Kitabı oku: «Невидимая девушка», sayfa 5

14

Как ни странно, в детстве Оуэн был красивым ребенком. Когда ему было года четыре, мать попыталась пристроить его в модельный бизнес. Его не взяли, потому что он очень стеснялся перед камерой. Но у него было лицо херувима: темные глаза, красные губы, ямочки на щеках.

Увы, лицо, такое красивое у маленького ребенка, не превратилось в красивое лицо подростка. В этом возрасте он был на редкость неуклюж. Он и по сей день не может смотреть на фотографии самого себя в возрасте от одиннадцати до восемнадцати лет.

Но сейчас, когда ему тридцать три, он чувствует, что его черты вновь обрели гармонию. Он подходит к зеркалу, и на него снова смотрит относительно симпатичный молодой мужчина. Ему особенно нравятся глаза. Они настолько темно-карие, что кажутся почти черными. Он унаследовал их от своей бабушки по материнской линии, которая была наполовину марокканкой.

Он не ходит в качалку, что правда, то правда. Его тело не слишком развито физически, но в одежде это не заметно. Вы бы даже не догадались о дряблости кожи вокруг пупка, о слегка обвисших грудных железах. В тщательно подобранной одежде он выглядит как рядовой посетитель тренажерного зала.

Оуэн не верит, что женщины отвергают его на том основании, что он «не атлет». Это он мог бы принять. Но ни одна женщина не видела его раздетым. Ни разу. Ни одна. Похоже, что по какой-то необъяснимой причине Оуэн не соответствует критериям ни одной женщины во всей стране. И все же он каждый день видит мужчин, которые выглядят намного хуже, чем он сам, с женщинами, которые кажутся ему привлекательными, или с детьми, что доказывает, что в какой-то момент они нравились женщине, мужчин с обручальными кольцами на пальцах, с фотографиями симпатичных женщин на рабочем столе или фотографиями детей, которых красивые женщины позволили им сделать, и это сбивает его с толку, это совершенно сбивает его с толку.

Не то чтобы Оуэн привередлив. На самом деле он совсем не привередлив. Он, пожалуй, сказал бы «да» восьмидесяти процентам взрослых женщин, если бы они пригласили его на ужин. Может, даже процентам девяноста.

В ванной комнате Тесси, с электрическим обогревателем над дверью, который светится красным, как закат в Сахаре, и который, вероятно, был бы запрещен пожарной инспекцией, напротив унитаза есть зеркало в полный рост. Оуэн понятия не имеет, что могло заставить кого-то установить зеркало в полный рост напротив унитаза. Но вот оно, висит на стене, и с годами он к нему привык. Бо́льшую часть времени он его не замечает. Но иногда использует его, чтобы оценить свою физическую форму.

Ему нужно смотреть на себя через определенные промежутки времени, потому что никто другой его не видит, и, если он не будет напоминать себе о своих трех измерениях, он может просто раствориться и исчезнуть. Он разглядывает свой член. У него красивый пенис. Он как-то смотрел шоу о свиданиях, где обнаженных мужчин, стоящих в капсулах, внимательно рассматривали полностью одетые женщины, и почти у каждого был уродливый пенис. Но его пенис хорош. Он признает это объективно. Но ни одна женщина ни разу его не видела.

Оуэн вздыхает, снова натягивает трусы и застегивает молнию на брюках. Затем возвращается в свою комнату и заходит в блог пользователя YourLoss, который обнаружил вчера, щелкнув ссылку, включенную в его онлайн-комментарий.

Веб-сайт YourLoss – это портал в мир, о существовании которого Оуэн даже не догадывался.

Автор называет себя инцелом. Этот термин имеет гиперссылку на страницу Wiki, которая описывает инцелов следующим образом:

«…Члены интернет-субкультуры, считающие себя неспособными найти сексуального партнера, несмотря на такое желание. Инцелы в основном белые и почти исключительно гетеросексуальные мужчины. Термин “инцел” представляет собой сокращение фразы “невольно сохраняющие целибат”».

Пользователю YourLoss тридцать три года, как и Оуэну, и он открыто заявляет, что не имел сексуальных контактов с семнадцати лет. У Оуэна вообще никогда не было секса.

Девушка лишь раз залезла к нему в штаны и прикоснулась к его члену. Тогда ему было лет девятнадцать. Но все закончилось глупо и преждевременно. Девушка быстро убрала руку и бросилась искать раковину. Это был один из самых позорных моментов в его жизни. Он годами снова и снова прокручивал его в голове, как будто снова и снова резал себя острым ножом. Чем больше он думал об этом, тем больше пугался того, что вновь угодит в такое же неловкое положение. С тех пор он винил за отсутствие секса себя, за то, что женщины даже не смотрели в его сторону и не прикасались к нему. Да-да, это целиком и полностью его вина. Но, читая блог YourLoss, он начинает подвергать это сомнению.

Потому что YourLoss не винит себя. YourLoss обвиняет всех остальных и страшно зол на весь мир.

Он зол на мужчин, которых называет «чэды». Чэды – это парни, которые занимаются сексом. Согласно YourLoss, чэды занимаются сексом не потому, что они лучше парней, которые не занимаются сексом. Они занимаются сексом, потому что делают из себя «сексапильных красавчиков». Это означает, что для того, чтобы выглядеть более привлекательно, чем нормальные парни, они искусственно накачивают свои тела, посещают студии загара и отбеливают зубы, делают пластические операции и ухаживают за своими бровями и кожей. Они получают секс, потому что несправедливо настраивают систему против таких мужчин, как YourLoss. И, как подозревает Оуэн, таких мужчин, как он сам. Они явно жульничают.

Но в основном он точит зуб на женщин. На Стейси и Бекки, как он их называет. Стейси – дорогие женщины, женщины-трофеи, женщины, у которых может быть любой мужчина, какого они захотят. Эти женщины вызывают у него злость, потому что они точно знают, что делают. Они осознают свою власть над мужчинами и свою цену и сознательно пользуются ими, чтобы заставить парней вроде YourLoss чувствовать себя никчемными. Бекки – менее привлекательные женщины, но даже они по-прежнему считают, что имеют право отвергать таких мужчин, как YourLoss, которые недотягивают до их стандартов.

YourLoss много гуляет. Он ходит пешком, сидит на скамейках и в тихих уголках пабов, смотрит и пишет о том, что видит. Если почитать его, несправедливости таятся в любом уголке безымянного города, в котором он живет.

Оуэн нажимает на пост под названием «Снежная шутка». Он читает:

«Мой город сегодня белый. У нас снег. На мгновение это заставляет меня почувствовать, будто все возможно. Все спрятано, как будто мир облачен в униформу. И все вокруг в самой громоздкой, самой теплой и жутко уродливой одежде, так что теперь мы все равны.

Но мы ведь не такие, правда? Под снегом эта машина по-прежнему остается “Мерседесом-купе”, а вон та – все тем же “Фордом Фокусом”, и вы, черт возьми, отлично это знаете, даже не соскребая снег. Вы видите проблеск красного лака, безошибочный узнаете изгиб бампера. Так что, хотя мы все в наших худших шмотках, все равно ясно, кто победитель, а кто проигравший. Вот идет несчастная Бекки, плетется по снегу в своих старых растоптанных сапожках-угги. Разве она не знает, что они пропускают воду?

Тьфу. Нет, не знает, потому что она дура. И, посмотрите, вон там идет Стейси в резиновых сапогах фирмы “Хантер”, 100 фунтов за пару, или вы не знаете? Страшны, как смертный грех. Но хотя бы не пропускают воду. И наверняка найдутся фетишисты, которые тащатся от зеленой резиновой обуви… И она, конечно, наштукатурена. Она не допустит, чтобы несколько ледяных фракталов помешали ей наложить боевую раскраску. Не позволит вашим стандартам рухнуть полностью.

Этот город, этот гребаный город. В нем полно позеров. А если ты не позер, значит, подражатель позера. А если ты не подражатель позера, то ты лузер, даже если ты победитель.

Я хожу в гастропаб рядом с главной площадью. Он стал гастропабом всего несколько недель назад. До этого это был обычный паб. Или, если быть точным, постоялый двор. «Приют охотников», так когда-то называлось это заведение. Там снаружи есть фонари и подъездная дорожка, где когда-то привязывали лошадей. Несмотря на недавний ремонт, в снегу, с горящими фонарями, он все еще выглядит как будто из эпохи Диккенса, и на мгновение я чувствую себя вне времени. Я счастлив, как будто я из той эпохи. В старину каждый мужчина мог найти себе женщину.

И если тогда они не могли заставить женщину полюбить себя, были другие способы найти женщин и удержать их. Тогда женщины нуждались в нас больше, чем мы в них. Что, черт возьми, случилось с этим миром?

Я покупаю себе пинту пива. Сажусь у окна. Я смотрю, как утки снуют по замерзшему пруду. Я смотрю на снег. Завтра его не будет».

15

Оуэн надевает серую рубашку и темные джинсы. Он оценивает себя в зеркале на внешней стороне гардероба. В целом неплохо. Возможно, следовало постричься чуть раньше; челка как-то вяло нависает над глазами. И он очень бледный. Но сейчас февраль, а в феврале он всегда бледный. Через полтора часа у него встреча в колледже. Впервые за последние две недели он уйдет из дома ради чего-то другого, кроме походов в магазин за продуктами. В животе еле слышно бурчит от нервного напряжения. Не только от мысли, что ему предстоит спуститься в метро, сидеть в вагоне напротив каких-то людей и пробираться сквозь толпы незнакомцев, но и от того, что скажут ему в колледже. По заявлению девушек там провели полное расследование. Начальство хочет, чтобы он «заглянул на полчаса или около того», чтобы сообщить ему последнее решение.

– Разве нельзя просто сказать мне это по телефону? – поинтересовался он.

– Нет, – ответила Холли. – Боюсь, что нет, Оуэн. Ваше личное присутствие обязательно.

Он вытаскивает из-под кровати злосчастные туфли. Они валялись там с тех пор, как две недели назад он запихнул их туда ногой. Они появляются на свет, таща за собой комки пыли. Оуэн оценивающе смотрит на них после их двухнедельного вынужденного «отдыха». Нет, решает он, это дрянные ботинки. Больше он их не наденет. Вместо этого он влезает в удобные черные туфли на резиновой подошве и со шнурками, те, к которым он уже дважды подклеивал отставшие подметки.

В кухне он готовит себе завтрак: тост и ломтик сыра. Оуэн кладет масло обратно в холодильник, когда появляется Тесси. Она вернулась из Италии и с тех пор пребывает в странном настроении.

– Ты не опоздаешь? – спрашивает она. – Уже почти десять.

– Мне не нужно быть там раньше одиннадцати, – отвечает он. Он не сказал ей о своем отстранении от работы. Зачем? Она осудит его, скажет что-нибудь о его матери, сделает все на десять процентов хуже, чем сейчас.

– Везет же некоторым, – говорит Тесси, проходя мимо него к раковине, где снимает с сушилки перевернутую чайную чашку и осматривает ее изнутри, затем споласкивает и включает чайник.

Тесси – старшая сестра его матери. Мать Оуэна умерла. Она умерла, когда ему было восемнадцать. Отец Оуэна живет на юге Лондона с новой женой и еще одним сыном. После смерти матери Оуэн прожил с ними месяц. Это был самый тоскливый месяц в его жизни. Он вспоминает, как Тесси на похоронах матери прикоснулась к его руке и сказала: «Помни, у меня всегда найдется для тебя комната, если она тебе понадобится».

Похоже, это было сказано лишь для красного словца. Но теперь, пятнадцать лет спустя, он застрял у нее, и, похоже, надолго. Когда Оуэн переехал к ней, ей было сорок. Сейчас ей пятьдесят пять, но она ведет себя так, будто ей шестьдесят пять. В легинсах из лайкры и толстовке с капюшоном ее не увидишь. Ее волосы серо-стальные и пушистые. Она покупает одежду в странных магазинчиках в Хэмпстеде, где продаются мешковатые льняные туники, такие же мешковатые брюки и шляпы с широкими полями.

– Вчера вечером я столкнулась с Эрнесто, – говорит она.

Оуэн кивает. Эрнесто – холостяк неопределенного возраста, который живет в квартире над ними.

– Он сказал, что пару недель назад сюда приходила полиция. Он видел, как ты разговаривал с ними на крыльце. Что это было?

Оуэну как будто дали под дых.

– Ничего, – говорит он. – Какое-то нападение в этом районе. Полицейские ходили от двери к двери и расспрашивали.

– Нападение, – говорит она, прищурившись. – Какого рода нападение?

– Не знаю. – Он выбрасывает корки в мусорное ведро. Тридцать три года. В его возрасте он должен уметь есть корочки. – На женщину, кажется.

– Сексуальное нападение? – уточняет Тесси.

– Да, – отвечает он. – Наверное.

Возникает короткая, но многозначительная пауза. В тишине он слышит, как тетка делает глубокий вдох; видит, как в ее голове проносится мысль, причем с такой скоростью, что Тесси слегка откидывает голову. Она прищуривается, но лишь на миг.

– Вот как, – говорит она. – Надеюсь, они поймали этого… кем бы он ни был. Я не знаю, что происходит в нашем районе. Раньше тут было безопасно.

* * *

После напряженного пятиминутного ожидания в приемной колледжа Оуэна проводят в тот же кабинет, что и в прошлый раз. Джед Брайант снова здесь с Холли и Клэрис. И еще одна женщина, маленькая и угловатая, ее представили как Пенелопу Офили. Она третейский судья.

– Зачем нам судья? – спрашивает он.

– Просто для прозрачности.

Прозрачность. Оуэн медленно моргает и втягивает щеки.

– Пожалуйста, – говорит Джед, – присаживайтесь.

– Как дела? – спрашивает Холли. – Надеюсь, вам удалось отдохнуть?

– Не совсем, – говорит Оуэн. – Нет.

Улыбка застывает на губах Холли, она резко отворачивается и говорит:

– Итак, большое спасибо, что пришли снова, Оуэн. Как вы знаете, мы очень много работали над расследованием жалоб двух ваших студенток на ваше поведение на рождественской вечеринке в декабре прошлого года.

Оуэн слегка ерзает на стуле, расставляет ноги, снова их скрещивает. С тех пор, как против него были выдвинуты обвинения, он сто раз размышлял о событиях того вечера и до сих пор так и не смог найти тот момент, когда его поведение перешло грань между веселым и оскорбительным. Потому что суть здесь вот в чем: для того чтобы все эти люди сидели в этой комнате вместе, выкроив время из своих дней, и даже прибегли к услугам независимого судьи, должна иметься некая фундаментальная убежденность в том, что оскорбление имело место.

Он в третий раз закидывает ногу на ногу. И понимает: это выглядит нервно и глупо, что вполне понятно, но может создать впечатление, что он чувствует себя виноватым. Ему следовало с кем-то поговорить, теперь Оуэн это понимает. С тех пор как он в последний раз здесь сидел, ситуация скорее обострилась, чем успокоилась.

– Мы поговорили с несколькими студентами, которые были там в тот вечер, – продолжает Холли. – Боюсь, Оуэн, что все они подтверждают первоначальное обвинение.

Не поднимая глаз, он кивает.

– Несколько человек видели, как вы трогали этих девушек. Еще несколько человек сообщают, что они присутствовали в тот момент, когда вы забрызгали девушек потом со лба. Все они подтверждают, что это было преднамеренное действие и что вы сделали это несколько раз, хотя девушки просили вас остановиться.

– Кроме того, у нас есть несколько заявлений, подтверждающих жалобы на ненадлежащее преподавание: предпочтение юношам, принижение девушек, игнорирование их, более строгая оценка в одних случаях или отсутствие должной похвалы в других. В отдельных случаях – использование во время занятий неприемлемой лексики.

Он поднимает взгляд.

– Например?

– Минутку. – Холли просматривает свои записи. – Вы использовали такие слова, как «смелее, парни». Называли некоторые фрагменты кода «красотулями». Называли студенток «девочки». А других студентов – такими словами, как «ненормальный» и «чокнутый».

– Но…

– Подшучивали над студентами, страдающими пищевой аллергией.

– Нетерпимость…

– И над студентами-веганами.

Оуэн закрывает глаза и вздыхает.

– Ради бога, – бормочет он под нос.

Холли прищуривается, глядя на него, упирается пальцем в последнюю строчку своих записей и говорит:

– Кроме того, имело место чрезмерное богохульство.

– Богохульство? – уточняет Оуэн. – В самом деле? О боже.

Он осознает свою оплошность и закрывает глаза.

– Итак, – говорит он, – что теперь?

На миг воцаряется молчание. Все трое, кроме Оуэна, обмениваются взглядами. Затем Холли вытаскивает из папки листок бумаги и передает ему через стол.

– Мы предлагаем вам, Оуэн, пройти этот учебный курс. Он рассчитан на неделю и затрагивает все вопросы, которые мы сегодня обсуждали. Если по окончании курса вы почувствуете, что обучение пошло вам на пользу и вы получили более четкое представление о том, что уместно, а что нет на рабочем месте с детьми, мы сможем вести разговор о вашем возвращении к работе. Но вы должны приложить усилия. На сто процентов. Прочтите это. Скажите мне, что вы думаете. Вы для нас очень ценный сотрудник, Оуэн. – Кривая улыбка. – Мы не хотим вас терять.

Оуэн какое-то время смотрит на листок бумаги. Слова плывут и кружатся у него перед глазами. В его голове мелькает словосочетание «промывание мозгов». Провести неделю в обществе педофилов, которых перепрограммируют на то, чтобы они думали, что веганы – существа высшего сорта, а женщины могут иметь пенисы. Только не это, думает он. Нет, спасибо.

Он толкает листок назад к Холли.

– Спасибо, но я предпочитаю увольнение.

* * *

Выйдя из Илинг-колледжа, Оуэн довольно долго бесцельно бродит по улицам. Его страшит сама мысль о поездке домой на метро. Он с ужасом представляет, как Тесси посмотрит на него сквозь стекла очков в роговой оправе и спросит: «Почему ты вернулся так рано?» А потом он сядет в свое комковатое кресло и просидит в нем до конца дня, таращась в экран компьютера.

Он мог бы позвонить в колледж, отозвать заявление об увольнении, согласиться на этот курс обучения. Для него пути все еще открыты. Но даже если он получит работу назад, он будет вынужден каждый день приходить в колледж, видеть на занятиях лица этих двух девушек, он вновь окажется в окружении отталкивающих подростков, которые думают, что он фашист-извращенец. Так стоит ли за это бороться?

У него есть сбережения. Тесси берет с него за проживание столько же, сколько и пятнадцать лет назад, когда он был подростком, только что потерявшим близкого человека: двадцать пять фунтов в неделю. У него нет друзей, нет дорогостоящих хобби, и на протяжении многих лет он не имел привычки тратить свои кровно заработанные деньги на вождение по ресторанам череды новых женщин. На счете в банке у него несколько тысяч. Мало, чтобы внести залог за хорошую квартиру, но более чем достаточно, чтобы прожить несколько месяцев. Он не хочет возвращаться на старую работу. Он не намерен за нее бороться.

Он звонит отцу.

– Пап, – говорит он, – это я.

Ответом ему становится короткая пауза. Отец пару секунд молчит, подсознательно перенастраиваясь на разговор с сыном.

– Привет, Оуэн, – говорит он наконец. – Как дела?

– Я не видел тебя целую вечность, – начинает Оуэн. – Несколько месяцев, если быть точным.

– Знаю, – виновато отвечает отец. – Знаю. Ужасно, правда, как быстро летит время.

– Как прошло Рождество? – резко спрашивает Оуэн, лишая отца возможности переложить вину за их крайне редкое общение на что-либо, кроме его собственного безразличия.

– Как сказать. Довольно суматошно. Прости меня, что…

– Все в порядке, – вновь перебивает его Оуэн. Он не хочет слышать все это в очередной раз: больная свекровь, сводный брат, переживающий какой-то жалкий кризис Поколения Зет, связанный с наркотиками и гендерной дисфорией, «все это навалилось в этом году, сынок, и мы решили немного задраить люки». Решение отца «немного задраить люки», в переводе на общедоступный язык означавшее нежелание видеть своего первенца, и без того довольно обидное, когда он впервые объявил о нем сыну, с течением времени ничуть не улучшилось.

– Ну, а ты… Как твое?..

– Я провел Рождество один, – быстро отвечает Оуэн.

– Понятно, – говорит отец. – Я предполагал, что ты будешь с Тесси, или…

– Нет. Тесси уезжала в Тоскану. Я провел его один. Ничего страшного в этом нет.

– Верно, – говорит он. – Хорошо. Ну, извини. И, надеюсь, следующее Рождество будет чуть менее…

– Суматошным?

– Да, чуть менее суматошным. А как… твоя работа?

– Я уволился, сегодня. Меня обвинили в сексуальных домогательствах.

– О господи. – Оуэн как будто слышит, что отец морщится.

– Да, очевидно, я погладил девушку по волосам на дискотеке в колледже, очевидно, на уроках допускал двусмысленные высказывания. Очевидно, в наши дни быть нормальным мужчиной больше неприемлемо для учителя. Очевидно, в наши дни все мы должны быть похожи на роботов, должны тщательно взвешивать каждое слово, прежде чем оно слетит с наших губ. Похоже, современным женщинам не по нутру все, абсолютно все.

Оуэн кричит. Он знал, что выйдет из себя. Вот почему он позвонил отцу. Тот знает, что он подвел Оуэна, знает, что был дерьмовым отцом. Время от времени он позволяет Оуэну кричать на него. Отец не отвечает криком на крик. Ничего не исправляет, но терпит. И этого пока достаточно.

– Оуэн, это курам на смех. Вся эта политкорректность, – фыркает отец. – Это настоящее безумие. Но с чего ты взял, что твое решение уйти из колледжа – это верный выход? В смысле, как ты найдешь другую работу?

Услышав болезненный вопрос, Оуэн морщится. Затем он думает о YourLoss, как тот прогуливается по своему крошечному городку, ведет экзистенциальный блог, каждый день ходит на работу в тоскливый офис. И при этом, судя по всему, вполне счастлив. Похоже, у него все под контролем.

– Я найду другую работу, – говорит Оуэн. – Это все просто…

– Знаю, – говорит его отец, – это просто смешно. Смехотворно.

Возникает многозначительная пауза. Оуэн считает своим долгом как-то ее заполнить. Но не может и не заполняет. Вместо этого он дает отцу возможность высказаться.

– Что ж, Оуэн, был рад с тобой поговорить. Правда. Мне жаль, что у тебя неприятности. И мы должны в ближайшее время собраться вместе. Непременно должны. Например, на твой день рождения?..

– Он в следующем месяце.

– Да. В следующем месяце. Давай что-нибудь сделаем.

– Да. Давай.

– И… Оуэн?

– Что?

– Эти обвинения. В смысле, сексуальные посягательства. Я хочу сказать, что в них ничего нет. Или есть?

Оуэн вздыхает, опускается на корточки и прислоняется спиной к стене.

– Нет, папа. Ничего нет.

– Хорошо. Это хорошо. Пока, Оуэн.

– Пока, пап.

Оуэн снова встает. Гнев, который он только что выплеснул на отца, обратился на него самого, но вдвое сильнее, темнее и острее. Оуэн чувствует, как его вены бурлят электричеством. Он быстро идет к станции метро. Он уже собирается свернуть к входу, когда видит через дорогу паб и розово-золотое свечение окна. Без двадцати двенадцать.

Оуэн не любитель спиртного. Он любит вино за едой или на вечеринке с коллегами, но ему не нравится пить лишь ради того, чтобы опьянеть. Однако затем он снова вспоминает свою холодную спальню, Тесси, раздраженно расхаживающую по квартире, и думает о YourLoss с кружкой пива в тихом уголке паба. Вот он, сидит, наблюдает, учится, думает, существует. Оуэн представляет его высоким мужчиной с широкими плечами, короткой стрижкой, может, даже с маленькой бородкой или усами. Оуэн представляет его в рубашке, поношенных джинсах и прогулочных ботинках. Он представляет, как тот вытирает пену с кончиков усов, осторожно ставит пивной бокал обратно на подставку точно по центру. Поднимает взгляд. Наблюдает, учится, думает, существует.

Оуэн отворачивается от станции метро, направляется обратно к пешеходному переходу, ждет, когда вспыхнет изображение зеленого человечка, и направляется в теплый паб. Он заказывает пинту пива. Находит столик для одного. Садится за этот столик.