Kitabı oku: «Взаперти», sayfa 2

Убить или посадить, думал я.

Скорее первое, чем второе.

– Не высовывайся, – сказал человек за рулём.

Да я и с завязанными глазами всё понимал – мы проехали один туннель и два оживлённых перекрёстка, дорога вела за город, к посёлку элитных особняков.

В животе всё свело от волнения, я вспомнил всю свою жизнь. Как рос за кулисами цирка, как воспитывался там же, как однажды отец упал с высоты, а представление не остановили, его лишь быстро унесли со сцены и продолжили шоу. Тогда-то я понял, что жизнь не оборачивается ни на чьи беды, даже ни на чью смерть. Она перешагивает через трупы, через покалеченные тела и идёт себе дальше, и все идут вместе с ней. И стоит ли заботиться о ком-то, блюсти какую-то мораль, если всем на всех наплевать? Зал гремел аплодисментами, приветствуя других каскадёров, зал кричал «браво», когда мой отец умирал. Больше он на сцену не вышел, но этого никто не заметил, для публики все мы были, как на одно лицо. Может, поэтому я и ушёл.

Эти парни, что похитили меня, не проронили ни слова, так и ехали молча, только изредка посматривая назад.

Их широкие шеи морщились шарпейными складками, их квадратные желваки ходили вверх и вниз, пережёвывая резиновую мяту, их огромные лысые головы не отличались друг от друга ничем.

Через полчаса двери машины открылись.

Меня выволокли из салона и толкнули вперёд.

– Осторожно, ступени, – сказал один, когда я уже два раза споткнулся.

– Порог, – сказал другой и ударил меня об косяк.

О, это был богатейший дом. Нет, мне ещё не развязали глаза, богатство я за версту чуял, а когда находился в нём, это просто дурманило голову. Знаете, чем пахнет роскошь? Избранностью. Да, я был уверен, что каждая деталь в этом доме избиралась тщательно и кропотливо, она была дороже всех других, она была произведением искусства в доме того, кто ни черта в нём не понимал. Что для богачей являлось искусством? То, что стоило дороже всего.

Меня вели по коридорам, мимо открытых окон, из которых доносилось пение экзотических птиц. Неподалёку журчали фонтаны, со стен пахло маслом от дорогих картин. Наконец, мы дошли. Эти двое остановились и толкнули меня к дверям.

– Посадите его, – сказал старческий голос.

Похоже, мы вошли в кабинет. Он отличался от остального дома запахом кожи и сигар.

Меня усадили на стул и сняли повязку с глаз.

Я чуть поморщился от яркого солнца. Точно, это был кабинет. Массивный дубовый стол, такое же кожаное кресло, высокие окна от пола до потолка, а за ними – посадки карликовых пальм.

У окна стоял человек, он был в светло-сером костюме, с ровно прорисованной седой бородой и в очках, затемнённых кверху, не дающих разглядеть его глаз.

Это было всегда неудобно – не видеть взгляда того, кто мог тебя пристрелить.

– И руки ему развяжите, – сказал он, когда эти двое усадили меня перед ним.

– Уже, – показал я верёвку.

– Ах да, – цокнул он сигарой во рту, – я и забыл, с кем имею дело.

Он был как-то странно настроен, и я уже, грешным делом, подумал, что могу и не умереть.

– Вы свободны, – сказал он своим.

Амбалы замешкались, но не спешили.

– Ну же! Идите-идите! Чего встали, как идиоты!

Те подчинились и вышли.

Человек подошёл ко мне ближе и стал всматриваться в моё лицо.

– Знаешь, что я тебе скажу, – ухмыльнулся незнакомец, тыча в меня сигарой, – ни хрена ты не Диего.

– Ну почему же… – перебил я его.

– Потому что рожа твоя европейская!

– Моя мать – француженка.

– А отец, поди, англичанин? – ухмыльнулся он. – Ладно, мне всё равно, как тебя зовут.

Меня звали Эд Берроу. Для выступлений я брал псевдоним. Если меня кто поймает за кражей, то будут искать Диего, а я успею замести следы. А мой отец и правда был англичанин. Но это уже не важно.

– Это очень важно, с кем ты имеешь дело, – сказал хозяин дома. – Я хорошо читаю по лицам. Я вижу кровь, понимаешь?

Я, если честно, плохо соображал. Вся эта роскошь вокруг просто дурманила голову, весь этот запах богатства сводил с ума. А философствующие старые мафиози напоминали мне героев из гангстерского кино, ему бы ещё кота и сицилийский акцент…

– Значит, так, Эд, – ухмыльнулся он, – мне нужна твоя помощь.

Он знал моё имя… Отлично. Значит, он знал обо мне всё. Всё, не отвертеться! Не показывай страха, говорил я себе. Пусть он боится, не ты. Ага, как же, так он тебя и испугался. Будь хотя бы наглей!

– С чего вы решили, что я могу чем-то помочь?

Старик удивился и приподнял седую бровь.

– С того, что ты единственный, кто стащил бумажник у Виктора Амаро, в толпе людей и при охране.

Я попытался вспомнить, и не мог. Конечно, не мог! Я же не знал имён тех, у кого воровал.

– А кто такой этот Виктор Амаро? – промолвил я.

– Виктор Амаро? – оголил он белоснежную челюсть, на которой все зубы были давно не его. – Виктор Амаро – это я.

Ну вот и конец… Сейчас он потушит об меня эту свою сигару.

– Простите, – я достал смятые купюры из карманов штанов, – боюсь, это всё, что осталось.

Он расхохотался, потом подавился дымом и ещё долго приходил в себя.

– Оставь эту мелочь себе, – сказал он, отмахнувшись. – Ты получишь в сто раз больше, если согласишься украсть кое-что для меня.

Меня используют. Ну, что ж. Лучше быть использованным, чем убитым.

– А если я не соглашусь?

Он открыл ящик стола и достал из него пистолет.

– Понятно, – проглотил я слюну. – Да я просто спросил.

– Я так и думал, – улыбнулся Амаро. – Давай ближе к делу. Нужно стащить часы.

– Из сейфа?

– Если бы из сейфа, мой мальчик, я бы нанял вора, а не фокусника. Часы нужно украсть с руки.

– Живого человека?

– Решил пошутить?

– Нет, сэр…

– Так-то лучше.

Мне дали фотографию объекта, некоего мистера Майлза, и копию точно таких же часов, которыми предстояло подменить оригинал.

– Вы же знаете, что вещи на самом деле не исчезают? – крутил я в руках часы из настоящего золота, после того как выслушал всё: и кем был этот Майлз, и что это были за часы.

– Я знаю лишь, что ловкость твоих рук не заметна глазу, – сказал, улыбаясь, старик.

И это мне даже польстило.

– Так что от меня нужно? Просто подменить часы, и всё?

– Да, – кивнул мне Амаро, – проще простого для такого, как ты. Эти часы почти не отличны от тех.

– И что, бриллианты под стеклом тоже настоящие? – вглядывался я в циферблат.

– Всё настоящее, – сказал Амаро, – но не вздумай их сдать в ломбард, Эд, не вздумай, – пригрозил он мне перстнем на пальце.

– Я фокусник, а не кретин.

– Надеюсь, – ухмыльнулся он. – Ах да, и ещё кое-что. – Амаро достал какие-то распечатки. – Если что-то пойдёт не так, ты прославишься на весь город.

На распечатках был я, с пометкой «Разыскивается вор-карманник».

– Хотя это больше для антуража. Мы-то скорее тебя найдём.

А Лиан как в воду глядела, подумал я.

– Ну что? – не сводил он с меня глаз. – Ты всё понял? Подменишь часы – получишь деньги. Решишь с ними сбежать – схватишь пулю.

– Я так понимаю, вы можете мне и не заплатить, – смотрел я на пистолет.

– Эээ, нет, парень, – взял он шестизарядный кольт и прокрутил барабан, – я, может, и вор, но я знаю о правилах чести. Договор есть договор!

Он закрыл барабан и нацелился прямо в меня. Пуля пролетела над моим ухом, застряв в обстрелянной мишени на стене.

* * *

Итак, что у меня было…

Фотографии мистера Майлза, план его дома, план его офиса, план распорядка его рабочего и выходного дня и поддельные часы, точно такие же, что и носил сам Майлз, не снимая их ни на минуту. Я навёл справки об этих часах – они относились к какой-то эксклюзивной коллекции, и, скорее всего, те, что были у меня, были из той же серии. Вот только часы Майлза показывали больше, чем время – они передавали секретный код, который менялся каждые несколько часов путём замирания стрелок на определённой секунде. Интервал и алгоритм их остановки никому не были известны.

От меня требовалось не только найти объект, но и подойти к нему так близко, чтобы подменить часы. Я проверил замок на браслете – вполне стандартный, как у всех швейцарских часов, просмотрел все фотографии Майлза – люди Амаро работали без выходных, фотографируя его то на балконе особняка, то во время гольфа, то в одном из казино города, за столом с крутящейся рулеткой. И на каждой его фотографии были они – часы фирмы Лоренсо – золотые, с бриллиантами под сапфировым стеклом.

Что им ещё удалось узнать? Что он ходил в один и тот же ресторан по вторникам и четвергам. Самый дорогой ресторан города. Не так-то просто было туда попасть. Но этот вариант был для меня самый подходящий, о чём я и сообщил старику.

«Всё готово, – читал я записку, переданную мне вместе с костюмом. – Тебя ждёт пятый столик на имя Нила Флеминга, будешь там в девять. Надеюсь, у тебя есть хороший план, мой мальчик.

P.S. И вот ещё что. Переоденься».

Я знал этот тон. Человек с таким тоном мог убить тебя не моргнув. Передо мной так и стояла картина: я посреди океана, на яхте Виктора Амаро, и он с сочувственным взглядом говорит мне так же, почти по-отечески: «Ты всё провалил, мой мальчик». Один из его людей пускает мне пулю в лоб, другой – выбрасывает за борт.

Я надел костюм и вышел из дома. Возле подъезда – автомобиль класса люкс. Конечно, приехать на моём «Фиате» было бы идиотской затеей.

Дверь машины была открыта, ключи – в замке зажигания. Я сел в неё и онемел. Воздух, пропитанный роскошью, добрался до самых лёгких, а после пошёл по крови, будоража и возбуждая. Сейчас бы уехать на этой красотке и больше не возвращаться сюда.

Боже, как она завелась!

Мимо меня проносились старые улочки и накренившиеся дома с маленькими балкончиками, на которые нельзя было выйти. Я ненавидел этот район. Для туристов здесь пахло историей, для меня – нищетой. Выехав на Восточную улицу, я свернул на дорогу, ведущую в центр. Туда, где царила совсем другая, недоступная многим, жизнь.

– Столик на имя Нила Флеминга, – зашёл я в назначенный ресторан.

– Пятый столик, сэр, – улыбнулся мне метрдотель своей стандартной улыбкой.

– Спасибо, – сказал я ему и уже прошёл было мимо, но вернулся опять. – Простите, – подошёл я поближе.

– Да-да, – наклонился он ко мне, как к какой-то важной персоне.

– А кто здесь шеф-повар?

– Аугусто Сантини, сэр, самый известный повар в городе. Входит в десятку лучших в Европе.

– Хороший, говорите?

– Два года назад он победил в конкурсе шефов во Франции.

– Отлично! Люблю итальянцев.

– Они лучшие повара, сэр.

Стены ресторана в лепнине, роспись на потолках, что-то винтажно-античное, с широкими арками вдоль и колоннами по углам, со статуями полуголых богов, подпирающими потолки.

Я сидел через столик от Майлза, придя чуть раньше его, и уже дожёвывал свой недожаренный стейк.

Майлз пришёл с охраной и заказал спагетти под грибным соусом и греческий салат.

– Пусть приготовит шеф! – сказал он официанту.

Часы выглядывали из-под его манжет, заколки на них слепили бриллиантами, я начинал потеть.

– Простите, – подозвал я своего официанта.

– Слушаю, сэр.

– Я бы хотел поблагодарить шефа.

– Поблагодарить шеф-повара, сэр? – недоумённо смотрел на меня официант.

– Да.

Все клиенты таких заведений были те ещё снобы. Нечасто здесь кто-то кого-то благодарил.

– У нас есть книга благодарностей и пожеланий, я сейчас вам её принесу, – сказал официант и уже собрался за ней.

– Нет-нет, – остановил я его, – мне бы хотелось поблагодарить его лично.

Прошло уже пятнадцать минут, с тех пор как у Майлза взяли заказ. Ещё немного, и этот официант провалит мне всё дело.

– Хорошо, – наконец сказал он, – я сейчас его позову.

– Не стоит, – встал я из-за стола, – мистер Сантини – мой давний друг. Я бы хотел сделать ему сюрприз. Пожалуйста, проводите меня на кухню.

– Конечно, – официант расплылся в улыбке, – прошу вас, сэр.

Люди Майлза не ели, не жевали, не дышали, почти. А только глядели по сторонам, высматривая опасность. На меня никто не смотрел. Амаро знал, кого выбрать. Внешность у меня была неподозрительная. От матери я унаследовал лицо интеллигента, от отца – крайне невинный взгляд, от Майлза – этот костюм буржуа. Мне к нему не хватало лишь трости.

Двери кухни широко распахнулись и тут же закрылись за мной, чуть не шлёпнув меня по спине. Из-за густого и жаркого пара лиц почти не разглядеть, ни черта не поймёшь, кто тут из них итальянец. В помещении шесть поваров, и все в одинаковой форме. Официант, предвкушая сюрприз, улыбался во все свои зубы, я приложил палец к губам и пошёл вглубь.

Они жарили и варили, подбрасывали содержимое вверх, мешали, перчили, раскладывали по тарелкам. Заказа Майлза не было видно. Неужели его уже кто-то унёс? Я всматривался в каждую тарелку, когда один из поваров вдруг повернулся:

– Рикардо! – крикнул он. – Восьмой столик!

На бейдже: «Шеф-повар Сантини», а в руках тот самый заказ: салат и спагетти под соусом.

– Аугусто! – крикнул я на всю кухню, раскинув в объятьях руки.

– Простите… – вылупился он на меня.

– Ты что, не помнишь? А? Аугусто! Конкурс, Франция! Ты занял там первое место! И хоть я не вошёл и в пятёрку, но обещал, что приеду в твой ресторан! И вот – я здесь!

– Ах да… – протянул неловко Сантини, пытаясь вспомнить хоть что-то.

– Нил! Нил Флеминг! Друг! – Я забрал у него тарелки и поставил их на стол. – Дай я тебя обниму!

– Да-да, – растерялся Сантини, – сколько лет, сколько лет, – хлопал он меня по спине.

– Два года! – выкрикнул я и обнял его снова, так что обе мои руки были за его спиной, над самым заказом Майлза.

– Точно, два года, – кивал итальянец, – два года, как один день!

– Отличный у тебя ресторан!

– Да, я… – хотел было ответить Сантини, но я не дал ему вставить и слова.

– Ну, не буду тебя отвлекать, – тряс я его вспотевшую руку. – Ещё увидимся! Может быть, завтра?

– Завтра, отлично, – щурился он, вытирая вспотевший лоб.

– А мне нужен ещё десерт! – тряс я перед ним своим пальцем, – Твой фирменный, Аугусто, твой фирменный десерт!

– Десерт! – кивал он мне, улыбаясь, – Сейчас полный завал…

– Тогда завтра, нет вопросов, Аугусто, я приду сюда завтра, и ты меня угостишь!

– Завтра будет отлично, – кивал несчастный Аугусто Сантини, смотря на стоящие блюда.

– Официант! – крикнул я. – Заберите у шефа заказ! Ну, не буду тебя отвлекать, – хлопнул я его по плечу и направился прочь из кухни, через всё марево душной жаровни. – Встретимся завтра, мой друг! – обернулся я у двери.

Тот был рад, что я уходил.

Через пару минут официант принёс Майлзу салат и спагетти, через пятнадцать тот уже выдохнул тихой отрыжкой и, развалившись вальяжно на стуле, тяжело и протяжно дышал. Я нащупал в кармане часы, я считал про себя секунды, до того как этот холёный тип…

Упадёт!

Он закрыл глаза и, медленно скатившись со стула, рухнул на мраморный пол, как тяжёлый мешок.

Там, на кухне, я подсыпал ему в салат немного сонного порошка.

– Господи! – встал я с места. – У человека инфаркт!

Люди встали из-за столов.

– Спокойно, я доктор. Вызовите «Скорую»! – скомандовал я охране, а сам склонился над ним.

Охрана звонила в больницу, я делал ему массаж.

Вспотевшая рожа Майлза сопела в моё лицо.

Я смотрел на его часы, держа наготове свои.

Только я щёлкнул застежкой, как Майлз вдруг пришёл в себя. Он дёрнул рукой так резко, что наши часы упали на пол. Через секунду он опять отключился, а я смотрел на два циферблата и не мог разобрать, где чьи…

У меня был отличный план, но, как любому отличному плану, ему суждено было провалиться.

Золотые часы мистера Майлза лежали рядом с моими часами, или мои часы лежали рядом с его… Они были идентичны, чёрт их возьми. Охрана уже вызвала «Скорую» и подходила ко мне. Я схватил одни наугад и положил их себе в карман, надев вторые на руку Майлза.

– Отойдите! – приказал мне охранник. – «Скорая» скоро будет.

– Конечно-конечно, я только хотел помочь. Только хотел…

Я встал, отошёл от сопящего Майлза и, слившись с людьми в ресторане, проскользнул в стеклянную дверь.

Нащупав в кармане часы, я вышел на воздух.

Невысокие пальмы у входа шептались колючими листьями: ты провалил это дело. Ты всё провалил…

Часы мистера Майлза или Виктора Амаро, теперь это было не важно, тяжёлым грузом лежали в моей руке.

Голова ужасно болела, люди плыли перед глазами, превращаясь в безликие тени, дома кружились вокруг. Я куда-то бежал, спотыкаясь, озираясь на звуки вечерних улиц.

Где-то вдали – сирены мчащейся «Скорой». Наверное, к ресторану. Я бежал по вечернему городу, не веря в этот кошмар.

3
Поезд

Хосефа была жива, если так можно назвать человека с совершенно стеклянным взглядом и ещё одним порезом, но уже на другой руке.

Полянский осматривал рану.

– Вы сами порезали себя? – спросил он.

Она качалась, уткнувшись в стенку, и не могла ничего сказать.

– Вы хотите себя убить? – накладывал он на рану пластырь. – По-хорошему, здесь нужно зашить. Вам необходимо выйти на следующей станции и обратиться в медпункт.

Этот доктор прекрасно разбирался в людях, он будто читал по глазам. Хотя чего это я, трудно было не счесть этот животный страх во взгляде несчастной.

Где же я её видел… Её лицо так и стояло у меня перед глазами, вот только не такое измученное. Мне кажется, я слышал её голос, и в нём было столько же страха.

Доктор рылся в вещах Хосефы.

– Не поможете? – шепнул он мне.

Вообще, шептать было совсем необязательно. Эта несчастная испанка и так была не в себе, или, наоборот – глубоко в себе, но то, что не с нами, так это точно.

– А что мы ищем? – вдруг опомнился я.

– Нож, – сказал спокойно Полянский и продолжил рыться в её спортивной сумке.

И, надо сказать, она ничуть тому не сопротивлялась. Человек, которому есть что скрывать, не позволит и притронуться к своим вещам, да, собственно, в этих вещах, кроме нижнего белья и некоторой верхней одежды, ничего и не было больше.

– Встаньте, – обратился он к ней.

Она покорно подчинилась.

Доктор оставил её сумку в покое и принялся поднимать матрас.

– Помогите мне, я подниму, а вы там проверьте.

Я наклонился и провёл рукой под койкой – ничего. Глянул под стол – тоже пусто.

– Вы же сказали, здесь кто-то был, – шепнул я ему.

Доктор молчал.

– Значит, сама? – смотрел я на него, ожидая ответа.

– Я не знаю, – сказал, наконец, Полянский, и это было нехорошо. Когда такие люди, как он, поддаются смятенью, это пугает побольше, чем впавший в психоз неврастеник.

Да и я немного сдавал, точнее, это нервы сдавали, а я не показывал виду – практика, многолетняя, профессиональная, не нервничать при всех. Если поначалу мне было глубоко всё равно, убьёт она себя или нет, то сейчас мы оба понимали, что нож у помешанной особы лучше забрать. Кто его знает, может, она решит покалечить кого-то из нас.

Да и связываться с полицией никак не хотелось.

– Это не я, – вдруг сказала Хосефа, – не я.

– Ничего нет, – сказал Полянский, ещё раз осмотрев всё вокруг.

– У меня нет ножей, – повторила она.

– Послушайте, мисс, – наклонился к ней доктор, – мы обязаны сообщить об этом начальнику поезда. На следующей станции сюда придут полицейские, возможно, и медики, и тогда…

Он знал, на что давить. Не хотел он никакой полиции, и это было ясно.

– …и тогда вас заберут в отделение, – продолжал он, – и будут допрашивать несколько часов.

Я посмотрел на Хосефу – губы её, и без того бледные, отдавали теперь синевой, руки дрожали, казалось, она еле дышала, если вообще могла дышать.

– Может, притормозить? – наклонился я к нему. – Вы как-то перегибаете.

– Хотите в следующий раз найти её труп? – сказал он сквозь зубы. – Или труп кого-то ещё?

Он был прав. Надо было её дожимать.

– Вам нужны неприятности с законом, мисс? Вы слышите меня, Хосефа? Вас снимут с поезда, если вы не отдадите нам нож.

– Это был кто-то другой! – вдруг закричала она и рухнула на подушку.

Этот крик был последним, на что у несчастной хватило сил. Она уткнулась в подушку и задрожала всем телом в нарастающем тихом плаче. Полянский тем временем по второму разу осматривал её купе.

– Кто-то ранил меня, – бормотала Хосефа, – кто-то порезал мне руку, это не я, не я…

– На вас напали? – переспросил доктор.

Хосефа подняла заплаканное лицо и еле заметно кивнула.

– И как он выглядел?

Хосефа пожала плечами.

– Какой рост, возраст, какие-то приметы?

– Я его не видела, – сказала она, – я решила прилечь, а проснулась от резкой боли. Я чувствовала нож, как он впился мне в руку…

– Куда он ушёл? – спросил я.

– Не знаю, – мотала она головой.

– Вы и не взглянули на него?

– Мне было больно и страшно, – истерично шептала она. – Я зажмурилась, а когда открыла глаза, никого уже не было рядом. И моя рука, – она дотронулась до пластыря, – рука сильно болела.

– Неудивительно, – сказал доктор, – дайте посмотреть вашу руку.

Он отклеил один пластырь, потом второй, ещё раз посмотрел на порезы, потом заклеил и вышел за дверь.

А я всё сидел возле Хосефы и всматривался в её лицо. По нему пробежала нервная дрожь. Где же я тебя видел? Может, в городе? Среди прохожих или зрителей в зале? Кто же ты…

Полянский стоял в коридоре, напротив открытой двери, и смотрел в мчащийся горизонт.

Я дождался, пока девушка закроет глаза, и накрыл её одеялом.

– Вы же понимаете, что это бред? – шепнул я Полянскому, прикрыв за собой дверь.

– Не уверен, – сказал он.

– Мы же не собираемся постоянно её караулить?

– Я – точно нет, – сказал он, а сам прислушивался к тому, что было за дверью.

Я тоже слушал и не понимал, когда равнодушие к человеку сменяется треклятой заботой. На какое-то время я даже забыл, куда ехал сам.

Поезд мчался сквозь ветер и редкие хлопья снега, они оседали на окнах и таяли в тот же миг. В вагоне как-то резко похолодало.

– Откуда здесь столько снега? Так всегда на пути в Нью-Дем? Я никогда там не был.

– Горы недалеко, – указал на хребты Полянский. Они уже почти утопали в подступающей темноте.

Как сказал нам проводник, которого мы встретили, только выйдя в тамбур, тело Генриха Салливана (так звали несчастного с отёком Квинке) довезут до следующей станции, что будет через два часа, а там отдадут полицейским.

Из-за темени и поднимавшейся бури ничего не было видно. Я понятия не имел, где мы сейчас.

– Итак, – посмотрел я на задумчивую физиономию доктора, – кто-то из пассажиров убийца?

– Если бы он был убийцей, – доктор зажёг сигарету, – мисс Суарес была бы уже мертва.

– Но кто-то же на неё покушался.

– Да, но не сейчас.

– Вы хотите сказать…

– Я ещё по первому порезу заметил, – Полянский причмокнул дымящейся сигаретой, – но думал, мне показалось.

– Показалось что?

– Этим порезам порядка трёх часов, – сказал он, выпустив дым мне в лицо.

– Как тогда вы не заметили второй порез раньше, если он там уже был?

– Он был под другим рукавом, – сказал Полянский. – Мне не пришло в голову раздеть её догола.

– Значит, вы полагаете…

– Она уже села на поезд с этими порезами, – причмокнул он ещё раз.

– Кто-то напал на неё на вокзале?

– Может, она оттого и бежала, – пожал он плечами, – откуда мне знать.

Мне хотелось спросить, от чего бежал он, но я промолчал.

– Вполне может быть, – согласился я, – и как думаете, он, этот кто-то, тоже сел в поезд? Я имею в виду, он может быть здесь, среди нас?

– А кто его знает, – затушил он окурок. – Я бы не лез в это дело.

И я не хотел в него лезть, но всё же, – я посмотрел на Полянского.

– Мне кажется, это что-то психическое. Вы же видели её взгляд?

– Кстати, – он повернулся ко мне, – по поводу её взгляда, вы тоже заметили, да?

– Заметил что?

– У неё там, на плече, выше пореза, хороший след от укола.

– Вы уверены?

– Поверьте, я знаю, как выглядят такие следы – небольшая красная точка и ещё не пожелтевший синяк. Так и делают такие уколы – с размаху, боясь не успеть.

– Не успеть что?

– Не знаю, – ухмыльнулся Полянский. – Что первое приходит вам в голову?

– Так что же, она наркоманка? И укололась, и порезалась сама?

– Может, и так, – всматривался он в окно. – Может, и так. По крайней мере, давайте надеяться на лучшее.

– По-вашему, лучшее – это ехать в соседнем купе с сумасшедшей, которая режет себя?

– А, по-вашему, лучше быть в одном поезде с психом, который режет других? – смотрел на меня Полянский.

Я не знал, что было лучше. Чёрт возьми, в этом поезде всё было не так.

– Значит, мою гипотезу, что мистера Салливана отравили, вы не примете тоже?

– С момента, когда он положил себе первую вилку омлета в рот, – задумчиво прищурился Полянский, будто вычисляя, – и после того, как упал, прошло примерно пять минут.

– Вы что, считали?

– Я сказал примерно…

– Значит, возможно?

– Смотря какой яд.

Мы оба молчали. Полянский смотрел в окно, я смотрел на него, пытаясь понять, не видел ли я его раньше.

– Отличные часы, – вдруг сказал он.

Я взглянул на свою руку – часы, что всё это время были выше запястья и прикрывались рукавом, спали, показавшись из-за рукава куртки.

– Копия, но качественная, – сказал я.

– Любите блестящее? – ухмыльнулся Полянский.

– Жена подарила, – соврал я.

– Женщины, – протянул он, – подарят блестящую дешёвку, а ты будь добр, носи.

– Попробуй ещё потеряй, – ухмыльнулся я.

– Боже упаси!

Боже упаси от таких, как этот доктор. Я был почти уверен, что его приставили ко мне. Я был почти уверен, что он разбирался в часах так же хорошо, как в строении мышц и скелета, если, конечно же, он был настоящим врачом.

Я взглянул на часы и одёрнул рукав.

Несколькими днями ранее. Дом Виктора Амаро

– Кто это? – Мне дали фотографию одного представительного мужчины.

– Это Сайман Майлз – золотой магнат, а это его часы, – указал он на фото. – Они идут как обычные, вот только со скоростью, установленной специально для них. Каждые несколько часов стрелки останавливаются на определённом времени и держатся на нём несколько секунд, а после идут дальше.

– Он не определяет по ним время, не так ли? – отдалил я от себя фото.

– Он определяет по ним код доступа к одному из крупнейших банковских счетов, который меняется несколько раз за день, – сказал Амаро.

– Узнать который можно только по времени на часах, – догадался я.

– А ты соображаешь, – смотрел он на меня с хитрым прищуром.

– Он, наверное, и спит в этих часах, этот Майлз?

– Да, и спит, и ест, и… Ну, в общем, мы один раз подослали к нему проститутку, она была лучшим агентом.

– Просёк?

– И пристрелил.

– Знаете, я правда польщён, но не думаю, что смогу быть лучше проститутки.

– Ты недооцениваешь себя, мой мальчик, – ухмыльнулся старик.

– Надеюсь.

– Мне нужны эти часы, Берроу. Они точно такие же, – достал он подобные из футляра.

Я взял часы и покрутил их в руках…

– Вы же знаете, что вещи на самом деле не исчезают?

– Я знаю лишь, что ловкость твоих рук незаметна глазу…

– Ничего не пойму, – услышал я рядом и очнулся от воспоминаний. Схватился за руку – часы были на мне, а Полянский всё ходил по тамбуру, как загнанный зверь.

– Вы что-нибудь понимаете? – уставился он на меня.

– Понимаю что?

– Здесь закрыто, – вдруг сказал он.

Я окончательно пришёл в себя.

– Закрыто?

Я подошёл к двери и дёрнул за железную ручку. Ещё час назад мы проходили через неё в вагон-ресторан, но сейчас, – я потянул тяжёлую дверь, она и правда не открывалась.

Полянский рванул на другой конец вагона, я побежал за ним.

– А может, так положено? – спросил я его, догоняя.

– Что? – обернулся он. – Блокировать вагоны? Не будьте идиотом, Берроу!

Дверь с другой стороны тоже была заперта.

Он ударил по ней кулаком.

У меня пересохло в горле. Я не чувствовал ног.

– Мы заперты, – сказал доктор, – заперты, как овцы в загоне!

– Для доктора у вас слишком хлипкие нервы, – посмотрел я на него. – Двери могло просто заклинить, такое бывает.

– Да? И часто? – Он достал платок и вытер проступившие капли пота со лба.

– Поезд, всякое может быть, – сказал я.

Душераздирающий мужской крик раздался за одной из дверей. Мы побежали на звук. Свет потолочных ламп затрещал и погас. Весь вагон погрузился во мрак, наполняясь шёпотом и голосами, звуком открывающихся дверей, тенями растерянных пассажиров.

В купе номер восемь – мужчина средних лет с простреленной грудью.

Он ещё дышал, когда мы вошли. Толстые линзы его огромных очков запотели от крика. Рыжие с проседью волосы упали на лоб. Грудь поднималась, задерживалась на вдохе, но тут же резко упала, равняясь со всем его телом.

Полянский надавил полотенцем на рану, пытаясь её перекрыть, но оно сразу же пропиталось кровью. Пассажир вскрикнул и обмяк. Шансов у бедолаги не было никаких.

Через пару минут он скончался. Собрав своим предсмертным хрипом всех, кто был здесь. Его звали Патрик Бенсон.

Я смотрел на Полянского, на всех вокруг… А ведь доктор был прав. Нас здесь заперли, как овец. И это он понял первым. Кем же ты был, Полянский? Кто же ты, чёрт возьми?