Kitabı oku: «Черными нитями», sayfa 2
Только выживали не все.
А если выживали, всю жизнь носили клеймо и печальную славу ноториэса – говорящего с демоном, преступника.
– Отец, прошу, – Рейн повторил за матерью.
Он не отводил глаз от Черного дома. Шептали разное: о бесконечных подвалах, где держат заключенных, о комнатах с сотней пыточных орудий, о камерах, где узнику не шевельнуться.
Но смирение и послушание всегда давались через боль. Церковь учила этому.
– Отец! – еще сильнее взмолился Рейн.
Тот вплотную подошел к сыну и процедил сквозь зубы:
– Думаешь, я ничего не видел? Твоих разбитых рук, синяков? В драке виноваты оба, это верно, но кто-то всегда наносит удар первым. Я видел, что твой демон силен, однако верил, что ты стараешься усмирить его. Я позволил тебе присоединиться к Церкви так рано, и ты старался, я видел. Что же пошло не так?
Впервые в жизни Рейн услышал в голосе родителя отчаяние. Отец запихнул руки поглубже в карманы пальто и продолжил:
– Рейн, мне было нелегко выносить приговор.
Хотелось кричать. Нелегко? Так зачем он его вынес? Судьбой детей распоряжался глава местной Церкви. Отец мог озвучить любой приговор, это было в его силах. Смерть называли милосерднее перевоспитания.
– Это для твоего же блага. Я хочу, чтобы ты стал хорошим человеком…
На глазах у матери появились слезы, она отвернулась.
– …Раз ты не смог усмирить своего демона, тебе помогут это сделать.
– Арджан, прошу, во имя Яра! – снова взмолилась мама. – Ему тринадцать, он не выживет!
– Как не выжил тот мальчик? – холодно спросил отец.
Перед глазами снова появился образ: Оксандр оседает, из его виска течет кровь. Рейн задрожал, упал на колени:
– Прошу, отец, вынеси другой приговор! Я клянусь, что больше никогда не послушаю демона, я научусь смирению, я буду во всем слушаться, я…
Отец рывком поднял Рейна и встряхнул за плечи:
– Кто падал сам, тот встанет сам. Ты должен был раньше понять цену своих поступков. Теперь выход один.
Отец развернул его сильным движением рук и подтолкнул. Рейн замер у двери Черного дома, затем шагнул вперед.
Глава 2. В самую грязь
Рейн замер у двери Черного дома, затем шагнул вперед. Он заходил внутрь изо дня в день, по разу, два и больше, но страх перед зданием не отпускал до сих пор, он въелся под кожу и снова и снова заставлял чувствовать себя отправленным на перевоспитание мальчишкой.
Рейн поднялся на третий этаж, пронесся по пустым коридорам, рывком открыл дверь и, не здороваясь, сел на углу стола. В нос ударил тяжелый запах дешевых сигарет и пота.
Профессия велела быть готовым ко всему, и Рейн привычно-цепким взглядом скользнул по дверям и окнам, затем прошелся по сидящим рядом. Как и у него, лица других инквизиторов скрывала полумаска. Некоторых Рейн никогда не видел без нее: они узнавали друг друга по глазам и голосу.
Если с дверями, окнами и лицами все было по-прежнему, то сама приемная изменилась. Еще несколько дней назад она сверкала позолотой, от обилия красного болели глаза, а от безвкусицы и вычурности – сердце. Новый глава третьего отделения Инквизиции еще не успел представиться, а уже взялся за перемены. Хотя они внушали обещание, что он – человек знающий дело, более сдержанный и не променявший гордость на достаток, в отличие от предыдущего.
Обои имитировали дубовую обшивку. Напротив окон тянулся ряд картин: битва с демонами, победа Яра, побег на Кирийские острова – основная история, достаточно, чтобы продемонстрировать приверженность доктрине, но не слишком много, чтобы показаться фанатиком. Посреди приемной стоял большой прямоугольный стол с резным краем, за ним – обтянутые черной тканью кресла, такие же сдержанные и мрачные, как инквизиторы.
– Эй, ноториэс.
Рейн узнал Ирта по хриплому голосу и блеклому взгляду, сияния которому не добавляло ничего, кроме полученного жалования.
– Опять выдумали черт знает что. Только привыкли к одному, а тут другой, здравствуйте. – Ирт наклонился к Рейну, глаза выдавали, что под маской прячется улыбка. – Ну, поглядим. Не будет ничего хорошего, скажу я. Хотя тебе-то что терять, да, ноториэс?
Для Ирта это было пределом дружелюбия, но Рейн милости не оценил и, держа руки под столом, сжал правую в кулак и выставил средний палец. В этот жест вкладывали многое: и пренебрежение, и злость, и равнодушие – его Рейн заучил с детства.
Между другими дружбы было не больше. Они не переставая кусали друг друга, потому что стоящие выше кусали их. Собравшиеся здесь были практиками Инквизиции, они выполняли грязную работу, и уважения к ним не удалось бы найти ни на городском дне, ни среди верхов.
Славой не пользовалась вся Инквизиция, однако это не мешало другим звать ее. Церкви – чтобы покарать инакомыслящих, Гвардии – сделать то, где «благородству» не оставалось места, Совету – убрать врагов государства. Инквизиторов терпели, боялись и нуждались в них.
Рейн представил лицо отца, если бы тот увидел, с кем работает сын, и ухмыльнулся. В пыточных делах Ирту не было равных. За ним сидел Ансом, который каждый день начинал с литра вина, но с этим топливом ему удавалось мастерски плести заговоры. Затем Дирейн: из бывшего бродяги получился превосходный убийца, он умел убивать так, что даже лучшие врачи терялись в догадках по поводу причин смерти. И ноториэс, как вишенка на торте этой замечательной команды.
– А знаешь… – продолжил Ирт, похрустывая пальцами, но тут дверь распахнулась, и он замолчал.
В приемную влетел Энтон Д-Арвиль, распространяя вокруг себя аромат табака, и с видом короля сел во главе стола. Рейн потер подбородок и попытался оценить нового человека.
Ему было лет тридцать-тридцать пять – удивительно мало для третьего по значимости поста Инквизиции. Он оказался высок и крепок, хотя фигура уже начала грузнеть. Поговаривали, Д-Арвиль сам когда-то был практиком, и если так, в его теле должно было остаться немало силы. Серые, аккуратно зачесанные волосы, отсутствие щетины или бороды и хорошо сидящий костюм придавали облику благородства и сдержанности. Интересно, это был тщательно продуманный образ, или новый глава действительно отличался от остальных?
– Я рад приветствовать вас, – он начал громким, хорошо поставленным голосом. Рейн сцепил руки и подался вперед. – Мое имя – Энтон Д-Арвиль.
Рейн обменялся с Иртом взглядами с сомнением. Оба работали в Инквизиции уже четыре года, и за это время глава отделения сменился пять раз. Третье отвечало за политические преступления, и малейшая ошибка стоила места. Несмотря на благородный вид, Энтон вовсе не внушал надежды, что сумеет продержаться дольше других.
– Я новый глава Третьего отделения. Те, кто был до меня, не справлялись со своей работой, и их выкидывали за дверь спустя пару месяцев. Я не согласен на такую судьбу. Скажу честно: я хочу продвигаться, и вы – мой инструмент в этом. Но я привык использовать только лучшее.
Рейн поставил локти на стол и подпер голову руками. А все же Энтон отличался от других. Если он решил сделать ставку на практиков, это могло оказаться как умнейшим ходом, так и великой глупостью. Главы отделений редко обращали на них внимание, и посмотреть, что из этого выйдет, было даже интересно.
– Вы знаете, что в Кирии сейчас неспокойно, и у Инквизиции много работы. Первое отделение не успевает бороться с врагами Церкви. У второго столько дел, что его уже можно назвать гвардейским полком. Ну а мы стережем покой короля и Совета, и для нас работа не кончается никогда. – Энтон сделал паузу и оценивающе посмотрел на собравшихся. – У нас много дел сейчас и еще больше впереди. Доверять случайному распределению я больше не собираюсь, я узнаю, на что вы способны, и найду применение. У каждого инструмента свое назначение, верно? – Д-Арвиль улыбнулся. В его улыбке не было заигрывания или лести – скупые факты да голый расчет.
Рейн так широко улыбнулся в ответ, что порадовался, что улыбку не видно под маской. Да, для каждого инструмента свое назначение. Ноториэсов брали в Инквизицию, потому что знали: им нечего терять. Там, где другой может послушать совесть, дать слабину, не может ноториэс. Так все думали и ждали этого.
Рейн переглянулся с Астом. А что, разве у них был выбор? После перевоспитания любая жизнь становилась подарком. Его выгнали из школы, и даже влияние отца не помогло. Да что там, отец тоже потерял свое место: у главы Восточной Церкви не могло быть сына-ноториэса.
Сначала Рейн раздавал газеты. Приходилось прятать заклейменное лицо, отводить взгляд. В шестнадцать его взяли работать на скотобойню. За убийство людей платили больше, а семья отчаянно нуждалась в деньгах – и Рейн вступил в Инквизицию. О да, он стал специалистом в том, что другие не могли.
– Я разделю вас на группы, – продолжал Энтон. – Каждая получит несколько заданий, и я увижу, каковы вы в деле.
Рейн снова ухмыльнулся. Какие же темные делишки замыслил Д-Арвиль, что решил подружиться с практиками? Метил на место главы Инквизиции и не гнушался ради этого ничем?
– И что это за задания будут? – Ансом хмурился и буравил нового главу взглядом.
Энтон вальяжно откинулся на спинку кресла:
– Все по-прежнему, – он улыбался. – Кого-то припугнуть, у кого-то вытащить правду, кого-то защитить. В конце концов, все мы служим королю и выполняем его волю.
Рейн едва сдержался, чтобы не хмыкнуть. Королю, ему самому, да. Все знали, что он был собачонкой на поводке в руках Совета.
– Вас здесь десяток человек, и завтра вы понадобитесь мне все. Получено донесение об ученых, которые проводят запретные эксперименты.
Рейн снова переглянулся с Иртом. Все как всегда.
Традиция передавать корону от отца к сыну прервалась со смертью последнего прямого потомка Яра. С тех пор короля избирал народ – на словах. На самом же деле члены Совета сражались за право возвести на трон своего ставленника, и их борьба была сложнее любой шахматной партии.
Церковь и Инквизиция заключили негласное соглашение и начали кампанию против ученой и торговой гильдий. Первую обвиняли в запретных экспериментах с демонами, вторую – в грабеже казны, взяточничестве, шпионаже.
– Детали я сообщу вечером. В течение месяца все практики пройдут несколько заданий под моим контролем, и я сделаю выводы. Кто-то шагнет наверх, а кому-то придется уйти. Хотя вы знаете, что из Инквизиции не уходят так просто, – в голосе Д-Арвиля послышался нажим. – Пока вы свободны, возвращайтесь к работе. – Глава мотнул головой в сторону двери.
Рейн уходил последним. Прежде чем дверь закрылась, он услышал бормотание Энтона:
– И кто же?
У выхода поджидал Анрейк Т-Энсом. Единственный, кто не вписывался в компанию благородных практиков. Вся его семья служила в Инквизиции, но отец не стал хлопотать за теплое местечко для сына, а велел подняться со дна самому. Рейну было жаль его: ни клыков, ни когтей мальчишка так и не отрастил, совесть не выбросил, и каждое дело превращалось для него в схватку на жизнь. Ему точно не было здесь места, от него даже пахло иначе: апельсином и пихтой, как от благородных.
– Потренируемся, пожалуйста? – Анрейк, как всегда, оставался серьезен. Он не позволял себе ни минуты на отдых или шутку, стремление учиться шло с ним бок о бок – в работе бы еще научился применять полученные навыки.
Рейн бросил взгляд на окно. Солнце стояло в зените, и жара проникла даже за холодные стены Черного дома. С улицы доносились гудение моторов и веселые голоса прохожих. Выходной не коснулся инквизиторов, но Рейн не спорил: в воскресный день город всегда становился врагом ему. Если он прятал лицо, замечая маску, прохожие переходили на другую сторону улицы. Если оставлял открытым, тыкали пальцами в клеймо ноториэса на щеке и перешептывались. Лучше позаниматься, и правда.
– Да, – коротко ответил Рейн.
Они прошли прямыми и узкими коридорами Черного дома. Три этажа сплошь занимали кабинеты, приемные, комнаты для собраний, но настоящая работа Инквизиции велась в подвалах. Под улицами города тянулись подземные лабиринты, все дальше и дальше, вглубь и вглубь. Комнаты для допросов, каменные мешки для одиночного заключения, большие общие камеры, каморки для детей на перевоспитании – в этом доме было уготовано место для каждого.
– Как думаешь, чего нам ждать от кира Д-Арвиля? – спросил Анрейк.
Парень явно сторонился других и старался держаться поближе к Рейну: то ли из-за схожего возраста, то ли из-за благородного происхождения, хотя то и дело пялился на клеймо.
– Время покажет, – уклончиво ответил Рейн, не спеша делиться мнением с посторонним: Инквизиция приучила не доверять никому. – А ты что думаешь?
Рейн мог признаться себе, что его не интересовало мнение Анрейка, но парень напоминал ему Кая: непокорными светлыми волосами, одновременно наивным и упрямым взглядом зеленых глазах. Будь брат жив, в этом году ему исполнилось бы двадцать, как Анрейку сейчас.
– Кир Д-Арвиль – тот, кто нужен Третьему отделению. Под его руководством практики займут достойное место в Инквизиции.
Рейн фыркнул. Кир Д-Арвиль! К представителям знатных родов обращались «кир» или «кира». Немногие практики следовали этикету, и между собой они привыкли называть всех по фамилиям. Все-таки, этот мальчишка был чужим в стенах Черного дома.
– Анрейк, давно ты в Инквизиции?
Рейн уже не помнил, когда последний раз вот так просто, первым, задавал вопросы сыну знатного рода. На словах перевоспитание исправило его и сняло вину, негласно же семью исключили из высшего общества.
– Шесть месяцев.
– Зачем ты здесь? – Рейн спрашивал осторожно, прощупывая почву, насколько парень готов довериться ноториэсу.
Анрейк нахмурился и не менял выражения, пока они не вышли на площадку для занятий инквизиторов. Целый арсенал и полный набор пыточных орудий – а больше для тренировок ничего и не требовалось. Обычно во дворе было шумно, но не сегодня – даже инквизиторы не устояли перед первым настоящим теплом и обменяли мрачные стены на солнечные улицы Лица.
Рейн направился в центр площадки, но почувствовал, что Анрейк остановился, и обернулся. Парень откинул упавшую на глаза челку, развязал маску и спрятал в карман. Без нее он выглядел еще моложе, щеки и подбородок покрывал светлый пушок.
– А разве я не должен быть здесь? – практик улыбнулся. – Мой род идет от Эсайда – основателя Инквизиции, соратника Яра. Каждый мой предок служил делу и защищал Кирию от демонов, убийц и предателей, продолжить их дело – честь для меня.
Заученные слова без капли искренности. Это Рейн чувствовал также отчетливо, как силу припекающего солнца или дуновение ветра. А ведь он сам мог оказаться на месте Т-Энсома. Служил бы Церкви, как отец, и, подобно Анрейку, стоял бы сейчас перед другим церковником, говоря ему, как верит в легенду о братьях, как предан государству. Как бы все было проще тогда!
– Ну, – протянул Аст. – Видящему всегда сложнее в мире слепцов.
Рейн рассеянно посмотрел на демона. С каждым годом он делался все более похожим на него, пока не превратился в копию: те же кудрявые черные волосы, те же серо-голубые глаза, тот же рост и худоба. Рейн спрашивал себя: не стань он ноториэсом, было бы у них столько же общих черт?
– Честь, – передразнил Рейн. – Она хороша: пугать стариков-ученых да шантажировать толстяков-торговцев.
Анрейк покраснел:
– И начинался мир с одного камня!
– Из Книги Арейна? Наизусть учил? – Рейн ответил снисходительной улыбкой.
Анрейк покраснел еще больше и отвернулся, пытаясь скрыть смущение. Знал Рейн таких, хорошо знал. Их не били отцы, не заставляли выписывать строчку за строчкой. Не отсаживали учителя на задние парты, не сравнивали с сыновьями великих родов. Они сами тянулись к вере, искренне хотели усмирить демонов, стать хорошими людьми. Вырастали, падали в самую грязь и видели, что демона слушает каждый – просто одни скрывали это лучше, а другие хуже.
Рейн скрестил руки на груди:
– Книга Братьев – та еще ересь. Церковь хочет подчинить не демонов, а людей, а Инквизиция старательно помогает в этом, чтобы держать всех в своих руках.
– Замолчи! – Анрейк едва не задохнулся от возмущения. Он выпучил глаза и со страхом огляделся, проверяя, нет ли кого рядом.
Рейн едва не рассмеялся. Ему было плевать и на Церковь, и на Инквизицию, и на учение, и кто и что пытается сделать. Он просто нуждался в деньгах, а работа требовала поддерживать образ ноториэса. Он мог говорить что угодно – хорошего от него все равно не ждали.
– Это слова твоего демона!
Развязав маску, Рейн кинул ее в траву и напоказ ухмыльнулся.
– Ноториэс, – закончил Анрейк, но от него это звучало не приговором, а сочувствием.
– Да, и что?
Парень уставился в землю. Никто никогда не отвечал на этот вопрос. Люди ждали от ноториэсов обмана, предательства, удара из-за спины, хотя не могли сказать этого вслух. Вторых шансов они не давали и уж точно не верили, что заплатить за него собственной шкурой достаточно.
Рейн взглянул на Анрейка так, словно в нем собрались образы всех, кто презирал и ненавидел его, и парень отшатнулся от этого взгляда, подняв руки, словно готовился защищаться.
– Что, легче стало? – ядовито спросил Аст.
Рейн вздохнул, признавая, насколько все это лишнее. Он с усилием улыбнулся, хотя улыбка вышла кривой, будто свело одну сторону лица, и спросил:
– Ты хотел потренироваться. С чего начнем? – Он повернулся правой щекой. На левой от скулы до подбородка тянулся узор из черных линий, похожий на изогнувшуюся змею – клеймо ноториэса, символ Аша, и Рейн уже привык прятать его.
– Я хорошо стреляю, – Анрейк помедлил с ответом, – но в драках пропускаю удары. Мне не хватает скорости, а ты самый быстрый из нас.
Рейн едва сдержал смешок. Знал бы этот мальчишка, что ему пришлось стать быстрым, чтобы убегать от своих преследователей.
– Хорошо, – ответил он, бросая плащ на землю, затем снял с пояса пару кинжалов, револьвер и аккуратно положил их поверх.
Анрейк вытянулся и поднял сжатые в кулаки руки к лицу.
– Тебе никогда не хватит скорости, если будешь стоять, как дуб. Ноги немного согни в коленях. Спину расслабь. Почувствуй легкость в теле. Ты учишься уворотам, а не защите, тебе надо быть не деревом на ветру, а самим ветром.
Рейн неожиданно сорвался с места, подлетел к Анрейку и кулаком врезался в плечо парня. Тот отступил, но во взгляде появился задор. Рейн поднял руки для нового удара.
Глава 3. Из кнутов и громких слов
Рейн сел на крыльцо дома, достал из кармана сигареты и закурил. Мать не переставая твердила, что достойные мужчины курят сигары или трубки – нашла кому говорить о достоинстве.
– Рейн! – окно распахнулось, послышался укоризненный голос Агны. Старуха с трудом двигалась и многое путала, платить ей было нечем, но она единственная осталась с семьей, когда Рейна отдали на перевоспитание, и ее близость стала чем-то сродни присутствию бабушки – родных из дома гонят.
– Ладно, ладно, – проворчал Рейн и, в последний раз вдохнув горький дым, затушил сигарету. Расстраивать старушку не хотелось – этим он привык заниматься на работе.
Практик достал из кармана серебряные часы – последний след прежней жизни, хотя уже и стекло на циферблате треснуло, и цепочку из-за постоянного ношения пришлось сократить на несколько звеньев. Стрелки подбиралась к восьми – до начала задания оставалось меньше часа. Рейн помял в кармане маску и так и не достал ее, отправившись с открытым лицом.
Столица ширилась, ее окраины обрастали улицами, у которых названия заменяли цифры, а дома – лачуги для бедняков. Только на Первой и Второй жизнь худо-бедно можно было назвать жизнью, а не борьбой и не выживанием. На ней селились те, кто разорился или попал под удар Церкви – самое то для семьи ноториэса.
Рейн шел, стараясь не смотреть по сторонам. Он жил на Первой уже восемь лет и чувствовал отвращение к каждому ее сантиметру, прежний дом больше не казался ни маленьким, ни серым, а его крыша под красной черепицей стала мечтой.
Первую освещали фонари, но свет от них шел такой слабый, что вечерний сумрак скрадывал все дальше вытянутой руки. Даже это было достижением: газовое освещение появилось в районе всего год назад.
По обе стороны улицы жались жилые дома, низкие, с выщербленными стенами. Внутри они походили друг на друга как близнецы: там всегда было холодно и сыро, потолки уже потемнели от времени, а тесные комнаты с трудом вмещали даже одного человека. По нижним этажам чаще всего бегали крысы, а наверху протекала крыша. Нет, конечно, люди старались как могли: кое-где пестрели яркие занавески, подоконники украшали герани и фикусы, но этого было слишком мало, чтобы наполнить серую жизнь цветом.
Рейн вынырнул из сумрака Первой, уже надев маску, и направился по Лесной. Здесь без нее было никуда: выкрашенные зеленой или голубой краской дома, аккуратные палисадники – все так и указывало на благовоспитанность живущих здесь. Ноториэс никак не подходил этому маленькому красивому мирку – практику места было не больше, но на него могли закрыть глаза.
Спустя тридцать минут показалась отмеченная инквизиторами Рассветная. Она принадлежала мастерским и лавкам, пожалуй, здесь можно было найти, сделать и получить все, что существовало в столице, а людей на улице всегда собирались толпы – только и знай, что держать кошелек покрепче.
Рейн нырнул за ограждение, закрываемое ремонтируемый участок дороги. Из десяти практиков на месте было уже девять. Они молчали, чтобы не выдать присутствия, хотя не больше слов от них слышалось и в другой обстановке: ожидание начала задания никогда не располагало к разговорам.
Разглядывая Рассветную в щель, Рейн вспоминал, как в детстве сбегал из школы, заходил в каждую лавку, рассматривал. Ему нравилось дразнить лавочников и смотреть, как они пыжатся, стараясь сохранить терпение и не поддаться демону – получалось у них плохо, и торгаши не скупились на тумаки. Обычно затея принадлежала Каю: послушание никогда не было его сильной стороной.
Уловив то ли движение, то ли звук, Рейн повернулся к стоящему рядом практику. По глазам он узнал Д-Арвиля. Чокнутого Д-Арвиля, который, как остальные, надел черный плащ и полумаску. Практиков обычно сопровождал старший инквизитор, но чтобы глава отделения… Такого еще не было, и это попахивало свежими сплетнями и пересудами с утра.
– Как я проверю инструмент, не увидев его работу? – Энтон приснял маску, улыбнулся и снова поднял на нос.
– Осторожнее, – шепнул Аст.
Да, с таким стоило быть настороже, но Рейн видел свой шанс. Пусть его называют инструментом – дело он знал и хотел показать, на что способен, что бы ни потребовалось. Он должен подняться. Исправить все. Вернуть.
Подошел последний практик. Энтон поманил собравшихся поближе:
– Стало известно, что живущая там семья, – он мотнул головой туда, где Рассветная пересекалась с Паровой, – не просто участвует в запретных экспериментах. Их дом – место сбора Детей Аша.
Ирт и Энсом присвистнули: отступники были сложной добычей, и Инквизиции редко удавалось напасть на их след. Анрейк вздрогнул.
– Ясно, – пробормотал Рейн.
Разговор с Детьми Аша был коротким: убить – и дело с концом. В народе шептались о разном: о кровавых жертвах, о попытках дать демонам плоть, даже о магии. Однако важнее всего было их утверждение: демоны – часть человека, голос его сердца и разума. Этим отступники наводили тень на доктрину Церкви – да что там, на все кирийские устои. Уничтожение детей Аша было гарантом спокойствия, и оно же стало способом борьбы с врагами – донести о связях с культом могли на любого.
– Глава уже арестован. Остальных – убить. Вырвем сорняк с корнем, пока из-за него не погиб весь урожай.
«Вот садовод», – хмыкнул Рейн. Моральная сторона вопроса не волновала – его мерилом были деньги и расчет, сколько дней на них его семья сможет жить. Однако всякий отверженный или гонимый невольно вызывал сопереживание, и будь возможность – Рейн бы выбрал другое задание.
– За дело.
Глава выскользнул за ограждение. Рейн переглянулся с Астом, тот со вздохом провел рукой по волосам и мотнул головой в сторону уходящего отряда.
Нужный дом возглавлял парад выкрашенных в голубой зданий Паровой улицы. Она соединяла два района, и жизнь на ней не прекращалась: с утра до ночи гудели моторы паромобилей, стучали трамваи, цокали копытами лошади – хотя с каждым годом увидеть их на городских улицах удавалось все реже.
Д-Арвиль не дал себе ни секунды. Перед входной дверью он сделал шаг назад, а затем сильным ударом ноги выбил ее.
– Можно же постучать! – процедил Рейн.
Ирт злобно спросил:
– Чего он хочет нам доказать?
Практики рванули внутрь: следствия и суда они не требовали, у них был приказ – все решили за них. Они двигались молча, суровыми, непоколебимыми тенями, но голосов не сдержали обитатели дома: закричала молоденькая служанка в чепце – удар в горло оборвал ее красивое сопрано, мужское «Эй, эй!» сменилось звуком булькающей крови, а потом кто-то вздохнул – тоненько так и со свистом, как спущенное колесо. Дом вторил им: бились о косяк двери, летели со звоном осколки разбитых ламп и окон, жалобно скрипели ступени.
Рейн ужом скользил между практиками, позволяя им резать и бить, но сам не используя нож. Он всюду заходил первым, показывая Энтону свою готовность действовать, первым же он пробежал кухню, пропахшую подгоревшим мясом, и открыл дверь в подвал.
На первой ступени практик замедлил шаг. Уверенности не было, но Рейн делал ставку на свой опыт: если Дети Аша действительно собирались в доме, следы их пребывания стоило искать внизу. Протоколы, повестки, письма – бумаги были говорливее убитых наверху, и если он найдет что-то важнее, это даст ему преимущество перед остальными.
Подвал, скорее, напоминал коридор жилого дома. Лампы освещали его слабо, но достаточно, чтобы разглядеть незатейливые полосатые обои, выцветший ковролин, в воздухе еще витали ароматы сладкого пирога и кофе.
Держась у стены, Рейн толкнул первую дверь. Пусто. В комнате явно кто-то жил и покинул ее в спешке: по-прежнему горела лампа, незаправленной осталась кровать, бумаги на столе залила опрокинутая чернильница. Обыскав комнату, Рейн открыл следующую дверь – картина повторилась.
Для Детей Аша привычным было давать приют другим отступникам, которые нуждались в этом. Это и выдавало их чаще всего: больше людей – меньше сила тайны. Однако живущих здесь предупредили. Знал ли Энтон? Было ли это его оплошностью, или задание сводилось к расправе над семьей и прислугами? Виновными, да?
Послышался легкий шаг – Рейн обернулся, схватившись за нож. По коридору крадучись шел Д-Арвиль, за его спиной маячил Анрейк.
– Некоторые сбежали, – доложил шепотом практик.
– Наша цель еще здесь, – глава ответил еще тише. – Идем.
Рейн позволил себе паузу, прежде чем сделать шаг. Итак, Энтон знал, и у него была своя цель. Ее он не назвал, но и отсылать Рейна не стал – часть проверки? Но Анрейк за спиной главы отделения?.. Ответ пришел быстро: возможно, Энтон хотел отметить парня, чтобы заручиться поддержкой его семьи – в Инквизиции род Т занимал достаточно постов.
Спустя один поворот и три двери Рейн поднял руку, давая знак остановиться. По ту сторону раздавалось гудение. Энтон показала на пальцах «входи». Практик положил ладонь на дверную ручку, аккуратно повернул ее. Тишина. Дверь открылась на десять сантиметров, двадцать. Он скользнул внутрь, держа нож наготове.
Сбоку мелькнул силуэт. Сделав прямой выпад в солнечное сплетение, Рейн подался в сторону и повалил мужчину ударом в основание черепа.
Ничего не осталось от образа жилого дома: за дверью развернулась настоящая лаборатория. Ее наполняли звуки: гудели моторы и насосы, двигались шестеренки, приборы посвистывали, трещали, вибрировали. Медь, сталь и латунь переплетались в приборах с линзами и лезвиями. Белый свет ламп выхватывал стол, на котором лежали двое мужчин с подведенными к носам трубками. Они были еще живы, но цвет кожи, набухшие, точно канаты, вены говорили о том, что осталось немного.
За столом пряталась девушка в коричневом платье и фартуке медсестры. Выходит, слова про запретные эксперименты – правда? Ну, хоть что-то в этом чертовом деле оказалось верным. Бывало и того меньше.
– Пойдешь со мной, – скомандовал Энтон Рейну, затем обратился к Анрейку: – Выведи их. Поговорим с ними в Черном доме.
Глава отправился дальше по коридору. Он шел уверенно, будто уже бывал в доме и знал, куда идти, Рейн же от этого чувствовал себя все более неспокойно, он снял нож с пояса, прикосновением проверил револьвер.
Коридор заканчивался распахнутой дверью, точно их поджидали. Рейн зашел первым. Скромная комната была обставлена как кабинет офисного клерка, а за столом сидел седовласый мужчина, такой старый, что казался частью древней истории. Поправив очки, он с достоинством произнес:
– Я нашел путь к себе, и теперь я готов.
Присказка Детей Аша – донесение оказалось верным. Рейн посмотрел на Энтона, ожидая команды.
– Ну же, инквизиторы! – голос старика все-таки дрогнул. Из платяного шкафа донесся шорох. Мужчина взял высокий тон, слова так и полились из него: – Глупцы и слепцы! Вы не знаете ничего, вас накрыли куполом из кнутов и громких слов, истинная история братьев вам невдомек!
Старик выдал себя и второго. Он посмотрел на шкаф, прежде чем заголосить. Он знал, что там кто-то есть.
– К чему ты готов, старик? – Энтон взял будничный тон, даже развязный немного, будто подразнивал старика, не желая дать ему быструю смерть, но все его внимание было обращено на шкаф, а не на говорящего.
Ступая на цыпочках, Рейн подошел и распахнул дверь. Что-то похожее на прут хлестнуло его по лицу, он отшатнулся, прижав ладони к глазам. Из шкафа выскочила девушка, проскользнула под его рукой – практик потянулся за ней и ухватил воздух. На полу после нее осталась тонкая, гибкая ветка, которая тлела и рассыпалась пылью. Магия.
– Догони ее! – скомандовал Энтон.
Рейн кинулся следом. Он знал, что делать.
Девчонка миновала еще один поворот, упала на пол и исчезла. Люк открывал темное нутро, из которого воняло канализацией. Практик проверил ногой лестницу и пополз вниз под ее жалобные стоны. Она скрипела и шаталась все сильнее, и Рейн прижимался к ней крепче с каждым хватом.
Запах сточных вод окутал со всех сторон, маска не справлялась с ним, и вонь доводила до рези в глазах. Лампы светили так тускло, что контуры терялись и смазывались.
Едва Рейн поставил ноги на твердую поверхность, незнакомка вынырнула из тени и обеими руками толкнула его в грудь в сторону коричневых вод. Он качнулся от неожиданности, но не сделал и шага назад и перехватил девчонку, которая начала лягаться, как непослушная лошадь. Рейн сжал ее горло, движения ослабли. Свободной рукой он потянулся к ножу.
– Ты не изменился, ноториэс, – выпалила она осипшим голосом. – Ты никогда не был говорлив. Не то, что Кай.
