Kitabı oku: «Тёмный голос», sayfa 2

4

О школе.

Знания давались мне с трудом. Я всегда была тугодумкой, но выручала хорошая память. Запомнить, большой объем информации, не вникая в её суть – легко, но истинное понимание всегда давалось с боем. Помню, по возвращению домой, сразу же садилась за уроки и вставала из-за стола поздним вечером. То, на что мои сверстники отводили тридцать-сорок минут, у меня отнимало не менее часа. Моя усидчивость способствовала растущей успеваемости, и учителя всё чаще хвалили и ставили в пример другим. Образ заучки-всезнайки очень выгоден, он дарит внимание – суррогат любви. Всё подкреплялось моим послушанием, гипертрофированной справедливостью и идеальным поведением – мне не хотелось, чтобы моя мама расстраивалась и огорчалась. Она должна была слышать от педагогов только о моих успехах и достижениях, она должна гордиться мной.

Я старалась, и очень скоро учителя стали говорить, что

я – пример для подражания! Надеюсь, это всё было не зря и действительно радовало мою мать! В этой нежно-розовой истории было прекрасно всё, кроме одного «но»: меня ненавидели одноклассники. Как называют, тех, кто ищет одобрения у педагогов и делает всё правильно? Подлиза!

Мое чувство справедливости и долженствования не позволяли огрызаться или бойкотировать уроки. По мнению одноклассников, мне нужно было знать меньше, думать меньше, говорить меньше и не высовываться. Стать изгоем не сложно: стоит только отличиться, выделиться, показать себя в лучшем свете – этого окажется достаточно. Как отличить истинную дружбу от ложной? Позволить вмешаться чёрной зависти. Именно тогда я узнала, что настоящая дружба – это то, что со мной не произошло в школьные годы.

Как это было? Обидные прозвища, демонстративные обсуждения внешности, и это были только цветочки. Потом начались мелкие пакости и кражи. В таких ситуациях нужно давать отпор сразу и решительно. Видела, как некоторые дети отстаивают свои интересы кулаками, и у них это получалось; другие, что были слабее, обращались к родителям, и те приходили выяснять отношения; после таких разъяснительно-спасательных бесед обычно всё приходило в норму. Но мой случай стал исключением.

Обратиться к педагогу было самым худшим вариантом, но я выбрала его: я не могла тревожить мать – она недавно перенесла серьёзное заболевание, и ей нужны были силы на восстановление. В придачу ко всему, я не хотела ей ничего говорить – я ведь умная, мне все об этом говорят, а раз так, то я должна справиться сама. Я должна разобраться во всём, найти ключ к решению возникшей трудности. Глядя на неё в тот период, когда начался мой школьный кошмар, я понимала, что ей не нужны лишние проблемы.

Я собралась с духом и попросила помощи у любимой учительницы. Она отчитала весь класс. Я надеялась, что всё прекратится: мои сломанные ручки, все эти неприятные колкие шуточки и прозвища. Я ещё не знала, что кошмар только начинается. Удары в плечи, дерганье за волосы, выкручивание рук, подножки. Одно дело, когда только твой класс ставит тебя ниже плинтуса, и совершенно другое, когда подключаются другие дети, и начинается самая настоящая травля – буллинг, как сейчас говорят. Катастрофа приобретает глобальный масштаб, стремительно распространяется, как пандемия, яро бушует, беснуется, и её становится трудно остановить.

В моей школе учился, хотя лучше будет написать – посещал, сексуально-озабоченный переросток. Говорили, что он насиловал своего брата. Где, правда, где ложь, мне неведомо! Я знала другое: этот урод по отношению ко мне проявил недюжинный интерес. Поразительно, но домогался он меня всегда при моих одноклассниках, в отдаленных кабинетах школы, куда педагоги приходили после звонка.

Сама я для него интереса не представляла, только в окружении одноклассников. Они жаждали видеть, как он меня унижает, видеть его силу; хотели видеть, то, что происходило, что творилось со мной в те отвратительные моменты. Не с их ли подачи все началось? Схема действий у этого полудурка была одной и той же: он хватал меня сзади, прижимал к себе и совершал подбрасывающие движения тазом, безобразно имитируя половой акт. При этом стонал и кряхтел. Иногда у него случалась эрекция, и это было самым противным. Кому-то это покажется детскими шалостями, которые следует просто забыть, как страшный сон. Может быть, и так, но, кто оказался в подобной ситуации, поймёт, что не так-то просто это сделать и превратить кошмар наяву в якобы увиденный сон в царстве Морфея.

Мне было стыдно и страшно рассказать о том, что происходило. Я чувствовала вину, обуреваемая яростью, за то, что не могла развернуться и врезать ему по яйцам, как это сделала моя одноклассница, когда он единожды решил пристать к ней. Я стала хитрить, и всю перемену проводила на коридоре, среди педагогов и детей. Мой «насильник» негодовал; в итоге его терпение лопнуло, и, схватив меня в коридоре, поволок в свой кабинет. Теперь я понимаю, он видел во мне слабую девочку, не способную дать отпор, над которой можно измываться, использовать, как куклу для битья. Он ткнул пальцем в парту:

– Это ты нарисовала на моём столе? У тебя точно такого же цвета фломастер!

Я не успела рассмотреть, что там написано, как со всей силы он прижал меня к парте и несколько раз ударил головой. К моему счастью, его одноклассники незамедлительно позвали педагога.

Звездочки кружили в дикой пляске, лоб горел, а я бесконечно повторяла, не глядя на учителя:

– Всё хорошо, всё нормально! Мне не больно!

Я панически боялась доставить хлопот. С этим уродом провели разъяснительную беседу. В довершение о случившемся сообщили моей матери – она должна была знать, почему на лбу её дочери большой синяк. Она решила поговорить с ним. Её нервно трясло, она срывалась на крик, угрожала и готова была расплакаться. Я стояла в стороне, раздираемая чувством вины. Из-за меня ей, вечно уставшей и замученной, пришлось тянуться в школу и вести этот тяжелый разговор.

И, да, надругательство над моей личностью с его стороны прекратилось. Если одноклассники и продолжали меня задирать, то этот урод навсегда исчез из моей жизни.

5

– Я утром вышла на крыльцо, а у меня под ступеньками лежит мусор. Какие-то нитки, испачканные воском. Такой большой клубок, – подруга бабушки явно преувеличивала, широко разводя руки и показывая клубок невероятных размеров.

– А ты что? Хоть занесла на перекрёсток? – взволнованно интересовалась бабуля.

– Ну, конечно! И сожгла, и молитву прочла. И возвращалась не оглядываясь. И уже почти дошла до дома, как встретила эту Змею! А она бежит наперед и кричит: «Утро доброе!». Я молча глянула на неё, а её скрутило и трясёт всю. Тут я и поняла, кто мне подкинул эту гадость! Я глаза опустила, молитву начала читать, так её пуще прежнего затрясло. Она за мной во двор вбежала и у самого порога хвать за плечи и говорит: «Что с тобой? Случилось что-то?». Стою, молчу и понимаю, что мне так тяжко на душе, как дотронулась она до меня, так сердце и упало, – старушка заплакала, морщинистыми ладонями прикрыла лицо. – А вечером коровка, моя кормилица, сломала ногу. Такая добрая была. Эта змеюка много раз говорила: «Я тебе завидую, Степановна, такая удачная, молочная у тебя скотина». Завидовала, завидовала и в итоге приделала.

Такие разговоры были частью моего детства. Они мне нравились, сердце замирало в предвкушении встречи с магией. Все эти сказочные истории, нехитрые ритуалы и приметы. Все действия и вся моя жизнь были пронизаны невидимым магическим миром. Травы собирались на рассвете, едва первые лучи касались земли, бабуля срезала пропитанные утренней росой стебли. Потом они сохли в амбаре, легко покачиваясь от дуновения ветра. Я любила приходить туда. Это было место, где я набиралась силы. Так вот, помимо старой яблони, у которой я пряталась, был ещё амбар. Переплетение запахов и шуршание стеблей позволяли прикоснуться к чему-то таинственному. Наблюдая за покачиванием полыни, я знала, что это магический танец, разговор волшебных существ. Каждая травинка, каждый цветочек, каждый камень – всё имело душу и энергию. Я общалась с этим таинственным миром, я была его частью.

– Машенька, стой ровно! – командовала бабуля.

Свечи зажигались, свет ударял по старой иконе, и она оживала. Тёмный лик в золотом обрамлении пугал, из глубины души поднималась непонятная тревога.

Сырое куриное яйцо обкатывалось с головы до ног под устрашающие причитания:

– Першым разам, лепшым часам! Пачынаю сваю справу. У чыстым полі стаіць явар зялёны на тым явары сядзіць птах. Птах без крылаў, без дзюбы, без пер’яў, без жылаў, без мяса, без крыві, без касцей…¹

Бабуля произносила заговор быстро и отрывисто, всегда шёпотом и почти неразборчиво. Все проделывалось трижды, а потом умелыми и скорыми движениями яйцо раскалывалось, выливалось в стакан и долго изучалось. Она утверждала, что могла увидеть причину недуга и способ исцеления, порчу, её тяжесть и того, кто навёл.

Я ждала вердикт.

– Сильный испуг!

Так бабуля объяснила моё внезапно начавшееся облысение. Длинные, густые волосы сыпались, как листья. За несколько недель я фактически лишилась волос. Огромные залысины прикрывали реденькие пряди.

Услышав вердикт, мать недовольно подошла и долго всматривалась в содержимое стакана.

– А может, порча?!

Всегда холодно относившаяся к гаданиям и прочей мистике, она всё равно живо интересовалась этими вещами. И если раньше мать говорила: «Что за глупости! Вздор!», то теперь этот интерес был первым предзнаменованием мракобесия, заполонившим её жизнь.

Буду последовательна. Тем летом меня спешно отправили в Германию. Как и многие сверстники, я ехала по программе «Дети Чернобыля», меня ожидал отдых с элементами оздоровления. Это было как минимум странно, если учитывать, что в голове матери жила целая куча страшилок. Излюбленная была об опытах, проводимых на детях.

– Их травят химическими продуктами и наблюдают за реакцией, – утверждала она, – испытывают лекарства.

Она не знала, что принимающая семья, взяв на месячный отдых ребенка, в последующем не платила бешеные налоги.

Уезжала я спокойно. И, если откровенно, я не сильно скучала по дому. Мать звонила часто, и во время телефонного разговора ненавязчиво намекала, что я должна скучать и хотеть домой. Только выдавить из себя слёзы было слишком сложно.

Вернувшись, я застала её лысой. Она прошла курс химиотерапии. Если откровенно, то я благодарна Высшим силам, что не видела этого. Мама охотно делилась воспоминаниями о лечении. Её вердикт – это больно и невыносимо.

После химиотерапии предстояла операция. Мать наотрез отказалась. Заручившись положительными результатами первого этапа лечения, она покинула врачей. В следующий раз они увидели её за несколько месяцев до кончины.

Я не знаю, болезнь или лечение меняет людей, но моя мать сильно изменилась. Она словно дала волю той тьме, что сидела в ней. Именно тогда появились злоба, недовольство собой и окружающими, зависть, беспокойство. Сверхважное значение приобрело мнение окружающих.

В нашу жизнь вошло мракобесие. Она всерьёз считала, что её болезнь – это результат порчи. Ей все завидуют, её все обсуждают и днём и ночью, говорят и думают только о ней. Я, конечно, немного преувеличиваю в предыдущем предложении, но в целом весь мир вертелся вокруг неё. Она рьяно искала по дому так называемые следы колдовства, доказательства наведённой порчи на смерть: иголки, нитки, булавки, бумажки. Стоило хоть кому-то прийти в гости и – начиналось. По её мнению, все желали навести порчу, отобрать здоровье и счастье. Её поиски всегда увенчивались успехом, хоть перинка, хоть маленькая ниточка, но находилась.

Потом начались поездки к знахарям и ведуньям. Огромные очереди, несколько часов ожидания – и вот она скрывалась за дверью. Пять минут – и мама возвращается. После каждого визита ей становилось легче… Обманчиво легче.

6

Об отце.

Шестнадцатилетняя девочка делает уроки. Дверь в комнату приоткрывается, за ними показывается её дядя. Вместе с ним незнакомый мужчина. Она поднимает глаза, на автомате бросает:

– Здравствуйте!

Девчонка в курсе: сегодня приехал крёстный отец её двоюродных сестер.

Её взгляд останавливается на незнакомце; она видит, как его глаза и губы округляются в желании произнести первый звук имени младшей крестницы:

– Оксана…

Машу часто путают с ней.

– А это наша Машенька, – торопливо вклинивается дядя.

Ещё недавно сияющие глаза незнакомца гаснут, на лице появляется досада и разочарование.

Девочка опускает глаза и продолжает делать уроки. Маша увлечена сочинением, ей не до этого мужчины. Он никто в её мире, крёстный двоюродных сестер, старый друг семьи. Он один из тех людей, что появляются и исчезают в её жизни. Он не оставит никакого следа, ни единого жалкого воспоминания. Уже через неделю она вновь забудет эту встречу, это лицо.

Дядя волнуется:

– Пошли, не будем мешать. Делает уроки! Будущий профессор!

Дверь захлопнулась, девочка снова погрузилась в сочинение.

Вечером, когда все собрались под одной крышей, когда топот, шум телевизора, звон посуды и запах будущего ужина смешались, дверь снова открылась.

– Эй, к тебе можно? – спросила старшая дочь Машинного дяди.

– Конечно, Надя.

Эта девушка всегда на позитиве и прямолинейна.

– Ты же знаешь, что у нас в гостях был твой отец?!

И было непонятно, вопрос это или утверждение.

– Нет, – равнодушно ответила Маша; её мысли были заняты сочинением рифмы.

– А мы думали, ты знаешь!

– Нет.

И вся эта информация была чем-то бесполезным: ну узнала она, и что дальше? Как это отразится на её жизни? Никак. Его никогда не было рядом. И сейчас, после этой встречи, он тоже не появится, чтобы остаться.

Второй раз они встретились через 7 лет. Между ними состоялся светский разговор, после которого последовало предложение приехать в гости.

– Да, конечно! – оживлённо выдавила из себя девочка с мыслями, что этого никогда не произойдет.

Иногда, я думаю о том, что отец обязательно узнает о моём самоубийстве. Приедет ли он на мои похороны или хотя бы на могилу? Мне рассказывали, что когда моя мать умерла, ему позвонили. В телефонной трубке была тишина. Он не приехал.

7

Мне было тринадцать, когда мать умерла.

Прошло тринадцать лет, как её не стало. Целая вечность. Косточки успели перегнить. Сейчас я понимаю, она устала. Не осталось никаких сил бороться с этим миром. Выход был один – уйти! Есть такое понятие – «скрытый суицид», она им воспользовалась. Говорят, онкология поражает пессимистов, недовольных, но ведь даже они лечатся, хватаются за жизнь! Во время обучения я посещала онкологические корпуса. Знаете, сколько там желающих жить? Много! Только часто бывает слишком поздно, и ни одно лечение не поможет, но все ровно они борются, пытаются вырвать у смерти хоть один день, час, минуту, секунду. Они бесстрашно пробуют различные методы, идут на эксперименты. Будучи студенткой, я консультировала умирающих, и мне хорошо запомнился тонкий, как жердь, дедушка, он сказал:

– Мне сделали операцию, я прошёл четыре курса химиотерапии и облучение. Я сделал всё, что мог, но ничего не помогло. Мне не страшно умирать, я попробовал многое, что могло меня спасти. Я сделал всё, что мог, – дедушка робко дотронулся до моей руки и тут же отдернул.       – Ещё эта зараза к тебе пристанет. Вот, возьми конфеток, – он протянул пакет леденцов. Через неделю он умер.

Я помню, как она подделывала штамп в медицинской книжке: выдавила на пластилине, обмакнула в чернила и пропечатала. Она скрывала свою болезнь и ждала, когда опухоль разрастётся. Знаете, это дело быстрое, полгода – и человек сгорает.

После смерти в её личных вещах нашли записку с перечнем документов, нужных для оформления опеки. Моя мать готовилась к смерти; по всей видимости, борьба со страшным недугом не входила в её планы. Я, её родная дочь, не была ориентиром, не была светлым маяком, не была той крупицей, что держала в жизни. Чем я была? Обузой? Наверное, так. Разве уходят, если любят?

Я не знаю, каково это – иметь мать-старушку, мать-подругу, звонить и делиться тем, что со мной произошло. Разговаривать с близким человеком до того момента, пока телефон не станет горячим. Вам это знакомо? Трещать без умолку, делиться секретами или наоборот, что-нибудь скрывать и бояться ненароком проговориться. У вас такое было, у вас такое есть? Поздравляю, значит, ваша мать жива, и вы в хороших отношениях.

Страшно осознавать масштабы одиночества. Я одна, совсем одна. Можно отгонять эти мысли, но они навязчиво возвращаются.

В раннем детстве вязкая отрешённость растворилась в моей крови, она навсегда со мной. Я часто повторяю себе: «Помни, детка, ты совсем одна, и если исчезнешь, никто не будет искать. Конечно, заявление напишут, но вот ждать или соваться во все дыры никто не будет. Ты тень. Ты обуза. Тебя никто никогда не любил».

8

Возможно, меня будут искать! Долго, очень долго… Может случиться так, что не найдут. Я все чаще задумываюсь, при помощи, какого способа покину этот мир.       Мысли, возвращают к не состоявшейся февральской попытке. Закрываю глаза и вижу себя на мосту. Вокруг люди! На этом проклятом мосту, всегда кто-то ходит. Упёршись в перила, упорно жду. Голоса утихают, машины проезжают редко. Оглядываюсь – вокруг никого. Быстро перелезаю. Последний взгляд вверх, чёрное жерло, ни луны, ни звезд. Внизу, такое же, живое и холодное, оно сожрет в одно мгновение. Ветер треплет волосы, гулкие удары сердца, пальцы разжимаются. Мгновение невесомости, оно такое длинное, что я вспоминаю всё что было и даже вижу, то, что может произойти… При таком раскладе, мне не ведомо, что будет дальше. Возможно, все произойдет быстро, я потеряю сознание и захлебнусь в грязной воде. Может быть, желание к жизни, окажется сильнее смерти! Оно заставит плыть, превозмогая боль и холод. Вот, берег, судорожное дыхание и невыносимый холод. Мороз опускается, он сковывает, я замерзаю, сердце перестает биться. Цель достигнута… если, только сердобольные спасители, не засунут нос, куда не надо…

Мост – это не безопасный способ. Подальше от людей и чтобы все было наверняка. Сегодня, я купила билет на пригородный дизель. Мне доводилось кататься на нем. Удивляло, как часто он останавливается прямо посреди леса. Состав двигался медленно, гулко тормозил и периодически издавал громкие звуки. И вот, десятая остановка. Впереди и позади – шпалы, по бокам – густой сосняк. «Станция Птички», – объявили в вагоне. Не особо думая, выскочила на платформу. Через минуту поезд тронулся. На перроне, оказалось четверо пассажиров. Вооруженные ведрами и тяпками, они двинулись в сторону леса. Ели заметная тропа уводила их от меня. Подождала немного и пошла следом. Дорожка вела, через лес к полю, в конце которого виднелся дачный поселок. Ничего интересного, я решила вернуться к платформе. Лес на противоположной стороне был, густым и темным, маловероятно, что за ним находится поле и тем более дачный поселок.

Что я искала?

Что меня гнало в эти дебри?

Желание смерти!

Я смотрела на буйство весны, я вдыхала ароматы цветов, грелась на солнце, отдыхала глазами на молодой зелени и, тем не менее, понимала, что желание суицида – поглотило. Мысли о смерти заполонили жизнь. Ждать конец февраля – невыносимо. Мои силы на исходе, я хочу убить себя раньше, плевать на решения, на дневник.

Я зашла в неприветливый массив, поднимавшийся вверх. Наклон был резким, я хвасталась за корни деревьев, карабкалась вверх, спотыкалась и падала. Неудачное падение, я ломаю шею… Ведь это возможно? Идеальный вариант избавить от жизни, моё вечно ноющее и страдающее тело. Я чувствую себя старухой, когда каждый сустав и жилка, начинают болеть. Разбитость и отсутствие энергии, с ломотой во всем теле, вынуждает нашёптывать: «Убей себя, убей себя, ты уже разваливаешься на части… Зачем ты тянешь? Хочешь стать немощной, слабой? Убей раньше, чем это произойдёт!».

И вот, я на самом верху, жадно вдыхаю лесной воздух. Он пропитан фитонцидами, дышать легко и приятно. От физических нагрузок, кровь быстро бежит, я ощущаю её движение, она словно горный ручей. Мне хорошо. Боль и недомогания, отступили. Ирония судьбы: вместо того, чтобы гробить себя – оздоровила. Появившаяся энергия позволит идти долго, пока не встречу смерть. Пусть острыми зубами разорвет мне живот, пусть когтями исцарапает шею…

Все дальше и дальше в самую чащу к бурелому. Желание смерти навязчиво и я искала его среди сосен и берёз. «Меня растерзает дикий зверь!», – шептала себе. Ветки больно хлестали по лицу, идти было сложно, но я, продолжала искать красную пасть смерти. Сколько я шла? Не знаю! Только ноги гудели, во рту пересохло, я даже вспомнила о бутерброде, что лежал в сумке. Свалившись под деревом, уставилась на редеющие стволы. Интуиция подсказывала впереди поле.

Кусты несмело шевелились, я бросила на них взгляд. Может это змея? Ядовитая? Было бы хорошо!

Я прикрыла глаза, приготовилась встретить кончину. Что-то горячее и мокрое несмело коснулось руки. Это не было похоже на ледяную кожу рептилий. Мне пришлось открыть глаза. Маленький, безродный щенок, радостно взвизгнул. Зрелище было забавным, он пытался вилять хвостом, но вместо этого ходуном ходило все тело. Он припадал к земле возбуждённо рыл лапками и радостно лаял. Я поманила, он охотно подошёл, подсунул круглую голову под ладонь. Я гладила жёсткую, горячую шерсть, а он преданно смотрел в глаза, изредка закрывая их, наслаждаясь почесыванием за ухом.

Я поделилась бутербродом с моим новым другом. Он проглотил не жуя.

– Откуда ты? – спросила у дворняги.

Удивительно, но он понял меня. Весело бросился к собачьей тропе, постоянно оборачивался и звонким лаем приглашал за собой. Преодолев кусты дикой малины, щенок вывел меня к такому же дачному поселку, как «Птички». Немного покрутившись рядом, побежал на звуки знакомого лая. Где-то там за высоким забором была его семья. Юркнув в ели заметный подкоп, он навсегда исчез.

Отыскать платформу, не составило труда. К ней привела единственная гравийная дорога, пересекающая дачный поселок.

Уже в дизеле, я смотрела на бескрайние леса, они прячут маленькие дачи, в которых копошатся садовники. Где-то там живёт веселый щенок. Именно там, среди непроходных лесов, я искала смерть. Если в конце февраля будут сильные морозы, я могу сюда приехать, зайти в самую чащу и замёрзнуть, припасть к матери-земле, обнять ее, рассказать, о своей любви, а после слушать длинную песнь метели. И если повезёт, белое пушистое одеяло прикроет меня, спрячет от этого мира. Я усну и больше никогда не проснусь. Потом настанет весна и тело сослужит добрую службу, оно насытит голодных зверей. Благодаря ему, кто-то выживет, накормит своих детей. Косточки растянуться по лесу. Моя душа будет бегать, едва касаясь мягкого, сочного мха, стрясая колосья дерезы. Жёлтые споры дуновением ветра поднимутся вверх, прозрачной пеленой обрамляя моё невидимое тело. Вместе с ветром, я буду взмывать от влажных ложбин к верхушкам сосен, а оттуда падать, вниз рассыпаясь утренней росой по лесным травам. Я стану душой этого места.