Kitabı oku: «Сегмент времени», sayfa 5

Глава 9

Сколько они уже сидели в этом убежище Чепрыгин не знал. Наверное, кто-то следил за временем, но только не он. Когда всех звали в столовую, он не шел, а продолжал лежать на своей кровати, отвернувшись к стене.

Карина попросила зайти к отцу военного врача, майора Рякина Николая Николаевича, но в это время многие обитатели убежища жестоко болели, и военврач только заскочил на минутку к Чепрыгину и ушел, признав его здоровым.

Население бункера спасало то, что были они народом молодым и здоровым. Большинство отделывались только головной болью и потерей аппетита. Но больше всех досталось Лене, жене прапорщика Данилюка. Она совсем не вставала с постели, доктор не отходил от нее, переживая, что ее хватит инсульт.

Был еще один человек, который тяжело переносил катаклизм, это был старшина сверхсрочник Войкович Анатолий Павлович. Он служил в продовольственном отделе в штабе дивизии, и уже готовился выйти на пенсию. Когда в законсервированную часть отправили команду, попросили его поехать помочь своим опытом наладить там жизнь. Он поехал и оказался абсолютно незаменимым. Теперь он был при смерти.

Тот, кто проходил мимо приоткрытых дверей комнаты Анатолия Павловича мог видеть неизменную капельницу, стоящую у его кровати. Говорили, что старшина давно не приходит в сознание.

Первое время Карина звала отца в столовую, но потом, перестала. Их поселили в одну комнату, как семью. Она носила ему еду, ставила тарелки на тумбочку, надеясь, что запах пищи пробудит в нем аппетит.

– Скушай что-нибудь, папа, – упрашивала она, – нам всем нужны силы.

– Зачем? – вдруг развернулся к ней Чепрыгин. – Какой толк от стареющей лабораторной крысы, которая ничего не умеет, кроме как исследовать лягушек? Я нахлебник! Из выдающегося ученого с множеством регалий я превратился в никчемность, дармоеда! Теперь все мои заслуги аннулированы. Я никому не нужен!

– Мне ты нужен! Это очень важно. А еще, подумай, хоть ты и атеист, если Бог оставил тебя в живых, значит, ты зачем-то нужен. Думаю, не только мне. Ты просто еще не знаешь, зачем.

Чепрыгин совсем забыл, что Лола была православной христианкой. Она никогда об этом не говорила, он узнал об этом случайно.

Он свесил ноги с кровати и посмотрел на Карину.

«Что-то в этом есть, – подумал он. – Надо разобраться».

– Нас в живых оставил не бог, а полковник Валуева, – возразил он. – Это она попросила меня ненадолго остаться. Поэтому, мы пока живы. Она уже тогда догадывалась, что может произойти.

– Вот, видишь, – сказала Карина. – Даже Валуева считает тебя нужным, а она знает тебя лучше, чем ты сам себя. Знаешь, как она беспокоилась о тебе!

На это Чепрыгин ничего не мог возразить. Он задумался. Спесь начала проходить.

На тумбочке возле кровати стояла железная миска с супом. Чепрыгин пододвинул ее к себе, понюхал и начал есть. Сначала медленно потом, открылся аппетит, и он начал быстрее орудовать ложкой.

Когда вечером он пошел на ужин, его встретили одобряющим гулом.

Навстречу ему шла Александра Константиновна:

– Как Вы себя чувствуете? Спросила она.

– Спасибо, хорошо, – кивнул Чепрыгин.

– Берегите себя, – сказала она и прошла дальше.

Сутулость Чепрыгина мгновенно прошла. Он как-то торжественно посмотрел на дочь и попытался распрямиться, насколько смог.

Буря не утихала, а переходила в ураган. Ураган становился тайфуном.

Почти все жители военного городка бездействовали, это немного успокаивало Чепрыгина. Но были и те, которые отсюда, из бункера, наблюдали за стихией. Измеряли давление, скорость ветра, температуру и многое другое, что было возможным в таких условиях. Все данные заносились в программы. Интернета, конечно, не было, но компьютеры работали автономно, обработать данные они могли.

– Переживаешь? – спросил участливо Данилюк.

Чепрыгин удивленно на него посмотрел.

– За своего мальца, – уточнил прапорщик.

Леонид Алексеевич нахохлился. В последнее время его что-то очень тревожило. Только он никак не мог вспомнить, что. О Ромке он приказал себе не думать, сделать он уже ничего не мог, а переживания мешают работе. Только какая сейчас работа? Но это была его привычка, в трудную минуту, прятать голову в песок, как страус. Только внутри него что-то очень больно ныло, с каждым днем все больше. Когда Данилюк напомнил ему о Ромке, боль стала такой сильной, что чуть не вылилась наружу с рыданием.

Он сдержанно кивнул. Хотелось курить. Чепрыгин по привычке сунул руку в карман, нащупал пачку сигарет, помял ее и оставил.

– Мне приятель сказал, что ветер начал, наконец, утихать. Уже не такой сильный, как был. Скоро можно будет выйти наружу, как думаете?

Чепрыгин пожал плечами:

– Не знаю.

– Как все успокоится, надо сходить, поискать мальца. А?

Леонид Алексеевич молчал. Он был совершенно уверен в том, что Ромки уже нет в живых. Найти его мертвое тело ему не хотелось. Это если повезет но, скорее всего, тела не будет. Ему нужно о нем забыть и о его дедушке, старом леснике. Так будет легче. Как когда-то он забыл о своей Лоле.

Но легче не становилось. Душа болела. В таких случаях он уходил с головой в работу, но ее не было. Чепрыгин не находил себе места. Это заметила Карина.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать, – спросила она его осторожно.

Леонид Алексеевич мотнул головой:

– Нет.

Она все же нашла прапорщика Данилюка, Чепрыгин общался только с ним.

– Василий Федорович, – обратилась она к прапорщику. – Мне нужно поговорить с Вами.

– Сейчас, подожди минутку, – попросил Данилюк Карину. Он занимался выдачей продуктов поварам.

– Ну, вот, пойдем, поговорим, – повел ее прапорщик в столовую. Они сели в небольшой комнате, в которой стояли столы и стулья. Столовая была рассчитана на одновременный прием пищи двенадцати человек. Кушали в несколько заходов, некоторые брали еду на всю семью с собой.

– Леонид Алексеевич чем-то очень обеспокоен, – сказала Карина. – Я не знаю, в чем дело. Он мне не говорит. Я за него волнуюсь. Может, Вы что-то знаете?

– Знаю, – ответил Василий Федорович.

Он рассказал ей о старой избушке лесника, о Ромке и о его дедушке.

– Он обещал дедушке, что позаботится о парнишке. А теперь такое дело, может, их уже и в живых нет, – вздохнул Данилюк, – вот он и переживает.

Карина задумалась.

– Как Вы думаете, – спросила она прапорщика, – есть ли смысл их искать?

– Надежды почти нет. Но все же лучше знать наверняка, чем душой маяться, – ответил ей Василий Федорович.

– Я думаю, Вы правы. У меня к Вам просьба: поговорите с ним об этом. Я не могу, он мне ничего не рассказывает. А я хочу, чтобы он успокоился.

– Поговорю, – сказал, вставая Данилюк. – Я даже схожу с ним, ему никак нельзя идти одному.

– Спасибо.

Пришло время, когда природа перестала бесноваться.

Дверь открыли. Люди высыпали наружу и с удивлением смотрели по сторонам. За дверью, когда ее наглухо закрыли, оставалась слякотная осень, деревья еще не потеряли крону. А теперь перед ними предстала совершенно незнакомая местность, деревьев не было совсем. Ландшафт стал ровным, как стол, все было белым-бело.

Был полдень, но солнца видно не было. Возможно, оно спряталось за серыми тучами, которые заволокли все вокруг, от самой земли и до неба. Тогда еще никто не мог предположить, кроме командира, что солнца они больше не увидят никогда.

Но человек ко всему привыкает. Узники бункера начали выходить из добровольного заточения. Дети беззаботно играли, взрослые наслаждались свежим воздухом.

– Ну, когда пойдем? – спросил Данилюк Чепрыгина, не уточняя, куда, потому, что он и так все понял.

– Не знаю, – взвизгнул профессор и побежал к себе в комнату.

К прапорщику подошла Карина.

– Боится, что увидит Ромку мертвым, – объяснил Данилюк, оказавшись неплохим психологом.

Карина кивнула головой.

– Я все-таки соберу его в дорогу, – сказала она.

– Правильно. А я поговорю с командиром.

Когда вещи были собраны, день назначен, а полковник Валуева отправила, для усиления их небольшого отряда, сержанта Шматова, Чепрыгин сдался.

– В какую сторону идти? – спросил сержант. Он достал компас и удивленно посмотрел на него. Стрелка показывала неправильно. Север был не там, где раньше.

– Да брось ты его! – махнул рукой Василий Федорович.

– А обратно, как мы дорогу найдем? – Сержант покрутил компас, определился на местности. – Просто надо сориентироваться.

Профессор беспомощно вертел головой и не мог определиться, куда же идти. Компасом он никогда не пользовался, он и без него очень хорошо определял дорогу в лесу. Но леса не было! Была одна сплошная равнина, покрытая вывороченными деревьями и разным хламом, который принес ураган. Все это было изрядно припорошено снегом, и от этого уже различить, где лежала куча деревьев, а где разбитая машина, или крыша дома, который мог находиться в сотнях, а то и тысячах километров отсюда было совершенно невозможно.

– Понятно, – констатировал Данилюк. – Сначала давайте найдем КПП.

Это тоже было непростой задачей. Но, удивительно, в нескольких местах остался забор. Правда, он был покореженным и лежащим на земле, но по нему можно было определить некоторые границы военного гарнизона.

– Вот, здесь стояла будка КПП! – обрадовался Чепрыгин, увидев бетонный фундамент, на котором стояло раньше деревянное здание контрольно-пропускного пункта.

– Воинская часть была сзади, – начал поворачиваться на месте Леонид Алексеевич, – а лес, получается, впереди.

Все стали рядом с ним.

– Сможешь найти? – спросил прапорщик.

– Должен, – не очень уверенно сказал Чепрыгин и двинулся в путь.

Вместо леса встречались одиночные деревья, каким-то чудом умудрившиеся не упасть под натиском стихии. Они помогали Чепрыгину не сбиваться с пути. Иногда он останавливался, закрывал глаза и так стоял некоторое время, его спутники терпеливо ждали.

В прежнее время Чепрыгин с легкостью находил нужную тропку, знал, у какого дерева повернуть, мимо какого кустика пройти, но теперь все его метки, сохранившиеся в памяти, стерлись, вокруг лежала однообразная картина: ровная поверхность с множеством препятствий, замаскированных снегом.

Дорога показалась значительно длиннее, чем раньше. Все устали, но никто не просил о привале. Наконец, уже измотанные, путники вышли на поляну, где, по всем признакам, должна была стоять изба.

Избы не было, как и леса. Валялись бревна, которые не унес ураган. Остался дощатый пол.

Чепрыгин рванулся к месту избушки, подошел к крышке подпола, разгреб руками мусор и открыл ее. Он увидел полки заставленные банками. А на самом дне, завернутый в одеяло, лежал Михаил Романович. Чепрыгин отшатнулся.

– Отойдите, сказал ему Данилюк, – я посмотрю.

Он ловко спустился вниз и очень быстро вылез обратно.

– Он там один, сказал прапорщик, закрывая крышку подпола, словно крышку гроба.

Чепрыгин, наконец, сдался. Он сел на бревно, опустив голову.

– Ты подожди, Алексеич, – вдруг сказ Данилюк. – Рано расстраиваться. Может, ты знаешь какое-нибудь место, где парнишка мог бы спрятаться?

– Знаю! – почти крикнул Чепрыгин. – Точно! Мог!

Он вскочил и почти побежал к одному ему известному месту. Волнуюсь, он перепрыгивал через бревна и овраги. Если там никого не окажется, то искать больше будет негде. Несмотря на то, что Чепрыгин боялся, он не стал оттягивать момент истины и прятать голову в песок, он бежал впереди своих спутников, дрожа от нетерпения.

Вот овражек, вот здесь росли березки, теперь остались одни пеньки. Профессор переступил через очередной овраг и замер, ожидая увидеть тот блиндаж, в котором он когда-то нашел потерявшегося Ромку.

Блиндаж был завален выкорчеванным лесом и засыпан снегом. Двери совсем не было видно. Чепрыгин медленно пошел к Ромкиному логову, не сводя взгляд с двери.

Данилюк взобрался на крышу землянки:

– Смотри, Алексеич! – он показал куда-то рукой.

Леонид Алексеевич поднялся вслед за ним и увидел, что из крыши торчит металлическая труба, ее раньше не было. Но, главное, вокруг нее снег был расплавлен, он превратился в лед. Значит, из трубы шел дым!

Глава 10

После того, как Михаил Романович в последний раз проводил своего гостя, профессора Чепрыгина, он сказал Ромке:

– Давай, твою землянку обустроим, чтобы ты мог там и зимой играть?

Ромка обрадовался этой идее. На следующий день он начал, с разрешения деда, таскать туда одеяла, старые подушки, которые нашел на чердаке.

Михаил Романович утеплил новую дверь, прибил на нее ватное одеяло, Полог за дверью Ромка прибил сам.

Еще старый лесник соорудил печку на ножках из листов жести. Вдвоем с Ромкой они ее опробовали прямо в доме, протопив дровами.

– Деда, – радовался Ромка, – я ведь там жить смогу!

– Наверное, сможешь, – почему-то грустно ответил Михаил Романович.

Потом Ромка носил дрова в свою берлогу, завалил половину землянки.

– Представь себе, что ты готовишься к зимовке на Северном полюсе, – сказал ему дедушка.

– Тогда мне еды нужно запасти! – с азартом сказал мальчик.

– Точно! И воды!

– А вода зачем? На Северном полюсе снега много, его можно растопить.

– А если зимовье засыплет снегом, что пить будешь?

Ромка совсем по-взрослому взмахнул руками:

– Дедушка, какой ты умный! Давай вместе зимовать будем на Северном полюсе!

– Я бы рад, но зимовье маловато для двоих, да и не пролезу я в него, – ответил Михаил Романович.

На крыше землянки лесник проделал небольшую дыру и вставил туда жестяную трубу.

– Зачем это? – спросил внук.

– А это для того, чтобы дым из печки выходил, ты же не хочешь задохнуться от дыма и угара? Трубу надо иногда прочищать, вдруг ее снегом засыплет или камешек ветер в трубу бросит. Понял?

Мальчик кивнул.

Все приготовления для зимовки на Северном полюсе были сделаны, Но день отправления на полюс холода еще не был назначен.

Погода продолжала портиться. Михаил Романович присматривался к изменениям, происходившим в лесу, качал головой, вздыхал.

Телефона у них не было. Мобильником старый лесник пользоваться так и не научился. Электричество отключилось, телевизор сдох. Новый лесник куда-то пропал, перестал заезжать. Они были отключены полностью от всего мира.

Михаил Романович, как старый волк, чуял беду, но сделать ничего не мог. Он надеялся на профессора, который дал слово, что не бросит Ромку одного. Правда, разговор шел не о надвигающемся погодном катаклизме, а о нем самом, Ромкином деде, но разницы он в этом не видел.

Буря ломала ветки деревьев, сначала сухие, потом все подряд, заламывала тонкие деревца, подобралась к крыше, отрывая поочередно листы шифера.

Вскоре буря перешла в ураган.

– Поди сюда, Рома, – сказал Михаил Романович. – Думаю, что уже пора отправляться на Северный полюс.

– Какой полюс, деда? – удивился внук, – вон, что творится на улице. Сейчас не до игр. – Очень серьезно добавил он.

– А мы все не для полюса готовили, а как раз для того, чтобы от этой стихии спрятаться. Сейчас еще можно дойти до твоего укрытия, скоро уже из дома нельзя будет выйти.

Мальчонка во все глаза смотрел на деда. Теперь он понял, что это вовсе не была игра.

– А как же ты, дедушка? – спросил он жалобно.

– Я в подполе спрячусь. Я тоже немного приготовился. Буря уймется, мы и встретимся.

– Лучше я с тобой останусь, – насупился мальчик.

– Нет, Рома, – здесь места тоже мало, нам придется поодиночке спасаться.

– А сколько нужно ждать, деда? Когда буря кончится?

– Не знаю. Думаю, что никто не знает. Может, она долго будет бушевать, а может, скоро кончится.

– Ты только не теряйся, деда. Я посижу немножечко и приду к тебе, будем дальше вместе жить, – уговаривал дедушку или себя Рома. Волнение лесника передалось и ему. Теперь мальчик уже начал понимать, что все очень плохо, ему хотелось плакать, но он уже был большой, большие не плачут. Рома посмотрел сухими глазами на дедушку:

– Когда мне можно будет выйти? – спросил он.

– Я думаю, что дядя Леня тебя сам найдет, – ответил дед.

– А ты?

– Я стар уже, по кочкам скакать. А дядя Леня моложе будет. Он и заберет тебя.

Михаил Романович внука провожать не пошел, только поцеловал его на прощанье, а потом долго смотрел вслед.

В этот вечер Ромка «переселился на Северный полюс». Когда-то он с радостью ожидал этого события, сегодня он ложился спать в одиночестве, и это его совсем не радовало.

Ночью он проснулся от того, что в землянке стало холодно. Тогда он включил фонарик и начал искать спички. Ромка знал, как надо топить печку, видел, как это делает дедушка. Положил два поленца, а между ними немного щепы, снизу затолкал клочок бумаги и поджег.

У него получилось сразу, с первого раза. Постепенно разгорелся огонь, печка начала нагреваться и вокруг нее стало теплее.

Спать уже не хотелось, он смотрел на огонь, от которого у него на глазах навернулись слезы. За дверью бушевала буря, ее рев был слышен в землянке, грохотали где-то падающие тяжелые предметы. Было очень страшно и одиноко.

Утром, когда Ромка проснулся, если это было утро, он съел вареную картошку, которую ему вчера дал дедушка, вяленого карася, запил водой, подбросил в печку дров. Но в землянке становилось холоднее. Ромка завернулся в одеяло. Ему отчаянно захотелось домой.

«Еще рано, – подумал он. – Ветер стал сильнее. И дядя Леня еще не пришел».

Прошла уже неделя или две, Ромка не считал, да он и не умел еще дни складывать в недели. Он терпеливо ждал дядю Леню, следил за печкой, прочищал трубу, варил себе картошку или кашу.

На землянку падали деревья, к счастью, ни одно не пробило крышу, но мальчик вздрагивал от грохота, раздававшегося вблизи.

Когда ветер стал утихать, а за Ромкой никто не пришел, он отчаялся. Из серьезного, почти взрослого человека, он превратился в обыкновенного мальчишку и устроил самую настоящую истерику.

А повод был совсем простой, потухла печка, не уследил. Стало холодно, нужно было заново разжигать огонь, но он так устал быть взрослым! Он в сердцах швырнул куда-то коробку со спичками и фонарик, пнул ногой печку, от чего она упала на бок и рассыпала на земляной пол пепел, он закричал очень-очень громко.

Потом Ромка попытался открыть дверь, схватился голыми руками за край двери, она была покрыта колким инеем, и с силой толкнул. Иней посыпался, но дверь не открылась. Тогда он начал биться в нее в истерике. Дверь намертво была запаяна льдом.

Потом он снова плакал, кричал и с размаху бил плечом в дверь, а когда устал, завернувшись в кучу одеял, заснул.

Холод не дал ему долго спать. Ромка проснулся понурым и опустошенным. Больше по привычке он собрался разжечь огонь в печке. Но фонарика на привычном месте мальчик не обнаружил, тогда он вспомнил, что куда-то швырнул его, ему пришлось пролезть на четвереньках по всей землянке, пытаясь ощупью найти фонарик. Наконец, с трудом, он нашел его в дровах. Только фонарик не горел, сели батарейки.

Тогда Ромка начал поиски спичек, которые тоже куда-то бросил. У него оставались в запасе еще три коробки, но где они, он не помнил. После поисков он нашел тот самый коробок, но спички отсырели потому, что лежали в самом углу, у двери, где пол был влажным.

Ромка сдался. Он натянул все, что у него было теплого, свернулся калачиком и замер, ему уже было не очень холодно, он заснул.

Во сне кто-то стучал в дверь, и все время звал его. «Почему дедушка не откроет дверь, – думал мальчик? – Наверное, его нет дома».

– Рома! Рома! Снова позвал его чей-то голос.

«Это голос дяди Лени. Что ж он стоит на пороге и не заходит в дом? – удивился Рома».

– Рома, ты живой? Ответь! Скажи, хоть что-нибудь! Рома! – продолжал надрываться дядя Леня.

«Надо ему открыть, а то он и дальше будет стоять на крыльце и кричать», – решил Ромка и проснулся.

– Дядя Леня, – прошептал онемевшими губами мальчик. – Ты пришел за мной».

Сержант Шматов прихватил с собой кирку и теперь с силой долбил ею дверь. От нее отскакивали кусочки льда, но та не поддавалась. Едва дверь покачнулась, прапорщик Данилюк разогнался и вышиб ее напрочь.

Посветили фонариком и увидели внутри Ромку под грудой подушек и одеял, но живого. Леонид Алексеевич с трудом влез в землянку и сгреб мальчика в охапку.

Глава 11

Деньги он очень любил, но еще больше, любил власть. Когда к нему приходили люди, не важно, были они старыми или молодыми, бедными или богатыми, то всех их он заставлял, с замиранием дыхания, слушать его, и этим он вдохновлялся, что приносило ему истинное наслаждение и кружило голову.

Говорить он тоже любил:

– Твоя беда от того случилась, что ты («тыкал» он всем, без исключения) Бога забыла, живешь не по совести, – вещал он нравоучительно, – Все в дом тащите, а деньги зло в себе несут, страдания. Сколько вы зла в дом натащили! А давно ли ты, сестрица, добром своим людям помогала? Если деньги служат благородному делу, то они очищаются, и не беды приносят, а только благости своему держателю. Здоровье начинает восстанавливаться, счастье в дом возвращается. А раз у тебя в семье не все благополучно, значит, деньги твои грязные, очищения требуют.

– Ох, как Вы правы, Николай Федорович! – с порывом сказала женщина средних лет, прикладывая к глазам носовой платок.

Николай Федорович поднял указательный палец, точь-в-точь как Николай Угодник на иконе, лицо узкое, бледное с темной растительностью, слегка вьющиеся волосы ниспадают на плечи. Он поправил свои амулеты на белом шелковом платье, сшитом на заказ:

– Родителей своих обижала?

– Обижала, Ваша правда! – эхом отозвалась женщина.

– А сама на родителей обижалась?

– Обижалась.

– На чужих мужей поглядывала?

– Случалось, – смущенно отвечала она.

– Добром своим гордилась?

– Гордилась, – наклонила голову посетительница.

– Остальное ты и сама знаешь, – он сделал многозначительную паузу. – Так что же ты хочешь? Что ты в мир несешь, то от мира и получаешь!

– Что же мне сделать, чтобы все исправить? – в отчаянье воскликнула она?

И это был главный вопрос, к которому Николай Федорович уже две недели подводил свою клиентку.

Женщина пришла к нему для того, чтобы тот повлиял на ее мужа, любителя ходить налево.

– Может, приворот какой нужно сделать? – робко спросила она.

Но, когда после осторожных расспросов, выяснилось, что ее муж, Владимир Зимин, владелец крупного градообразующего предприятия в их городе, Николай Федорович понял, что в его сети попалась крупная рыбка, Анастасия Павловна Зимина.

Вот тогда он пустил в ход все свои артистические способности и лидерские качества, его личность завораживала. Он понимал, что имеет над женщиной волю и предчувствовал, что теперь его жизнь станет куда обеспеченней, чем была.

Надежды оправдывались, клиентка тащила из дома все, что только могла, сначала это были небольшие деньги потом, драгоценности, а следом в ход пошли чеки на крупные суммы.

– Я найду им достойное применение, будь уверена, – говорил он каждый раз, когда брал пожертвования. – Знай, очищение твое идет полным ходом.

И Анастасия Зимина была уверена, что он правильно распорядится ее взносами, и ждала, когда ее любвеобильный муж посмотрит, наконец, на нее как на женщину.

Николай Федорович осознавал, что грань пройдена, что ему пора остановиться, но деньги все лились и лились, остановиться было все труднее.

В конце концов, денежный поток остановился и без его вмешательства. Однажды, все счета Николая Федоровича Луганцева были арестованы, а за окнами своей резиденции он заметил две остановившиеся полицейские машины, из которых выскочили крепкие ребята в форме и побежали к его зданию. Луганцев едва выскочил через потайную дверь, успев только схватить из шкафа свою повседневную одежду.

Он выбросил мобильник и помчался дворами к своему дому, чтобы захватить в дорогу вещи и деньги. Но у подъезда он обнаружил полицейское оцепление. Пришлось ретироваться без денег.

Он переоделся в каком-то незнакомом переулке, некоторое время думал, глядя на свою шелковую одежду. Потом, сложил ее аккуратно и засунул в пакет, который нашел около мусорного бака.

С трудом выбравшись из города, он двинулся на малую родину, из которой уехал, будучи совсем еще маленьким. Сеансы чревовещания и целительства по пути он не давал, боялся выдать себя, поэтому, с деньгами у него было совсем худо. Пришлось заложить золотые сережки с изумрудами, осевшие в его кармане, бывшие очередным взносом Анастасии Зиминой. В ломбарде много не дали, но это было хоть что-то.

Наконец, путь Николая Федоровича был окончен, он добрался до деревни Камышинская, названной так по речке Камышинке, протекавшей рядом. Деревню он нашел в упадке. Вместо добротных богатых домов, которые он запомнил, Луганцев увидел ветхие избушки, готовые вот-вот развалиться от старости и от не ухоженности. Больше половины домов пустовало. Навстречу ему попадались только старики и старухи, они с любопытством на него оглядывались, но с расспросами не лезли.

Он без труда нашел дом бабушки и дедушки и вошел в него.

Вся домашняя утварь была нетронутой. Кровати, диван, шкаф, кухонные принадлежности – все было покрыто многолетней пылью. Тем не менее, вид незамысловатого интерьера вызвал у Николая Федоровича легкую ностальгию. Он устал, снял с себя пиджак и упал на диван.

Луганцев решил, что поживет здесь некоторое время, пока неприятная история с женой Зимина не забудется. И еще ему нужно решить, что потом делать, уезжать еще дальше на восток или сменить сферу деятельности. Впрочем, уезжать и сменить профессию, было примерно одно и то же. В небольших же деревушках, да и городках экстрасенсы не были в почете.

На следующий день он сидел на крыльце, размышляя о своем положении и следя глазами за серой кошкой, охотящейся за воробьями. Луганцев не заметил, как напротив него, у калитки, остановилась старушка с ведром воды в руках.

– Здравствуйте Вам, – сказала она, слегка наклонившись корпусом.

– Здравствуйте, тетя Тамара, – ответил он ей машинально.

– Вы меня знаете? – удивилась она. – А чей Вы будете? Кто Вам Мария Савельевна?

Луганцев пожалел, что выдал себя, у него не было желания почему-то говорить, что он внук Марии Савельевны. Начнутся расспросы, где он, как поживает его мама, дочь Марии Савельевны, где они живут, где и кем он работает и так далее. Было много такого в его жизни, о чем совсем не хотелось рассказывать. Надо сказать, что, несмотря на то, что он вытаскивал из людей все их мысли, даже самые потаенные, о себе он предпочитал помалкивать. Он посетовал на себя зато, что не скрыл, что знает эту тетку.

– Я никто, я сам по себе. Деревня ваша мне приглянулась, решил здесь поселиться. Не возражаете?

– Не возражаю, – улыбнулась тетя Тамара. – Домов пустых полно, живите, где хотите. Они теперь никому не нужны. А меня, откуда знаете?

– Это дар у меня такой, смотрю я на человека и все о нем знаю, – то ли по привычке, то ли пытаясь пошутить, сказал Николай Федорович. Теперь все равно надо было как-то выкручиваться.

Тетю Тамару это заинтересовало. Она поставила ведро на землю.

– А скажите еще чего-нибудь про меня, – попросила, улыбаясь, она.

– Хорошо, – ответил Луганцев, уже вставая, собираясь уйти. – Живете Вы вон в том доме. – Он показал рукой на старенький, но ухоженный домик с синим забором. Живете Вы сейчас одна. У Вас двое детей, мальчик и девочка. Мальчика зовут Павел, а девочку, Катя. Они уехали в город. Когда-то Вы работали на ферме дояркой.

Тетя Тамара даже рот открыла от изумления и заморгала глазами.

– Правильно? – усмехнулся Луганцев?

– Откуда это Вы все знаете?

– Я же сказал, дар у меня такой, – махнул ладошкой бывший экстрасенс, и пошел в дом, оставив у калитки удивленную соседку.

Есть было нечего. Он купил по дороге хлеба и молока на последние деньги. Вчера он съел половину. Сегодня утром доел остальное. Надо было что-то решать с деньгами.

Николай Федорович лег на кровать и закрыл глаза. Хотелось есть. Непривычная тишина раздражала. Еще больше раздражала муха, бившаяся с жужжанием в стекло. Незаметно он заснул.

Проснулся он от того, что кто-то настойчиво стучал в окно. Луганцев открыл дверь. На пороге стояли две пожилые женщины, он узнал в них тетку Тамару и еще одну деревенскую тетку, тетю Таню.

– Здравствуйте, – поздоровалась тетя Таня.

– Здравствуйте, кивнул Николай Федорович.

– Вы уж простите меня, не знаю Вашего имя-отчества, – скороговоркой сказала тетя Тамара, – я тут своей товарке про Вас рассказала, она тоже хочет послушать про себя. Можно?

– Отчего ж нельзя, – сказал Луганцев. Зовите меня Ефремом Фомичем. Он пригласил в дом гостей, косясь на тряпичную сумку, которую держала тетя Таня.

Женщина сразу все поняла:

– А мы тут Вам угощение собрали, здесь же магазина нету, не побрезгуйте, покушайте.

– Отчего не покушать, покушаю. Спасибо, – очень ласковым баритоном сказал он, следя глазами за едой, которую выкладывала тетка на стол, буханку домашнего хлеба, шмат сала, картошку, сваренную в мундире, луковицу, помидоров три штуки и два красных яблока.

– Ну, что ж, – сказал Луганцев, усаживаясь в кресло напротив своих гостей, – зовут Вас тетя Таня. Вы были бухгалтером в колхозе. Сейчас Вы на пенсии.

С логикой у Луганцева было хорошо.

– Ваш сын, Валерка по кличке Огрызок, в первом классе сидел два года подряд. А Ваш муж, Василий, пил без меры.

Луганцев справедливо подумал, что этот пропойца уже давно умер, но не стал ворошить эту тему, мало ли, вдруг ошибся?

– Да точно, – всхлипнула тетка. – Любителем был приложиться к стаканчику, покойный Василий. – Она перекрестилась на икону, висевшую в углу, а за ней и тетя Тамара с Луганцевым. – Царствие ему небесное.

– Я вот чего спросить хочу, не знаю, сможете ли Вы мне ответить, Ефрем Фомич?

– Ну? – поднял брови Луганцев. – Говорите.

Он уже догадался, о чем пойдет речь. Скорее всего, дело касается ее непутевого сына. Наверное, пропал. О чем же пожилая женщина может спросить его?

– О Валерке печешься? – опередил ее Николай Федорович.

– Да, соколик. О нем, – закивала тетка. – Уехал на заработки и сгинул. Не пишет, не звонит. Жив он?

Луганцев задумался, Валерка был еще тем прохиндеем. Мог устроиться и забыть про мать. Но учитывая его взбалмошный характер и привычку, чуть что, бросаться в драку, можно было предположить, что он сразу же, по приезду в незнакомый город, попал в какую-нибудь серьезную переделку.

– Молись за него! – тихо и сочувственно, сказал Луганцев, поднимая по отработанной методике к верху палец.

– Ах! – воскликнула тетя Таня и подняла к лицу фартук. – Чуяло мое сердце!

Она залилась слезами, прислонившись к своей подруге.

– А как он…? – спросила, не договаривая, она.

– Ножом, в драке, – на ходу и очень правдоподобно придумал Николай Федорович. – Он не мучился.

Как только гости Луганцева переступили порог, он набросился на еду. Такого вкусного хлеба, он никогда не ел, может, в детстве, только забыл. Сало таяло во рту. В последние дни он серьезно не доедал, теперь всякая еда показалась бы ему необыкновенно вкусной.