Kitabı oku: «Легенды о самураях. Традиции Старой Японии», sayfa 2

Исключив любую возможную ошибку, Оиси Кураносукэ опустился на колени и почтительно обратился к пожилому человеку со словами:

– Господин, мы – бывшие вассалы Такуми-но Ками. В прошлом году ваша светлость и наш господин поссорились во дворце, и в результате наш господин был приговорен к совершению харакири, а его род был разорен. Сегодня ночью мы пришли отомстить за него, как того требует долг всякого верного и преданного слуги. Прошу вашу светлость признать правоту наших поступков. А теперь, ваша светлость, мы просим вас совершить харакири. Я сам буду иметь честь быть вашим помощником и, когда со всем должным смирением отсеку голову вашего сиятельства, намерен отнести ее на могилу Асано Такуми-но Ками как подношение его духу.

Ронины из уважения к высокому сану Коцукэ-но Сукэ обращались с ним с величайшей почтительностью и неоднократно настойчиво убеждали его совершить харакири. Но тот, сжавшись, молчал и трясся от страха.

Наконец Кураносукэ, видя, что бесполезно увещевать Коцукэ-но Сукэ принять смерть как подобает благородному человеку, повалил его наземь и отрубил ему голову тем самым мечом, каким убил себя Асано Такуми-но Ками.

Тогда сорок семь товарищей, гордые сознанием исполненного долга, положили отрубленную голову в бадью и приготовились отправиться в путь, но, прежде чем выйти из дома, они старательно погасили весь огонь, чтобы как-нибудь не случилось пожара и соседи не пострадали.

Когда они были уже на пути к Таканаве, предместью, где находился храм Сэнгакудзи, стало рассветать, и народ высыпал на улицы, чтобы посмотреть на сорок семь человек, которые в окровавленных одеждах и с покрытым кровью оружием в руках представляли ужасное зрелище. И все как один восхваляли их, удивляясь их доблести и преданности своему господину.

Но каждую минуту ронины ждали, что тесть Коцукэ-но Сукэ нападет на них и отнимет у них голову, поэтому были готовы храбро умереть с мечом в руке. Однако они спокойно достигли Таканавы. Мацудайра Аки-но Ками, один из восемнадцати главнейших даймё Японии (покойный Асано Такуми-но Ками принадлежал к младшей ветви этого дома), был в высшей степени доволен, услышав о событиях последней ночи, и приготовился помочь ронинам в случае нападения на них. Поэтому тесть Коцукэ-но Сукэ не осмелился преследовать их.

Около семи часов утра они проходили мимо дворца Мацудайры Муцу-но Ками, князя Сэндай, который, услышав об их подвиге, послал за одним из своих советников и сказал ему:

– Слуги Асано Такуми-но Ками убили врага своего господина и теперь проходят мимо моего дворца. Я не могу не восхищаться их преданностью, и так как они, должно быть, устали и голодны после геройской ночи, то пойдите, пригласите их сюда и дайте что-нибудь перекусить и выпить вина.

Советник вышел и обратился к Оиси Кураносукэ:

– Господин, я – советник князя Сэндай, и мой господин приказал мне просить вас, так как вы, должно быть, измучены после всего, что вам пришлось вынести, зайти к нему и отведать скромного угощения, которое мы можем предложить вам. Это я говорю от имени моего господина.

– Благодарю вас, господин, – отвечал Кураносукэ, – как мило со стороны его светлости утруждать себя заботой о нас. Мы с благодарностью принимаем его любезное приглашение.

И вот сорок семь ронинов вошли во дворец, где их угостили кашей и вином, и все приближенные князя Сэндай приходили и всячески восхваляли их.

Тогда Кураносукэ обратился к советнику и сказал:

– Мы в долгу у вас за ваше гостеприимство, но, поскольку нам еще предстоит путь в Сэнгакудзи, вынуждены смиренно попросить у вас прощения за то, что покидаем вас так скоро.

И, рассыпавшись в многочисленных благодарностях хозяину, они покинули дворец князя Сэндай и поспешили в Сэнгакудзи, где их встретил настоятель монастыря, который вышел к главным воротам приветствовать их и проводить на могилу Асано Такуми-но Ками.

И когда они подошли к могиле своего господина, то омыли голову Коцукэ-но Сукэ в колодце поблизости и возложили ее перед могилой Такуми-но Ками в качестве подношения. После этого они пригласили храмового священника читать молитвы, пока ронины будут возжигать благовония – первым Оиси Кураносукэ, потом его сын, Оиси Тикара, а затем и каждый из сорока пяти остальных исполнил тот же самый обряд. Тогда Кураносукэ, отдавая все деньги, какие имел при себе, настоятелю монастыря, сказал ему:

– Когда мы, сорок семь ронинов, совершим харакири, прошу достойно похоронить нас. Полагаюсь на вашу доброту. Я могу предложить вам лишь ничтожную сумму, но, как бы мала она ни была, прошу вас употребить ее на заупокойные службы о наших душах.

И настоятель, дивясь преданности и мужеству этих людей, со слезами на глазах обещал исполнить их желание.

А сорок семь ронинов со спокойной совестью стали терпеливо ждать приговора правительства.

Наконец они были вызваны в верховный суд, где собрались префекты города Эдо и ёрики – помощники префекта, и там им был объявлен следующий приговор: «Поскольку вы, не уважая достоинство города и не боясь правительства, сговорились убить своего врага и насильно вторглись в жилище Кира Коцукэ-но Сукэ ночью и убили его, решение суда таково: за свой дерзкий поступок вы должны совершить харакири». После оглашения приговора сорок семь ронинов разделили на четыре партии и передали под надзор четырех даймё, во дворцы последних были посланы от правительства особые уполномоченные, в присутствии которых ронины должны были совершить харакири. Так как все они с самого начала были готовы к тому, что их ждет такой конец, то встретили смерть мужественно. Тела их были перенесены в храм Сэнгакудзи и похоронены перед могилой их господина Асано Такуми-но Ками. И когда молва об их подвиге распространилась повсюду, массы народа стали стекаться поклониться могилам этих преданных слуг.

Среди приходивших сюда помолиться оказался и знакомый нам человек Сацума. Распростершись перед могилой Кураносукэ, он сказал:

– Когда я увидел тебя лежащего пьяным на улице Ямасина в Киото, я не знал, что ты готовишь план отмщения врагу своего господина, и, принимая тебя за бесчестного человека, наступил на тебя ногою и плюнул тебе в лицо. Теперь я пришел попросить у тебя прощения и искупить свою вину перед тобою за прошлогоднее оскорбление.

С этими словами он снова распростерся перед могилой, вынул из ножен кинжал, вонзил его себе в живот и умер. Настоятель монастыря, сжалившись над ним, похоронил его рядом с ронинами, и его могилу до сих пор можно видеть рядом с могилами сорока семи товарищей.

На этом и заканчивается история сорока семи верных самураев.

Ужасная картина жестокого героизма, которой нельзя не восхищаться! В уме японцев это чувство восхищения является чистым и неподдельным; потому-то сорок семь ронинов получают почести, достойные богов. Благочестивые руки поныне украшают их могилы зелеными ветвями и возжигают благовония. Платье и оружие их заботливо сохраняется в несгораемой кладовой, принадлежащей храму, и выставляется ежегодно напоказ восторженным толпам, которые взирают на эти вещи с благоговением, и раз в шестьдесят лет монахи в Сэнгакудзи пожинают обильный урожай в пользу своего храма, устраивая памятную ярмарку или празднество, куда народ стекается на протяжении двух лун.

Однажды серебряный ключ допустил меня частным образом к осмотру реликвий.

Нас, меня и моего приятеля, проводили в задние покои просторного храма, выходящие в один из тех удивительных миниатюрных садов, затейливо украшенных искусственными скалами и карликовыми деревьями, в которых японцы находят особое удовольствие. Настоятель осторожно выносил и открывал для нас один за другим тщательно подписанные и пронумерованные ящики с реликвиями. Что за любопытное собрание старинных тканей, обломков дерева и металла! Самодельные доспехи из кожаных ремней, скрепленных железными полосками, свидетельствуют о той секретности, с которой ронины готовились к сражению. Купить вооружение значило бы обратить на себя внимание, поэтому они изготовили его собственными руками. Старинная побитая молью парадная верхняя одежда, остатки шлемов, три флейты, шкатулка с письменными принадлежностями, которая, должно быть, была уже не совсем новой в эпоху трагедии, а теперь рассыпается на куски, и эти превращающиеся в лохмотья штаны из бывшей роскошной шелковой материи, теперь уже истлевшие и обтрепанные, кожаные ремни, часть старой рукавицы, рукояти мечей, гребни шлемов и родовые гербы моны, острия копий и кинжалы, последние рыжие от ржавчины, но с отдельными более ярко окрашенными пятнами, словно фатальные кровавые пятна так и не были с них стерты, – все это почтительно показывали нам. Среди всего этого хлама было несколько документов, пожелтевших от времени и сильно потертых на сгибах. Один из них представлял собой план помещений Коцукэ-но Сукэ, добытый одним из ронинов путем женитьбы его на дочери строителя дома.

Три свитка показались мне столь любопытными, что я получил разрешение сделать с них копии.

Первым из них является расписка, данная слугам сына Коцукэ-но Сукэ в обмен на голову отца их молодого господина, которую храмовые священники вернули им. Вот она:

РАСПИСКА

«1. Одна голова.

2. Один бумажный сверток.

Вышеперечисленные предметы получены в целости.

Подписано:

Саяда Магобэй (ханко)¹⁰

Сайто Кунай (ханко),

что подтверждается уполномоченными от храма Сэнгакудзи священниками:

священником Сэкисэем

священником Итидоном».

Второй документ объясняет поведение ронинов. Копия его обнаружена при каждом из сорока семи. Вот он:

«В прошлом году, в месяце третьей луны Асано Такуми-но Ками, состоя при особе императорского посланника, силою обстоятельств был вынужден напасть и нанести рану господину Коцукэ-но Сукэ в замке с целью отомстить за оскорбления, нанесенные ему последним. Он совершил этот поступок, невзирая на священность места, тем самым нарушив все правила приличия, вследствие чего и был приговорен к харакири. Его имущество и замок Ако были конфискованы в пользу государства и переданы его слугами чиновникам, отряженным сёгуном для их приема. После этого все его приближенные и были распущены. Во время ссоры присутствующие высокие сановники помешали Асано Такуми-но Ками привести в исполнение намерение убить своего врага, господина Коцукэ-но Сукэ. Итак, Асано Такуми-но Ками умер, не отомстив за себя, и этого не могли вынести его приближенные. Невозможно оставаться под одним небом с врагом своего господина или отца – по этой причине мы осмелились объявить свою вражду к лицу столь высокого сана. Сегодня мы нападаем на Кира Коцукэ-но Сукэ, чтобы завершить дело мести, начатое нашим покойным господином. Если кто-нибудь найдет наши тела после смерти, то мы почтительно просим его вскрыть и прочитать этот документ. 15-й год правления Гэнроку, 12-я луна. Подписано:

Оиси Кураносукэ,

слуга Асано Такуми-но Ками,

и сорок шесть ронинов».¹¹

Третий свиток – это бумага, которую сорок семь ронинов возложили на могилу своего господина вместе с головой Кира Коцукэ-но Сукэ:

«15-й год Гэнроку, 12-я луна, 15-й день. Мы пришли сюда засвидетельствовать свое почтение, все сорок семь человек, от Оиси Кураносукэ до пехотинца Тэрасаки Китиэмона, все готовые с радостью положить жизнь за вашу честь. Мы почтительно заявляем это почитаемому духу нашего покойного господина. На четырнадцатый день месяца третьей луны прошлого года нашему почитаемому господину было угодно напасть на Кира Коцукэ-но Сукэ, по какой причине, мы не ведаем. Наш достопочтимый господин положил конец собственной жизни, но Кира Коцукэ-но Сукэ остался жив. Хотя мы боимся, что после указа, объявленного правительством, этот наш заговор может не понравиться нашему достопочтимому господину, все-таки мы, которые ели ваш хлеб, не можем, не краснея, говорить слова: „Ты не должен жить под одним небом с врагом своего отца или господина“, не смеем мы и покинуть ад и предстать пред вами в раю, пока не доведем дело отмщения, начатое вами, до конца. Каждый день ожидания этого момента показался нам тремя осенями. Поистине мы шли по снегу один день, нет, два дня, и вкушали пищу лишь единожды. Старые и дряхлые, больные и страждущие, мы пришли, чтобы с радостью положить наши жизни здесь. Люди могли смеяться над нами, как над кузнечиком, верящим в силу своих лапок, и тем опозорить нашего достопочтимого господина; но мы не могли остановиться в начатом деле мщения. Посовещавшись вчера ночью, мы привели Коцукэ-но Сукэ сюда, к вам на могилу. Этот кинжал вакидзаси,¹² которому придал такую великую ценность наш уважаемый господин в прошлом году и вверил его нам, мы возвращаем теперь назад. Если ваш благородный дух сейчас присутствует здесь перед этой могилой, то мы молим вас в знак этого взять этот кинжал и, ударив им второй раз по голове вашего врага, навсегда рассеять вашу ненависть. Таково почтительное заявление сорока семи ронинов».

Слова «Ты не должен жить под одним небом с врагом своего отца или господина» по образу и подобию цитат из книг Конфуция. Д-р Легге в своей книге «Жизнь и учение Конфуция» приводит интересный абзац, подводящий итог доктрине мудрости по вопросу мести.

Во второй книге «Ли Ки (Ли Цзы)» – книге законов, или книге этикета, имеются следующие строки:

«С убийцей своего отца мужчина не может жить под одним небом; для убийцы своего брата мужчина никогда не должен идти домой за оружием; с убийцей своего друга мужчина не может жить в одной провинции». Здесь lex talionis¹³ сформулирован в наиполнейшей степени. «Чжоу-ли»¹⁴ повествуют нам о мере предосторожности от дурных последствий этого принципа посредством назначения чиновника, называемого «примиритель». Эта мера предосторожности снисходительна к городам безопасности, которые были предусмотрены Моисеем, где убивший человека мог бы найти убежище от ярости мстителя. Как бы то ни было, это существует, и примечательно, что Конфуций, когда с ним консультировались на сей счет, не обращал на это внимания, но подтверждал долг кровной мести в самых сильных и самых нелицеприятных выражениях. Один из его учеников спросил его: «Как следует поступать при убийстве отца или матери?» Он ответил: «Сын должен спать на матрасе, набитом травой, со щитом под подушкой. Он должен отказаться от службы. Он не должен жить под одним небом с убийцей. Когда он встретит его хоть на базаре, хоть при дворе, он должен держать свое оружие наготове, чтобы нанести удар». – «А как следует поступать при убийстве брата?» – «Оставшийся в живых брат не должен служить в одной провинции с убийцей. Однако если он направляется в провинцию, где находится убийца, по заданию своего господина, то хотя он и может с ним встретиться, он не должен вступать с ним в бой». – «А как следует поступать при убийстве дяди или двоюродного брата?» – «В этом случае племянник или двоюродный брат не являются близкими родственниками. Если же близкий родственник, на которого переходит месть, может ее принять, остается только стоять позади с оружием в руке и поддерживать его».

Я хочу добавить один эпизод, чтобы показать, что могилы сорока семи являются святыней. В сентябре 1868 года некий человек пришел помолиться перед могилой Оиси Тикары. Закончив свои молитвы, он намеренно совершил харакири, и, поскольку рана живота не была смертельной, он отправился в мир иной, перерезав себе горло. При этом человеке были найдены бумаги, в которых говорилось, что, будучи ронином и без средств к существованию, он подал прошение с просьбой, чтобы ему позволили вступить в клан князя Тёсю, который он считал самым благородным из родов в его местности. В просьбе ему было отказано, и ему ничего не оставалось, как только умереть, так как оставаться ронином ему было противно, а служить какому-либо другому хозяину, кроме князя Тёсю, он не стал бы. Какое более подходящее место он мог найти, чтобы положить конец своей жизни, чем могилы этих храбрецов? Это произошло в нескольких ярдах от моего дома, и, когда я увидел это место пару часов спустя, вся земля была забрызгана кровью и носила следы смертельной агонии.

ЛЮБОВЬ ГОНПАТИ И КОМУРАСАКИ

Приблизительно в двух милях от Эдо, но все-таки вдали от тягот и шума большого города расположилось селение Мэгуро.¹⁵ Миновав городские окраины, дорога, ведущая туда, идет по лесистой местности, изобилующей бесконечным разнообразием зелени, временами прерывающейся длинной узкой линией селений и деревенек. При подъезде к Мэгуро пейзаж становится все более идиллическим, а сельские красоты возрастают. Утопающие в тени тропинки, окаймленные кустами, столь же роскошными, как и в Англии, ведут в долину рисовых полей, сверкающих изумрудной зеленью молодых побегов. Справа и слева возвышаются холмы фантастической формы, вершины которых венчают обильные криптомерии, лиственницы и другие хвойные деревья, окаймленные зарослями пушистого бамбука, грациозно склоняющего свои стебли под легким летним бризом. Там, где есть местечко чуть более затененное и притягательное для взора, чем остальные, можно увидеть красные тории (ворота) храма, который простые сельчане из почтения воздвигли в честь Инари Сама, божества – покровителя сельского хозяйства, либо в честь какого-нибудь другого местного божества-покровителя. На западном выходе из долины полоса синего моря уходит к горизонту, на западе видны отдаленные горы. На переднем плане перед уютным крестьянским домом с крышей из бархатно-коричневого тростника стайка крепких мальчишек, загорелых и совершенно обнаженных, резвится в дичайшем веселье, не обращая внимания на ворчливый голос высохшей старенькой бабушки, которая сидит и прядет, оставшись на хозяйстве, пока ее сын и его жена усердно трудятся вне дома. Прямо у нас под ногами бежит ручей чистейшей воды, в которой группа сельчан моет овощи, которые они взвалят себе на плечи и понесут, чтобы продать на рынке в пригороде Эдо. Немало красоте пейзажа добавляет удивительной чистоты атмосфера, столь прозрачная, что самые отдаленные очертания затуманены едва-едва, в то время как детали ближайшей местности выступают отчетливым, подчеркнутым рельефом, то залитые вертикально падающими лучами солнца, то затемненные быстро сменяющимися тенями, отбрасываемыми курчавыми облаками, плывущими по небу. Под такими небесами какой художник в состоянии изобразить свет и тени, играющие над лесами, гордостью Японии, поздней ли осенью, когда красновато-коричневые и желтые тона наших деревьев смешиваются с глубоким пунцовым заревом кленов, либо в весеннее время, когда сливовые и вишневые деревья, а также дикие камелии – гиганты высотой пятьдесят футов – находятся в разгаре цветения?

Все, что мы видим, очаровательно, но в лесах царит странная тишина, редко нарушаемая птичьим пением. На самом деле мне известна лишь одна певчая птица, чье пение с большой натяжкой можно считать музыкальным, – это угуису,¹⁶ так некоторые восторженные люди называют японского соловья, который в лучшем случае король в королевстве слепых. Дефицит животного мира во всех его проявлениях, за исключением лишь человека и комаров, – предмет постоянного изумления для иноземного путешественника. Охотник должен одолеть пешком не одну милю, чтобы сделать выстрел в кабана, либо в оленя, либо в фазана. И плуг крестьянина, и силок браконьера, которые заняты свои делом, не важно, сезон это охоты или нет, угрожают истребить все живое, если только правительство действительно не введет в силу, как оно угрожало весной 1869 года, некое подобие европейских законов по охране дичи. Но оно не проявляет особенной ревности в этом деле. Скромная охота с ястребом или соколом на пруду, где водятся утки, удовлетворяет страсть охотника современной Японии, который знает, что вне зависимости от законов по охране дичи дичь никогда не обманет ожиданий зимой. И давным-давно минули дни, когда сам сёгун имел обыкновение выезжать верхом с большой процессией в дикие места у горы Фудзи, где вставал лагерем и охотился на кабана, оленя и волка, полагая, что, делая это, он воспитывает мужество и военный дух в своей стране.

Существует один серьезный недостаток, который ощущается при любовании красотами сельской местности Японии, а именно – постоянное оскорбление обоняния в виде невыносимого запаха. Все, что должно заполнять городскую канализацию, выносится на спинах людей и лошадей, чтобы быть разбросанным на полях, и, если хотите избежать это неодолимое неудобство, придется ходить с носовым платком в руке, приготовившись закрыть им нос от вони, которая может настигнуть вас в любой момент.

Казалось бы естественным, описывая сельские красоты Японии, сказать несколько слов о крестьянстве, их отношении к землевладельцу и правительству. Но это я оставлю для другого случая. В настоящее время мы имеем дело с милым селением Мэгуро.

В конце тропки, ведущей к селению, стоит старинный синтоистский храм (форма культа, которая существовала в Японии до введения конфуцианства или буддизма), окруженный величественными криптомериями. Деревья вокруг синтоистского храма находятся под особым покровительством божества, которому посвящен храмовый алтарь, и в связи с этим существует некий магический обряд, до сих пор почитаемый суеверными, в котором используются восковые фигурки, посредством которых средневековые колдуны и маги в Европе и конечно же в Древней Греции, о чем нам сообщает Теокрит, делают вид, что убивают врагов своих клиентов. По-японски это называется «уси-но токи маири», или «отправляться [на моление] в час Быка»,¹⁷ и практикуется ревнивыми женщинами, которые желают отомстить своим неверным любовникам.

Когда весь мир наслаждается покоем, в два часа ночи, в час, символизируемый Быком, женщина встает, надевает белое кимоно и гэта – деревянные сандалии на поперечных подставках высотой около 10 см. На голове у нее металлическая тренога, в которую воткнуты три зажженных свечи, на шею она вешает зеркало, которое достигает ей до грудей, в левой руке она несет небольшую соломенную фигурку, изображение возлюбленного, который бросил ее, а в правой руке она сжимает молоток и гвозди, которыми она прибивает фигурку к одному из священных деревьев, окружающих храм. Там она молит о смерти предателя и клянется, что, если ее мольба будет услышана, она собственноручно вытащит гвозди, которые сейчас оскорбляют божество, раня священное дерево. Ночь за ночью она приходит в храм, и каждую ночь она вбивает пару или больше гвоздей, веря, что каждый гвоздь укоротит жизнь ее неверного возлюбленного, ведь божество, чтобы спасти дерево, определенно покарает его смертью.

Мэгуро – это одно из многочисленных местечек вокруг Эдо, куда стекаются добропорядочные горожане на праздник либо для молебствия, либо для того и другого, но, несмотря на это, бок о бок со старинными святилищами и храмами, вы найдете много милых чайных домиков со стоящими у дверей конкурирующих заведений мадемуазелями, зовущихся Сахарной, Морской Волной, Цветком, Морским Побережьем и Хризантемой, которые настойчиво зазывают вас войти и отдохнуть. Эти дамочки не красивы, если судить по европейским стандартам, но очарование японских женщин заключается в их манерах и изящности, и девушка из чайного дома, будучи профессиональной приманкой, – эксперт в искусстве флирта. Это следует запомнить, ведь ее нельзя путать ни с хрупкими красавицами Ёсивары, ни с ее сестрами из чайных домов, находящихся рядом с портами, открытыми для иноземцев и их развращенного влияния. Ведь как ни странно, но наши контакты с Востоком оказали дурное влияние на местных жителей.

В одном из чайных домов процветает торговля деревянными табличками, украшенными изображением розовой каракатицы на светло-голубом фоне. Это ex-votos,¹⁸ предназначенные для принесения в дар в храме Якуси Нёраи, буддийского Асклепия, который стоит напротив и об основании которого существует следующая легенда.

В древние времена жил-был монах по имени Дзикаку, когда ему исполнилось сорок лет, а это было осенью десятого года периода Тэнтё (833 г.), он стал слепнуть от глазной болезни, которая поразила его за три года до этого. Чтобы излечиться от этой болезни, он вырезал фигурку Якуси Нёраи, которому обычно возносил свои молитвы. Пять лет спустя он отправился в паломничество в Китай, взяв с собой фигурку своего святого покровителя, и в местечке под названием Кайрэцу она защитила его от грабителей, диких зверей и других бедствий. Там он проводил время в изучении священных законов, как явных, так и тайных, и по прошествии девяти лет отправился назад в Японию морем. Когда он вышел в открытое море, разразился шторм, и огромная рыбина напала на корабль и попыталась его потопить, правило и мачта были сломаны, а ближайший берег оказался землей, населенной демонами, удалиться или приблизиться к которой было в равной степени опасно. Тогда монах стал молиться святому покровителю, образ которого носил с собой, и во время его молитвы в центре корабля явился Якуси Нёраи собственной персоной и сказал ему следующее:

– Поистине ты совершил далекое паломничество, чтобы открыть священные законы для спасения многих людей. Поэтому возьми сейчас мой образ, который ты носил на груди, и брось его в море, чтобы ветер стих и чтобы ты мог миновать эту дьявольскую землю.

Указания святых следует выполнять, поэтому со слезами на глазах монах бросил в море священный образ, который так любил. Тут ветер действительно стих, волны успокоились, и корабль пошел своим курсом, словно его подталкивала невидимая рука, пока не достиг безопасной гавани. В месяце десятой луны того же года монах снова поднял парус, вверив судьбу своему святому покровителю, и без приключений добрался до порта Цукуси. На протяжении трех лет он молился, чтобы образ, который он бросил в море, вернулся к нему, пока, в конце концов, однажды ночью во сне не получил предупреждение, что на морском побережье в уезде Мацура ему явится Якуси Нёраи. Из-за этого вещего сна он отправился в провинцию Хидзэн и высадился на побережье острова Хирато, где в сиянии яркого света образ, который он вырезал, явился ему дважды верхом на каракатице. Вот так образ вернулся в этот мир чудом. В память о своем выздоровлении от глазной болезни и о своем чудесном спасении на море, чтобы это стало известно всем последующим поколениям, монах основал культ Тако Якуси Нёраи («Якуси Нёраи на каракатице») и пришел в Мэгуро, где выстроил храм, посвященный Фудо¹⁹ Сама, еще одному буддийскому божеству.

В это время в деревне была эпидемия оспы, люди падали и умирали на улице, а монах молился Фудо Сама, чтобы эпидемия прекратилась. Тогда ему явилось само божество и сказало:

– Святой Якуси Нёраи на каракатице, в чей образ ты уверовал, желает обрести место в этом селении, и он избавит всех от оспы. Поэтому ты должен воздвигнуть здесь ему храм, чтобы не только эта эпидемия оспы, но и другие болезни будущих поколений можно было исцелить его силой.

Услышав эти слова, монах пролил слезы благодарности и, выбрав кусок поделочной древесины, вырезал большую фигуру своего святого покровителя на каракатице и поместил меньший образ внутри большого и заложил его в основание храма, к которому по сей день стекаются люди, чтобы излечиться от своих болезней.

Вот такая чудесная история, переведенная из маленькой плохо напечатанной брошюрки, которую продают монахи в храме, все украшения которого, даже бронзовый фонарь торо посередине двора, выполнены в виде каракатицы, священного символа этого места.

Разве можно желать место отдыха, где можно провести жаркий день, приятнее, чем тень деревьев, растущих у холма, на котором стоит храм Фудо Сама? Две струи чистой воды, бьющие из скалы, бегут по желобам, вырезанным в форме драконов, в каменный резервуар, огороженный перилами, за которыми видна надпись: «Женщинам вход запрещен». Если вам повезет, вы можете охладиться, наблюдая, как какой-нибудь фанат, почти обнаженный, оставив на себе лишь набедренную повязку, исполняет ритуал под названием суйгиё, то есть молится, стоя под струей воды, чтобы его душа очистилась через очищение тела. Зимой требуется немало отваги, чтобы пройти через это испытание, однако я видел, как кающийся посвятил этому более четверти часа в пронзительно холодный день в январе. Летом, с другой стороны, религиозный ритуал под названием хяку до, или «сто раз», который также есть возможность здесь увидеть, – немалое испытание терпения. Он состоит из прохождения по сто раз вперед и назад между двумя точками внутри огороженной священной территории, каждый раз повторяя молитву. Счет ведется либо на пальцах, либо отмечается перекручиванием на соломинке каждый раз, как достигается цель. В храме место, отведенное для этого обряда, располагается между гротескным бронзовым изваянием Тэнгу Сама (Небесной Собаки), наводящим ужас на детей, самым отвратительным чудовищем с гигантским носом, который нужно потереть пальцем на счастье, а потом приложить палец к собственному носу, и огромным коричневым ящиком с надписью выпуклыми иероглифами хяку и до (то есть «сто раз»), который обычно бывает полон перекрученных соломинок, использовали для счета. Быть хорошим буддистом – не синекура, ведь богов не так уж легко умилостивить. Молитва и пост, умерщвление плоти, воздержание от вина, женщин и любимых блюд являются единственным пропуском к повышению по службе, к преуспеванию в торговле, к выздоровлению от болезни или счастливому браку с полюбившейся девушкой. И одна лишь вера без приложения труда не производит никакого эффекта. Табличка об исполнении соответствующего обета ради благодеяния, за которое возносятся молитвы, либо некая денежная сумма на ремонт храма или святилища, необходимы, чтобы заслужить благосклонность богов. Более бедные люди отрезают косичку своих волос в подношение богам. И в Хориноути, широко известном храме, где-то в восьми или девяти милях от Эдо, есть канат симэнава диаметром около двух с половиной дюймов и длиной приблизительно в шесть морских саженей, сплетенный из человеческих волос, отданный в дар богам. Этот канат симэнава лежит, свернутый кольцом, грязный, побитый молью и неопрятный, с одной стороны длинного навеса, заполненного табличками и картинками, сбоку от грубых местных средств защиты от пожаров. Отнять жизнь у живого – значит разгневать Будду, и за воротами многих храмов старухи и дети зарабатывают себе на пропитание продажей воробьев, небольших угрей, карпов и черепах, которых верующий выпускает на свободу в честь какого-либо божества, а на самой территории храма петухи, куры и голуби, ручные и не боящиеся человека, сидят на каждом выступе, за каждой застрехой, на опорных столбах, выбирая себе выгодную позицию для наблюдения.