Kitabı oku: «Анонимные собеседники», sayfa 2
4
11 июня 1998 года, четверг
Когда он заканчивал школу, о перестройке еще никто не помышлял, возможно, и сам М. С. Горбачев. Юноша Шевчук казался излишне прагматичным, может даже циничным, что среди нынешней молодежи, увы, не редкость. При этом Шурик наделен был многими талантами. Примеры? Пожалуйста. Еще в девятом классе самоучкой освоил шестиструнную гитару. Да, многие так. Но он и сочинял музыку, и стихи сам придумывал. Больше того, собрал ансамбль “Морская звезда” и, что уже не так типично, организовал его успешные летние гастроли по всему побережью от Туапсе до Батуми в те еще времена, когда это побережье было единым, да и едва ли не единственным пространством для отдыха огромной страны. Продумано было все: транспорт, проживание, скромные рекламные плакаты, подписаны были договоры со всеми возможными танцплощадками и домами отдыха. Множество сверстников, а также солидные мужики и тетки – все выполняли распоряжения девятиклассника.
С тех пор прошло много лет, и Александр Шевчук сделал сногсшибательную карьеру. Что ж удивительного, талант свое берет.
Шурик не считал нужным закапываться в детали придуманного им плана уничтожения Козинца. Надо просто предложить “идею века” Чудовскому, и уже вместе они разработают детали. Или, может, Чудовский возьмет эту часть дела на себя. Главное, чтобы потом не забыли автора идеи. Обращаться непосредственно к В. П. не хотелось: неясно, как он среагирует, и в любом случае без Алексея Алексеевича не обойтись. Приобщение последнего к “идее века” удобнее всего было осуществить в загородной резиденции В. П., где вся Команда собиралась в пятницу.
Накануне, в четверг, Шурик разыскал Серегу Данилова.
Старый товарищ был не в лучшей форме. Шурик привел его домой, немного рисуясь, поводил по роскошной своей квартире, угостил фруктами, затем разогрел в микроволновке форель с гарниром и, видя, с каким аппетитом Серега все умял, деликатно предложил ему денег. “Ты че, кочумай!” – отказался Данилов.
Это забытое и вдруг выскочившее словечко “кочумай”, в данном случае означавшее “кончай, прекрати”, а вообще-то способное передавать множество самых разных значений, вернуло обоих прежних друзей в их развеселую юность, когда они были лабухами в ансамбле “Морская звезда” и колесили по побережью Черного моря. Весь остаток вечера они отлично посидели с привезенной из Грузии «Хванчкарой», затем выпили вволю «Хеннеси», наконец, сварили в специальной песочнице кофе, совсем как тогда в Батуми.
Серега Данилов дважды за вечер удивил Шурика. Во-первых, тем, что не взял денег. Во-вторых, оказалось, что он знает толк в старинном колющем и режущем оружии, в средневековом доспехе, и почти о каждом предмете из неплохой, в сущности, коллекции Шевчука, мог рассказать много любопытного. Короче, вечер удался на славу! Что же касается потрясающего дара, из-за чего, собственно и понадобился Данилов, то здесь Шурику удивляться не пришлось; просто приятно было, что не ошибся, Серега сможет, он такой.
5
12 июня 1998 года, пятница
Лет пятнадцать назад Шурик Шевчук, молодой еще, подающий надежды лабух, в составе ансамбля Софии Ротару оказался однажды под Киевом, в угодьях тогдашних первых лиц коммунистического рая. После тщательной проверки участники ансамбля попали в заповедник, где вкушали отдых эти удивительные люди. Самым большим потрясением для юного Шевчука были ладьи с дивчинами в красочных национальных костюмах. Эти ладьи курсировали по внутренним озерам заповедника, и дивчины распевали народные украинские песни под аккомпанемент гусляров. Конечно, загородная резиденция главы “Общего дела” В. П. Тузкова казалась только слабым отголоском виденного тогда великолепия. Но тем не менее…
После обеда госпожа Прокопчик расположилась позагорать у бассейна. Глядя на экстрасенса в закрытом черном купальнике, Шурик неожиданно признался себе, что в мощных формах Ольги Федоровны что-то все же есть. Левин и В. П. занялись шлифовкой бумаг, связанных с недвижимостью в Ницце. Левину положено было доезжать до всего, что касалось финансов «Общего дела”, а В. П. обожал лично редактировать текст, пройтись, как он выражался, рукой мастера. Чудовский и Шурик остались вдвоем. Момент настал.
– Алексей Алексеевич, я хотел бы поговорить с вами по поводу Козинца, – начал Шурик, зная, что собеседник предпочитает сразу же брать быка за рога.
– Валяйте, – прищурился Чудовский.
– У меня есть план, но вначале хотелось бы кое-что уточнить.
Чудовский кивнул.
– Технический вопрос. Можем мы включиться в линию и поговорить с этой телефонной барышней вместо Козинца?
– Мы? Технически?
– Да.
– Можем.
Чудовский не стал спрашивать, зачем. Но вопрос как бы подразумевался.
– У меня есть старый приятель, – Шурик сглотнул и откашлялся. – Он обладает необыкновенным даром. Даром имитации голосов.
Возникла пауза, которую никто, казалось, и не собирается нарушать.
– Любой голос он скопирует так, что не отличить! – добавил Шурик.
И все-таки Алексею Алексеевичу потребовалось совсем немного времени, чтобы оценить “идею века”:
– Хорошо! – похвалил он.
– У этого парня дар – это нечто! Понимаете, можно подготовить свой текст и сделать запись с барышней, как будто бы Козинец сам говорит, а текст такой, чтобы наверняка… – Шурик понимал, что Чудовскому не нужно разжевывать, но не мог остановиться.
Алексей Алексеевич выслушивал, не перебивая. Они прогулочным шагом сделали небольшой кружок по владениям В. П. и теперь стояли у оранжереи. Здесь, в прохладной тени свирепствовали комары, и оба машинально их смахивали.
– Не нужно будет ждать, выдаст ли нам Козинец какой-нибудь перл или нет, можно сделать любой “откровенный” разговор, хоть с “голубым”… – рассказывал Шурик.
– Вы имеете в виду секс-ориентацию?
– Ну, конечно же, – увлеченно отвечал Шурик, – голубым может быть не только небо. Ведь в этом заведении, куда звонит наш друг, обязательно есть и “голубые” собеседники, на все вкусы публики…
– Ну, допустим, – заключил Чудовский. – Посмотрим на проблему с другой стороны: будет ли молчать ваш приятель, имитатор? Нам придется ему полностью довериться.
– У него очень скромный достаток, – осторожно сказал Шурик, вспомнив, как Данилов почему-то отказался взять деньги.
– В такой игре высокие ставки, мы должны быть совершенно уверены в вашем приятеле.
– Ну, я просто думал, что есть много способов заставить его замолчать…
– Так, чтобы наверняка? – вытягивал Чудовский.
– Ну, в крайнем случае, все можно сделать, – неохотно сказал Шевчук.
– Вы религиозный человек, Александр? – Чудовский, казалось, говорил всерьез.
Отсюда, от оранжереи, открывался прекрасный вид на распластанную деревянную баню и бассейн перед ней. Едва заметный ветерок рябил воду бассейна, у края которого грелось на солнышке мощное тело Ольги Федоровны.
– Не знаю, насколько я религиозен. Это зависит от обстоятельств, – уклончиво ответил Шевчук. – Как говорят англичане, ит депендз. Если бы вы предложили, помимо экстрасенса, принять в наш штат батюшку, я, пожалуй, был бы против.
– Вы считаете, что все средства хороши? – не отреагировал на шутку Чудовский. – Считаете, мы можем распоряжаться чужими жизнями с легкостью, разве это дело не Господа Бога?
Фарисей, подумал Шурик. Он понял, что его “идея века” подверглась неожиданному испытанию. Но не он же, в конце концов, должен сделать так, чтобы Данилов не сказал лишнего; это и есть детали, которые должен бы взять на себя собеседник.
– Я маленький человек, – с деланным смирением сказал Шевчук. – А “Общее дело” – это… Нет, не Бог, но по сравнению с отдельным человеком – это высшая сила!
Лицо Алексея Алексеевича оставалось непроницаемым, но чувствовалось, что нечто подобное тот и хотел бы услышать. Не расстанусь с комсомолом, подумал Шурик, буду вечно молодым! И в порыве вдохновения продолжал:
– Козинец – наш непримиримый враг! Любыми средствами мы должны его уничтожить. Любыми! План, который я предлагаю, придуман не из любви к головоломкам.
– Вы, стало быть, согласны, что все средства хороши?
Боже мой, ну не заставит же он его, Шурика, нажимать на курок! В конце концов, это только слова.
– Да, – сказал Шурик, глядя прямо в глаза Чудовскому, – я с этим согласен!
Алексею Алексеевичу не очень нравился Шевчук, но он считал его полезным и перспективным для “Общего дела”. Он был удовлетворен беседой с молодым коллегой, нечто вроде политзанятий. На это ни слов, ни времени жалеть не следует. Человек, отдельная личность – песчинка; может быть, важная, но не сопоставимая с “Общим делом” деталь. Чудовский всегда жил в такой системе координат, только “Общее дело” было другим. Сейчас все демократы, но что изменилось? А Шевчук, по-видимому, более амбициозен, чем хочет казаться. Мы как бы просто прислушиваемся к его советам, а он как бы считает, что мы исполняем его замысел. Изумительно! Но в итоге, какая разница? Идея, конечно, требует доработки, но вполне может быть использована.
Ольга Федоровна поднялась с шезлонга, потянулась всем телом, и в том, как смотрели на нее Чудовский и Шурик, можно было бы почувствовать некую мужскую солидарность. Ольга Федоровна взглянула в сторону дома, потом обернулась к ним и, показывая рукой, закричала:
– Алексей Алексеич, Александр, чай пить, самовар готов!
Шурик остро ощутил благостность окружающего мира: лето, теплынь, яркая зеленая трава и блики на воде бассейна, самовар ждет – так покойно было, наверно, еще перед войной четырнадцатого года, до того, как впервые применили отравляющие газы.
– Видите ли, Александр, все не так просто, – сказал Чудовский.
Они медленно шли к дому. Алексей Алексеевич, степенный, словно академик живописи, тихо и внятно продолжал:
– Козинец звонит в агентство услуг по телефону, звонит из пустующей квартиры. Знаете, как он проникает туда, чтобы его никто не узнал?
– Как? – переспросил Шевчук. – В принципе, он не очень яркий парень, без лимузина и охраны его, может, никто и не узнает.
– Может и так, – согласился Чудовский. – Но он, представьте, устраивает маскарад. Мятая шляпа, темные очки, накладные усы, парик.
– Вот так цирк!
– Не цирк, а театр! Есть мнение, что здесь больше игры, чем конспирации. Дело не в том, что он хочет не узнанным войти в квартиру, он, будучи и один в квартире, не снимает свой карнавальный костюм. Он лицедействует, как вам это понравится!
– Узнаю почерк нашего аналитика – кандидата психологических наук госпожи Прокопчик.
– Верно, Александр, не вы один обдумывали проблему. Но представьте, то, что проделывает Козинец, не обязательно извращение. Он стремится сменить роль. Звонки в агентство – его маленький карнавал, как и парик, и темные очки. В этом, как считают, специалисты, нет ничего сексуального. Ну и, наконец, “голубые” и все прочее… Сексуальная компрометация, предположим, нам удастся ее осуществить, признана не вполне надежной, если ставить себе целью убрать Козинца как политическую фигуру. Это категорический вывод.
– Тех же специалистов-аналитиков?
– Этот вывод сделал Тузков. То есть секс-компромат не помешал бы, но этого недостаточно.
– Так что же нужно? Чтобы старина Козинец кого-нибудь убил и съел?
– Это было бы лучше, – кивнул Чудовский.
На террасе уже дымился самовар. Стол, покрытый излишне роскошной белоснежной скатертью, был уставлен закусками, коробками конфет, хрустальными вазочками с разноцветным вареньем и ягодами, стаканами в серебряных подстаканниках.
Надо свалить Козинца, подумал Шурик, иначе вся эта прелесть жизни может рассыпаться.
Глава вторая. Ловушка для мистера Икс
1
11 июня 1998 года, четверг
В отличие от большинства политических партий и объединений политдвижение “Общее дело” не нуждалось в материальных средствах. Деньги поступали в основном благодаря засекреченному питерскому производству, и поступали в достаточном количестве. Проблема была в другом – как эти деньги легализовать? Применявшиеся до сего дня схемы теряли свою эффективность, более того, сама их безопасность ставилась под сомнение, и все из-за бесконечных ревизий и прокурорских расследований, инспирируемых Козинцом. В итоге Левин разработал оригинальный план отмывания денег политдвижения. Но для этого требовалось участие стороннего банка, прежде не имевшего контактов с финансовыми институтами “Общего дела” и не привлекавшего в этой связи ищеек Козинца. Такой банк в конце концов был найден.
По основным показателям он относился к разряду средних, каких в то время в России были сотни. Да что в России – в финансовой империи “Общего дела” таких банков имелось два десятка. Банк был устойчивый, с хорошими оборотами, причем прибыль свою он получал не за счет операций с ГКО и других спекуляций, а благодаря тому, что обслуживал счета Таможенного комитета и ряд сделок Росвооружения.
Председатель правления Вячеслав Федорович Панкин нагрянул к Чудовскому в четверг. Время было обеденное, он предложил гостю чаю, и сразу же две девицы в очень коротких юбках вкатили сервировочный столик с целой горой бутербродов, охлажденными соками и прочей чепухой. Панкин с энтузиазмом занялся бутербродами, а хозяин кабинета придвинул к себе привезенные банкиром бумаги.
Список анонимных меценатов – это к Левину, какие-то ризографы… Стоило ли из-за этого приезжать? Что это – демонстрация уважения? Разумеется, нет. Изумительно! Что же тогда за проблемы у нашего богатенького Буратино?
– Так что же у вас случилось? – проницательно спросил Чудовский.
– Случилось, – подтвердил Панкин, отодвигая тарелку. – Я, когда нервничаю, просто безудержно ем, – извиняющимся тоном добавил он.
Оказалось, что в пятницу к банкиру приходили двое, назвались “рыбинскими”, Марат и Алексей. И, представьте, привел их старинный приятель, друг семьи, никому сейчас нельзя верить.
– Так вот, – продолжал Панкин, – я объяснил им на понятном им языке, что у нас есть “крыша”, банк работает с милицией. Они говорят, продолжайте работать.
– И что же?
– Извините, – сказал банкир, с видимым усилием отказываясь от последнего бутерброда и стряхивая крошки с пиджака. – Да… так речь, говорят, не идет о службе безопасности. Мы, говорят, хотим предложить вам выгодные финансовые операции, здесь и за рубежом. Понимаете? Для банка это самоубийство! Не в деньгах счастье, откупиться от них еще бы можно. Но не работать же с ними! Если станет известно, что банк под “рыбинскими”, нам просто не выжить. Не вам это объяснять, Алексей Алексеевич!
– Вы сказали, что подумаете?
– Естественно, сказал, что должен посоветоваться, что единолично никаких решений не принимаю и так далее. Тогда второй, который все помалкивал, хорошо одетый головорез, стал мне угрожать. Знает, где я живу, дочь, школа, сам, мол, гуляю с собакой, в общем, ничего оригинального.
– И вы испугались?
– Не сразу. Я твердо их выпроводил. Они оставили визитку, посоветовали навести справки, в Москве, мол, их знают. Вы, кстати, знаете?
– Слышал кое-что, – равнодушно сказал Чудовский.
– Мне доложили, что это дерзкие, очень опасные люди, для которых нет никаких авторитетов, – Панкин посмотрел прямо в глаза Алексею Алексеевичу и вздохнул. – Жалко банк, да и себя, знаете, тоже. Как показывает опыт, пока чужой, слава Богу, телохранители разве что погибают заодно, вы понимаете. Одним словом, вот пришел к вам… – он сделал паузу. – Просто прошу совета…
– Кто знает, что вы обратились ко мне, за советом? – ласково спросил Алексей Алексеевич. – В банке? Ваш водитель?
– Никто! – Панкин поправил очки. – То есть знают, что я приехал к вам в офис. Но я езжу по разным адресам, жизнь продолжается. Подлинную причину визита к вам не знает никто. Я и письмецо привез, копия в банке, все, как положено, вот вы читали, о закупке ризографов.
– Очень разумная предосторожность, – похвалил Чудовский. – Мой вам совет: просто потяните с ответом этим ребяткам, а там, глядишь, все и образуется.
Панкин напряженно улыбался. Ему бы хотелось услышать что-нибудь, пусть неопределенное, но более обнадеживающее, например, мы, мол, друзей в беде не бросаем. Но приходилось довольствоваться сказанным. На прощание хозяин кабинета ободряюще похлопал банкира по плечу.
Алексей Алексеевич Чудовский, включая этот банк в сферу жизненных интересов “Общего дела”, разумеется, собрал о нем достаточно полную информацию. Среди прочего стало известно, что банком заинтересовались “рыбинские” – набирающая силу, дерзкая преступная группировка. Чудовский спокойно наблюдал за развитием событий. Он ждал визита Панкина и был готов к нему. Независимо от этой выходки “рыбинских”, так напугавшей уважаемого человека, вопрос с ними был решен. Просто в свете последних угроз решение следовало ускорить.
Тузкову он пока ничего докладывать не станет. И дело не в излишней самостоятельности, которая всегда раздражает начальство. Как раз сегодня утром у Алексея Алексеича возник вдруг с ним очень тяжелый разговор, и не хотелось теперь провоцировать его на неприятное для обоих продолжение.
2
11 июня 1998 года, четверг
Разногласия между Чудовским и Тузковым случались и прежде, но такого, как утром в четверг, после банальной, плановой встречи с рабочими авиазавода, такого раньше не бывало.
Валентин Петрович обожал публичные выступления, особенно с участием телевидения. Он увлекся, не настолько, конечно, чтобы потерять контакт с аудиторией; чувство аудитории – это был его особенный дар. Тузков много шутил, опьянел от толпы, аплодисментов, словом, чувствовал себя как оперный певец, которого без конца вызывали на бис. Ему хотелось, чтобы радость успеха разделяли с ним все, особенно в ближайшем окружении, разве это не естественно? Но реакцию Алексея Алексеевича скорее можно было назвать сдержанной. И когда они оказались вдвоем на заднем сидении “Мерседеса”, Тузков спросил напрямик:
– Вам что, не понравилось?
– Не все понравилось, – признался Чудовский.
– А мне показалось, что аудитория была на уровне, я, знаете ли, испытал подъем!
– Не спорю, Валентин Петрович, вы прекрасный оратор, – Чудовский заколебался, но затем упустил момент, когда еще можно было не сказать лишнего. – Однако, находясь на подъеме, вы иногда, скажем так, теряете канву, как бы улетаете в своих импровизациях, я, поверьте, никогда не позволил бы себе таких замечаний, если бы… – он еще что-то мямлил в необычной для себя путанной и многословной манере, но Тузков почти не слушал…
Вот оно, неприязненно думал Валентин Петрович, словно бы неожиданно протрезвев. Товарищеская критика. Интересно, кому такое понравится? И знает ведь, собака, как его шеф дорожит своим душевным подъемом, обычно всегда возникающем у него после контакта с людьми. Нашел время для критики. Ему уже кажется, что Валентин Петрович у него в руках.
– Да помилуйте, ну что я там такого напутал? – обезоруживающе улыбнулся Тузков.
– Перечислять?
– Сделайте услугу.
– Ну, например, – вроде как бы поддавшись на дружелюбный тон Тузкова, понесся Чудовский, – вы процитировали Марка Твена.
– Да, и что же?
– Никогда ничего подобного Марк Твен не писал и не произносил!
– Не стану возражать, но ведь это мелочи.
– Обязательно отыщется дотошный журналист или пенсионер.
И это ведь не все. Чудовский методично стал перечислять все огрехи Валентина Петровича, устроил форменный разбор полетов, все какие-то скучные незначительные “преступления”. Заметил вскользь, что место клоуна в Госдуме уже занято, о чем, впрочем, тоже можно было поспорить. Наконец, договорился до того, что образ Валентина Петровича – результат коллективного труда всей Команды, и его, мол, настораживает поспешность, с которой Валентин Петрович эволюционирует. Почтительное отчитывание затягивалось. И как это его занесло? Конечно, роль Чудовского в “Общем деле”, как говорится, не убавишь. Но ведь и Валентин Петрович не марионетка.
– Выходит, я плохо вписываюсь в придуманный вашей братией схематозоид? – саркастически улыбнулся Тузков. – Может такое быть, что вам и галстук мой не нравится?
Этот галстук, творение покойного Версачи, привезла Валентину Петровичу в подарок племянница из Лондона.
– И галстук мог бы быть скромнее, – ничуть не смутившись, ответил Чудовский. – И имидж ваш, включая галстуки, придуман нами всеми сообща, и сами вы всегда говорили не о братии, а о Команде, к которой, я знаю, причисляли и себя. Мы ведь все вместе, Валентин Петрович, думаем об интересах “Общего дела”.
Это его-то имидж – результат коллективного труда! Можно смеяться? Да Тузков, если угодно, мог бы преподавать тренинг публичного поведения. Хороший костюм, галстук в тон, это само собой, но он мог бы научить, как в нужный момент засунуть руку в карман брюк или расстегнуть пиджак для демонстрации открытости. А рассказать кому-то, как настойчиво Валентин Петрович отрабатывал эту свою естественную улыбку, одно из мощнейших средств коммуникации, или популярный жест открытой расправленной ладонью, выражающий искренность… Конечно же, он прислушивался к советам, но в основном все сам, он талантливый самоучка, вот в чем дело. Да и многому ли по части имиджа может научить Команда? Тот же Чудовский? Улыбаться он, правда, умеет, осанку контролирует, но зато в разговоре, сидя за столом, постоянно вертит не имеющие отношения к делу карандашики и прочие предметы. А другой “учитель”, Левин – тот вообще ногти грызет! Он им кто, с раздражением думал Валентин Петрович, расставшись с Чудовским после неприятного этого разговора, неужели же он похож на лошадь, которую ведут под уздцы, а несчастная кляча, думает, что сама выбирает дорогу? И все бы хорошо, покуда лошадь не сделает что-нибудь такое, чего от нее не ждут, тогда ее сразу же ставят на место. Нет, Тузков вам не лошадь. Он примет меры, и незамедлительно.
Все молодые сотрудницы “Общего дела” носили очень короткие юбки, существовала среди них как бы такая симпатичная мода. Ирочка, секретарь Валентина Петровича, на несколько сантиметров опережала самых отважных модниц, и, вероятно, в этом была своя логика. Привычно полюбовавшись Ирочкиными ногами, Тузков распорядился срочно вызвать к нему Левина.
В кабинете Валентина Петровича всюду на стенах весьма приличные картины: Машков, Борис Васильев. Разумеется, подлинники. (Это первая жена приобщила его к искусству, но, если честно, у него от природы очень даже хороший вкус). И только на одной стене смонтированы его, Тузкова, предвыборные плакаты. Сделано было временно, но затем так уж и осталось.
Прохаживаясь по кабинету в ожидании Левина, Валентин Петрович то и дело задерживал взгляд на плакате, где он был снят в уверенной спокойной позе на фоне милого пейзажика с церковью.
Он не случайно выбрал Левина для этого щекотливого дела. Во-первых, лично предан, это безусловно. Во-вторых, зануда. На вопрос, как дела, не рассказывает подробностей, как положено зануде, но в остальном зануда. Другими словами, дотошный, для дела это бывает неплохо. Искренне интересуется людьми, готов всегда помочь, много друзей и легко заводит новых друзей. Идеальный шпион.
Тузков пригласил Левина расположиться за столом для совещаний и сам сел напротив.
– Ну, что, Леонид Ильич, – улыбнулся Тузков, – как дела?
– Скромно, – ответил Левин.
– Знаю, как вы загружены, – сказал Валентин Петрович, – и, все-таки, хочу доверить вам еще одно дельце, очень деликатное. На вас вся надежда!
– Так, слушаю.
– Вы, Леонид Ильич, не хуже меня знаете, что наше с вами детище, наше “Общее дело” переживает период подъема, уместно сказать, экспансии, люди идут к нам, особенно в регионах, – Тузков говорил в своей излюбленной манере еле слышным голосом, и Левин ловил каждое слово. – В такое важное время ядро партии должно представлять собой монолит, вы согласны? Но готовы ли мы, положа руку на сердце, сказать, что все у нас в полном ажуре? Нет, не готовы. Почему? Да потому просто, что мы не знаем. Не знаем наверняка. Беда в том, Леонид Ильич, что часть наших безусловно преданных людей, часть Команды не может никак прийти к открытости, к прозрачности, по настоящему необходимой на данном важном этапе. Сказывается инерция прошлого, отсюда это стремление что-то скрывать, недоговаривать, нагромождать тайны, как если бы рядом с тобой были не самые близкие люди, а потенциальные противники. Не стану ходить вокруг да около, надеюсь, вы уже понимаете, о чем я хочу вас просить.
Левин молчал.
– Леонид Ильич, мне известны ваши исключительные способности по части контактов с людьми, – сказал Тузков, внимательно изучая лицо собеседника. – Очень прошу вас, разузнайте стороной, что там происходит у Чудовского. Он отличный парень, но вы же знаете чекистов, как бы не напороли чего эти любители быстрых решений.
– Вы имеете в виду Козинца? Эти записи?
– А хоть бы и Козинца! Представляете, фигура такого масштаба. Вообще, хотелось бы знать, чем он дышит, этот Чудовский. На вас вся надежда, – повторил Тузков, изображая полную беспомощность.
Валентин Петрович знал, что никакой особой приязни между Чудовским и Левиным не существует. В Команде могут сообща работать люди, которые совсем не симпатизируют друг другу; всеобщая гармония ничуть не обязательна. Достаточно, если есть общие взгляды на жизнь, на результат труда, и довольно. И, конечно, неплохо, если все люди положительно относятся к лидеру, то есть, к Валентину Петровичу. Это совсем неплохо.
– Ладно, – сказал Левин, – я подумаю. – Он забарабанил по столу тонкими, вполне симпатичными пальцами с обгрызенными ногтями. – То есть, подумаю, как это сделать. Я постараюсь.
