую идеологию, военную мощь страны и военное правление. Несмотря на это, он имел заслуги в прошлом, занимая пост председателя Высшего суда и министра юстиции; и он был признан самым известным экспертом Японии по конституционному праву. Хиранума краткое время был также премьер-министром в 1939 году. Его правительство ушло в отставку из-за расхождений в вопросе преобразования заключенного между Берлином и Токио Антикомминтерновского пакта в полноценный военный союз между Японией и Германией.

До конференции Хиранума получил о ее содержании полную информацию, как предполагали. Ему было сказано о необходимости завершить войну, используя все имевшиеся в наличии средства. Нельзя было терять времени. Полуночная конференция говорила о срочности вопроса. Хиранума встал, откашлялся и начал говорить, как коронер, ведущий расследование. «Прежде чем я выражу свое мнение, – хрипло произнес он, – я хотел бы задать вопрос министру иностранных дел, как идут переговоры с Россией».

Того, озадаченный таким неуместным вопросом, теперь потерявшим актуальность, после того как Россия объявила войну, все же смог сдержать себя. Терпеливо он рассказал о последовательности событий: «12 июля мы изложили советскому правительству волю его величества о необходимости арбитража и отправки специального посланника, чтобы завершить войну как можно скорее. Несмотря на наши неоднократные повторные обращения, ответ так и не был получен. 7 августа от нашего посла Сато в Москве пришла телеграмма с сообщением о намеченной на 8 августа в 17:00 встрече с народным комиссаром иностранных дел Молотовым. Вчера вечером Молотов отверг японское предложение о посредничестве, и вслед за этим Советы объявили войну Японии».

Хиранума настаивал на подробном объяснении: «Делали ли вы когда-нибудь предложения Советскому Союзу по конкретным вопросам?»

С трудом сдерживаясь, Того ответил: «Хотя я и ставил в известность Советы, что конкретные вопросы объяснит специальный посланник, я сам не делал таких предложений».

«В таком случае, – настаивал Хиранума, – в чем причина объявления Советским Союзом войны Японии?»

Того кратко рассказал о сути советского объявления войны, как об этом сообщил ТАСС в Москве.

Хиранума стоически продолжал расспросы: «Правда ли, что, как было сказано в советском заявлении, Япония официально отказалась от ультиматума трех держав?»

«Никаких шагов не было предпринято, чтобы отвергнуть ультиматум», – коротко пояснил Того.

«Тогда что же, – спросил Хиранума, – лежит в основе советского заявления об отказе?»

«Это их воображение», – парировал Того.

Наконец, обратившись к условиям, перечисленным в Потсдамской декларации, Хиранума начал задавать вопросы, словно пытаясь понять: «Интересно, что они понимают под жестокостями в отношении пленных союзников и выдачей всех военных преступников? Можно ли это понимать так, что мы можем покарать сами военных преступников?»

«В прошлом военные преступники всегда передавались победителям», – сказал Того.

Явно обеспокоенный этим пунктом декларации, Хиранума поинтересовался: «Господин министр иностранных дел, вы подумали о передаче их противнику?»

«Все будет зависеть от ситуации, но я думаю, что подобное неизбежно», – ответил Того.

Старый юрист продолжал спрашивать: «Полагаете ли вы, что они могут не согласиться на наше требование позволить Японии разоружить свои войска самостоятельно?»

«Да, полагаю», – кратко ответил Того.

Сохраняя невозмутимость, Хиранума направил затем копье в сторону военных: «Я хотел бы спросить господина военного министра и начальника Генштаба о следующем. Вы уверены, что сможете продолжать войну в будущем?»

Умэдзу начал медленно вставать, но Хиранума ответил за него: «Боюсь, что это очень сомнительно. Хотя нам объяснили, что победа в решающей битве на своей земле возможна, не надо забывать о ежедневных постоянных воздушных налетах и об обстрелах с кораблей. Кроме того, атомная бомба показала свою ужасающую эффективность. Разве защита от этих бомб возможна? В большинстве случаев японцы не могут принять ответные меры и противостоять воздушным налетам врага, который делает все, что захочет. Нет абсолютно никакого противодействия против этого, чтобы можно было защитить наши малые и большие города».

Возникла пауза, и все присутствующие с надеждой наблюдали, как Умэдзу снова поднимается со своего места. Но опять раздался надтреснутый голос Хиранумы: «Я полагаю, что воздушные вражеские налеты на нашу территорию будут становиться все интенсивнее; более чем половина Токио будет, вероятно, разрушена, а малые, средние и большие города полностью стерты с лица земли. Тогда вся инфраструктура страны будет уничтожена. А существуют ли какие-то контрпланы против атомной бомбы?»

Снова установилась пауза, пока Хиранума пытался сформулировать еще одну мысль. Снова все замерли в ожидании, запертые в этой влажно-жаркой печи.

«Сегодня сильно возросла неуверенность людей в будущем, а их боевой дух утерян. Транспорт разрушен, и не хватает продовольствия. Как в случае с Токио, продукты питания, присылаемые из других мест, уже заканчиваются. Импорт зерновых из Маньчжурии затруднен. Меня все это очень угнетает. Также я хочу объяснений, насколько большой урон нанесли воздушные бомбардировки нашей транспортной системе».

На этот раз Умэдзу встал и начал говорить, прежде чем старик мог продолжить. Бритая голова генерала блестела, как полированный камень. «Высшее командование предпримет все усилия на будущее, – обещал он. – Хотя сложно предотвратить тотальное разрушение от атомной бомбы, возможен ограниченный контроль над ее применением, если будут приняты необходимые меры противовоздушной обороны. Я думаю, что интенсификация воздушных налетов в будущем неизбежна. Однако я верю, что, если у нас будет твердая решимость противостоять разрушительным последствиям воздушных атак, враг не сможет приблизить окончание войны. Нет сомнения в том, что в итоге народ утратит боевой дух из-за тягот повседневной жизни, от разрушения дорог и транспорта. Сложно полностью избежать разрушений, но высшее командование приложит максимум усилий для их предотвращения. Вы можете рассчитывать на нас и впредь. Мы никогда не сдадимся врагу только из-за авианалетов».

Теперь настал черед флота. Хиранума спросил: «Может ли флот предпринять какие-либо контрмеры против оперативных групп врага?»

Флот почти не имел в своем составе крупных боевых кораблей, которые можно было использовать в этих целях, поэтому Тоёда ответил так: «Лишь авиации под силу справиться с тактическими группами, которые, если они не сопровождают транспортные грузы, обладают высокой маневренностью. Их трудно обнаружить, не имея авиации. До настоящего времени наши военно-воздушные силы готовились и сосредотачивались для решающей битвы на нашей земле, и мы сохраняли их мощь для будущих сражений. Поэтому мы использовали тактику, предполагающую нанесение внезапных ударов небольшими силами. Однако мы надеемся в будущем контратаковать, если мы мобилизуем значительные силы».

Приступив к рассмотрению совершенно иных тем, Хиранума продолжил приводить список бед и испытаний Японии в настоящем и будущем. Все присутствовавшие слушали молча и только потели. Никто не осмеливался прервать почтенного судью. «Поддержание общественного мира в стране важно, но к каким мерам вы собираетесь прибегнуть завтра? Если политика правительства неудовлетворительна, внутренний беспорядок только усилится. А каково положение с продовольствием?» Это был еще один риторический вопрос. Его коллеги нетерпеливо ждали, когда же он закончит. «Хуже становится с каждым днем. Хотя нет сомнения, что люди лояльны в душе, нынешние условия предельно опасны, ситуация требует особого внимания. Перед лицом настоящего ухудшения общего положения Японии мы можем предположить, что продолжение войны приведет к более серьезным внутренним беспорядкам, чем ее завершение…»

Судзуки, который, казалось, уже не мог больше переносить бесконечный поток вопросов Хиранумы, удалось, наконец, вмешаться: «Я полностью согласен и тоже сильно обеспокоен. В сложившейся ситуации ход войны неблагоприятен для нас. Народ находится в тяжелом положении. Они не могут больше переносить авиаудары. Если война продолжится в таких условиях и мы не сможет защитить наш народ, то, как бы мы ни старались, нам предстоит пройти по очень сложному и опасному пути».

Поняв, что все вопросы уже заданы, Хиранума подвел итог: «Хотя я не располагаю временем для тщательного анализа, я выражу свое мнение о сложившемся чрезвычайном положении. Говоря по существу, министр иностранных дел представил нам тот план, который и требовался. Его цель – только защита нашего национального государства, и я с этим согласен. Однако некоторые его формулировки нельзя принять и понять. Суверенитет императора не проистекает из государственного закона и не дается конституцией. Он только имеет отношение к конституции. Текст должен читаться так: „…вышеупомянутая декларация не содержит требования, которое ущемляет прерогативы его величества как суверенного правителя“. Против такой трактовки я не имею возражений».

Того кивнул в знак согласия. Все дело было в лишь небольшом изменении текста; в конце концов, Хиранума был авторитетом в области конституционного права.

«Что касается условий под пунктами 2, 3 и 4, – продолжал Хиранума, – то, несмотря на уверение министра иностранных дел, что союзники откажутся их обсуждать, я полагаю, что военный министр и начштаба армии в своих заявлениях полностью правы. Я думаю, нам следует разоружиться самим. Поскольку отсутствуют требования о выдаче военных преступников, возможно, оно будет добавлено позднее… Вопрос оккупации тоже важен, так как он касается достоинства независимой страны».

В то время как старый адвокат скрупулезно разбирал все обсуждаемые пункты, Судзуки пытался сдерживать себя, как мог. Хиранума занимал место оратора уже более получаса. Это было достаточное время, чтобы бомбардировщики союзников снесли с лица земли еще один город, чтобы русские части продвинулись еще на пять или десять миль, чтобы в воздух поднялся самолет с еще одной атомной бомбой, в то время как они продолжали обсуждать прошлогодний снег. В любой момент какой-нибудь инцидент мог разрушить хрупкое единство нации. А Хиранума продолжал вещать: «…Если война будет продолжаться из-за отказа противника принять наши условия, в стране начнется брожение. Мы должны будем как-то справиться с этим, тщательно проанализировав наше положение».

Трудно было сказать, что в большей степени угнетало присутствующих в зале: жара в бункере или бесконечные размышления об одном и том же. «Неужели он так никогда и не закончит?» – подумал Того.

«Мы не можем вести войну, полагаясь только на военную силу. Должны быть приняты во внимание всеобщая мобилизация, дух народа, условия военного производства и ежедневные потребности людей. Может ли нынешняя ситуация рассматриваться как удовлетворительная? Как обстоят дела с продовольственным снабжением?»

Старик явно повторялся. Аудитория уже не скрывала нетерпения.

«Благоденствие народа – вот от чего зависит успех политика. И если положение людей действительно тяжелое, не важно, насколько сильна армия и флот, продолжать войну представляется уже невозможным».

Хиранума был также ректором университета Нихон, и всем стало казаться, что он заимствовал часть своих высказываний из речей, которые обычно произносились при вручении дипломов.

«Что касается других условий, власти должны принимать решения только после тщательного их рассмотрения. Поскольку это очень важное дело, то я полагаю, что его должен решить сам император».

Он понимал, о чем он говорит? Что своими безответственными заявлениями он может разрушить все дело? Ведь он сейчас напрямую обращался к императору.

«Для того чтобы сохранить верность наследию императорских предков, ваше величество должно вдохнуть в нацию уверенность. Я прошу ваше величество принять решение, памятуя об этом».

Наконец болтливый старик замолчал и занял свое место. Прежде чем аудитория смогла отреагировать на эту просьбу, адмирал Тоёда решил, что пришел его черед высказаться. Судзуки дал ему слово.

«Как командующий флотом я согласен с мнениями военного министра и начальника Генштаба армии. Рассматривая перспективы победы или поражения в этой войне, я не могу сказать, что возможность победы очевидна, но не думайте, что нас ожидает разгром. Высшее командование флота готово к переговорам, но его беспокоит одно условие: сохранение национального государства. Боевой дух все еще жив среди большинства народа. Солдаты на фронте проявляют массовый героизм и готовы к самопожертвованию. Я полагаю, что возможно восстановить боевой дух, отчасти утраченный, благодаря нашим новым командирам».

Тоёда оказывался в двойственном положении – было неясно, поддерживал ли он оставшиеся три условия или нет?

Соотношение голосов по этому пункту было три к трем: Анами, Умэдзу и Тоёда (?) против Того, Ёнаи и Хиранумы. Судзуки, видя, как и ожидалось, что к консенсусу так и не пришли, поднялся со своего места. Было два часа ночи 10 августа. В зале стояла невыносимая духота, и москиты были безжалостны.

«Господа, – произнес премьер, сохраняя внешнее спокойствие, – на протяжении нескольких часов мы обсуждали представленные нам на рассмотрение вопросы и так и не пришли ни к какому решению. Даже теперь соглашение не просматривается. Мы не можем позволить себе терять ни минуты в это время. Несмотря на этот беспрецедентный случай, я предлагаю обратиться к императору за окончательным решением. Его величество разрешит этот вопрос, и правительство его непременно выполнит».

Судзуки, закончив говорить, без всякой паузы приблизился к императорскому трону. Зал затаил дыхание, пораженный таким его дерзким поведением. «Господин премьер-министр!» – только и мог произнести Анами. Старик адмирал подошел совсем близко к императору. Молчание давило, как и жара.

«Мы ждем решения вашего величества, какое предложение из двух следует принять».

Ни разу за последнее время от императора не требовалось столь решительно проявить свою волю и дать ответ на жизненно важный вопрос. И почти никогда ему не приходилось реально действовать в этом театре теней с заранее расписанными ролями. Задать императору прямой вопрос – такое было невозможно представить. Военные ожидали, что конференция ограничится дискуссией, а затем просто растворится в ночи.

Чего же ожидать теперь от живого божества, каждое повеление которого они поклялись исполнять?

Это не был предполагаемый финал. Это не был предсказуемый конец. В те грозовые дни, предшествовавшие Тихоокеанской войне, во время военных смотров и официальных мероприятий человек-бог в элегантном мундире принимал почести, восседая на своем любимом боевом коне по кличке Первый Снег. Подобное нереальное зрелище – бетонное душное убежище, где решался позорный вопрос, – военным лидерам, защитникам империи, невозможно было прежде даже представить.

Судьба империи – нести просвещение варварам. Эту идеологию выражали фракция Кодоха в японской армии (Фракция императорского пути) и политический слоган «Хакко Итиу» («Восемь углов мира под одной крышей»); это были талисманы 30-х годов. К ним был добавлен лозунг о необходимости самообороны в борьбе с демократией. Японские завоевательные кампании превратились в священную войну.

Конечно, в победном 1942 году, когда Япония захватила одну шестую часть суши, ни один из военных лидеров ни разу не произнес слова «осторожность». Это были времена опрометчивых прогнозов и далекоидущих планов по разделу мира вместе с нацистами, которым милостиво оставляли все земли, лежавшие на запад от индийской границы.

Это были дни сумасшедших торжеств, особенно после побед при Пёрл-Харбор и Гонконге, на Филиппинах и при захвате Сингапура. Тогда император появлялся на мосту, с которого открывался вид на широкую площадь рядом с Императорским дворцом, под крики «Банзай!» тысяч радостных подданных. В военной форме и на своем коне Хирохито гарцевал на виду ликующих толп.

Нигде на горизонте японские военные не видели ни одной темной тучи. Но именно тогда Верховному главнокомандованию армии пришлось задействовать весь свой престиж и приложить максимум усилий для того, чтобы удержать Гуадалканал.

У флота появились свои проблемы. Были кровопролитные сражения на Тайване, островах Соломоновых и Гилберта и на атолле Мидуэй. В бой шли во имя императора, но все «победы» оказались фикцией.

Тогда заговорили о войне, которая может продолжаться от десяти до двадцати лет, которые необходимы врагу, чтобы расправиться со 100 миллионами японцев и разгромить священное государство.

Мечты армейских командиров о грандиозном параде победы, который возглавит император на белом коне, незаметно испарились. И многие уже начали задаваться мыслью, а стоило ли и дальше жертвовать миллионами жизней или необходимо прекратить бойню, приняв неординарное решение.

Какое из этих двух действий требовало большего мужества? Продолжать сражаться, отдавая приказы из тоннеля- укрытия, недавно пробитого в толще горы в отдаленной местности Мацусиро, уподобляясь попавшему в ловушку кроту? В условиях, когда враг господствовал в воздухе и охотился за всем, что движется, можно ли было гарантировать безопасность императорскому семейству, которое в любую минуту могли перевезти в пуленепробиваемом автомобиле в «неприступное» убежище в горной цитадели, расположенной в удаленной северо-западной области?

Ну а что потом? Конец, как у Гитлера? Прекращение династии, в то время как лояльные подданные покорно подставляют себя под страшный удар атомного оружия и гибнут в Армагеддоне? Японцы, наследники богини Солнца Аматэрасу, теперь противостояли титанической мощи самого солнца, обернувшегося против своего детища. Мистическая легенда о расовом превосходстве, которая породила и укрепила самурайский дух, теперь столкнулась в целом с реальным очевидным разрушителем, научно предсказуемым, порожденным тем же самым солнцем. Как это могло соотноситься с космологией синтоизма?

Так что же – сдаться? И чего в таком случае можно было ожидать? Если армия и весь народ последуют императорским приказам, разрушения и массовые убийства, по крайней мере, прекратятся. Можно ли будет доверить победителям сохранение императорской системы власти? Позволят ли они Хирохито остаться? Отстранят ли они его от власти или передадут китайцам для того, чтобы они могли судить и покарать его, как того требовали влиятельные лица? Будет ли страна разделена и ею будут управлять наподобие побежденной Германии или Австрии? Станет ли Япония аграрной страной и лишится собственной индустрии? Будет ли страна окончательно разграблена? Будет ли она наказана за военные преступления? Может, она вообще прекратит существовать? Такие обстоятельства сложились в эпоху Сёва к 10 августа в двенадцатый год царствования.

Хирохито поклялся следовать законам и традициям своих предшественников, продолжить линию наследования, обеспечить выживание имперских наследников Аматэрасу, богини Солнца.

Но линия наследования не могла бы продолжиться, если бы нация Ямато исчезла в продолжительной войне. Она не могла бы продолжиться, если бы император был отстранен от кормила правления одержавшим победу врагом.

Такой выбор стоял перед Хирохито.

Поставленный перед необходимостью принять решение, о чем мог думать рядовой человек? Но принять его предстояло не простому человеку, а Хирохито, сто двадцать четвертому правящему императору из рода Ямато, наследнику Аматэрасу Омиками, Сыну Неба.

Хотя и был он человеком смертным, для своих соотечественников продолжал оставаться Божеством, воплощением всего благого в этом мире. Он был одновременно божественным и земным правителем. Он был также главой семейства – божественным отцом всех японцев. Каждый из них был, как и любой член семьи, беспрекословно верен и послушен ему.

На протяжении 2600 лет император в Японии был божеством для своих верных подданных. И таким он и оставался для них в том последнем военном году. Было 2 часа ночи 10 августа 1945 года. Настало наконец время для божества заговорить.