Kitabı oku: «Опасные соседи», sayfa 3
7
Либби работает в компании, занимающейся дизайном дорогих кухонь. Она возглавляет отдел продаж, расположенный в выставочном зале в центре Сент-Олбанса, рядом с собором. Под ее началом два менеджера по продажам и два их помощника, а ее начальники – помощник директора по продажам, старший директор по продажам и управляющий директор. Она на полпути карьерной лестницы, той лестницы, которая в течение последних пяти лет была смыслом ее существования. Либби мысленно строит мостик к той жизни, которая начнется, когда ей исполнится тридцать. Когда ей стукнет тридцать, она будет директором по продажам, но если она пролетит, то ради карьерного роста пойдет работать в другое место. Затем она выйдет замуж за мужчину, которого попытается найти как в интернете, так и в реальной жизни. Мужчину с морщинками от улыбок в уголках рта и с собакой и/или кошкой, мужчину с интересной фамилией, которую он сможет прилепить к фамилии Джонс, мужчину, который зарабатывает столько же, сколько и она, или больше, мужчину, который любит обниматься больше, чем заниматься сексом. У него будет красивая обувь, красивая кожа, никаких татуировок, зато будет прекрасная мама и красивые ноги. Мужчину высокого, под метр восемьдесят или выше. Мужчину, у которого нет багажа в виде бывшей супруги и детей, но есть хорошая машина и едва заметный намек на брюшко, хотя плоский, подтянутый живот все же предпочтительнее.
Этот мужчина еще не материализовался, и Либби понимает, что, возможно, она излишне требовательна. Но у нее есть пять лет, чтобы его найти и выйти за него замуж, и еще пять лет, чтобы родить ребенка, и, может быть, еще два года, чтобы родить еще одного, если ей понравится первый. Она никуда не торопится. Пока. Она просто будет искать, будет, выходя на люди, хорошо выглядеть, принимать приглашения на светские мероприятия, сохранять позитивный настрой, держать себя в хорошей форме, не терять самообладания, следовать прежним курсом.
Когда Либби встает и собирается идти на работу, на улице уже жарко, и хотя сейчас всего восемь утра, в воздухе подрагивает перламутровое марево зноя.
Она спала всю ночь с открытым окном, хотя знала, что женщинам не советуют это делать. Либби расставила стаканы по всему подоконнику так, чтобы, если кто-то и попытается забраться ночью в дом, она услышала звуки вторжения. Но она провертелась всю ночь, беспорядочно скручивая влажные простыни.
Солнце вырвало ее из короткого сна. Тонкий лучик проник сквозь крошечный зазор между шторами, и в считаные минуты комната вновь превратилась в духовку. Пару мгновений все казалось нормально. Увы, всего пару мгновений. Ее мысли тотчас вернулись во вчерашний день. В темный дом с его резными дверями, потайной лестницей, к кроличьей лапке, бледно-голубым розам на боках детской кроватки. Или это все ей примерещилось? Неужели этот дом все еще стоит на своем прежнем месте или же распылился на атомы?
Сегодня утром она приходит на работу второй по счету. Дайдо, главный дизайнер, уже сидит за рабочим столом и даже успела включить кондиционер. Ледяной воздух приятно щекочет липкую от пота кожу, но Либби знает, что через полчаса превратится в ледышку, и уже пожалела, что не захватила с собой кардиган.
– Доброе утро, – говорит Дайдо, не отрываясь от клавиатуры. – Как все прошло?
Вчера Либби по секрету сообщила Дайдо, что берет выходной, чтобы встретиться с адвокатом по поводу наследства. Она не стала говорить ей о том, что ее в свое время удочерили или о том, что ей, возможно, достанется в наследство дом. Ограничилась лишь словами о том, что это наследство от пожилого родственника, добавив, что ей, скорее всего, достанутся деньги, несколько сот фунтов. Услышав про несколько сот фунтов, Дайдо сильно разволновалась, и Либби не была уверена, как ее коллега отреагирует, скажи она ей правду. Но сегодня утро вторника, их здесь всего двое, а свою лучшую подругу Эйприл она не увидит до выходных, и у нее нет никого, кому она могла бы все рассказать, так что, может, и впрямь стоит рассказать все Дайдо, которая на двенадцать лет ее старше и наверняка поделится с ней мудрым или полезным советом по поводу этой дурацкой ситуации.
– Я унаследовала дом, – говорит Либби, наливая в кофемашину воду.
– Ха-ха, – говорит Дайдо, явно отказываясь ей верить.
– Нет, я серьезно. Дом в Челси, у реки.
– Челси, Лондон? – уточняет Дайдо разинув рот.
– Да.
– Как в реалити-шоу «Сделано в Челси»?
– Да, – снова говорит Либби. – На берегу реки. Он огромный.
– Ты прикалываешься?
Либби качает головой.
– Нет.
– О господи, – ахает Дайдо. – Значит, ты теперь миллионерша?
– Похоже на то.
– И при этом ты здесь, во вторник утром, пришла на работу в офис, как обычный человек.
– До меня самой это еще толком не дошло.
– Боже, Либби, на твоем месте я бы послала все подальше и пила бы шампанское в саду отеля «Сент-Майклз Мэнор».
– Сейчас без двадцати девять.
– Значит, чай. И яйца бенедикт. Что ты здесь забыла?
Либби чувствует, что трещит по всем швам при мысли о том, что ей не нужно быть здесь, что крепкая карьерная лестница, за которую она цепляется всю свою жизнь, только что растворилась в куче золотых монет, что все изменилось.
– Я узнала только вчера! Я еще не продала его, – говорит она. – И, возможно, не смогу продать.
– Ну конечно, потому что никто не захочет обзавестись домом в Челси с видом на Темзу.
Примерная стоимость шесть или семь миллионов фунтов. Такова была оценка, которую дал ей вчера адвокат, когда она наконец осмелилась спросить. За вычетом, сказал он, расходов и гонораров, причитающихся адвокатской фирме. Кроме того, придется заплатить налог на наследство. Вы получите примерно три с половиной миллиона, добавил он. Или около того.
Мистер Ройл даже шлепнул ее по ладони – «держи пять!» Не иначе, как принял ее за юную особу вроде тех, о которых читал в газетах. Что выглядело довольно комично.
– Сейчас дом в плачевном состоянии, – говорит Либби. – И у него есть история.
– История?
– Да. В нем умерли какие-то люди. Темная история. Дальние родственники. – Она уже раскрыла рот, чтобы упомянуть об оставленном в кроватке ребенке, но вовремя остановилась.
– Не может быть!
– Может. Все это немного шокирует. Так что пока я буду вести себя как обычно.
– Ты и дальше собираешься продавать кухни? Здесь, в Сент-Олбансе?
– Да, – отвечает Либби, чувствуя, как при мысли о том, что ничего не меняется, ее душевное равновесие начинает возвращается в норму. – Я собираюсь и дальше продавать кухни в Сент-Олбансе.
8
В конце концов Марко и Люси провели ночь на пляже. Дождь прекратился примерно в два часа ночи, и они, собрав свои пожитки, двадцать минут шли через весь город к Английской набережной, где развернули на мокрой гальке коврики для йоги, укрылись саронгами и наблюдали за тем, как клочья серых дождевых туч мчатся друг за другом на фоне огромной розовой луны, пока линию горизонта не позолотили первые солнечные лучи.
В восемь часов Люси выгребла со дна своего рюкзачка и кошелька последние центы – на ее счастье, их хватило на круассаны и кофе. Они с Марко ели их, сидя на скамейке, отупевшие из-за недосыпа и ужасов дождливой ночи.
Затем они прошагали через весь город к квартире Самии, чтобы забрать Стеллу, и Самия не пригласила их войти и поесть, хотя был полдень, и в доме уже никто не спал. Стелла была выкупана и переодета в чистое, ее мягкие кудри причесаны и скреплены розовыми пушистыми заколками, и, пока они снова шли через весь город, Люси подумала, что со стороны их с Марко можно принять за похитителей девочки.
– Я могу оставить ее еще на одну ночь, – предложила ей Самия, положив руку на плечо внучки. От Люси не скрылось, как Стелла пожала плечиком, как будто хотелось стряхнуть ее руку, и почти незаметно, слегка покачала головой.
– Это любезно с вашей стороны. Спасибо, но я уже нашла, где нам спать сегодня вечером. – Она спиной чувствовала, как глаза Марко буравят ее, безмолвно упрекая во лжи. – Но я очень, очень вам благодарна. В самом деле.
Самия слегка наклонила голову и прищурилась, как будто молча оценивала положение Люси.
Та затаила дыхание, ожидая неодобрительного заявления по поводу своей внешности, воспитания детей, той роли, какую она сыграла в том, что ее драгоценный сын куда-то сбежал. Вместо этого Самия медленно подошла к столику в коридоре и вынула из сумочки кошелек. Заглянула в него и, вытащив купюру в двадцать евро, протянула ее Люси.
– Это все, что у меня есть, – сказала она. – Больше нет.
Люси взяла деньги, наклонилась к Самии и обняла.
– Спасибо, – сказала она. – Будьте здоровы.
Теперь она, дети и собака бредут по Английской набережной под палящими лучами полуденного солнца с сумкой, полной чистой одежды из прачечной-автомата. Идут сытые, набив животы хлебом, сыром и кока-колой.
Они держат путь в один из многочисленных пляжных клубов, расположенных вдоль променада Ниццы: Le Beach Club Bleu et Blanc.
Люси когда-то бывала здесь. Она сидела за столиком вместе с отцом Марко, и на тарелке высилась гора морепродуктов, и возле ее локтя стоял бокал шампанского или бокал белого вина, разбавленного минеральной водой, а из крошечных отверстий разбрызгивателя их охлаждали тончайшие струйки холодной как лед воды.
Они не узнают ее сейчас, эти усталые старые официанты в их неуместно модных сине-белых рубашках поло. Двенадцать лет назад на нее заглядывались все.
У входа в ресторан на высоком табурете сидит какая-то женщина. Она блондинка, причем в той степени, в какой только женщины на юге Франции могут быть блондинками, – наверно, сказывается контраст между волосами цвета ванильного мороженого и загорелой, как будто поджаренной кожей. Она равнодушно смотрит на Люси, а также на Марко и пса, и снова обращает взгляд на экран компьютера. Люси делает вид, будто ждет кого-то, кто должен выйти к ней с пляжа, прикрывает глаза рукой и вглядывается в отдыхающих. Наконец женщину отвлекает группа из пяти человек, пришедших на обед.
– Быстро, – шипит она, обращаясь к детям, – быстро проходите.
Она берет собаку на руки и, подталкивая Стеллу перед собой, проходит на пляж. Ее сердце стучит как бешеное, когда она, сделав невозмутимое лицо, шагает по деревянной платформе, которая сразу за рестораном ведет к душевой кабине. Она смотрит прямо перед собой.
– Иди, не останавливайся, – шипит она Стелле, когда та застывает на полпути. Наконец они оказываются в сыром, влажном полумраке душевых кабинок.
«Исключительно для посетителей клуба Le Beach Club Bleu et Blanc», – говорят многочисленные таблички, прибитые к деревянным стенам. Бетонный пол под ногами усыпан влажным песком. Воздух спертый, несвежий. Люси направляет Стеллу вправо. Если они смогут, не будучи замеченными, пройти через невысокие, по пояс, деревянные двери в душ, то все будет в порядке.
Это им удается. Душевые пусты. Они с Марко впервые за последние восемь дней снимают одежду. Люси кидает трусы в мусорный бак. Она ни за что на свете не наденет их снова. Затем достает из рюкзака шампунь и кондиционер для волос, кусок мыла и полотенце. Она берет с собой под душ пса, вспенивает шампунь по всей его шерсти, моет под хвостом, под горлом, за ушами. Пес стоит неподвижно, как будто знает, что это необходимо. Затем она передает его Стелле, которая ждет их снаружи. Пес отряхивается, и Стелла хихикает, мокрая от брызг, слетающих с его шерсти. Затем Люси становится под струи теплой воды. Те стекают по ее голове, попадают в глаза и уши, в подмышки, между ног и пальцев. Ад прошлой недели начинает растворяться, смываясь вместе с пылью, грязью и солью. Она моет волосы шампунем, протягивает пальцами пряди по всей их длине, пока они не начинают поскрипывать. Закончив с мытьем головы, она передает шампунь под перегородкой в душевую Марко и смотрит на мыльные ручейки печального серого оттенка, встречающиеся в канавке на полу между ними.
– Хорошенько промой волосы на затылке, Марко, – говорит она. – Там все свалялось клочками. И подмышки. Хорошенько вымой подмышки.
Затем они сидят рядом на деревянной скамье, завернутые в полотенца. Сквозь щели в досках им видны люди, проходящие по ту сторону, полоски мерцающего голубого неба, в нос им бьет запах нагретых солнцем досок и жареного чеснока. Люси вздыхает. Она почти не чувствует бремени забот, но все еще не совсем готова взяться за следующее дело.
Они надевают чистую одежду и прыскаются дезодорантом. Люси наносит на лицо увлажняющий крем, а детей намазывает солнцезащитным. У нее в косметичке есть небольшой флакончик духов, и она распыляет их за ушами и между грудей. Она скручивает влажные волосы в узел на затылке и зажимает пластмассовой заколкой. Она смотрит на себя в зеркало. Без малого сорок лет. Бездомная. Незамужняя. Без гроша в кармане. И она даже не та, за кого себя выдает. Даже имя у нее ненастоящее. Она призрак. Живой, дышащий призрак.
Она тушью подводит ресницы, наносит немного блеска для губ, поправляет кулон на золотой цепочке так, чтобы тот оказался в ложбинке между грудей на обожженной солнцем коже. Она смотрит на своих детей: они прекрасны. Собака тоже выглядит симпатично. Все хорошо пахнут. Все сыты. Всегда бы так.
– Ну что ж, – говорит она Марко, запихивая грязную одежду обратно в рюкзак. – Пойдем, увидимся с твоим отцом.
9
Я наблюдал за ним с лестницы, поэтому я уже знал. Мужчина с темными кудрями, шляпа с полями, курточка-спецовка, твидовые брюки, заправленные в высокие ботинки на шнуровке. Обшарпанные чемоданы, похожие на реквизит из старого фильма, и плетеная корзина-переноска для кошек, перехваченная потертым кожаным ремнем. И рядом с ним Берди, в платье, похожем на ночную сорочку.
– Дорогой! – услышал я, как мама позвала отца. – Иди и познакомься с Джастином!
Отец вышел на ее зов из гостиной. В мохнатом зеленом свитере, с сигарой в зубах.
– Итак, – сказал он, крепко сжимая руку мужчины, – вы парень Берди?
– Партнер, – поправила его Берди. – Джастин – мой партнер.
Мой отец посмотрел на нее тем взглядом, когда думал, что кто-то намеренно выставляет его дураком, как будто у него чесались руки. Но этот взгляд моментально сменился другим, и я увидел, как он смотрит на них с улыбкой.
– Да, – сказал он. – Конечно. Теперь это называется так, верно?
Берди сказала моей матери, что ей и ее партнеру нужно где-то перекантоваться несколько дней. Домохозяин выгнал их, потому что у них кошка; какой идиот поселяется с кошкой, не прочтя толком условий договора жилищного найма? Мне еще не было одиннадцати лет, и я никогда не жил в съемной квартире, но даже я это знал, а Берди не знала, к кому еще обратиться. Будучи взрослым мужчиной, которому сейчас сорок один год, я не раз использовал подобный рефрен, чтобы вынудить людей сделать то, что я от них хочу. Я не знал, к кому еще обратиться. Это ставит человека, которым вы пытаетесь манипулировать, по сути, в безвыходное положение. Единственный вариант – капитулировать. Именно так и поступила моя мама.
– Но у нас так много комнат, – сказала она, когда я пожаловался на вторжение непрошеных гостей. – И это всего на несколько дней.
По-моему, моя мать просто хотела, чтобы поп-звезда немного пожила в ее доме.
Моя сестра прошла мимо меня по лестнице и с легким вздохом остановилась, увидев в коридоре кошачью переноску.
– Как его зовут? – спросила она, опускаясь на колени и всматриваясь сквозь прутья корзины.
– Это девочка. Ее зовут Суки, – ответила Берди.
– Суки, – сказала она, просунув в корзину пальцы. Кошка потерлась об ее руку и громко заурчала.
Мужчина по имени Джастин поднял свой похожий на театральный реквизит чемодан и сказал:
– Где нам поставить наши вещи, Мартина?
– У нас есть для вас прекрасная комната наверху. Дети, покажите нашим гостям желтую комнату, ладно?
Моя сестра повела их за собой. Она была куда более общительной из нас двоих. Взрослые вселяли в меня ужас, в то время как она, похоже, не имела ничего против. Она была в зеленой пижаме. На мне был клетчатый халат и синие войлочные тапочки. Было почти девять вечера, и мы готовились ко сну.
– О! – сказала Берди, когда моя сестра открыла потайную дверь в деревянной панели, ведущую к лестнице на верхний этаж. – Куда ты нас ведешь?
– Это черная лестница, – сказала моя сестра. – Она ведет в желтую комнату.
– Ты хочешь сказать, что это вход для прислуги? – фыркнула Берди.
– Да, – бесхитростно ответила сестра, потому что, хотя она была всего на полтора года младше меня, она была слишком юна, чтобы понимать: не все согласятся с тем, что спать в потайных комнатах наверху потайных лестниц – это забавное приключение; что некоторые люди могут подумать, что они достойны просторных спален и оскорбятся предложением тесных комнатушек.
На самом верху потайной лестницы была деревянная дверь, ведущая в длинный узкий коридор, стены которого были шаткими и кривыми, а половицы неровными и пружинили под ногами, и это напоминало ходьбу по вагону движущегося поезда. Желтая комната была самой красивой из четырех. У нее было три окна в потолке и большая кровать с желтым пододеяльником в тон желтым обоям «Лора Эшли» в мелкий цветочек и современным настольным лампам с синими стеклянными плафонами. Наша мама поставила в вазу желтые и красные тюльпаны. Я наблюдал за лицом Берди, хотел увидеть, как она все это воспримет. И заметил что-то вроде неохотного кивка, как будто бы она сказала: ладно, сойдет.
Мы оставили их в комнате, и я последовал за сестрой. Та спустилась по лестнице вниз, прошла в гостиную, а затем на кухню. Папа откупоривал бутылку вина. Мама в фартуке с рюшами и готовила салат.
– И долго эти люди будут жить у нас? – выпалил я. По лицу отца пробежала тень, когда он уловил нотку дерзости, которую мне не удалось скрыть.
– О, совсем недолго. – Мама заткнула пробкой бутылку красного винного уксуса и, ласково улыбаясь, отставила ее в сторону.
– Можно мы попозже ляжем спать? – спросила моя сестра, не понимавшая всех последствий, потому что глядела не дальше своего носа.
– Не сегодня, – ответила моя мама. – Возможно, завтра, когда наступят выходные.
– А потом они уйдут? – спросил я, осторожно передвигая границу между мной и терпением моего отца. – После выходных?
Заметив, как взгляд моей матери переместился через мое плечо, я обернулся. Берди стояла в дверях с кошкой на руках. Кошка была коричневая с белым, и мордочкой похожа на египетскую царицу. Берди посмотрела на меня и сказала:
– Мы с Джастином не станем долго задерживаться у вас, малыш. Поживем немного, пока не найдем собственное жилье.
– Меня зовут Генри, – сказал я, ошеломленный тем, что взрослый человек в моем собственном доме только что назвал меня «малышом».
– Генри, – повторила Берди, неприязненно на меня глядя. – Да, конечно.
Моя сестра буквально пожирала кошку взглядом. Заметив это, Берди спросила:
– Хочешь погладить ее?
Моя сестра кивнула, и кошка переместилась ей в руки, где сразу же, словно скрученная резинка, развернулась на сто восемьдесят градусов и вырвалась, оставив на внутренней стороне ее руки ужасную красную царапину. Глаза сестры мгновенно наполнились слезами, губы скривились в храброй улыбке, призванной скрыть боль.
– Все в порядке, – сказала она, когда мама принялась вытирать царапину влажной салфеткой.
– Генри, принеси йод из шкафчика в моей ванной.
Проходя мимо, я бросил на Берди колючий взгляд, давая понять, что она небрежно передала кошку, не думая о том, что та может оцарапать мою сестру. В свою очередь, она тоже посмотрела на меня, и ее глаза превратились в такие узенькие щелочки, что я едва различил их цвет.
Я был странным ребенком. Теперь я это понимаю. С тех пор мне встречалось немало таких же мальчишек, как я: скупых на улыбку, впечатлительных, недоверчивых и настороженных. Подозреваю, что Берди, вероятно, когда-то была очень странной маленькой девочкой. Возможно, она узнала себя во мне. Но я точно знал: она ненавидела меня, даже тогда. Это было очевидно. И эта ненависть была обоюдной.
Шагая через коридор, я прошел мимо Джастина. Он держал в руках потрепанную коробку от конфет «Черная магия» и выглядел растерянным.
– Твои родители там? – спросил он, указывая в направлении кухни.
– Да, – сказал я. – На кухне. Вон под той аркой.
– Merci beaucoup, – по-французски поблагодарил он, и, хотя мне было всего десять, я был достаточно взрослым, чтобы понять, какой он напыщенный.
Вскоре после этого нас отправили спать, мою сестру с пластырем на внутренней стороне руки, меня – с расстройством желудка. Да, за мной такое водилось: мои эмоции давали о себе знать расстройством пищеварения.
Я полночи слышал над головой их шаги, пока не положил на голову подушку и не заснул.
* * *
На следующее утро, когда я первым спустился вниз, на кухонном столе лежала нераскрытая коробка «Черной магии». Меня так и подмывало разорвать целлофан и открыть ее. Скромный акт неповиновения, от которого мне стало бы лучше в краткосрочной перспективе, но гораздо хуже в долгосрочной.
Услышав позади себя какое-то движение, я оглянулся. Как оказалось, это кошка прошмыгнула в дверь следом за мной. Я подумал о царапине на руке моей сестры, вспомнил недовольный голос Берди:
– Это произошло случайно… просто она неправильно ее держала. Суки никого не царапает без причины.
Стоило мне вспомнить эти слова, как меня накрыл пузырь горячего красного гнева. Я громко шикнул на кошку и выгнал ее из кухни.
* * *
В тот день я почти с радостью отправился в школу – хотелось хотя бы несколько часов почувствовать себя нормально. Это был мой последний семестр в начальной школе. В следующем месяце мне исполнится одиннадцать. Я один из самых младших мальчиков в классе, а затем меня переведут в школу побольше, ближе к дому, школу, где не заставляют носить бриджи. На тот момент я был зациклен на этих дурацких штанишках. Я их перерос, как перерос и всех остальных ребят, с которыми общался. Я точно знал: я не такой, как они. Я совершенно другой. Там не было никого похожего на меня. Я предавался фантазиям о том, как пойду в большую школу и окажусь в окружении таких же мальчишек, как я. В большой школе все было бы лучше. Мне оставалось потерпеть в начальной школе всего десять недель, затем пережить долгое, скучное лето, после чего начнется настоящая жизнь.
Я понятия не имел – совершенно никакого понятия – о том, насколько изменится моя жизнь к концу лета, и что все то, чего я ждал и о чем мечтал, скоро покажется далеким сном.
