Kitabı oku: «Его птичка. Книга 2», sayfa 2
Я остановился, и напряг челюсти, сдерживая желание послать приятеля в задницу.
– Придем, – проворчал я через плечо, и направился к ординаторской, на ходу кивая знакомым.
Ночь прошла быстро. Одна пересадка, занявшая почти три часа, девочка с отрезанным пальцем и алкаш с желтухой. Последний уже не жилец, но тем не менее его подлатают и снова выпустят в большой мир. Доживать последние дни возле мусорного бака.
Лицемерие врачей? Недосмотр государства? Плевать. Главное работа выполнена, пациент жив, а как только его увозят из больницы, моя ответственность заканчивается.
Гораздо позже, под утро, когда первые лучи солнца коснулись здания больницы и конкретно окна, на котором я и засел, мне на телефон пришло очередное сообщение. Я был еще в хирургической форме и по окончанию операции все-таки спросил у Ани, как она добралась, хотя лишь взглядом проводил с балкона такси, унесшее ее домой.
Все-таки гололед, а она вышла в ночь. Анька написала, что с добралась с ветерком и в ответ поинтересовалась, как прошла операция.
«Нормально».
Все. Больше писать нам было нечего. Я долго думал, что еще сказать. Я вообще дико не любил безличное общение. Правда, иногда мне приходила в голову мысль таким образом порвать отношения, узел которых требовалось развязать уже давно.
Его вообще не стоило завязывать.
Димон прав.
Разница в возрасте была велика, это сопрягалось проблемами интересов.
Должно было, но нет.
И все же Аня была юной, наивной, а я циничным и уже за тридцать. Но даже не это было проблемой. Аня влюбилась, я видел это в ее больших глазах, в каждом движении, в каждом «Конечно, приеду», после которого она мчалась ко мне в любое время дня и ночи, отрицая собственную гордость и принципы.
Я не хотел причинять ей боль, но в данном случае анестезиолог не появится и не введет вещество, уносящее в мир грез и беспамятства. Нам придется расстаться, чтобы она нашла себе подходящего по возрасту и интересам парня, а я, наконец, перестал заниматься этой бабской хренью и сосредоточился на исследованиях и будущих испытаниях.
Только вот, бросить малышку пока не представлялось возможным. Её послушание, восхищение, готовность в любой момент сесть на мой член в шпагате, все это было охренеть, как круто. И избавляться пока от этого кайфа не хотелось.
«В чем ты?».
Набрал я сообщение, и ударился об стекло затылком с мыслью: «Дебил», и тут же вернул взгляд в экран смартфона. Что ответит?
«Могла бы быть обнаженной, а так, в той самой пижаме».
Я улыбнулся. Та самая пижама. Я снимал и надевал на Аню эту вещицу несколько раз, прежде чем снять окончательно и превратить милую девочку в свою птичку, жаждущую грубых ласк.
«Покажи».
Фотография пришла не сразу, словно Анька обдумывала демонстрировать ли мне тело. Как будто я уже не знаю его вдоль и поперек. Да, черт возьми, я даже был внутри, лишил ее ненужного аппендикса.
Телефон завибрировал. Мне хотелось взвыть и сорваться с места, когда я увидел силуэт небольшого полушария в вырезе серой пижамки.
«Еще».
Пальчики подтягивают ткань и видно животик.
«Еще».
Упругая попка появляется в кадре.
Еще. Еще. Еще.
Мне хотелось больше. Еще больше. Хотелось увидеть все ее тело, вживую наблюдать, как медленно она раздвигает свои ножки. Невообразимо широко. Открывая вид на такую нежную, розовую плоть, запах которой просто сводил с ума.
Я взглянул вниз. Дерьмо. Форменные штаны чётко обрисовали силуэт распирающего их члена.
«Я хочу тебя».
Как будто могло быть иначе при мыслях об этой гибкой девчонке. Но утро было близко, а значит ей вскоре идти на занятия в универ. Ими она не пренебрегает даже ради меня.
Получив еще одну фотографию, где ясно обозначился влажный, острый сосок, я не выдержал.
Еще немного. Ты обязательно сможешь закончить эти отношения и завтра, или в субботу после дня рождения Новикова, или после нового года.
У меня давно бродила мысль показать Ане рождественский Лондон, сияющий красками и традиционной католической атмосферой праздника.
«Я пока свободен. Могу отвезти тебя на учебу».
Телефон замер, как и сердце. В голове стучала кровь, ожидание было мучительным. Одно ее слово, и я сорвусь, чтобы распластать её крепкий зад по кожаному сидению тачки.
Новой, старая так и осталась в истории, подшитой к делу о сентябрьской аварии.
«Просто отвезти?».
«Не просто».
Я ответил сразу и спрыгнул с подоконника, как юнец, готовившийся к свиданию. Я отлично знал, что она ответит, потому что иначе быть и не могло. Она влюблялась. Уже влюбилась. А я эгоистично наслаждался ее восхищением, невинностью и податливостью. Мне, черт возьми, нравилась некая зависимость, которую она от меня все больше приобретала.
Вот только ты, Сладенький, забываешь, что и сам нехило так подсел на все это. И на невинность, и на готовность отдаться в любое время дня и ночи, и на глаза.
Огромные, синие глаза. В них горел огонь, сравнимый лишь с пожаром в твоем сердце. Она была из тех, кто жаждал жизни, хотел брать от нее все. И не меньше отдавать взамен.
«Да».
Я прикрыл глаза от предвкушения и помчался переодеваться.
Машина стояла под окнами пятиэтажного кирпичного дома советской постройки с приличным двориком и аллеей, из голых, заснеженных тополей.
Мой ситроен был единственной тачкой, не припорошенной снегом и казался чужим в этом уютном дворике. Это подтверждали и любопытные носы, вытянутые сквозь приоткрытые шторки в нескольких окнах. Свет горел почти везде.
Утро начиналось и скоро Москва снова позовет в этот странный и дикий мир, в котором успеха добиваются лишь сильные и трудолюбивые. Либо те, кому очень повезло.
Я, к моему сожалению, не родился в рубашке. Мне никто не проплачивал бюджетное место, да и в больнице я начал с самых низов. Еще до того, как бразды правления взяла Марина, скинув отличного руководителя с помощью своего похотливого рта и богатого мужа.
Вот она уж точно была везучей сучкой в отличие от тех, кто уже в шесть утра выходил из подъездов, с подозрением посматривая на мою машину.
Люди косились недолго, собственная жизнь занимала их гораздо больше. Уже через пару секунд они теряли интерес ко мне и выходили из арки. Только пара одинаковых парней долго еще оглядывались на авто, словно пара не очень опытных шпионов.
Я ощутил некий дискомфорт от того, что приехал за Аней сам. Это было странно, учитывая, что я уже долго думаю, как искоренить эту такую пиздатую, но вредную привычку.
Из того же подъезда, что и близнецы, наконец, выскочила Анька в своем обычном голубом пуховичке, вот только вместо привычных джинс, на стройных ножках к моему удовольствию колыхалась юбка.
К твоему или члена, который стоит, как солдат на параде?
Мир вокруг как-то разом окрасился сумеречными красками, на фоне которых выделялась Анька, как яркое пятнышко, особенно ее улыбка на пухлых, таких манящих губках. Я завелся быстрее, чем завел двигатель. Времени терять не стоило.
Порой страсть требует стремительных решений, иначе в последствии сожаление и неудовлетворенность сожрут тебя. Особенно это играло свою роль, когда ежедневно сталкиваешься с жизнью и смертью.
Я наклонился к пассажирской двери и открыл ее раньше, чем ручки коснулась Аня. Эти несколько мгновений я любовался тем, как ветер колыхает ее темные волосы, как снежинки, подобно бриллиантам, ложатся на капюшон.
Она ведь достойна драгоценностей. Скоро, очень скоро мужчины будут осыпать ее ими, и от этого болезненно сжималось горло. Может быть, поэтому мне хотелось стать первым во всем, даже в том, кто подарит ей первый дорогущий камушек.
Не успела закрыться за Аней дверь, я рванул с места и развернулся, но тут же затормозил.
– Пристегнись, – бросил на нее взгляд, стараясь игнорировать желание сжать вместо рычага переключения передач круглую коленку.
– И тебе привет, – улыбнулась она и сделала, как я сказал.
Совместные поездки сопровождались ощутимым дискомфортом, который мешал наслаждаться обществом девушки. Ни поговорить, ни подомогаться, ни пофлиртовать. Судя по тому, как напряженно Аня всматривалась в лобовуху, я был не одинок в своих ощущениях.
Конечно, это все не могло не навеять воспоминаний об аварии, из-за которой я теперь сильно напоминал доктора Хауса из зарубежного сериала. Тоже хромой, тоже злой и циничный. Разве что не наркоман. Хотя…
Я бросил взгляд на Аню.
Мда… Кажется, сходства больше, чем я думал. Жажда трахнуться стала уже болезненной, и «викодин» от этого был только один. Узкое, влажное, горячее влагалище, что таилось между этих, тесно сведенных, измученных балетом ног.
Москва большой город, чем-то напоминающий лабиринт со своими потайными закоулками и ходами. Знающий и без машины всегда найдет, где предаться плотской любви, но я не стал уподобляться большинству.
Я заехал на одну из многочисленных платных стоянок в десяти минутах езды от университета Ани. Или Академии? Мне, честно, было все равно.
Плевать, где она училась, плевать, кто были ее родители, друзья. Зато не плевать на ее здоровье, от которого напрямую зависело мое удовольствие.
Не плевать на то, как она сама подрагивает от предвкушения скорой расправы над своей скромностью.
Молчание затягивалось, хотя и не давило на мозги, лишь сгущало воздух в преддверии кайфа. Именно его я ловил от секса с Аней, именно без него порой начиналась ломка.
Может быть стоит забить на ее чувства, раз уж она в них и так погрязла и звать ее к себе чаще, а не дрочить с закрытыми глаза под «Танго» Дженкинса, представляя, как Аня кружится голая в одних пуантах.
Отличная фантазия. Давно пора ее воплотить, а пока…
– Ты взяла еще одни колготки? – строго поинтересовался я, уже заплатив за стоянку и выруливая на третий пустой этаж.
Она удивленно на меня посмотрела, приподняв брови.
– Зачем?
– Эти я вряд ли сумею снять аккуратно.
– Забыл скальпель? – усмехнулась она, и немного подумав, положила руку на мое, обтянутое джинсой, бедро. Очень близко от опасной зоны.
– Мой скальпель всегда со мной, и сегодня требует полировки, – поиграл я бровями.
Аня рассмеялась, мило, звучно, открывая ровный ряд жемчужнобелых зубов. Я не смог не улыбнуться. Этот звук был восхитительным, и что плохо, очень редким.
– Ну, так значит, сегодня я буду твоей личной медсестрой? – игриво улыбнулась она и коснулась указательным пальчиком бугра в штанах.
Я покачал головой, наконец, найдя место для парковки и останавливаясь.
– Нет, Аня, – повернулся я, протянул руку, коснулся большим пальцем пухлых губ. – Медсестер я не трахаю, а тебя буду. Прямо сейчас.
Вкрадчивость моего голоса и напряженный взгляд дали Ане понять, что шутки закончились.
Она перестала улыбаться резко, как будто внутри нее переключился свет. С яркого, дневного, на приглушенный, интимный.
Она стала дышать чаще. С первого взгляда это могло бы походить на тахикардию, если бы я не знал причину подобного состояния. Волнение, предвкушение. Аня облизала губы и сильнее свела бедра, не отводя от меня влажного взгляда.
Умница. Какая же она все-таки умница. Все понимает. Все принимает. Не ноет, что мы редко видимся, хотя за время знакомства наши встречи вне больницы можно было пересчитать по пальцам.
Не лепечет всякую романтическую бредятину и не ждет этого от меня. Ждет, конечно, но не требует. Идеальный вариант, если бы не то, что я сам, кажется, залип на ней. Это напрягало. Сильно. До злости.
Нет в ней ничего такого! Ведь, нет?
Ну да, давай, Рома, ври сам себе. Где ты еще одну такую сыщешь? В морге?
Молчание затягивалось, а рука Ани, только что поглаживающая бугор, застыла. Задрожала.
Этот момент напоминал предгрозовое летнее время, когда воздух становится душным, запахи слышатся отчетливее, а голова болит в ожидании того, что небеса разверзнутся и осветятся яркой вспышкой молнии.
Вот и взгляд Ани, как молния. Если насквозь, то и на смерть.
Когда я с ней, когда вот смотрю в её глаза, все остальное становится неважным, особенно мысли о разрыве. Как можно отказать себе в удовольствии разглядывать ее нежное лицо со сливочного цвета кожей, касание к которой вызывает толпы мурашек по спине.
Я обхватил щеку рукой, словно убаюкивая в колыбели, и Аня судорожно вздохнув, прикрыла глаза.
Так нельзя. Эти чувства настолько ненастоящие, что начинают казаться если не сном, то эффектом галоперидола.
– Ром… Не тяни, я уже на грани.
– Знаю, – я и сам уже за гранью.
Она открыла глаза, и больше ничего не осталось. Мир сузился до размеров салона машины.
– Рома, времени мало, мне к восьми, – тихо напомнила Аня, и я услышал «Давай скорее, я не могу больше ждать».
– Попроси, – предложил я, терзая как её, так и себя. Но я хотел услышать, что она здесь добровольно. Я желал знать, что она не считает себя привязанной. Она должна сама, добровольно быть со мной.
– Рома, – зазвенел ее голос, а в глазах полыхнул огонек гнева. – Ну, сколько можно, я сейчас начну думать, что не нравлюсь тебе.
Я продолжал ласкать её лицо рукой, постоянно задевая кожу на шее и на маленьком розовом ушке. Она вздрогнула и теснее свела бедра, между которыми наверняка уже проплыл Ной на своем ковчеге.
– Попроси, Птичка, и я покажу, как ты нравишься мне.
– Как? – хрипло спросила она на грани шепота.
– Возьми в рот.
Она широко распахнула глаза и задышала еще чаще, если это возможно, и невольно сжала член, на котором покоилась её рука.
– Я не умею.
Улыбка скользнула по моим губам. Как же мне нравилось эта её неопытность, как же нравилось её учить.
– Я уверен, у тебя получится, – наклонился я к малышке и поцеловал, одной рукой спускаясь от лица и расстегивая пуховичок, а другой свой ремень и ширинку.
Она простонала мне в рот, когда в ее руку легла крупная головка члена, а в мою её грудь.
Аня сама прекратила поцелуй, и выдохнула:
– Что делать?
Бесхитростность вопроса просто снесла мне крышу. Я сжал грудь сильнее, и вновь взял в плен её губы и язык, точно так же, как желал оказаться в плену ее рта.
– Держи зубки за губами и…соси.
Аня – умница, быстро все поняла и кивнула, прикусив нижнюю губку от возбуждения.
Её рука сжала основание члена и стала водить по нему рукой. Сначала медленно, потом все быстрее.
– Ртом, Аня, – сдавленно пробормотал я. Жар внизу живота становился невыносимым, а вчерашний секс не мог утолить голод, вызванный недельным воздержанием.
Да, ее руки были приятными и нежными, но со шелковой глубиной рта не сравнится ничего.
Меня пробрало до самого сердца, когда ее язык коснулся головки, слизнул прозрачную капельку. Я не смог сдержать стона и знал, что ей нравится его слышать.
Я слишком привык быть сдержанным. Но разве можно терпеть, когда влажные губки обхватывают член и скользят по нему. Так медленно, так невыносимо медленно.
– Быстрее, – потребовал я, но плутовка не послушалась, продолжая ласкать нежную кожу члена языком, то полностью вбирая глубоко в рот, то полностью выпуская.
– Издеваешься? – поинтересовался я, заставив её посмотреть на себя.
– Тебе можно, а мне нельзя? – глаза горели неистовым возбуждением.
Я прижался к влажным губам своими и прорычал в них:
– Сейчас тебе можно все.
И пока мой язык активно шарил в жарком рту, руки уже сами подтягивали напряженное тело на себя, одновременно разрывая такой раздражающий капрон.
Аня уже горела в моих руках. Целуя щеки, губы, шею, она терлась об меня, широко, так охренительно широко раздвинув ноги, и стягивала с меня дубленку. Я повел плечами, помогая ей, уже откидывая ее верхнюю одежду на заднее сидение. Моя отправилась следом.
Тяжелое, горячее дыхание смешивалось, сердца бились в унисон. Больше не было недомолвок, сомнений, обид. Была только дикая, порочная, неприкрытая ничем похоть.
В такой тесноте снимать нижнее белье было крайне неудобно. Я, ловко перебравшись с Аней на руках на пассажирское сидение, нетерпеливо отодвинул интимную полоску ткани в сторону. Немедля, я коснулся головкой члена истекающего влагой входа. В рай. Или нет. Мой личный ад.
Она резко выдохнула и вцепилась ногтями мне в шею, обостряя чувства, когда я одним резким движением погрузился в горячее, влажное, до помрачения рассудка узкое пространство.
В голове толчками стучала кровь, и я шепнул ей в шею:
– Ох, Аня. Ох*еть.
– О, Рома. Да, – пискнула она мне в плечо, а я сжал её бедра руками, уже прекрасная зная, как легко остаются там отметины. Мои отметины.
Последний решающий поцелуй и желание не оставило больше ничего, кроме резких движений и острого чувства нехватки воздуха.
Я натурально задыхался от того, насколько естественным казался этот процесс, насколько сильно он захватывал сознание, не оставляя ничего кроме этого движения. Вглубь и назад. И снова. И еще.
– Еще! – ласкала она мою шею губами, то прикусывая, то поглаживая.
– Еще! – рычал я, откровенно насаживая на себя это идеальное тело.
Мало. Мало. Мало. Мне всегда мало. Хочется больше, сильнее, откровеннее, хочется её всю. Себе. Навсегда.
Я откинул Аню на панель, придерживая за голову и приподнимаясь, чтобы не дай бог член не выскользнул. Задрать ее свитер вместе с бельем казалось жизненно необходимым, касаться губами острых сосков самым прекрасным.
Не кончить невозможным. Но я сдерживался.
Я слишком люблю наблюдать, как бьется в экстазе она.
– Я, – толчок. – Люблю, – толчок. – Тебя, – простонала Аня, снова и снова, руками держась за мою шею, словно боялась упасть от такой бешеной скачки.
Ноги уже затекли, но я продолжал толкаться внутрь и просто наслаждаться вкусом ее кожи на груди.
Я мог бы мог прочитать лекцию на тему наивности и того, что можно говорить во время секса, а что нельзя, но меня уже накрыл эфимерно-эротический дурман.
И вот оно
Стоило мне ускориться, откровенно втрахивая Аню в пластик панели, как она закричала и стала сотрясаться в оргазме.
Я последовал за ней, чувствуя, что кончу через мгновение. Еще пара толчков ничем не прикрытого члена в пульсирующую девичью плоть и меня накрыло осознание ошибки.
Я резко вытащил, успевая буквально за долю секунду до трагедии излиться на пол, но пара капель все равно попали на покрасневшие от трения половые губы Ани.
– Бл*ть! – вырвалось у меня, и я резко откинул девчонку на свое сидение. Она широко открыла глаза и вскрикнула от удара плечом.
Грубо. Некрасиво. Но меня пронзил страх возможной ошибки, я достал из бардачка салфетки. Пачку кинул Ане, вторую вскрыл и стал обтирать член.
Пачка острым углом вдруг врезалась мне в висок.
– Еб*нулась?
Она промолчала, поджимая губы, смотря на меня обиженно и зло.
И я отвечал тем же, словно она была виновата в том, что я первый раз в жизни не воспользовался презервативом.
Я всегда думал, что знаю, как обижается Аня. Очевидно, моя грубость стала крайней точкой.
– Ну что ты так смотришь? Решила родить в восемнадцать лет?
Аня промолчала, и, вздернув подбородок, повернулась спиной и выскочила из машины.
– Дверь не вырви, одну машину уже разбили по твоей милости! – ляпнул я и резко замолчал. Идиот.
Она прищурилась, показала неприличный знак и со всей дури хлопнула дверью.
– Больная, – пробормотал я в трясущейся от удара машине, запихивая так и не опавший член в боксеры. Я уже пересел на свое место и завел двигатель. Аня так и не появилась.
– Вот только не надо снова, – рявкнул я и вылез из машины. Она шла вдоль столбов уже одетая в джинсы, но без пуховика и своей сумки.
Вот ты дебил, Сладенький. Непроходимый идиот. Сам не подумал, а на девчонку наорал.
Я не стал кричать ей вслед, а просто сел в машину и подъехал прямо к ней, открыв на ходу дверь.
– Не дури, Птичка, я виноват, – покаялся же еще. – Погорячился.
– Отстань. Я сама доеду, – буркнула она, но остановилась и обняла себя руками.
– Тогда я просто запихну тебя в машину и отвезу к себе. Прогуляешь раз в жизни занятия. Согласна?
Это подействовало. Прогуливать она не собиралась. Опустила руки, и с тяжелым вздохом забралась в машину.
Прошло, наверное, минут десять тягостного молчания. Я уже успел покружиться по стоянке и найти выезд.
– Если ты хочешь все закончить, то надо просто об этом сказать, а не рвать мне душу, – заговорила она.
– Рвешь душу ты себе сама, – уточнил я, лавируя по дороге. – Нечего было влюбляться. Я предупреждал, – взглянув в покрасневшее от стыда лицо.
– Значит, ты слышал.
– Лучше бы не слышал, да и без слов было понятно. И я не собирался рвать с тобой.
– Врешь, – отрезала она, сверкнув глазами.
– Да.
После моего ответа воцарилось молчание, нарушаемое лишь приятным стуком колес по асфальту и урчанием двигателя.
Я смотрел на пробегающие мимо машины, они как снежинки разные, непостижимые и двигающиеся по четко заданному направлению. Вот и Аня. Непостижимая. Прекрасная. Талантливая. И кроме красоты и умений танцевать, у нее был еще один удивительный талант.
Распознавать ложь. По жестам, по мимике лица, по движениям тела. Особенность танцоров. Несколько, надо сказать, раздражающая.
– Я был груб.
– Это не извинение, это констатация факта.
– Верно. Прости, – не стал я спорить. – А еще факт в том, что ребенок ни тебе, ни мне не нужен. И факт, что я забыл о защите впервые в жизни. Из-за тебя.
– Я приму это, как комплимент, – ухмыльнулась она, отворачиваясь.
– Это не комплимент, черт тебя дери, это тоже долбанный факт, – взревел я, чувствуя обжигающую злость. Из-за этой маленькой сучки.
– Не ори, пожалуйста, мы в машине, – попросила она так тихо и испуганно, что меня сразу отпустило. Особенно, когда я понял, что превысил допустимую отметку скорости.
– Значит, ты все-таки винишь меня, – вдруг сказала она, и я чертыхнулся, увидев слезы. О, это страшное женское оружие. Страшное потому что Аня никогда им не пользовалась, а значит, плакала по-настоящему.
– Аня. Никогда ничего нельзя знать наперед, понимаешь. Но нужно предотвращать неприятности заранее. Хотя бы стараться, – попытался я втолковать ей истину жизни, останавливаясь у старинного здания с колоннами и высокой лестницей, где и располагалось учебное заведение, выпускающее танцоров.
– Ребенок не может быть неприятностью, – изрекла Аня, и я тяжело вздохнул. Сама же все понимает и все равно спорит. Самой ведь не нужен сейчас ребенок, ей нужна карьера. Но эта влюбленность в меня похоже вскрыла в ней, таящиеся в почти каждой женщине, материнские инстинкты.
– Поверь мне, Анечка, я буду не самым лучшим отцом, – попытался я свести все в шутку.
– Да ты и мужчина не очень, – сказала она, показав пальчиками размер чего-то.
Это было неожиданно, настолько, что я зло вскинулся и попытался схватить её, но она выскочила из машины и резко взобралась по лестнице вверх.
И я хотел побежать за ней и доказать снова, как она не права насчет моего размера, но тут звякнул телефон.
– Кого еще нелегкая принесла?
Звонил лаборант, который отвечал за оборудование. Что-то сломалось и я, забыв обо всем, завел двигатель. Выжав сцепление, я включил первую передачу и развернулся.
Уже выруливая на дорогу, я заметил стоящего у колонны щегольского вида кудрявого парня, в объятия которого вплыла Аня.
Артур, сука, Веселов.
Глава 3. Аня
Потоки холодного ветра задували прямо под воротник зимней куртки, освежая разгоряченную страстью кожей. Страстью, которая закончилась так некрасиво и грубо.
Я ощущала острую обиду, разрывавшую мне сердце, застывшую не пролитыми слезами в глазах. Влюбилась. Да разве могло быть иначе?
Он же сам просто ворвался со своей язвительностью, покорил остроумием и страстностью к жизни и к своей работе, и уничтожил заботой.
И сколько бы он не строил из себя циничного урода, я-то знала, сколько в нем хорошего.
После аварии он буквально окружил меня вниманием, пусть даже в рамках больницы, и не смотря на больную ногу, из которой недавно вытащили осколок лобового стекла.
И вот сегодня, когда я уже начала забывать о его безразличии, о его цинизме, когда я уже растворялась в нем, кончая громко и невыносимо сладостно, он просто опустил меня лицом в грязь.
Спустил с небес на землю и унизил!
А я еще ведь в любви призналась. Дура!
Потому что вообще ничего не соображаю, пока его член во мне. Или пока его руки на мне, или пока его глаза так глубоко. В сердце. В душе. В мозгу.
Дура!
Именно это я думала про себя, рывками переодеваясь на первое занятие. Шумно, привлекая внимание.
На меня странно поглядывали девчонки, ведь обычно я веду себя тише скрипки и ниже оркестровой ямы.
Мне и не нужно что-то воображать. Для этого есть сцена, и там я горю.
Так же горю, как в руках Ромы. А он негодяй, еще и подливает горючего, заставляя мое сердце покрываться сажей, а то и вовсе превращаться в тлеющий уголек.
Беременности испугался. Как будто я не понимаю, что рано. Но само то, как он испугался ответственности!
Я кто же для него? Мимолетное увлечение? Увертюра, не дотягивающая до симфонии?
Поэтому я никогда и не стремилась влюбляться, потому что это больно. Больно, когда любишь, а тебе в ответ лишь подают крохи с хозяйского стола.
Надо закончить. Просто уйти от него, просто удалить номер, отослать телефон.
Но телефон удалить просто. А вот как выжечь его из мозга? Эти десять цифр, эти десять букв его привычных сообщений?!
Как выжечь любовь из сознания?
– Анька, ты там уснула? – прозвучал где-то над ухом низкий голос Артура.
Мы уже сидели в репетиционном зале, отпахав два часа на разминке.
Он улыбнулся, когда я подняла на него взгляд, и обнял за плечи, прижимая к себе. Как и всегда делал, окружая искренней заботой, вниманием, любовью.
А ты, дура! Любишь скота!
– Прости, задумалась.
– Верю, – хмыкнул он, стирая маленькую слезку, все-таки покатившуюся по щеке.
Он смотрел мягко, участливо, но в его янтарных, словно у тигра, глазах, не было сочувствия. Этого я не дождусь ни от кого. Оно мне и не нужно.
– Расскажешь?
– Ничего особенного, я опять выставила себя дурой.
Влюбленной дурой.
Артур на это не ответил, только нахмурился и прижал к себе крепче.
– Забей. Все это хрень собачья, – твердо высказался он и указал рукой на верх. – Вот, что для нас важно.
Я задрала голову и посмотрела на потолок. Там резвились нарисованные нимфы и сатиры вокруг прекрасной богини танцы – Терпсихоры.
Он склонился к моему уху, обдав его свежим, ментоловым дыханием и зашептал подобно искусителю:
– Любовь, секс, отношения. Забудь все это. Везде требуется притворяться, подстраиваться, ложиться под кого-то. Здесь же мы можем быть настоящими, здесь, Анют, ты можешь не скрывать своих чувств, боясь показаться дурочкой. Здесь тебя никто не унизит, потому что ты лучшая. Ты балерина.
И это действовало, мне становилось легче, спокойнее, несмотря на то, что рука Андрея, на моем колене явно была лишней.
– Здесь я могу страдать, не боясь осуждения.
– Да, детка.
Мы улыбнулись друг другу, словно зная какую-то тайну, непостижимую для смертных, правда руку я его все же убрала. Просто так. Не потому что мне было противно, а потому что Артур был скорее братом. Давать ему надежду на большее не стоило.
Когда заиграла музыка, все остальное стало неважным. Все потеряло смысл, кроме выверенных движений тела, взмахов рук и ударов в пол ног.
Ритм кружил, пьянил, возбуждал. А я старалась не думать о Роме, но и он был сродни балету для меня.
От него тоже кружилась голова и сбивалось дыхание. Оставалось надеяться, что влага между ног не из-за воспоминаний о его члене, а из-за того, как быстро заиграла музыка, какими четкими стали ударные, как резво я стала порхать по сцене.
К моему удовольствию репетировали страстную Кармен. Мой любимый спектакль.
Жесткий ритм ударных, словно хлыст, обжигал сердце, заставляя вновь и вновь возвращаться к мыслям о Роме. Он тоже был таким же разным, как музыка.
То нежным, то жёстким, то… пустым.
И сейчас, двигаясь в такт такой будоражащей сознание музыке, повторяя синхронные па вместе с двадцатью однокурсниками, я снова ощущала его в себе. Рому.
Словно он был рядом, со мной, и владел моим телом, а потом причинял боль всем своим существом.
– Достаточно! – прогремел голос Валентины Марковны, и музыка стихла.
Все студенты, как один, замерли на своих позициях. Чтобы мы отмерли и могли сойти со сцены, она властно взмахнула рукой, которую почти полностью закрывал рукав черной разлетайки.
В ней она еще больше напоминала сильно располневшего лебедя. Но, тем не менее, могла дать фору любому из присутствующих и не раз это демонстрировала, вызывая уважение и где-то даже благоговейный ужас.
Мы сходили в зрительный зал медленным ручейком, обсуждая последний спектакль, на который нас водили в эту субботу, когда взгляд куратора внезапно остановился на мне.
Я ощутила это кожей, перестала улыбаться Артуру и повернула голову.
Валентина Марковна подозвала меня к себе, и я вытекла из общего потока, но замерла на приличном расстоянии от грозной женщины.
Она взирала на меня с высоты своего немаленького роста, от чего поджилки неосознанно затрястись.
– Я сделала что-то не так? – сразу стала я оправдываться. – В пятом заходе плохо выполнила батман. И потом не вытянула ногу, когда прыгала…
Лепетать перестала в тот же миг, как на губах куратора мелькнула снисходительная улыбка.
– Ты, значит, помнишь все места, где ошиблась?
– Стараюсь, – плечами пожимать я не стала, просто кивнула.
Из-за сквозящей во всем виде суровости этой женщины, вообще хотелось замереть глыбой льда и не двигаться, но все равно в страхе ожидать, когда в тебя врежется «Титаник» полный упреков.
– У тебя появился мужчина? – без предисловий заявила она, заставив меня отпрянуть в удивлении.
Этот вопрос не был похож на гром среди ясного неба, скорее напоминал машину, обрызгавшую тебя из ближайшей лужицы.
Я мельком взглянула на Артура.
Рядом с ним уже отиралась Губанова, вытянувшая любопытное лицо, как утка. Они и многие другие смотрели на нас с куратором, а я гадала, кто из них мог насплетничать ей о Роме?
Не то, чтобы я скрывала, но напрямую знал только Артур, а от него меньше всего ожидаешь такого подвоха.
Иногда мне казалось, что он знает обо мне все, даже продолжительность моих оргазмов, потому что, как раз после встреч с Ромой, стабильно пишет: «Как потрахалась?»
– Не понимаю, – все-таки помедлила я с ответом, повернувшись к Валентине Марковне, на что получила уже вторую улыбку за учебный день. Просто нонсенс.
– Когда ты пришла на вступительные, – поведала она. – Я видела девочку. Хрупкую, нежную, при это невероятно сильную. Роль в умирающем лебеде была как раз для тебя. Сегодня я увидела в тебе огонь, ты пылала, ты излучала страсть.
Мои глаза распахнулись, грозясь выпасть из орбит.
– Правда?! – на уровне ультразвука спросила я.
– Естественно. Движения стали более живыми, ушла механичность, если хочешь. Ты, детка, научилась ненавидеть. Танцевала так, словно в твоей голове сидел мужчина. Я только надеюсь, что это не отвлечет тебя от основного занятия?
