Kitabı oku: «Сиреневый туман», sayfa 2
Она покачала головой: – Нет. – Сашка закурил новую сигарету.
– Так я и думал. Сейчас я выражаюсь, как китаец, впервые приехавший в Новую Гвинею. Но, Настёна, ты умница, ты поймёшь.
Настя старательно прижимала кулачками свои колени, чтобы незаметно было, как они подпрыгивают.
– Ты, наверное, слышала или читала что-то такое. … Ты много читаешь, наверняка. Это чувствуется. Кстати, в прошлое воскресение я видел у тебя в рюкзаке томик Хайяма. Не поверишь, в тот день я купил себе такую же книгу. Так вот. … Нет, я всё-таки похож на папуаса! Одним словом, на земле, Настёна, всё так гармонично устроено! И нас она, природа то есть, не забыла. Человек-это всего лишь половина целого. Где-то живёт другой человек, который твоя половина, именно твоя. И если они встретились, вот это как раз и есть целое, то есть больше ничего и никого не надо. Ни привыкать, ни узнавать. Просто они встретились и всё. … Две половины души сошлись вместе, это и есть гармония! Это и есть счастье и покой. А что ещё человеку надо? Другое дело, что человек нетерпелив. Он даже не пытается искать, гораздо проще взять то, что рядом и попытаться привыкнуть. А это и есть главная ошибка в жизни. Не знаю, твоя ли половина я, но совершенно уверен, точно знаю, что ты – это моя половина. Моя, понимаешь? Наверное, подсознательно я понял это сразу, иначе не увязался бы за тобой. Можешь поверить, это не моя привычка – приставать ко всем подряд. Ну, а целой недели мне с лихвой хватило, чтобы разобраться и, поверь, это была трудная неделя. Последние дни особенно, даже дышать не хотелось без тебя. Неинтересно.
Сашка заметно волновался, закурил уже третью сигарету и руки его слегка подрагивали. Настя, ошеломлённая, молчала. Голова была пустой, кажется, даже мыслей не осталось, только в висках громко и больно стучали молоточки.
– Настёна, я долго думал, поверь мне. И. … Если ты моя половина, то, по логике, и я должен быть твоей. Может, ты просто пока не поняла? Может, ты ещё не разглядела? А?
Настя, опустив голову, посидела молча, потом судорожно вздохнула, будто долго плакала, и тихо сказала: – Я разглядела, Сашечка. Разглядела.
Сашку вихрем снесло с места, он взял её лицо в ладони и тихо поцеловал. Это был даже не поцелуй, он просто прикоснулся приоткрытыми губами. Избушка вдруг качнулась, пол ушёл из-под ног, и Настя крепко ухватилась за Сашку.
Он осторожно прижал её к себе и зашептал:
– Я так много и бестолково говорил, боялся, что не поймёшь. Какое счастье, что ты умная!
Они вышли на берег, обнялись и долго молча смотрели на воду. Нечаянно Настя опустила глаза и уставилась на Сашкину руку: часы показывали начало восьмого. С хохотом заметались по поляне, собирая и пряча вещи, почти бегом пролетели тропу. На повороте, запыхавшись, остановились. Сашка взял Настины руки и бережно поцеловал одну за другой. Большой и сильный, он красиво и бесшумно бежал, оглядываясь. Настя отметила про себя, что хромоты почти не заметно, что двигается он с какой-то тигриной грацией быстро, тихо и изящно. Дождавшись, когда Сашка скроется за поворотом, Настя побрела домой. В голове стоял звон, мыслей по-прежнему не было. То есть они были, но вертелись таким плотным клубком, что отделить что-то важное было немыслимо.
– Ладно, – решила Настя, – приду домой и подумаю обо всём, сейчас сил нет.
…Эта неделя была много страшнее. Она не могла ни пить, ни есть – всё вызывало отвращение. Она не могла спать: замучили сны – путанные, непонятные, беспокойные. Наконец, обессилев, вновь начала регулярные занятия медитацией, заброшенные за последние недели. Это помогло взять себя в руки, она уже спокойно пережила субботу, а на следующее утро бодро шагала по дороге. Появились первые грибы, Настя с удовольствием собирала, а потом развешивала на деревьях сушить: « НЗ» для белок. Лучшие откладывала в пакет – на суп и жаркое. Сашка в этот раз не орал и не ждал, он шёл навстречу. Издалека заулыбался, подбежал, снял с Насти рюкзак и взял её лицо в ладони.
– Кажется, это станет привычкой! Не возражаю, – подумала она. Сашка нежно чмокнул в нос, потом в щёчку, потом… Они долго целовались на дороге.
– Настёна, за что мне такое счастье? – Сердце его громко стучало.
– Это не тебе, – Настя ладошкой трогала колючую щёку, – это мне счастье.
Молча дошли до своей поляны. На картонке, пришпиленной к сосне, крупными буквами выведено: « ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ!» Настя звонко рассмеялась, а Сашка пояснил: – Это наша первая частная собственность. Потом, Настёна, у нас всё будет, обещаю тебе.
Пили чай, строили планы, в основном Сашка:
– Нам с тобой недолго осталось здесь жить. Приедем – поженимся. Нет, сначала познакомишься с родителями, потом я с твоими, а уж потом они между собой договорятся и тогда свадьба. Я знаю, у меня друг женился. А жить пока, Настёна, будем у моих. Слово даю, это будет не долго. Купим квартиру, и это будет наша вторая собственность.
– Настя, ты красавица и дети у нас будут красивые. Ну, сними ты свои очки! Да, Настён, я по рации связался с городом, проконсультировался в глазном центре. Знаешь, что мне сказали? Что это пустяковая операция и тебе её сделают в два счёта, раз ты так комплексуешь. А я думаю, стоит ли принимать такие мучения? Настён, сними очки, покажи мне свои глазки. Я тебе честно скажу, стоит рисковать или нет. Да, я в городе кое-что заказал, но это сюрприз. Девочка моя хорошая, сними очки, а!
Настя отошла в сторону, немного подумала и сняла очки. Повертела их в руках, потом медленно подняла глаза на Сашку и виновато улыбнулась. Он набрал воздуха в грудь, хотел что-то сказать, но так и застыл с открытым ртом. Медленно выдохнул, достал сигарету и долго прикуривал, не сводя с неё глаз. Нащупал за спиной сосну, привалился к ней спиной и изумлённо сказал:
– Русалка. … Ты русалка. … Ты меня обманула!
– Нет, Сашечка, – заторопилась Настя, – не обманула. Просто пошутила, а ты сразу поверил. И. … Я ведь не собиралась больше с тобой видеться. Думала, проводишь и разойдёмся. А позже уже не знала, как тебе сказать…
Сашка молча курил. Насте это как-то не понравилось, и она с вызовом сказала: – Ты ведь тоже меня обманул!
– Я!?
– Ты! Понимаешь, Сашечка, я врач. И не просто врач, а хирург. И не просто хирург, а хороший хирург, так говорят. Поэтому огнестрельную рану я как-нибудь отличу от травмы арматуриной.
Сашка растерянно похлопал глазами: – Настёна, я не хотел… Не думал, что ты… Мало ли, вдруг испугаешься или подумаешь, что хвастаю боевыми шрамами. Ты прости меня…
– Ладно, оба хороши! – Она потопталась, помолчала и снова нацепила очки, так было привычнее. Сашка докурил, подошёл, разглядывая Настю, будто знакомясь. Снял очки, обнял её и закопошился за плечами, развязывая платок. Медленно стянул его и уставился на пышную копну. Светлые, почти пшеничного цвета волосы, слабо стянутые сзади, обрамляли лицо, будто рамкой. Небольшие пряди выбились из общей массы и крупными кольцами, которые шевелил ветерок, щекотали Настино лицо, и она морщилась и сдувала их. Сашка осторожно убрал, попытался пригладить раз, другой. Поискал рукой заколку или чем их там можно укротить. Понял, что волосы убраны в косу и стал доставать её из-под кофты. Одной рукой вытягивал и складывал в другую кольцо за кольцом, а она всё не кончалась и Сашкины брови медленно ползли вверх, а рот изумлённо, по – детски, открывался. Наконец, достал. Долго разглядывал золотистую мягкую груду, тихо опустился на колено. Кольца волос разматывались, и вот уже расплетённый конец пышной кистью покачивается, касаясь колена. Толстая пушистая коса удобно улеглась в ложбинке между грудей. Сашка ошарашено рассматривал её, иногда осторожно трогал ладонью и бормотал:
– Настёна, она точно твоя? Бог мой, ты похожа на Василису.… Эту… Никулишну или как её там звали, забыл. Ну, которая обрезала свои шикарные волосы, чтобы спасти мужа из татарского плена. Нет, из княжеского…
Сашка отошёл в сторону, прикуривая. Руки заметно подрагивали:– Настёна, ещё один сюрприз сегодня и у меня сердце лопнет.
Она взяла его за руку, повела к реке, усадила на берег и сама устроилась рядом. Долго молча смотрели на воду, потом Сашка тоскливо сказал: – Не я тебе нужен, Настёна. Тебе бы принца арабского, чтобы алмазами усыпал. – Она весело отозвалась:– Быть сорок пятой женой?! За что ты меня так, Сашечка?
– Хочу быть единственной, или ты уже передумал?
Он долго смотрел в её глаза: – Я же говорил, что ты колдунья. Глаза у тебя зелёные, как вон те ёлочки, даже голова кружится. А принц… Лучше ему не появляться в радиусе ста пятидесяти километров, а то не заметит, как в пятак схлопочет.
Дружно рассмеялись, и опять стало всё просто и хорошо. Сидели и болтали обо всём и ни о чём, только Сашка держал уже не её ладошку, а косу. Гладил, расплетал, складывал на ладони пушистой горой и даже нюхал.
– Настёна, чем ты волосы моешь? Пахнет…. Сердце заходится.
– У тебя сердце, а у меня в животе бурчит, я есть хочу, – сердито сказала она. Сашка охнул, подскочил и затрусил к костру.
– Сейчас, душа моя, всё готово, только разогреть.
Настя, глядя, как он ловко управляется с хозяйством, думала, что его родители, должно быть замечательные люди, если сын золотой.
– Смотри, что я нашёл для тебя, – на широкой Сашкиной ладони лежали несколько сочных, крупных ягод малины. Она губами осторожно сняла их по одной и нежно поцеловала ладонь. Сашка растерянно моргнул, а Настя звонко рассмеялась: – Сашечка, если этой ладонью да по носу принца…
Он хмыкнул: – Да бог с ним, с принцем. Садись быстрее, кормить буду.
И он подсовывал ей лучшие кусочки, командовал: открой рот. Она смеялась и тоже что-то совала ему. Бродили по лесу, набрали грибов и разложили на крыше избушки сушить, а сами валялись под лиственницей в тенёчке и болтали.
– Настёна, распусти волосы, так хочется посмотреть!
– Ну, нет! Я их потом не соберу. Знаешь, Сашечка, как они мне надоели! Я бы давно обрезала, мне тоже хочется походить со стрижкой, как все, но я боюсь. Девчонки на работе по целому часу возятся с укладкой, а я не умею, вот и боюсь ходить чучелом.
– Настёна, – свирепо таращил глаза Сашка, – поклянись, прямо сейчас поклянись никогда не трогать косу без моего согласия! А его ты не получишь ни-ко-гда! Ни от живого, ни от мёртвого.
– Не буду! Не буду клятвы всякие давать, ты глупости болтаешь!
– Настёна, я до следующего воскресенья молчать буду, только поклянись!
И она клялась, а он просил ещё раз пообещать, на этот раз точно. Она смотрела на него и думала: сто лет проживу с ним, но и тогда не насмотрюсь. Такие лица с возрастом становятся ещё привлекательнее. Годам к сорока-пятидесяти Сашечка станет неотразимым мужиком. В груди сладко что-то замирало: это мой мужчина! В его руках сильных, нежных и уже родных так спокойно и безопасно. Боже мой, какое это счастье, когда спокойно и безопасно! Если он меня бросит, я умру!
– Настёна, – он наматывал косу себе на шею, – мы с тобой доживём до старости, у нас будут внуки, но ты будешь самой красивой бабушкой на всём белом свете. Мужики и тогда будут сворачивать себе шеи, глядя на тебя. А если не будут, сам сверну, чтобы смотрели, кто мимо идёт.
Не удержавшись, она пальчиком трогала его брови, обводила его губы, ладошкой трогала его колючую щёку. Он бормотал: – Опять отросла, чёрт! Утром же брился, – и целовал ладошку, потом просил ещё и другую. Сам он не мог пройти мимо, чтобы не прикоснуться к её руке, косе, плечу.
– Настёна, теперь я понимаю, почему ты всё время в тёмных очках, платке и балахоне. По нашим улицам тебе ходить проблемно. Что за жизнь!
– Настёна, у тебя глаза, как у инопланетянки. Такого глубокого зелёного цвета… Я читал, что в природе таких не существует.
– Да, знаю. Это патология. Значит я урод.
– Кто у тебя родные? В тебе, наверное, течёт княжеская кровь. Я, правда, в жизни не видел ни одной княгини, но думаю ты – вылитая. Такая… гордая посадка головы, фигура.… Пока толком не видел, но под балахоном, сдаётся мне… Афродита от сраму, пусть прикроется тряпочкой. Хотя нет, где-то читал, княгиня должна быть статной, а ты… Ты хрупкая, вот!
– Посадка головы, Сашечка, это оттого, что коса тяжёлая. А на работе я вынуждена её закручивать на затылке, не могу же ходить растрёпой. Знаешь, сколько надо шпилек, чтобы удержать это чудовище?! К вечеру хочется снять скальп. Ну, а что касается хрупкости.… Это не по адресу. Смотри!
Она стянула свой балахон. В белой футболочке и джинсах Настя действительно напоминала почему-то фею, хотя никто не видел фею в джинсах. Тоненькая, стройная, при осиной талии – высокая грудь, округлые бёдра и длинные ноги.
– Вспомнил, – заорал Сашка, – ты на Барби похожа, только она дура дурой и лицо глупое.
– А твоя Барби так может?
Старую сосну повалило ветром, и она упала, упираясь вершиной в стайку берёз. Настя легко запрыгнула на неё, изящно, как балерина пробежала вверх, ловко повернулась на одной ножке и, лукаво улыбнувшись, легко встала на руки. Постояв, медленно перенесла вес на одну руку, другой помахала ему. Резко прогнулась в кольцо, коснувшись кроссовками головы, затем распрямилась, как пружина, взлетела в воздух и легко приземлилась рядом с Сашкой. Он уцепился за неё, подхватил на руки и понёс, причитая: – Никогда, слышишь, никогда больше так не делай! Ты меня до дурдома доведёшь, я до свадьбы не доживу…
Настя, обняв крепкую шею, шептала: – Сашечка, я и в дурдоме рядом буду, и до свадьбы мы вместе не доживём…
Сашка суеверно поплевал в сторону и полез целоваться. Целовались долго, до одури. Потом он слегка отодвинулся и, глядя ошалелыми глазами, сказал: – Настёна, без глупостей! Предупреждаю.… Только после свадьбы! – И опять Настя звонко хохотала, а он не отводил глаз и спотыкался.
Заканчивался сентябрь. Жара заметно спала, дни стали короче, ночи прохладней, но дождей так и не было. Погода стояла не северная, и Сашка хвастал: – У меня с небесным офисом прямая связь, сказал, что нужна хорошая погода, вот тебе и, пожалуйста!
Каждое воскресенье Настю подхватывали сильные руки, тёплые губы жадно обцеловывали, а родной голос приговаривал: – Наконец-то! А то жду, жду…
– Давно пришёл?
– Только что, вон рюкзак стоит.
Они шли к себе, и Сашка возмущался: – Машину Серёга едва завёл, не следит за ней совсем, представляешь! Чуть не опоздал. Ты, Настёна, если что, не пугайся, значит что-то с машиной. И здесь одна не сиди. Раз меня нет на перекрёстке, иди в деревню, я тебя там найду.
Ягод в лесу было мало, но, гуляя в лесу, успевали собрать несколько горстей и чай пили со свежим вареньем. Сашка покупал в деревне картошку, овощи, мясо. Сам стряпал.
– Я, Настёна, привык. У меня брат младший Юрка, немного шалопай, но хороший пацан. Музыкой увлекается, говорят большой талант. Так я, когда дома, не даю ему делать чёрную работу, пусть бережёт свои талантливые пальчики. От тебя он будет без ума, вот увидишь! Мои вообще встретят тебя, как королеву. А уж бабуля… Бабуля моя сразу запричитает: какая ты тоненькая, да как же ты жива до сих пор, да не кормили тебя в детстве, что ли?! И начнёт пичкать едой чётко каждые пятнадцать минут. И будешь ты, Настёна, толстая и красивая, как персик!
Настя задумчиво улыбалась или уходила на берег и, глядя на воду, тихонько напевала. Однажды Сашка крикнул: – Настёна, душа моя, пой громче, мне не слышно.
Настя подумала, обвела взглядом реку, противоположный скалистый берег, поросший густым ельником, вздохнула и запела. Низкий, сильный, красивый голос перелетел реку, ударился о скалы, рассыпался на части, которые подхватило эхо и что-то подняло на верхушки елей, что-то опустило до самой воды. И столько любви, столько тоски было в незнакомых словах широкой и вольной мелодии! Сашка замер у костра с ложкой, изумлённо тараща глаза, и не заметив, что сбежали пельмени, которые он так старательно лепил.
– Что это?! Настёна, что это?
– Когда-то нашим соседом, Сашечка, был грузин. Давным-давно за что-то сослали его на север, так он здесь и остался. Он, наверно, очень тосковал по своей тёплой Грузии и часто пел эту песню. А я запомнила.
– А голос, Настёна, голос! У тебя такой мощный голос, откуда это? Как у тебя на него сил хватает?
– Говорят, кто в детстве много плакал, у того связки сильные.
– А что, ты много плакала?
– Судя по связкам, да. – шутила Настя.
… – Ты знаешь, что я придумал? – При очередной встрече Сашка подхватил её, зацеловал, закружил, намотал косу себе на шею и вдруг сурово сдвинул брови, – ты, почему без платка? Где твои очки? А балахон?
Настя засмеялась: – Так никого же нет, Сашечка, а тебя я давно не боюсь!
– Не боится она, – ворчал он, поднимая рюкзак, – забыла что ли: и да убоится жена мужа своего…. Иди рядом и не дёргай головой, задушишь!
– Так ведь то жена, – заливалась Настя, – а я пока никто.
Сашка подхватил её на руки и жарко зашептал:
– Как это никто?! Ты моя невеста. Знаешь, душа моя, всё время пытаюсь представить тебя в белом платье – не получается. Вижу только белое облако вокруг тебя, и каждый раз дыхание перехватывает, не могу дышать и всё! Такое чувство – был бы женщиной, заплакал. Тебе смешно?
– Нет. Когда я о тебе думаю, мне тоже хочется плакать.
– Правда? Настёна, это правда? Значит, точно мы с тобой две половинки. Нам с тобой повезло! Нам с тобой очень крупно повезло! Боги радуются вместе с нами!
– Боги завистливы, Сашечка, и это страшно. – Настя выскользнула из его рук и размотала косу.
– Не может быть, – озадаченный Сашка остановился и посмотрел на небо, – не может быть. Завистливым может быть только мелкое и подлое существо. Боги всемогущи, зачем им завидовать? Вот увидишь, Настёна, они к нам отнесутся как к родным. Не бойся, моя хорошая.
– А что ты там придумал? – Напомнила Настя.
– Ох, забыл совсем. Вот смотри, я тебе сейчас всё объясню, только не спорь со мной. Знаешь почему? Потому, что я сорок раз всё обдумал, и ты ни к чему не придерёшься. Значит так, зачем нам квартира? Чтобы жить, да? А я вот придумал: мы с тобой дом будем строить понимаешь?
Сашка возбуждённо делился планами, разжигая костёр.
– Дом- это всё! Кирпичный, в два этажа, красивый и удобный, а вокруг сад! Ты там цветов насажаешь, кустов всяких…. Представляешь, какая красота? А для детей вообще рай. Вот сейчас позавтракаем – покажу. Я всё это нарисовал.
После завтрака Настя пошла на речку, мыть посуду, Сашка убирал еду.
– Всё, я готов! Настёна, ты меня слышишь?
– Слышу, миленький, слышу! – Отозвалась Настя, возвращаясь. Он стоял, беспомощно хлопая глазами: – Я когда-нибудь не выдержу и зареву.
Она обняла его за шею, крепко прижалась: – Сашечка, мне всё время кажется, что я сплю. Вот проснусь сейчас и… Я боюсь!
– Сам боюсь. – Его голос вдруг охрип. – Недели такие длинные, сил нет! Меня с буровой скоро выгонят, говорят: загонял. А я не могу, как свободная минута, так хоть вой. Вот и стараюсь, чтобы не было этих минут. И от тебя уходить больше невмоготу. Нам с тобой осталось провести здесь два выходных. Знаешь, что я придумал? Давай первую годовщину свадьбы отметим здесь. Ты согласна?
– Конечно, ты ещё спрашиваешь!
Сашка показывал план дома, сияя широкой счастливой улыбкой.
– Вот здесь будет камин, там ванная комната, а тут кухня. Как тебе, Настён, ну скажи!
– А почему дом кирпичный?
Сашка, недоумевая, смотрит на план. – А какой? Блочный, что ли? Так он холодный и некрасивый.
Настя, подставляя лицо к солнцу, пожала плечами. – По-моему, лучше всего деревянный, из круглых брёвен. Их ещё чем-то покрывают, чтобы не темнело дерево. Очень красиво и полезно. Камень он тепло из людей вытягивает.
Сашка озадаченно смотрит на неё, вскакивает и возбуждённо шагает по поляне. Она с интересом следит за ним.
– Настёна, дай я тебя поцелую, а то уже столько времени не целовались!
– Нет, – отбивается Настя, – сначала скажи, что ты думаешь о брёвнах?
Он вздохнул: – Я думаю, почему я такое бревно? Почему сам не догадался? Это же очевидно. Но тогда дом совсем другой будет, это уже не коттедж, а что-то в русском стиле, что-то вроде терема, понимаешь? Высокое крыльцо, деревянная резьба и… Русская печь. У нас будут самые вкусные пироги, а когда доживём до внуков, станем свои старые кости греть.
Сашка весело рассмеялся. Его улыбка сводила с ума. Широкая, открытая, такая заразительная, что невозможно удержаться и не ответить на неё.
– Настёна, ещё две встречи и домой поедем. В следующий выходной я принесу фотоаппарат, у меня там кадров десять осталось, всё на буровой потратил. Обещал мужикам прислать. Нам пока этих хватит. А через год приедем с кинокамерой и начнём заводить семейный архив. Слушай, душа моя, может, ты хочешь сначала домой заехать? Ну, давай заедем к твоим родным, а потом к нам. Они у тебя кто? Ты совсем ничего не рассказывала.
Настя встала и молча пошла к реке. Постояла на берегу и села подальше, скрестив ноги. Сашка тоже сел, беспокойно пошарил в карманах, закурил, а сам с тревогой наблюдал за ней.
– Настёна, – несмело заговорил он, – ты скажи что есть, я пойму. Мне не важно кто они, в любом случае я им в ноги поклонюсь за тебя. Настён, не молчи, а то у меня сердце лопнет.
Она вздохнула и тихо заговорила.
– У меня, Сашечка, нет родителей, совсем нет, и никогда не было. Меня нашли на помойке, вернее на городской свалке бомжи в декабре перед Новым годом. Морозы тогда, говорят, стояли жуткие, а я лежала и пищала, замотанная в какое-то тряпьё. Один из них завернул меня в свою вшивую куртку и бежал по трассе до города. Ни одна сволочь не притормозила, чтобы подвезти. Он сам обморозился, пока добрался до милиции. Ну а там завертелось: скорая, больница, детдом. Звали этого бомжа Григорием Климовым, и была у него когда-то дочка Настя. Меня так и назвали. Что такое детдом рассказывать не буду, ты всё равно не поймёшь. Когда мне было семь лет старшие мальчишки-подростки пытались затащить меня в подвал. Какой-то китаец надавал им оплеух и увёл меня к себе. Он жил недалеко в бараке. Так у него я и осталась. Когда училась в институте, это было на втором курсе, его забрала милиция. Говорят, депортировали. У меня никогда не было ни друзей, ни подруг. В моей жизни только два родных человека: мой китаец Ли и ты, Сашечка.
Она подняла, наконец, голову, посмотрела в его испуганное лицо и с вызовом сказала: – Я не знаю, какого я роду- племени, но уж точно не княжеского. Князья своих детей на помойку не выбрасывают. Ты, Сашечка, подумай хорошенько. Кто его знает, наследственность и всё такое…
Она резко отвернулась, встала и уставилась на воду. Сашка неслышно подошёл сзади, аккуратно взял её на руки, сел, на берег, свесив ноги, и стал покачивать как ребёнка. Всякий раз, когда Настя собиралась что-то сказать, он прижимал её к себе и приговаривал: – Тихо, тихо, моя хорошая! Молчи, потом расскажешь, если захочешь.
И всё покачивал, покачивал,… Она закрыла глаза и, спустя мгновение уснула.
Когда Настя проснулась, он всё так же покачивал, внимательно глядя ей в лицо.
– Долго я спала?
– Нет, – покачал головой Сашка, – минут пятнадцать. Ты просто молодец, душа моя. Не каждый может так отключаться.
– Это меня мой китаец научил.
Настя выскользнула из его рук, поплескала в лицо водой.
– Пойдём, – предложила, – погуляем. Сашка намотал косу себе на шею, взялись за руки и пошли. Сначала по берегу, но там приходилось продираться через густые заросли и Настя забрала косу: – Ты мне скоро голову оторвёшь.
Прошли сосновый бор, перешли дорогу и углубились в густой березняк. Вкусно пахло увядающей травой, грибами. Берёзки стояли жёлтые, нарядные. Осины на слабом ветерке трепетали багряными листочками. Кое-где краснели полные тяжёлые гроздья рябины. Дальше пошла полоса ельника. Густой, тёмный, мрачный, он почти не проходим, только на четвереньках можно проползти под густой щёткой ветвей.
– Давай обойдём его. – Сашка взял Настю за руку, и они пошли по краешку березняка, собирая редкие ягоды брусники.
– Ой, Сашечка, посмотри, какой хорошенький! – Настя показывала в сторону ельника. К ним бежал медвежонок. Неуклюжий и косолапый он ловко двигался, изредка останавливаясь и принюхиваясь.
– Бегом. – Скомандовал Сашка, покрепче ухватил её за руку, и они понеслись изо всех сил к дороге. Перескочили её и остановились, оглядываясь. Слегка отдышавшись, Настя фыркнула: – Вот мерзавчик! Улучил момент, когда мамуля отвлеклась, и сбежал. Сейчас трёпку получит!
Они, улыбаясь, пошли к избушке, и Сашка всю дорогу убеждал Настю, что мамуля уморилась, объевшись всякой всячины, и нечаянно уснула под ёлкой. И с упоением изображал спящую медведицу, которая оглушительно храпит, обнимая лапами ёлку и почёсывая пятку. Настя хохотала до слёз, Сашка искоса наблюдал за ней и удовлетворённо улыбался.
Обед готовили вместе. С удовольствием поели, болтая о книгах и фильмах, потом улеглись на своё любимое место под лиственницу. Закурив, Сашка осторожно спросил: – Настёна, а почему ты не искала китайца? В милиции знают, куда его отправили. Надо было сделать запрос, это несложно.
– Понимаешь, – она лежала на животе и кусала травинку, – я ведь не знаю о нём ничего, ни полного имени, ни фамилии. Он у нас в детдоме выполнял всякую работу – куда пошлют. Ему платили какие-то копейки и кормили. В старом бараке он занял, пустую комнату и жил там, по сути, незаконно. То есть в домоуправлении о нём тоже ничего не знали. А мне было семь лет, и я не задавала, конечно же, никаких вопросов. Да мне и в голову не приходило, что он может исчезнуть.
Сашка, заглядывая снизу в её лицо, тихо сказал: – Настён, он найдётся, вот увидишь.
Она грустно улыбнулась: – Твоими бы устами… – Помолчала и заговорила горячо, торопливо: – Ты можешь представить, Сашечка, какую обузу он взвалил на себя, когда привёл меня к себе? У него не только нормальной работы, даже регистрации не было! – Она вдруг всхлипнула, Сашка метнулся к ней, прижал, к себе и забормотал: – Тихо, Настён, тихо! Не надо, не рассказывай, потом когда-нибудь. А то ты заплачешь, и я умру. Сразу.
Она тихонько высвободилась и твёрдо сказала: – Я последний раз плакала, когда Ли вёл меня к себе домой. Иногда хочется, конечно, особенно последнее время, но не получается, разучилась. А рассказать хочу тебе всё именно сейчас, чтобы ты всё знал и понял, кем был для меня Ли.
Сашка собрал косу, уложил её спиралью и лёг щекой на пушистую горку.
– Сколько ему было тогда лет?
– Не знаю, у них возраст вообще трудно определить. А я была маленькой, и мне казалось, что он совсем старый. Хотя сейчас понимаю, что ему тогда было, пожалуй, около пятидесяти. В тот же день он ходил к нашей заведующей, как-то сумел договориться с ней. Чем уж он убедил её, не знаю. Вообще-то она обыкновенная баба, вечно усталая от проблем: дома семья, зарплату не платят, а тут чужие дети. Голодные, злые, непослушные! Опять-таки, денег нет, государству не до мелочей, оно тогда было занято жутко важным делом: приватизацией. Вот такие заведующие и крутились, как могли, вернее выкручивались. А у маленького старого китайца, похоже, не было никаких проблем. Вот и нашёл себе головную боль. Он тогда привёл меня домой, умыл, сказал: жди. Сам убежал и вскоре вернулся с кроватью и постелью. Кажется, выпросил в детдоме. Знаешь, у него была неплохая комната, угловая, в два окна. Мы с ним расставили кровати по углам, протянули верёвку и на неё прищепками прицепили старые шторы. Получилось две комнаты, у каждого своя. Сашечка, это была сказка! До сих пор моим домом была казарма с множеством кроватей, а здесь своя комната… Я чувствовала себя принцессой! Потом он накормил меня, выкупал в корыте, уложил в чистую постель и всё приговаривал: – Хоросая девоська, нада много кусать, нада много спать. Больсая будет, умная…
…Буквально с первого дня Ли стал учить Настю драться, даже не столько драться, сколько защищаться. Говорил, что человеку достаточно уходить от ударов, а не искать их.
– Позже я поняла, что он знаком с восточными единоборствами, причём очень хорошо. Но он не пытался обучить всему. Так.… немного. Знаешь, Сашечка, все годы он был со мной добрым и терпеливым, но на тренировках предельно жёстким и даже жестоким. После занятий мазал мои локти и колени зелёнкой, гладил по голове и приговаривал: – Хоросая девоська Настя, не обижайся, так надо.
Каждый день он мне повторял, что нужно много и хорошо учиться, а то у меня будет плохая жизнь. Я была ещё маленькой, глупой и не понимала, о чём он говорит. Но так отчаянно боялась, что меня отведут обратно в детдом, если не буду слушаться. И была послушной и старательной. Работу мой старый Ли искал везде и брался за любую. Домой приходил усталый. Я к его приходу делала уроки, убирала комнату, что-то пыталась заштопать. И радовалась его приходу, как бездомный щенок радуется любому прохожему. Мудрый мой китаец, он всё понимал. Он хвалил меня, гладил по голове, откуда-то доставал конфету или шоколадку. Мы по – братски делили ее и, счастливые, пили чай. Топили печку, сидели рядышком у огня. Он курил свою трубочку, а я прикладывала ухо к его спине и строго командовала: – Дышите, не дышите! – Он щурил свои узкие глазки и говорил: – Девочка Настя будет хорошим доктором и станет лечить старого китайца.
Иногда у нас было туго с едой. Вообще мы ели, но никогда не наедались. А бывало, что просто кусок хлеба делили на двоих и запивали чаем. Тогда Ли говорил: – Ничего, девочка Настя, когда брюхо сытое, человек ленивый. Главное – не брюхо, главное- дух!
Сашка вдруг закашлялся, заворчал, что сигареты дерьмовые, дымом глаза выело, тёр их кулаком и ругался неизвестно на кого. Потом подскочил: – Настён, мы ещё чай не пили. Ты лежи, я сейчас.
Но она устроилась на скамеечке у костра и с нежностью наблюдала за ним.
– Сашечка, я такая счастливая! В моей жизни есть два дорогих человека, двое мужчин.
– Это пока двое.
Настя растерялась: – Как это пока?
Он пояснил: – Когда появятся сыновья, они ведь тоже будут дорогими.
– А если девочки? – Смутилась Настя.
Он нахмурился, но не выдержал и заулыбался. – А если девочки, Настён, пусть будут похожи на тебя. Если на меня, их замуж никто не возьмёт.
Они сидели за столиком, и она продолжала.
– Летом мы с ним работали вместе. Старый Ли смог устроиться дворником, взял два участка и я ему помогала. Мы вместе работали, вместе обед готовили. Он учил меня готовить китайскую еду и есть палочками, учил китайскому языку и тибетской медицине. Определять болезнь по ногтям и зрачкам. Учил иглоукалыванию и маскировке. Да, Сашечка, это он объяснил, что судьбу не стоит испытывать, надо быть незаметной. Это оказалось проще, чем китайский язык: балахон, невзрачный платок и немного серой помады, плюс тёмные очки. Да, представь себе, это очень выручает! Я совершенно спокойно чувствую себя на улице, хотя, если здраво рассуждать, это противоестественно. Что поделаешь, жизнь такая. Или страна такая? Да, я привыкла. Вот так мы жили.
