Kitabı oku: «Люйши чуньцю (Весны и осени господина Люя)», sayfa 4
Порядок и смута
Из вышеизложенного ясно, что мудрец, поставивший себе целью достижение состояния завершенности и слияния с единым, должен быть весьма осторожен в отношении того, что может воспрепятствовать ему выполнить поставленную задачу. Как мы видели, путь к состоянию упорядоченности долог и труден и предполагает массу знаний и значительные усилия. Естественно, нежелательно терять обретенное такими трудами из-за малоценных, с точки зрения мудреца, вещей, таких как знатность, богатство или царство.
«Ведь сказано: „Истина дао в том, чтобы сохранять себя, прочее можно употребить на управление страной, оставшееся от этого – на управление Поднебесной“. В этом смысле труды предков царей – то, к чему мудрец обратится в последнюю очередь, ибо это отнюдь не тот путь, на котором совершенствуют себя, вскармливают собственную жизнь».
По-видимому, мудрец никогда не стал бы обременять себя трудами властителя, если бы все в мире пребывало в состоянии гармонии. Но это отнюдь не так: «Ныне же мир пришел к упадку, дао мудрых царей предано забвению. Властители нашего века заботятся лишь о собственных удовольствиях и развлечениях: заняты тем, чтобы сделать огромными свои колокола и барабаны, роскошными свои павильоны и беседки, сады и парки. Посему они простирают руки к народному достоянию, мало раздумывают, предавая народ смерти ради удовлетворения своего гнева. Старые и слабые умирают от холода и голода, когда могли бы еще жить, сильные и крепкие терпят крах, нищают, впадают в униженное состояние. А тут еще гибель и плен, походы на ни в чем не повинные царства с целью приобретения земель, кары на ни в чем не повинный народ, налагаемые ради обретения выгоды». Мудрец все же мог бы найти выход – удалиться от мира, погрязшего в пороках, вступить на путь отшельничества – испытанную стезю не удовлетворенных действительностью. Ведь обретя единое и достигнув завершенности, он тем самым обладает высшим знанием – «знанием единого», а потому как целостность, подобная великому единому (дао), представляет собой, так сказать, самодостаточный организм. «Посему тот, кто познает знание единого, возвращается назад к безыскусственности. Ему легко удовлетворять желания и страсти. Он питается умеренностью и простотой, и никто не в силах его заполучить. Удалившись от мира, он радуется своей внутренней сущности и чистоте помыслов, и никто не в силах его залучить. Опасности не повергают его в страх, власть не делает робким, и никто не в силах его подчинить».
И все же это не решение проблемы, и притом не решение не только в общественном, но и в личном плане, поскольку мудрец не может себя чувствовать вполне спокойным в мире, где лишь один он достиг состояния завершенности, а действия других нарушают порядок, основой которого является сохранение в полноте всех компонентов мироздания. В конечном счете гибель, например, неразумного правителя, как мы видели, предопределена, но беда в том, что, погибая, он, как правило, увлекает за собой множество неповинного народу.
Мудрец не может предотвратить нарушение гомеостазиса вселенной в целом, вытекающего из по большей части бессознательной деятельности невежд, из которых наиболее опасным представляется невежда на царстве, как имеющий наиболее широкие возможности. Поэтому, хотя и с болью в сердце, мудрецу приходится делать вывод, что спасти вселенную от напастей, чинимых невеждами, можно, лишь поставив на место правителя мудреца, т. е. себя самого, тем более что он лучше всех подготовлен к этой роли, ибо «наведение порядка в самом себе и в государстве – умения одного рода».
Сознание мудрецом необходимости поступить именно таким образом ради всеобщего блага, т. е. ради блага мира как высшей целостности, народа как целостности и собственного тела как целостности, лежит в основе того, что обозначается термином «необходимость», обычно переводимым как «долг». То, что делает его способным к выполнению этой задачи, обозначается термином «сила» или «добродетель».
Следуя необходимости, мудрец в конечном счете заботится о благе для себя самого, поскольку ему несравненно легче выполнить истинное свое предназначение в упорядоченном, подобно его собственному телу, социуме, нежели в охваченном смутой царстве невежд. В этом смысле для него «долг» заключается прежде всего в том, чтобы оказывать «благодеяние себе самому». Вместе с тем, упорядочивая социум в целом, приводя его в состояние завершенности, мудрец заботится и о благе социума как целостности. Начиная с себя, он преобразует в перспективе весь мир. В этом он следует примеру предков: «Мудрые цари древности совершенствовали самих себя, и Поднебесная совершенствовалась им вослед; управляли собой, и Поднебесная им вослед становилась управленной».
Что же касается силы, с помощью которой мудрец упорядочивает мир, то вследствие того, что тело его упорядочено, а душа в гармонии, он аккумулирует и генерирует своеобразную энергию – дэ, способную влиять благотворно на окружающую среду, подобно тому как благотворно влияет на нее «жизненная сила» природы. Посему мудрец – это «человек полного дэ», а невежда, неспособный сохранить в полноте свою жизнь, – тот, «в ком слабо дэ». Если бы мудрец никак не проявлял свою дэ, мир никогда бы не узнал о ее существовании. Поэтому до тех пор, пока мудрец не вступил на путь общественного служения, нам вообще не приходилось касаться этого его качества.
Дэ присуще не одному только мудрецу и, вообще говоря, унаследовано им от своих предков – неба, земли и четырех времен года. Еще задолго до появления на общественном поприще мудреца небо, земля и четыре времени года «следуют своему дэ, и все существующее развивается и растет». «Сила весны – ветер, но, когда этот ветер не внушает доверия, цветение не бывает пышным, и поэтому плоды не завязываются. Сила лета в жаре, и, если жара ненадежна, земля не наливается плодоносящей силой; а если земля не набухает – созревание происходит слишком долго и зерно выспевает не лучшее. Сила осени в дожде, но, если дождь ненадежен, злаки не становятся крепкими; а когда они не становятся крепкими, тогда все пять видов семян не вызревают. Сила зимы – холод, но, если холода ненадежны, земля не становится крепкой; а когда земля не становится крепкой – не начинается зимнее затворение».
В основе силы природы, таким образом, также способность генерировать дэ, которое проявляется внешним образом в различных явлениях (ветер, жара, дождь, холод) или, с особой силой, как всеобщая «жизнетворная сила», в различных стихиях. Поскольку же, как мы видели, все эти явления и стихии своим субстратом имеют различные формы ци, то по природе своей дэ, по-видимому, не что иное, как напор, создаваемый движением ци, способность потока ци с большей или меньшей силой воздействовать на объекты мира.
По этой причине ци и дэ иногда как бы подменяют друг друга: так, существует ци холода, но не существует ци жара, хотя и холод, и жар – силы, соответственно, зимы и лета. Тем естественнее, что дэ мудреца изливается на народ как бы в форме цзинци: «Мудрец становится лицом к югу, помышляя с любовью о благе народном. Он не успевает еще отдать повеления, как все в мире уже вытягивают шеи и становятся на цыпочки; цзин его тогда изливается прямо в сердце народное».
Секрет воздействия мудреца на социум, таким образом, в том, что он действует как бы не от себя только лично, а как представитель (передатчик) природной силы, притом, по-видимому, по «каналам» ци. «Дэ (в данном случае безличная сила. – Г. Т.) – истинный властелин над тьмой народа, как луна – корень всему инь. Когда луна полная, набухают жемчужницы, наполняется все, что инь. Когда луна на ущербе, жемчужницы усыхают, истощается все, что инь. Вот: луна на небе, а все, что инь, меняется вслед ей в пучине морской. Так и мудрец: следует дэ в себе самом, а люди по всем концам света склоняются к доброте».
Связь между луной, которая, кстати говоря, понимается как тело, и жемчужницей осуществляется за счет своеобразного резонанса, передающегося через ци. Точно так же осуществляется и связь между людьми, однородными по ци: «Когда некто пребывает в Цинь, а дорогой ему человек умирает в это время в Ци, тогда ци воли у него приходит в движение, а цзин то приходит, то уходит». Ответная же реакция народа (социума) на воздействие на него дэ мудреца заключается в том, что он действует согласно пожеланиям мудреца, помышляющего о народном благе, поскольку, безусловно, верит в него и в его силы точно так же, как цветы, распускающиеся весной, «верят» в силу весны (ветер), земля – в силу воздействующего на нее лета (жар) и т. п.
Мудрец на царстве, являющий народу свою силу, может рассчитывать на доверие к нему со стороны народа, «злодей же, несущий людям зло», – нет, так как люди сразу же обнаруживают его злую волю с помощью своей цин. Таким образом, народ может, пользуясь своей цин, как бы отзываться на колебания ци, вызванные воздействием на нее, как на медиума, силой мудреца, желающего народу добра, или же волей злодея, желающего принести народу зло.
Эта способность воспринимать колебания ци и реагировать сродни, как мы уже говорили, «резонансу», свойству музыкальных тонов: «…если звуки сродни, они перекликаются. Когда берут ноту гун, все настраиваются на гун; когда берут ноту цзюэ, все настраиваются на цзюэ».
Это происходит тогда, когда мы имеем дело, так сказать, с хорошо темперированным звукорядом. То же самое относится и к различным родам явлений и объектов в целом: «Что сродни – тянется друг к другу. Если ци сродни, они сливаются». Поэтому «облака в горах похожи на ростки и травы, облака над водами – на рыбью чешую. Облака в засуху похожи на дым и огонь, облака в дождь – на речные волны».
Но было бы неправильно думать, что звукоряд, например, был темперирован человеком непосредственно, хотя это произошло не без его участия. Так, «во времена великих мудрецов, когда мир пришел к истинному закону, слияние ци неба и земли породило ветер. Когда солнце пришло в некое положение, луна придала этому ветру определенной высоты звук, как у колокола, и таким образом появились двенадцать тонов. Во второй луне зимы, в самый короткий день, родился тон хуанчжун. В последний месяц зимы родился далюй, в первую луну весны – тайцу, во вторую – цзячжун, в последнюю – гусянь. В первую луну лета родился чжунлюй, во вторую, в самый длинный день, – жуйбинь, в последнюю линьчжун. В первую луну осени родился ицзэ, во вторую луну – наньлюй, в третью – уи, а в первую луну зимы – инчжун. Когда фэнци неба и земли (ци ветра, порожденного небом и землей. – Г. Т.) в правильном соотношении, двенадцать тонов утверждены».
Здесь создателями гармонического звукоряда выступили природные силы, и прежде всего одна из форм ци, однако произошло это, когда миропорядок не был ничем нарушен, музыка явилась выражением гармонии мира. «Все сущее появляется от великого единого, свершает превращения с инь и ян. Ростки приходят в движение; затвердевая и застывая, обретают конечную форму. Обретая конечную форму, они занимают собой определенное пространство, а у всякого пространства – определенный тон. Тон рождается из согласия, согласие – из упорядоченности. На этом основывались при установлении музыки первые цари». Именно поэтому в конечном счете музыка «рождается из меры, коренится в великом едином».
Музыка в целом, как совокупность определенным образом упорядоченных и согласованных звуков, тоже представляет собой целостность, внутри которой все элементы взаимосвязаны и взаимообусловлены. Так, все тоны порождены «корнем» – тоном хуанчжун, а следовательно, по инварианту единого, музыкальный звукоряд также представляет собой образ единого, своего рода музыкальное «тело».
Поэтому нарушение упорядоченности в музыкальных тонах ведет к нарушению целостности музыкального «тела», воспринимается как нарушение равновесия. Упорядоченной музыке радуются, и в равной степени ею наслаждаются «правитель и подданный, отец и сын, стар и млад», и радость и наслаждение эти проистекают из уравновешенности; а «уравновешенность рождена дао».
Поэтому с помощью музыки мудрец на царстве может дать представление о великом едином всему двойственному (отцу и сыну, старшему и младшему и т. д.). Ибо, как мы знаем, «единое повелевает, двойственное ему следует». По этой причине «мудрецы древности покидали двойственность, устремляясь к единому, и посему они способны были познать природу всего сущего. Посему тот, кто способен сделать правление единым, несет радость правителям и подданным, приводит к согласию далеких и близких, умиротворяет черноголовых, соединяет семьи. И тот, кто способен подчинять себя единому, избегает напасти, проживает свой век, сохраняет в целости свое тело. Способный же следовать единому в управлении государством, устраняет порочных, привлекает разумных, свершает великие преобразования. Способный по примеру единого править миром упорядочивает приход холода и жара, размеряет срок ветру и дождям. Посему мудрец знает лишь единое. Ибо кто знает единое – просвещен; кто знаком лишь с двойственностью – безумен».
Здесь, как мы видим, сверхзадача мудреца на общественном поприще выражается в том, что он должен и, благодаря своей силе, способен, пользуясь, в частности, таким средством, как музыка, в качестве образца гармоничного целого, привести в упорядоченное состояние весь мир, как он уже привел в упорядоченное состояние свое собственное тело. В случае если ему удается справиться с этой задачей, он обретает статус истинно мудрого царя, достойного потомка своего предка – неба. «Небо порождает все живое, человек воспитывает и взращивает. Того, кто воспитает рожденное небом без ущерба для него, назову сыном неба».
Как истинный сын неба, мудрец на царстве следует единому в помыслах о сохранении в полноте всего живого в мире вообще и своих подданных как части мира в частности; при этом он пользуется общедоступным средством – музыкой, давая своим подданным наглядный образец совершенства – гармонии, проистекающей из упорядоченности, уравновешенности всех тонов. Подданные благодаря своей цин наглядно (физически) убеждаются в том, что гармония прекрасна, так как, внимая гармонии, они испытывают чувство удовлетворения. Так, «цари древности всегда полагались на музыку как средство наставления». В свою очередь, истинно гармоничная, завершенная музыка возможна лишь в приведенном в состояние равновесия мире: «Когда мир пребывает в великом покое, все существа в умиротворении, все изменяется согласно высшему, тогда музыка достигает завершенности».
Но музыка, конечно, есть идеальное средство приведения мира в гармоничное состояние. В реальной жизни мудрец пользуется аппаратом чиновников. Правда, и чиновничий аппарат сын неба теоретически строит как своего рода музыкальный инструмент: «Пять нот звучат в согласии, когда доля каждой точно известна. Ноты гун, чжи, шан, юй, цзюэ занимают каждая свое место, и все они звучат в унисон, не заглушая друг друга, так что среди них нет ни одной не отозвавшейся. При назначении чинов мудрый правитель действует по тому же принципу. Все чины у него расставлены по своим должностям и заняты своим делом по указаниям правителя. У правителя тогда нет повода для волнений. Когда таким образом управляют государством, государство процветает; когда таким образом готовятся к беде, ей неоткуда прийти».
Кстати говоря, в последнем случае мудрец берет за образец «квадратное дао», тогда как в случае с двенадцатью тонами, каждый из которых соответствует одной из лун года, он придерживается принципа «круглого дао» неба. Объясняется эта несообразность, вероятно, тем, что пять нот связаны главным образом с пятью стихиями, а двенадцать тональностей – с четырьмя временами года, т. е. первые – с пространством, а вторые – со временем. Так или иначе, мудрец выполняет основной завет «Послесловия» – подражает небу и земле. Главным объектом подражания для него, как мы видели, является в конечном счете всегда великое единое, природа как целостность, поскольку же ему приходится обращаться к двойственному (небо-земля), он, конечно, отдает предпочтение старшему в системе ценностей началу – небу. Небо же проявляет свою силу дэ в ряду таких величин, как солнце, луна, четыре сезона, из которых для мудреца наиболее осязаемыми являются, конечно, времена года, время вообще.
Поэтому для него путь подражания единому лежит главным образом через установление соответствия между своими действиями и характером времени: он действует, как бы откликаясь на ход времени, «обращается вместе со сменой времен». И разумом своим он пользуется главным образом для познания изменений времени.
Здесь категория времени приобретает универсальное значение, однако принцип регламентации, унификации, единообразия постоянно приводит авторов к попыткам ввести эту неопределенную величину в какие-то рамки, обозначить границы временны´х циклов. Так, в годовом цикле деятельность мудреца разбита на двенадцать периодов, по числу лун, каждой из которых соответствует определенная музыкальная тональность.
Природа, заинтересованная в сохранении своей целостности, гомеостазиса, заинтересована и в том, чтобы социум, составляющий ее часть, содействовал ей, сохраняя свою собственную целостность, поэтому она как бы предупреждает представляющего социум мудреца на царстве (сына неба) о чинимых им злоупотреблениях, которые никому, в том числе и ему самому, ничего хорошего принести не могут. Поэтому упорядоченный социум небо приветствует «благостными дождями», неупорядоченный карает «войнами и смутами».
В этом смысле мудрец на царстве может вести дело таким образом, что приведет к согласию холод и жар, размерит срок ветру и дождю, но может добиться и противоположных результатов. Поэтому то влияние на природу, о котором говорилось выше, представляет собой не следствие его субъективных пожеланий, а своего рода «обратную связь» между ним как элементом природы и ответственным за социум лицом и самой природой, как бы дающей оценку деятельности сына неба. Мудрец знает об этом и потому строит свою деятельность не по собственному произволу, а в соответствии с необходимостью, с пониманием важности правильного выполнения функций каждой целостностью в мире, преследуя целью общее благо подданных и вообще всего живого. При этом он не догматик и готов всегда примениться к моменту, хотя это касается частностей, а не целого. В целом же пути природы неизменны, а потому знание одного из бесконечных циклов – годового цикла – дает мудрецу и знание целого – прошлого, настоящего и будущего, времени как целостности. «Настоящее есть по отношению к прошлому будущее, так же как и по отношению к будущему – прошлое. Поэтому, понимая настоящее, можно понять и прошлое; зная прошлое, можно представить и будущее. Прошлое и настоящее, что было прежде и что будет потом – едины. Поэтому мудрец знает на тысячу лет назад и знает на тысячу лет вперед».
Даже посредственный правитель может с успехом выполнять свои функции, если ему удастся заполучить в наставники мудреца, кроме того, он может отказаться передавать престол по наследству своему сыну или брату и поступить по примеру Яо, у которого было десять сыновей, но который «царство передал не кому-нибудь из них, а Шуню», совершенно в то время неизвестному человеку «в холщовой одежде», но мудрецу.
Но все дело в том, что Яо и сам был мудрецом, а потому и передал Поднебесную другому мудрецу – Шуню, который затем последовал его примеру: у него самого было девять сыновей, «но царство он передал не кому-нибудь из них, а Юю».
Между прочим, Яо пытался предложить Поднебесную и Цзычжоу Чжифу, но тот отказался, не желая из-за Поднебесной вредить собственной жизни. А «правители нашего века все желают, чтобы их род правил непрерывно, а посему передают все своим сыновьям и внукам. И потому при назначении чинов они не в состоянии заставить их следовать квадратному [дао. – Г. Т.]. Они действуют, потакая своим личным пристрастиям. Увы! Стремятся они к далекому, но доступно им лишь близкое!». Смысл последней фразы в том, что неразумные правители пытаются увековечить свой род на царстве, но, поскольку их наследники сплошь и рядом далеко не мудрецы, сделать этого им не удастся: как мы видели, сама природа свергает неразумного правителя, невзирая, так сказать, на лица. В этом смысле рано или поздно мудрец получает от неба «повеление» привести в порядок Поднебесную. Но все же он не должен сидеть сложа руки, наблюдая бесчинства, творимые невеждой на царстве где-нибудь по соседству, даже если в его собственном государстве все в порядке. Напротив, он обязан избавить мир от порочного властителя, чтобы спасти страдающий от произвола неразумной власти народ.
Если все средства убеждения исчерпаны, не остается ничего другого, как прибегнуть к оружию: посему вполне естественно появление фигуры мудреца-воителя. «В древности мудрые цари использовали войско лишь для верных целей, но ни один из них не упразднял военное сословие как таковое. Войско существует столько же, сколько существует человек». Войско, как ни странно, тоже в некотором смысле природное явление: «Сущность войска в том, что оно внушает страх. Сущность того, что внушает страх, есть сила. Для народа владеть силой, внушающей страх, естественно. Это естественно, ибо дано от неба и не может быть создано людьми. Так что военные средства не могут быть оставлены и оружие не может быть отброшено».
Между прочим, и сам сын неба обязан появлением своей должности войне: «Говорят, что войско создано Чи Ю, но в действительности войско создано не им – Чи Ю лишь усовершенствовал свое оружие. О Чи Ю еще не было и помину, когда люди бились палками, обломанными с деревьев. Те, кто побеждал, становились предводителями. Когда предводителей стало недостаточно, чтобы поддерживать порядок, были учреждены правители. Когда же и правителей стало недостаточно, чтобы поддерживать порядок, был учрежден сан сына неба. Сын неба, таким образом, происходит из правителей, а правители происходят из предводителей. Предводители же рождены борьбой».
С теорией дэ это в высшей степени реалистическое объяснение происхождения власти увязывается тем, что побеждал в борьбе тот, у кого дэ была больше. Если даже под дэ понимать силы исключительно духовные, то и в этом случае у мудреца то преимущество, что его дэ видна народу освобождаемого царства, а потому последний склонен поддержать скорее его, чем собственного правителя, от которого он, кроме зла, ничего не видел. Мудрец своей дэ как бы обезоруживает противника, а потому ему иногда достаточно одной дэ, он может и не прибегать к материальной силе.
Поскольку мудрец-воитель не ищет выгоды лично для себя и для своего царства, но следует необходимости в смысле заботы о благе всего мира, войско его особого рода – «войско необходимости», выполняющее лишь необходимые для блага всего мира функции. Поэтому, хотя войско вообще по природе своей мало согласуется с идеалом сохранения в полноте жизни, «войско необходимости» тем не менее выполняет именно эту задачу: «Всякое войско – жестокое орудие в мире, и всякая доблесть в нем – жестокое дэ. Поэтому браться за жестокое орудие и следовать жестокому дэ должно лишь в крайнем случае. Если берешь это жестокое орудие – быть смертоубийству, но смертоубийство совершается во имя жизни. Если следуешь жестокому дэ – быть угрозам. К угрозам прибегают, чтобы породить у врага боязнь, но, если враг охвачен боязнью, народ его будет жить. Этим-то и побеждает войско, приверженное долгу».
Само собой, организуется такое войско по образу и подобию единого: «Человек по природе стремится к жизни и ненавидит смерть, стремится к славе и ненавидит позор. Когда дао смерти и жизни, чести и позора понимается всеми единообразно, тогда воинов трех армий можно привести к единомыслию. Ибо для армии желательна многочисленность, а для мыслей – единообразие. И когда все три армии мыслят единообразно, тогда приказы выполняются беспрекословно» и войско одерживает победу.
Если же его армия все же терпит поражение, мудрец-воитель должен искать недостатки в себе самом – его дэ в таком случае явно недостаточна. В этом случае он должен действовать так же, как царь Юэ, потерпевший поражение при горе Куайцзи: «…стремясь вновь обрести сердце народное, сразясь насмерть с У (нанесшим ему поражение. – Г. Т.), он спал без подушки и без циновки, не брал в рот сластей, не смотрел на красавиц, не слушал гонгов и барабанов. Три года изнурял он свою плоть, истощал силы в трудах; у него растрескались губы, иссохла грудь. При дворе он относился к слугам как к родным, по всей стране подкармливал народ, стараясь привлечь его сердце. Если редких яств с его стола не хватало на всех, он отказывался их есть сам. Когда было вино, он выливал его в реку, чтобы хоть так разделить его со своим народом. Он сам пахал и кормился от этого, одевался в то, что наткала жена. В еде запретил изысканное, в одежде – пышное; не носил двух цветов (по комм. Гао Ю, синее и желтое; интересный случай предпочтения единого двойственному. – Г. Т.). Часто пускался в путь по дорогам за телегой, нагруженной едой, высматривал сирот, вдовых, старых и слабых, больных и хворых, нуждающихся и бедствующих, убогих и опечаленных и сам их кормил». Нечего и говорить, что в конце концов юэский царь нанес поражение У.
Здесь интересно то обстоятельство, что если в стремлении к сохранению своей жизни в полноте мудрецу помогала его цин, а в стремлении его к сохранению в полноте социума им руководило при помощи знамений небо, то в стремлении его распространить свое влияние на весь мир критерием или коррелятом его способности достичь своих целей выступает, как ни парадоксально, война. Так что на практике мудрец на царстве встречается с куда большим «сопротивлением материала», чем это предусмотрено теорией. Тем не менее мудрец «Люйши чуньцю» вступает на путь общественного служения, намереваясь привести весь мир в гармоничное состояние с помощью музыки, чиновничьего аппарата, а на худой конец – войска, будучи убежден, что, упорядочивая беспорядочное, он тем самым исполняет свой долг.
