Это стало неожиданным даже для него. Он не знал, что делать дальше. Сломанная ручка выбила из его логически последовательных мыслей, и в этом замешательстве он услышал за своей спиной:

– Мдааа….. ну ты и псиииих….

Давид повернул голову и увидел спокойное лицо девушки, которая находится совсем рядом и держит перед собой вазочку с сырниками. Они очень вкусно пахнут и возвращают в детство….

– Ее тоже грохнешь? – уставилась прямо в глаза Эрика.

И Давид больше не смог выдерживать ее бесцеремонность.

– Отвали от меня!

Ты не в моем вкусе и мне не до амуров сейчас! – Его бешеный взгляд заставляет девушку остановиться, но уже через секунды по кухне пролетает ее звонкий упрямый голос:

– Очень надо! Клеить? Тебя? Да ты в своем уме? На себя в зеркало посмотри, мужлан и грубиян!

Она схватила кружку с кофе в дрожащую руку и выбежала прочь.

Давид совсем растерялся.

Он не успел ответить – раз.

Турка была сломана – два.

Он остался без кофе – три.

И вовсе по-дурацки себя чувствовал – четыре.

Что делать?

Постоял в этом забытьи мгновение и направился в прихожую. Голова занята перебором мыслей, тело уже склоняется к кроссовкам.

По растерянной дороге он прошел недолго. Почти сразу, за поворотом, наткнулся на лавку с самыми разными принадлежностями для чайных и кофейных церемоний.

Турок там было великое множество. Взгляд распадался на мелкие атомы и уже невозможно было распознать и вспомнить, а что за турка пострадала на утренней кухне сегодня.

Наверное, именно поэтому, он купил две. На всякий случай. Одну оставил взамен сломанной, вторую унес в свой номер.

«Пусть она станет одним из самых странных и нелепых напоминаний о моем одиночестве»…

2

Только новый день не принес новую встречу.

Как и последующий. Давид уехал в горную местность на взятом в аренду джипе, а Эрика бросила в рюкзак блокнот, упаковку новых простых карандашей и поехала на Мраморное море. От места, где она поселилась (Ali Denizci Deliler Kahvehanesi) это было совсем недалеко.

Не пишется.

Даже на море нет вдохновения. Не думается о природе. Не смотрится в воду. Глаза устойчиво показывают мелькающие фигуры людей. Одиноких, в паре. Разных. Но вместе.

Блокнот одиноко лежит на топленомолочном песке.

И тут она слышит женский голос чуть дальше от себя:

«Твое бессознательное отправляет сигнал, чтоб у тебя не было никого. Вот к тебе никто и не подходит. Надо открываться мужчинам. Просто общаться.

Поддерживать разговор о разном, задавать вопросы, самой говорить. Идти в общение…»

«Сходила уже… наобщалась» – зло вылетает из Эрики почти вслух. Она слышит себя. С ее губ слетает уже не только возмущенное облако.

Женский голос продолжает говорить кому-то. Эрика не видит их, но ей уже неприятно. Неприятно кожей.

По спине протекает быстрая река, обкатывая позвоночник ледяной струей. Взгляд теряет фокус, дыхание становится глубоким, звуки волн уводят в нечто…

Нечто глубокое, внутреннее и болезненное. Страшно. Двигаться туда. Но манит.

Эрика встряхивает головой. Ей кажется, что, сбив звон в ушах, она уйдет с морских водных радаров.

Но звуки волн упорно возвращаются.

И возвращают ее в то место, из которого минуту назад она пыталась сбежать.

Кухня… И в руках эта дурацкая вазочка с гостеприимными сырниками.

Она помнила мамину фразу «улыбаемся и машем», потому с гордой улыбкой и невозмутимыми глазами (только близкий мог разглядеть безумный блеск изнутри) прошла мимо этого мужлана.

А в голове звон: «Отвали от меня!» – больно…

и «ты не в моем вкусе!» – еще громче звон…

«не до амуров сейчас!» – прибивает последней фразой.

«Как шлюха! Я вела себя с ним, как шлюха! Он подумал, что я предлагаю себя! Ппц! Ппц! Ппц!» – Эрика готова провалиться сквозь этот песок. – Это Ты не в моем вкусе! Это Ты отвали! Это мне не до амуров!»

Она почти вслух произносит последние слова и в глазах снова эти сырники. В ведре.

Рисунок…

Когда успела?

Аффект снова неожиданно провалил ее внутрь себя.

Эрика выдохнула и оглядела лист. Он совсем пустой, лишь левый нижний угол чернил мусорной корзиной с виновато выглядывающими сырниками.

«Эта дурацкая! Дурацкая! Дурацкая мамина привычка кормить всех, кто рядом! Рррр, ненавижу себя!» – она продолжает штриховать и злиться.

Злости много.

Хватит не на один сломанный грифель. Точилка, подаренная Линдой (привезла из Кельна) нашлась в сумке. Иначе конец новой упаковке фирменных карандашей.

«И этому карандашу на сегодня тоже конец» – подводит итог, довольно посмотрев на картину, потом на карандаш. – Конец тебе, карандаш!»

Сказала и фыркнула.

С листа на нее смотрит ее новый противный знакомый из России. У корзины с сырниками.

Она даже не успела узнать, как его зовут. Задумалась… и подписала Хам.

3

Тело замкнулось внутри.

Эрика злится на себя. И на него. Что оказался рядом именно в тот момент, когда ей важно услышать свой собственный голос. Без примеси чужих советов, зависти и огорчения.

Уезжая из Москвы, она решила, что больше ни один мужчина не сможет сбить ее с толку.

Но ее решение сегодня, в Стамбуле, рассыпалось настойчивым мужским напором и обжигающе холодным, отчасти даже мерзким, взглядом в ее сторону.

Взглядом, презирающим ее, женщину.

Женщину, которая оказалась рядом с тем, кто не готов. Не готов смотреть на женский мир без страха. Или осуждения. Или скопленной годами злости. Может, уже забродившей ненависти.

Эрика пытается вспомнить слова Роберта о том, что реакции людей чаще всего не из-за тебя. Что не ты провокатор. А прошлый опыт самого человека. Но сейчас это не успокаивает.

Он попал в самое больное место ее женского и хрупкого мира, когда посчитал ее навязчивой прилипалой, прыгающей на первого встречного.

От этого разрывает внутри, лишь кокон снаружи упорно сдерживает оборону.

Гнева много и он вулканом низвергается на один лист, другой, третий.

Листы вырываются трясущимися пальцами и сминаются с особой резкостью, свойственной им только в крайних случаях.

Эрика не до конца верит, что это случилось с ней. Здесь, в чужой стране.

В том месте, где она планировала успокоить себя.

***

«Питер, угу, – довольно сворачивая язык тонкой трубочкой в левый верхний угол открытого рта, произносит она, — у вас в Питере все такие – грубияны?»

Сидит перед ноутбуком и смотрит в его страницу на facebook.

Женское любопытство. Расположенный к ней администратор щедро поделился данными нового постояльца.

«Мдааа…. Ну точно ты показал свою сущность… Давид Эдуардович»

С экрана пылает статус нового знакомого:

«посылаю на хер чаще, чем здороваюсь».

Становится легче. Эрика выдыхает и закрывает страницу. Интерес удовлетворен. Злость уходит. А рисунок остается.

«На память» – произносит губами, ставя свою подпись в правом нижнем углу.

«Да куда же я его засунула?» – не на шутку испугалась Эрика, кинувшись на поиски блокнота.

Желание появилось, а рисовать не на чем.

«Когда я его потеряла? Где?»

Решилась выйти в прихожую, чтобы освежить воспоминания, начав путь сначала.

Постояла у входа.

Оглядела reception desk. Нет.

Медленно направилась по коридору к своей двери и тут справа мелькнул свет.

«Точно, кухня!» – Метнулась туда.

Но тут же остановилась, как вкопанная. За столом, прямо по центру, сидит он, «хам». В его правой руке дымящаяся кофейным ароматом кружка, а левой он тремя пальцами поддерживает стол. Вернее, не стол, а то, что на нем. Блокнот.

Она уже ненавидела тот день, когда они встретились.

Давид глянул на нее, не поднимая головы. Получилось исподлобья. Смущенный взгляд с параллельным:

– Ну ты, это… прости меня, если что… Художница.

– Эрика! Меня зовут Эрика! – ехидно и зло вырвала из себя она, отчеканивая каждую букву своим звонким голосом. Подлетела к столу, – тебя учили не трогать чужие вещи?

– Да. Учили. И гостеприимству учили тоже. Бабушка. Она была очень доброжелательной хозяйкой…. Как ты. Извини, Эрика…

Ücretsiz bölüm sona erdi. Daha fazlasını okumak ister misiniz?