Kitabı oku: «Трещины», sayfa 2

Глава 5

Ден не вернулся домой. Глеб слышал из своей комнаты, как Юра с Катей что-то выясняют на повышенных тонах. Он заглянул в комнату младшего брата и обнаружил, что она пуста. Тогда он впервые за долгое время решил зайти в комнату родителей.

– Что случилось? – спросил он. – Где Денис?

– До сих пор не вернулся, – ответил Юра. – Я думаю, с ним что-то произошло.

– Вечно ты готов бить тревогу раньше времени, – сказала Катя. – Наверняка он встретил какого-нибудь друга со школы, пошел к нему с ночевкой и просто забыл нам позвонить.

– Ты и сама прекрасно знаешь, что нет у него никаких друзей, – оборвал ее Юра. – На него это совсем не похоже. С фотоаппаратом он может бродить до вечера, но уже двенадцать, и не думаю, что в такой темноте можно сделать приличную фотографию.

– Давай ляжем спать, – предложила Катя. – Дверь закроем на ключ, на защелку не будем – может, он вернется через какое-то время. А если к утру его не будет, тогда на свежую голову решим, что делать. Потому что сейчас я просто с ног валюсь.

– Я пойду во двор и поищу его, – сказал Юра. Руки у него подрагивали, голос тоже не был твердым. – Ложись без меня.

– Хорошо, – сказала Катя; ее вид свидетельствовал о том, что, как только погаснет свет, она сразу провалится в сон.

Во сне Кате виделись картины детства: будучи в первом или втором классе, она задержалась после уроков с подругой. Они играли в снежки и дурачились, стараясь оттянуть приход домой, – ведь нужно будет есть невкусный суп, а потом садиться за уроки. А на мягком снегу было так весело, и подружкам казалось, что наступил вечный выходной.

Потом Катя приходит домой, и в ее комнате на стуле сидит отец с ремнем. Глаза у отца бешено бегают, он поднимается и спрашивает: «Где была?». Катя, запинаясь, отвечает, что играла с подругой, и тогда отец грозно произносит: «Одни развлечения на уме. А за уроки еще не садилась! Ты кем хочешь вырасти? Безответственной шалавой?! Так вот, милочка, не в моем доме!» Отец крепко сжимает ремень в руке и больно бьет ее по бедру. От боли и обиды хочется заплакать, но Катя знает, что если заплачет, то лишь сильнее разозлит отца.

Катя проснулась с таким чувством, словно ей разорвали сердце. Это был пронзающий страх. Она ощупала другую половину кровати и поняла, что мужа рядом нет. Неужели еще не вернулся? Кате показалось, что она слышит из соседней комнаты приглушенное посапывание Дениса. Но когда она открыла дверь, то увидела, что Юра сидит на кровати сына при включенном ночнике и плачет.

В Кате боролись два чувства. Ей было жаль мужа, жаль саму себя, но вместе с тем она испытывала отчетливую ненависть к мужу за то, что при возникновении трудностей он сразу пускается в слезы. Это ей положено сейчас сидеть, и причитать, и носиться по ночным дворам как сумасшедшей, это ей положено проявить слабость.

Юра заметил, что она смотрит на него, и отвернулся.

Катя пошла обратно, легла на кровать и долго думала о том, кто ее муж? Заботливый отец или обычная рохля? Ее что-то жгло изнутри, но она не позволяла себе задуматься о том, что могло случиться с младшим сыном. Он уже не малыш, Катя доверяет ему, и она знает, что с ним все в порядке. И она была готова не задавать ему лишних вопросов, когда он утром окажется на кухне, намазывая печенье клубничным джемом.

Глеб тем временем сидел в кресле и в наушниках слушал альбом группы «R.E.M.». Он чувствовал себя мудрецом, который постиг вечность. Все время успехи Дена ценились матерью выше, чем его собственные. И теперь Глеб понимал, что младший брат пошатнул ее доверие, разочаровал ее, хотя она никогда в этом не признается. Мать будет все так же гордо смотреть перед собой, стараясь, чтобы окружающие приметили ее неуязвимость.

В каком-то смысле Глеб был рад этому ночному переполоху. Ведь причиной этой размолвки был не он, а Денис. И возможно, теперь его положение в семье пошатнется, ему больше не будут так потакать, идти на уступки.

Но лежа в постели Глеб никак не мог заснуть. Все ему казалось, что темнота в эту ночь особенно непроницаема. И спать было страшно, потому что в любую минуту мог раздаться звонок в дверь или на мобильный, и он может это пропустить. Так что Глеб ворочался с одного бока на другой и говорил себе, что пора завязывать слушать музыку перед сном: она слишком бередит нервы, и потом приходится долго отходить от впечатлений.

Утром, когда все трое случайно столкнулись на кухне – кто-то наливал кофе, кто-то пил лимонад из кружки, а кто-то сидел, что-то высматривая в телефоне, – в общем, когда они оказались в одном помещении, вид у всех был такой, словно каждого по очереди огрели здоровенным мешком с пылью.

В дверь позвонили, Юра пошел открывать. На пороге возник сосед по лестничной клетке, в теплом свитере с оленями и в домашних тапочках. Он часто обращался к Юре по разных вопросам, и на этот раз зашел попросить денег до зарплаты. Юра никогда не отказывал соседу, хотя порой его просьбы были чересчур навязчивыми. И сейчас Юра сказал: «Да, секунду», – и пошел было в комнату за кошельком, но на полпути остановился, подошел к двери, приоткрыл ее пошире, сказал: «Хотя иди-ка ты на хер», – и закрыл дверь перед носом у соседа.

Глава 6

Через несколько дней Глеб поздно проснулся и опаздывал на первый урок. По четвергам первой была география, и учительница могла простить все, кроме опоздания. Так что Глеб решил сократить путь и двинулся через тропинку вдоль пруда. Глеб переживал, что младшего брата до сих пор не нашли. Родители подключили полицию, он сам занимался рассылкой постов в соцсетях, но местонахождение восьмилетнего мальчика оставалось для всех загадкой. Глеб опаздывал в том числе потому, что в последнее время плохо спал из-за постоянного напряжения. Мог уснуть лишь под утро и не услышать тренькающий будильник.

Тропинка была скользкая, а погода – неустойчивая: то и дело скакала от плюса к минусу. Но ничего не поделаешь, нужно торопиться и ловко миновать участки со льдом, иначе прийти вовремя не получится. Глеб осторожно перебирал ногами, при этом стараясь сохранять скорость быстрого шага.

Глебу нравился этот пруд неподалеку от школы. Было в нем что-то успокаивающее – в теплое время ровная гладь воды, в холодное – неприступная корка льда. Каждый раз, идя этой дорогой, Глеб невольно оглядывался в сторону пруда, и это придавало ему каких-то моральных сил перед непростыми учебными днями. Оглянулся он и на этот раз.

Глеб увидел, что у берега стоит дворовая собака, вся лохматая, взъерошенная, и что-то обнюхивает. И действия собаки выглядят достаточно странно. Она то подойдет к предмету, то внезапно отпрыгнет в обратном направлении. Глеб вспомнил, что впопыхах забыл надеть линзы. Хорошо, что в рюкзаке он всегда носил очки. Глеб достал футляр из кармана рюкзака и надел очки. Картинка сразу стала четкой.

То, что обнюхивала собака, оказалось всплывшим человеческим телом. Смотреть на тело было неприятно, но Глеб не мог отвести взгляд. У него были сомнения. Кто это? Глеб боялся подойти ближе. Потом его взгляд сфокусировался на предмете, который свисал с шеи утопленника. Это был фотоаппарат. Глеб сразу все понял. Даже не вглядываясь в лицо. При виде фотоаппарата его пронзило озарение, хотя фотоаппарат на шее мог носить кто угодно.

Удивительное дело, но Глеб не стал звонить в полицию, в скорую, в службу спасения. Он не стал звонить родителям. Его мысли расплывались, и он не мог за них ухватиться. У Глеба перед глазами теперь было здание школы, и он знал, что ему нужно оказаться там в ближайшее время. Больше он не знал ничего.

Войдя в класс, Глеб обнаружил, что урок уже начался. Антонина Петровна что-то показывала ученикам на большой карте, развешанной на доске. Увидев опоздавшего, она смерила его недовольным взглядом. Потом велела ему зайти.

Глеб поплелся было к своему месту за партой, но Антонина Петровна одним движением руки остановила его несмелую походку и пододвинула к доске. Глеб молча стоял перед всем классом. Было странно видеть, что обычно говорливый десятый «Б» затих так, словно увидел трупа.

– Хочу, чтобы все посмотрели на вашего товарища, – начала Антонина Петровна. – Посмотрите внимательно. Такого безобразия я не видела давно! Никольскому понятие ответственности совершенно незнакомо. Ты опаздываешь на урок второй раз за неделю! – Она нахмурила брови. – Я говорила в прошлый раз, что отведу тебя к директору.

Глеб молча смотрел себе под ноги. Дешевый линолеум в классе навевал тоску. На нем виднелись разного рода отметины. Этот линолеум давно следовало заменить.

– Но прежде чем мы с тобой отправимся к директору, я хочу, чтобы ты извинился перед всеми за свое опоздание и срыв урока. Если у тебя есть совесть, ты это сделаешь!

Глеб поднял глаза, посмотрел на своих одноклассников. Некоторые из них начали саркастически улыбаться – с нетерпением ждали, когда он униженно, как побитый пес, начнет мямлить слова извинения. Потом Глеб повернулся к Антонине Петровне – она смотрела на него, словно размышляя, как можно быть таким идиотом, тупицей и болваном одновременно.

– Ты старая маразматичка, – бесстрастно произнес Глеб. – Твоей тупости нет предела.

Он успел заметить, как та ошарашенно подняла брови, и недоумение противницы подстегнуло его. Глеб чувствовал себя готовым к многочасовой драке, но остатки разума – сохранившиеся, – подсказали ему, что сейчас не время и кончиться все может плохо. Так что Глеб подошел к доске с висевшей на ней картой и со всей силы всадил в нее правый боковой, после чего отпрыгнул. Доска с грохотом повалилась на пол, меловая пыль взметнулась в воздух, и под ее прикрытием Глеб медленно вышел из класса.

В туалете было накурено и лампочка перегорела. По дороге сюда Глеб чувствовал себя окрыленно и просто зашел помочиться, чтобы спокойно идти сражаться с миром. Но войдя и ощутив темноту и едкий запах, он почувствовал навалившуюся усталость и огромный камень в животе, который, словно на скоростном лифте, поднимался вверх. Глеб успел подойти к унитазу, прежде чем его стошнило. От немощности Глеб уселся на пол и прислонился спиной к стене.

В кармане штанов он нащупал телефон. Его экран мерцал в темноте как луна в ночи. От хлынувшего света еще больше закружилась голова. Глеб открыл контакты, нашел нужный номер и приложил телефон к уху. Голова пульсировала, а телефон казался весом с большой арбуз.

– Ма, я нашел Дениса. Он… он мертвый.

Глава 7

Похороны Дена состоялись через несколько дней. Народу было немного. Пришел младший брат Юры – Артем, хотя никто не рассчитывал на то, что он появится. Если честно, ни у кого даже не было уверенности, что Артем жив. Они о чем-то поговорили с Юрой на повышенных тонах перед началом церемонии прощания, и на них неодобрительно смотрели люди старшего возраста.

Катя держалась на удивление спокойно. Ни единой слезы за все время. Складывалось ощущение, будто она исполняет роль дворецкого на приеме времен девятнадцатого века: то и дело предлагает подлить чай старым теткам, спрашивает у них, как добрались, не укачало ли в пути?

У Глеба вид был задумчивый: и понятное дело – на похоронах ему бывать еще не доводилось. А тут хоронят его младшего брата – то есть человека, который моложе него. Хотя Глебу всего семнадцать, и он все еще девственник, и в особенно неспокойные ночи он не гасит ночник возле кровати.

Пришел также Катин отец – Геннадий Петрович, человек с суровыми нравами и манерами; пришел он почему-то в белой рубашке и галстуке в горошек, как будто перепутал похороны своего внука с утренником в детском саду. С Катей он поздоровался достаточно холодно, и на протяжении всего дня они держались друг от друга отстраненно. Общего у отца с дочерью было не больше, чем у лягушки с попугаем.

На похоронах этих плакали, и завывали, и причитали, и пели песни, и ели кутью, и пили вино, и вспоминали прошлое. Это были самые обычные похороны, если забыть о том, что хоронили маленького школьника. Возможно, Дена ждало светлое будущее, а возможно, и нет. В любом случае теперь никто не узнает.

Под конец поминок Геннадий Петрович встал из-за стола, вышел на середину зала и разбил бокал о плитку пола. Потом он посмотрел на всех собравшихся и зарычал: «Вы все черти!» – после чего развернулся и ушел. Одна бабушка перекрестилась, и никто не мог добиться от нее ни единого внятного слова.

Оказалось, что у бабушки этой было плохо с сердцем, а выходка Геннадия Петровича сильно ее шокировала – да еще это упоминание черта на похоронах. Катя на правах дворецкого сказала единственному оставшемуся сыну, чтобы он подошел к бабе Лене и спросил, как ее здоровье, как самочувствие, однако Глеб задумчиво смотрел перед собой и не сдвинулся с места.

Когда все стали расходиться, было стойкое ощущение, что ни один из присутствующих не верил в происходящее. Гости пришли, подчинились правилам странной мрачной игры и разбрелись по домам. И вряд ли все это случилось на самом деле.

Глава 8

Катя за помощью к психологам не обращалась. Она считала, что это обычное вымогательство денег – вроде собутыльника на час, только без алкоголя. И она долго не решалась набрать номер, указанный на сайте.

– Алло, здравствуйте, – произнес голос в телефоне.

– Добрый день. Я бы хотела записаться на прием к Анатолию Валентиновичу. Скажите, когда ближайшая запись.

– Анатолий Валентинович сможет принять вас в пятницу в десять утра. Вам это подходит?

– Да, запишите меня. Моя фамилия – Никольская. Зовут – Екатерина.

После того, как повесила трубку, Катя стала обдумывать, что произошло. Неужели она не в состоянии сама справиться со своими проблемами? Неужели хаос окружающего мира оказался сильнее? Она вновь почувствовала себя ребенком, у которого нет выбора и которого в любом случае заставят заняться неприятным для него делом.

– Юра, должна сказать тебе: я записалась к психологу. Не знаю, на меня это не похоже. – Катя смотрела в сторону окна. – Я думала, что справлюсь со смертью Дениса, но оказалось, что я не могу этого сделать. Так что придется мне походить к врачу.

– Правильно сделала, – заверил ее Юра. – Я вижу, что в последнее время ты сама не своя. Помощь профессионала пойдет тебе на пользу.

– Только не говори Глебу. Я не хочу, чтобы он считал свою мать психичкой.

– Брось! – Юра махнул рукой. – Глеб парень взрослый, он бы все понял. Если так хочешь, я буду молчать. Но мне кажется, что в нашей семье не хватает честности. Мы слишком отдалены друг от друга. – Юра помолчал, выбирая пример. – Ты не разговариваешь со своим отцом на протяжении нескольких лет. Сыну скажешь разве что «спокойной ночи». Да и мы с тобой – что с нами происходит?

– С нами все в порядке. – Голос Кати звучал неубедительно. – Сейчас у меня сложный период. Еще эти завалы на работе…Я как выжатый лимон.

– Нет, ты не поняла, – Юра опустил глаза и вздохнул. – Я говорю не про последнее время. С этим все ясно – я сам не могу поверить в случившееся. Я говорю про то, что наши отношения уже несколько лет какие-то странные.

– Нет, это все нервы, Юра. Ты тоже устал и сам не знаешь, о чем говоришь. – Катя до последнего не сдавалась: для нее проиграть, пусть даже в собственном браке, казалось немыслимым. А разрушение брака она восприняла бы именно как проигрыш.

Наступила пятница, Катя оделась довольно скромно и пошла на прием к психологу. Она поднялась по лестнице, с трудом открыла металлическую дверь и ступила внутрь. За стойкой сидела немолодая женщина с изнуренным видом – в больших очках с толстыми стеклами и заколкой на голове. На ней почему-то был надет белый халат, хотя она и не врач, а всего лишь администратор.

Когда Катя оказалась в кабинете у психолога, ее стала бить нервная дрожь. Она поняла, что исповедоваться перед незнакомым человеком ей будет сложнее, чем представлялось еще вчера, и минуту они сидели молча. Психолог оценивающе рассматривал Катю, как будто проверяя свои экстрасенсорные способности: сможет ли он по виду угадать, что за проблемы у этой женщины?

– Я пришла к вам сама не знаю зачем. Я даже не считаю, что вы способны мне чем-то помочь, – начала Катя.

– Продолжайте. – Врач ответил ей размеренно, он процеживал каждый слог, старался быть мягким.

– У меня случилось горе. Младший сын умер. Утонул. Так нелепо вышло. Он очень любил фотографировать и… и…

– Налить вам воды? – предложил психолог.

– Да, налейте.

Психолог откупорил литровую бутылку и налил воду в стакан. Он поставил наполненный стакан на стол и аккуратно придвинул его ближе к Кате.

Пока она делала стремительные глотки, он заговорил:

– Потеря ребенка – это огромный стресс. Как бы банально это ни звучало. Какие у вас отношения с членами семьи?

– В том-то и дело. Понимаете, я не чувствую горя. – Катя подняла глаза и посмотрела на психолога. – Я даже в каком-то смысле испытала облегчение. Семейная жизнь давно тяготит меня. – Она вздохнула. – Мой муж – слабый, зацикленный на неудачах человек. Мой старший сын ведет себя как неживой. Я чувствую, что с этой семьей не смогу ничего достичь. Они сдерживают меня поводком или черт знает чем!

Психолог покачал головой.

– Вы хотите сказать, что не смерть сына заставила вас обратиться ко мне?

– Да. Хотя всем вокруг я говорю, что мне плохо именно поэтому. Я любила своего сына, но я не смогла бы так жить, я бы ушла от них. Меня бесит эта жизнь в замкнутом круге. У меня такое чувство, словно я задыхаюсь в тесной-тесной комнате, где нет окна, где дверь прибита замертво метровыми гвоздями.

– И как давно вы это ощущаете? – Психолог сделал пометку в маленьком блокноте.

– Сложно сказать. – Катя задумалась. – Это длится несколько лет. Я выходила замуж, по сути, чтобы отделаться от родителей. Моя мать уехала за границу, отец бухал и вел себя хуже зверя. – Она поднесла к лицу платок. – Оказалось, что одну клетку я променяла на другую. Я больше не уважаю своего мужа, я ненавижу наш брак, я не испытывала к своим детям той любви, которую должна была бы испытывать.

– Что мешает вам развестись с вашим супругом? – Голос психолога становился настойчивым. – Старший сын мог бы остаться с ним?

– Думаю, что да. Хоть они не особо ладят, но так было бы лучше для всех. – Катя высморкалась в платок. – Я не могу развестись, не могу. Я знаю, что меня потом всю жизнь будет преследовать обида за то, что я рано сдалась.

Психолог искренне удивился.

– Но вы несчастны сейчас. Разве вы не будете жалеть, если все останется по-прежнему?

– Может, и буду. Но зато у меня не будет повода упрекнуть себя в слабости. Я максималистка. – Катя выпрямилась в кресле.

– Это похоже на болезненный максимализм, – ответил психолог и провел рукой по усам.

– Вы не понимаете, – не унималась Катя. – Вы ничего не понимаете. Без этого максимализма я – никто. Пустое место. Я не смогу видеть себя пустым место, не смогу предать себя. Я не знаю, что мне делать, и очевидно, что вы тоже этого не знаете. – Она поднялась на ноги. – Боже, зачем я сюда пришла? Зачем все это рассказала?

– Потому что вы нуждаетесь в помощи, но в то же самое время вы этой помощи боитесь, – сказал психолог, барабаня пальцами по столу. – Вы не хотите, чтобы вам кто-то помогал, а хотите дойти до решения самостоятельно. У меня уже бывали подобные случаи. – Он положил руки на стол. – Были пациенты, которые отвергали всякую помощь. И в то же время они этой помощи искали. Вот такой вот диссонанс…

Кате было душно в этом помещении, она невнимательно следила за ходом мысли психолога. Ей хотелось, чтобы он поскорее закончил свою тираду, тогда она извинится и уйдет. Находиться здесь – невозможно. От этого сводит все внутренности. Мысль врача растекалась, как растаявшее масло, и Катя ощущала себя перепачканной этим маслом. Хотелось выть от всего происходящего.

Спустя сорок минут – непонятно, как она их досидела, – Катя вышла из кабинета. Она пообещала психологу записаться на следующий прием, но, когда женщина-администратор вопросительно на нее посмотрела, Катя отвернулась и зашагала в сторону двери. Мысленно она уже дала себе обещание никогда сюда не возвращаться. Ни одна сволочь больше не узнает того, что она держит в себе.

Это ее груз – ей и разбираться с ним: тащить, бросать – не важно.

Глава 9

Одноклассники Глеба быстро прознали о смерти его младшего брата. Будь его воля, Глеб держал бы эту информацию в секрете, пока не получил бы свой гребаный аттестат и не отпраздновал бы выпускной в компании этих придурков.

Глеб был первым, кто обнаружил тело Дена. Но он не предпринял никаких мер – просто пошел в школу. И к тому времени, когда он звонил матери, чтобы сообщить об увиденном, несколько балбесов, сбежавших с уроков пораньше, успели дойти до пруда и обнаружить труп. Поднялась буча, и вскоре возле пруда скопилось много народу.

Потом картинка в сознании Глеба приняла туманные очертания. Приезд спасателей, копошение, вялые расспросы матери, сцена с истерикой, которую закатил отец, – он рухнул на колени и что-то громко кричал, устремив взгляд в небеса, и школьники снимали его на телефоны, – в общем, Глеб ощущал себя то ли пьяным, то ли накуренным, и никак не мог отделаться от галлюцинаций, которые были явью.

В классе к случившемуся отнеслись по-разному. Некоторые умудрялись насмехаться над Глебом, вовсю комментируя видео, где его отец «скулил Богу» – по их словам. Другие относились к Глебу с сожалением, проявляли сочувствие и всячески старались вовлекать его в свои активности. Непонятно, какая из этих групп больше заколебала Глеба.

Глеб думал о том, что не нуждается ни в чьем сочувствии. Он думал о себе как о сильном, несгибаемом парне, который даже на протяжении мощнейшей бури сумеет сохранить спокойствие и будет с насмешкой взирать на кричащих, копошащихся людских тараканов. Поэтому, когда Стас сделал первую попытку к примирению, Глеб отнесся к ней скептически. Во-первых, он знал, что Стас не чувствует вины и лишь из жалости лезет к нему; во-вторых, Глеб знал, что виноват сам.

Но Стас оказался на удивление настойчивым. Он продолжал здороваться с Глебом и задавать ему вопросы, даже несмотря на полный игнор с его стороны. В конце концов Глеб решил, что дружеское общение ему не помешает в этот странный жизненный период – может, друг подскажет ему, как быть и что предпринять. Да и шататься в одиночестве на переменах надоело.

Однако Глеб решил, что о смерти брата он говорить не будет. Когда Стас попытался затронуть эту тему в разговоре, Глеб оборвал его и заговорил о другом.

– Ты лучше скажи, как продвигается написание романа, – насмешливо сказал Глеб.

Стас слегка сконфузился. Как будто ему не хотелось сейчас это обсуждать. Но он пошел на уступку.

– О, ну ты нашел, о чем спросить. Я еще не начинал.

– Неужели ни страницы не написал? – Глеб удивленно уставился на друга.

– Да как тебе сказать, – начал Стас и заменьжевался. – Пишу я много. Строчу как из пулемета. Но выходит полный бред, от которого мне тошно. Когда я держал идею в голове, она казалась мне отличной. Как только начинаю выплескивать на бумагу, все становится дерьмовым.

– А на фига тебе это вообще? – спросил Глеб, хотя и знал ответ. -Сейчас же тонна писателей, заработать на этом тебе не удастся. И не говори, что ты такой идейный, что на деньги совсем не рассчитываешь. Это тупо.

– Не знаю, деньги лишними не стали бы – это правда. Я просто думал, мне есть что сказать. – Стас покачал головой. – А на деле мой жизненный опыт ни на что не годится. Максимализм молодости – идей вагон, но они не имеют прочной основы, – сказал Стас и саркастически усмехнулся.

Внезапно настроение Глеба переменилось. Стас выразил сомнения, и Глеб не мог примириться со слабостью друга. Вероятно, Глеб думал так: у меня рушится жизнь, а ты чего разнылся? Написать роман – делов-то, приятель.

– Давай-ка прекращай скулить! – огрызнулся Глеб. – Я всего-то решил тебя проверить, а ты сразу сдал назад. Какой хренов писатель из тебя выйдет с таким характером?!

Стас удивленно посмотрел на друга.

– Че ты опять начинаешь? Я понимаю, у тебя умер брат, но это не дает тебе права быть таким мудаком.

– Надоело это нытье! – Глеб сплюнул на пол. – Отец целыми днями ноет, как плохи дела на работе, эти дегенераты из класса ноют, что не сделали домашку, теперь и ты…

– Ха, уже забыл, как сам лебезил на уроках? Забыл, как рыдал в сортире из-за плохой оценки? – Стас начал пародировать рыдания Глеба.

– Помню! – Глеб разъярился. Такого бешеного выражения лица у него никогда не было. – Это было в другой жизни, теперь я начинаю жить заново. Мне плевать, каким я был и каким меня все считали! Ты сам видел, как я обошелся с географичкой.

– Это было похоже на нервный срыв, – холодно заметил Стас. – Думаешь, с тобой все в порядке? Не хочешь обратиться за помощью?

– Ты лучше подумай, как себе помочь! Бери и пиши – и пусть будет полный бред, но ты не сдавайся, блядь, как маленькая девочка, заплетающая косички. – Глеб не привык материться, с чего бы он стал так разговаривать? – Думаешь, вокруг одни гениальные творения? Сам говорил, что решает пиар. Салли Руни, голос миллениалов! – Глеб злобно усмехнулся. – Это, по-твоему, литература? Чертов женский дневник, написанный кровью от месячных!

– Но там хотя бы идея есть, – задумчиво произнес Стас, – и посыл…

– Плевать на идею! Плевать на посыл! – Глеб перешел на лозунги. – Почитай отзывы – эту Руни обвиняют все кому не лень: что она начисто переписывает статьи из Википедии. А ты сам сто раз говорил, что не так важна идея, как ход событий. И что ход определяет идею, а не наоборот!

– Когда ты в таком настроении, с тобой невозможно спорить, – сказал Стас и протянул Глебу руку. – Ты становишься абсолютистом, радикалом с кипящими мозгами. Давай ты немного остынешь и мы сходим куда-нибудь. Напиши мне вечером.

Глеб смотрел в зеркало, повешенное на стене, и видел, что тело у него исходит судорогой. Он и правда был очень возбужден. И Стас прав – сейчас не лучшее время для того, чтобы затевать споры. Но, с другой стороны, Глебу надоело во всем придерживаться нейтральных позиций. Даже когда фильм или книга не нравились Глебу, он не говорил, что они отстойные, а робко оправдывался, что чего-то в них недопонял.

Неужели смерть брата так на него влияет? Глеб не верил, что его чувства по отношению к Дену можно было назвать братской любовью. Это было обычное соседство – они делили квартиру, и порой им приходилось сталкиваться друг с другом в ее тесноте. Но братья никогда осознанно не искали встречи и сближения. Если была возможность, они старались держаться на расстоянии.