Женский портрет. Эссе о писательницах

© Лилит Базян, 2019

ISBN 978-5-4496-2647-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вирджиния

Тонкий профиль. Волосы собраны на затылке. Задумчивость отведенного в сторону взгляда. Она родилась в 80-х годах XIX столетия в викторианской Англии, хрупкая чувствительная женщина, изменившая не только литературу, но и английский характер. Казалось, не победить зависимости от сурового отца, неизбежности чередующихся смертей – мама, любимый брат… – но задумчивая девушка с пером в руке затаилась, как рыбак на берегу пруда в ожидании добычи…

– Ты же не будешь снова покупать цветы, – сказал ей Леонард.

Милый. Он считает опасным подвергать ее нервы такому испытанию, как поход за ирисами. Но в такой солнечный майский денек, как будто звенящий весеннею радостью, трудно оставаться дома. Миссис Леонард Вульф в нерешительности стояла посреди улицы. Она решила купить розы. Лучше розы, бардовые, как будто траурные, мама любила такие. Протяжный звон Биг-Бена ворвался ей в уши, и Вирджиния вдруг сразу услышала гудки машин, суету пешеходов, выкрики уличных продавцов. Господи, не хватало только попасть под омнибус. Она вся подобралась, такая стройная, высокая, слегка коснулась пальцами прозрачной ручки и «дзинь, дзинь» чуть звякнул дверной колокольчик магазина мисс Пимбилтон. Дзинь. Всего один раз, как Биг-Бен. «Уже час», – вдруг подумала миссис Вульф. Леонард не любит пить чай в одиночестве. Наверняка его пригласили на ленч. А она сегодня одна. Она купит розы и пойдет гулять в Риджентс-Парк. И кто-то подумает, взглянув в ее сторону: «Какая прелестная женщина…» Нельзя пропускать такое солнце. Она обожает солнце, с самого детства. Летом, когда они уезжали на остров в Сент-Ивз, ее было не загнать в дом. «Ты мне нужна на минуточку», – кричала мама, и Вирджиния останавливалась резко, с разбегу, задыхаясь от переполненного зноем сердцебиения, и махала, махала, махала даме в белом на высоком балкончике. Еще несколько дней, и они поедут в Сассекс. Будут гулять с Леонардом вечерами, любоваться закатами. Она никогда не забудет, как он вошел тогда, в Блумсбери, прямо в гостиную и встал посреди комнаты. С трудом сдержалась, чтобы не крикнуть: «На вас же смотрят!», – чуть не ударила, чуть не выбежала вон. Он делал ей предложение, весь дрожал, такой чувствительный. Боялся, что она выскачет за этого интеллектуала Стречи. «Глупости», – сказала Вирджиния. «Глупости», – повторила она и подняла голову вверх, навстречу нарастающему шуму. Аэроплан кружил над городом.

Вирджиния Вульф – признанная английская писательница. Ее личность и по сей день вызывает интерес. Популярный американский прозаик Майкл Каннингем создал в 1999 году бестселлер «Часы». Книга была экранизирована, и смятенный встрепанный образ Вирджинии Вульф в исполнении изуродованной, зачем-то, аляповатым носом Николь Кидман дошел и до нашей страны. Каннингем, по большому счету, не стремился создать точный образ писательницы. Скорей он занимался, как это формулируют современные критики, «деконструкцией текста» ее романа «Миссис Дэллоуэй». Пост-модернисткие штучки. Поэтому не стоит так уж обижаться на него и обвинять в несправедливости. Поразительно другое. У многих имя Вирджинии четко ассоциируется с заголовком знаменитой пьесы Олби: «Кто боится Вирджинии Вульф». Изрядно, однако, подпортили американцы репутацию нашей милой английской леди. Теперь ее принято бояться. «Опасное животное» отзывается о ней режиссер фильма «Часы» Стивен Долдри. Феминистка. Умная, язвительная женщина. Но разве ум лишает женственности, отнимает способность чувствовать, любить? Ей отвели безвоздушное книжное пространство. Посадили в клетку интеллектуализма. Как же порой удушлив бывает литературный анализ. Обращают внимание на все, кроме того, о чем она пишет. «Поток сознания» – главный приговор хладнокровных аналитиков. К ее произведениям это так же относится, как к любому стихотворению, в котором нет сюжета, лишь переживание момента. Джойс, которым она несомненно восхищалась, Джойс – другое дело. В «Улиссе» он тщательно прослеживает развитие английского языка. Русскому переводчику пришлось начинать работу почти со старославянского, чтобы закончить роман современным сленгом. В джойсовском романе герой все-таки текст, хотя можно нарисовать множество табличек с параллельными главами из гомеровской «Одиссеи». Но ставила ли перед собой сходную цель Вирджиния Вульф? Погружается ли она в бездонные потоки подсознания? Перед вами отрывок из романа «Волны», единственного произведения Вульф, полностью лишенного голоса автора и какого-либо взгляда со стороны.

«– Через щелку в листве, – Сьюзен говорила, – я увидела: она его целовала. Я подняла голову от моей герани и глянула через щелку в листве. Она его целовала. Они целовались – Джинни и Луис. Я стисну свою тоску. Зажму в носовом платке. Скручу в комок. Пойду до уроков в буковую рощу, одна. Не хочу я сидеть за столом, складывать числа. Не хочу я сидеть рядом с Джинни, рядом с Луисом. Я положу свою тоску у корней бука. Буду ее перебирать, теребить. Никто меня не найдет. Буду питаться орехами, высматривать яйца в куманике, волосы станут грязные, я буду спать под кустом, воду пить из канавы, так и умру».

Одно мгновенье, одно переживание, полное обиды, слез или радости – это и есть жизнь. Потому что только в этот момент человек существует, и нет нужды ни в прошлом, ни в будущем. Не фабула и сюжет создают судьбу, а такие вот миги. Последовательность событий становится излишней. Ее попросту нет, хотя герои «Волн» проживают от рождения до самой смерти. Развиваются они, а не текст. «Я хочу пропитать, насытить каждый атом, – это уже из дневника Вирджинии, – то есть изгнать всю тщету, мертвость, все лишнее. Показать мгновенье во всей полноте, чем бы оно ни заполнялось… «Зачем допускать в литературу все, что не есть поэзия?… Я хочу все вместить; но пропитать, насытить».

Вирджиния умела переживать мгновения жизни во всей их полноте.

В 1904 году, после смерти отца, Вирджиния вместе с братьями и любимой сестрой Ванессой переселяется в одни из центральных районов Лондона – Блумсбери. Здесь, в доме на Гордон-Сквер, зародится общество ценителей искусства, центром которого станет Вирджиния – «Блумсбери групп». В то время они были молоды и горячи. Им казалось, что нет большего смысла, чем жить ради жизни, заниматься искусством во имя его самого. В гармонии и красоте им виделось спасение мира. «Блумсбери групп» не было замкнутым сборищем, зацикленных на собственных идеях людей. Хоть их и называли «высоколобыми», им удалось ощутимо повлиять на культурную жизнь Англии. В 1910—12 годах участниками «Блумсбери групп», в частности искусствоведом Роджером Фраем, в Лондоне была организована выставка импрессионистов, что для столицы, все еще пребывавшей в плену викторианской эпохи, оказалось настоящим потрясением. В те же годы Вирджиния, в девичестве Стивен, становится женой Леонарда Вульфа – журналиста, писателя, одного из членов их интеллектуального сообщества. Союз, построенный на любви, оказывается не менее творческим. В 1917 году супруги основывают издательство «Хогарт-Пресс», в котором и публикуется Вирджиния, а также Т. С. Элиот, Кэтрин Менсфилд, Фрейд… Яркая и обаятельная, Вирджиния по-прежнему центр литературного салона, который собирается теперь у них в гостиной. Писателями, художниками, искусствоведами не оскудевает их дом. Сюда их влечет неутолимая жажда «неуловимая суть», таящаяся за каждой песчинкой этого мира и в гостеприимном доме супругов Вульф.

Любая смерть кажется странной, ничем не оправданной. В особенности смерть самоубийцы. 28 марта 1941 года Вирджиния Вульф утопилась в реке Оуз, в Сассексе, неподалеку от своего загородного дома. Современные психиатры нашил оправдание этому поступку в болезни писательницы. Она действительно слышала голоса и страдала нервными расстройствами. В посмертной записке она написала мужу, что была счастлива с ним. «I don’t think two people could have been happier than we have been». Дважды звучит в письме эта фраза. Стоит ли трактовать ее дальнейшие действия, как отказ от прежнего счастья и жизненной полноты? «Взяла и все выбросила», – сказала бы миссис Дэллоуэй. Но это не случай Вирджинии. В ней уживались все состояния одновременно, подобно тому, как вечность умещается в мгновении. Ей было 59. Из хрупкой девушки с тонким профилем она превратилась в насмешницу мисс Марпл. Подперев щеку рукой, немного удивленно она смотрит на нас с поздних фотографий. Именно тоном ехидной старушки поучает миссис Вульф юных поклонников, осмеливающихся задавать ей вопросы на английском сайте-мистификации. Да, она не прочь пошутить. Чего ей стоит превратить героя в середине повести из мужчины в женщину.

О чем она думала эта английская леди, погружаясь в воду? Любовалась бликами заходящего солнца, прислушивалась к затихающему шелесту листьев? А может шептала, зажмурив глаза: «Спасибо, спасибо, спасибо… Спасибо за все!»

Когда Леонард, обнаружив записку, прибежал к реке, он увидел, как вниз по течению скользит трость его жены.

Волны разбились о берег.

Джейн

«Долгожданное событие, осуществившись, вовсе не приносит ожидаемого удовлетворения. Приходится поэтому загадывать новый срок, по истечении которого должно будет наступить истинное блаженство, и намечать новую цель, на которой сосредоточились бы помыслы и желания, с тем, чтобы, предвкушая ее осуществление, испытать радость, которая сгладила бы предшествовавшую неудачу и подготовила к новому разочарованию».

«Гордость и предубеждение»

Живость ума и веселость нрава весьма ценились в английском обществе XVIII – XIX веков. Думается, и в наши дни подобные достоинства не останутся неоцененными. Юные барышни по-разному пользуются дарами, коими наделяет их щедрая матушка природа. Кому-то нравится блистать в высшем обществе, кто-то предпочитает стоять в сторонке и посмеиваться в кулачок над разыгрываемыми сценками из человеческой комедии. Такова Лизи из знаменитой «Гордости и предубеждения», такова героиня другого романа, рассудительная Энн Эллиот, такова была сама Джейн. Мы не претендуем на достоверность изображаемого нами портрета, лишь набрасываем штрихи, ведомые интуицией. «Чем больше я наблюдаю мир, тем меньше он мне нравится», – признается Лизи сестре. Насмешница Остен красноречиво живописует в письмах сестре Кассандре сплетни и нравы своего времени. Сомерсет Моэм, покоренный изяществом ее стиля, приводит с десяток цитат в своем эссе о писательнице: «У одиноких женщин наблюдается жуткая тяга к бедности, что и служит одним из веских доводов в пользу брака»; «Вы только подумайте, миссис Холдер умерла! Бедная женщина, она сделала все, что было в ее силах, чтобы ее перестали поносить»; «Вчера миссис Хэйл из Шерборна от испуга родила мертвого ребенка за несколько недель до того, как он ожидался. Полагаю, что по неосторожности она посмотрела на своего мужа». Метко сказано. Однако, если учесть, что письма писались без расчета на публикацию, а лишь как доверительный разговор двух сестер – автор из хрупкой и чувствительно барышни XIX века, ведь так принято представлять девушек, пишущих о любви, превращается в холодную, язвительную и, не побоюсь этого слово, бессердечную англичанку, не питающую особых иллюзий по поводу этого грешного мира. Вирджиния Вульф в статье «Джейн Остен» подчеркивает, как боялись окружающие меткого язычка Джейн. «Она обладала трезвым взглядом на жизнь», – слышу я голос воображаемого критика. Трезвость подразумевает под собой четкую уверенность в эгоизме и мелочности человеческого существа. Потому так трудно ее героиням не ошибиться в выборе возлюбленного, потому долгожданному принцу необходимо полностью, кардинально, преобразиться, и из надменного, напыщенного, равнодушного или излишне робкого и слабого чудесным образом превратиться в великодушного, тонкого, удивительно близкого, жутко необходимого, того самого, в конце концов. Потому так важно ему совершить подвиг, спасти от позора невинную девушку, разоблачить негодяя и завоевать, заслужить тем самым любовь принцессы-главной героини. Но увы, такое случается лишь в романах Джейн Остен. В обычной жизни придется запастись некоторым количеством снисходительности и доброты, без которых трудно разрешить людям оставаться людьми.

В аннотации к небольшому изданию, приобретенному мною в книжном на Тверской, в котором каждая страничка украшена золотой каемочкой, а длинной матерчатой закладкой можно отмечать наиболее полюбившиеся из иллюстраций Хью Томсона, написано, что «Доводы рассудка» – самое автобиографичное произведение писательницы. Удивительно увлекает. Переворачиваешь страницу за страницей и не оторваться. Этому феномену Остен удивлялось не одно поколение читателей. Энн Эллиот, героиня, совершила ошибку, поддалась разумным уговорам тетушки и разорвала помолвку с любимым. Но он возвращается, появляется собственной персоной где-то на 70-й странице. На мой взгляд, излишняя уступка любопытству читателя. Героиня в книге только одна, и мир романа – мир ее переживаний. Он приехал, он больше не любит ее, рассказывают, что он ухаживает за другой, он прошел мимо, взглянул, повернулся, сейчас он объяснится. Настолько велик накал ожидания, что любое оправдание оного неминуемо разочарует. Так было в пятнадцать, когда хотелось влюбленности и не волновало, существует ли предмет любви на самом деле. Главное можно грезить о нем и писать стихи. Так до конца повести и ждешь, когда же он скажет главное, а он все: «Вы надрываете мне душу. Я раздираем между отчаянием и надеждою. Не говорите же… Сердце мое полно…» – все не то, не то.

Она так и не вышла замуж в отличие от своих героинь. Впрочем, и о них мы не можем ничего сказать с уверенностью. Это экранизации предоставляют нам пышную картину обвенчавшейся пары, торжественно усаживающейся в экипаж и удаляющейся в сторону горизонта, а точнее богатого замка с великолепным парком вокруг. Автор же отделывается суховатой фразой: «Кто же не догадается о том, что было дальше? Если уж молодые люди забрали себе в голову соединиться, они непременно добьются своего…»

Губительны для сердца доводы рассудка.