Kitabı oku: «Литературный роман», sayfa 3

Глава 5

Хабаровский институт психоанализа был примечателен тем, что не был похож ни на один институт Хабаровска. Он помещался в небольшом трехэтажном здании с несколькими крылечками, с башенками на крыше, здании старом, но оживленном стараниями реставраторов. Оранжевый солнечный кирпич весело смотрел сквозь многочисленные вывески, ибо, помимо института, в здании квартировали:

– клуб любителей экстремального спорта;

– страховая компания;

– похоронное бюро.

Всякий человек, преодолевший сопротивление двери, тут же оказывался проглоченным – дверь наглухо отрезала улицу. Вверху неясно маячил призрачный свет. Ворсистые ступени ежились под ногами, пока вошедший взбирался к свету. Сначала полоска его мигала, потом смещалась, появлялась еще одна, расширялась – и гость понимал, что свет заключен в стекло, а за стеклом фотография. Что на ней – не разглядеть.

Ступени поворачивали и поднимались на второй этаж. Ковер здесь внезапно обрывался. Из окна, затянутого снаружи каким-то баннером, выплывал клуб матового света и повисал в полумраке. Висели объявления, но прочитать, что на них написано, было сложно. Ступени вели дальше на третий этаж, где было светло и объявлений не было. На лестничной площадке стояло потертое кресло, в кресле сидел человек.

Это был молодой человек. Лицо его казалось не очень здоровым, хотя и не лишенным привлекательности. Был он светловолос, худощав, очень старался не нервничать и сидел, развалившись в кресле, но руки сжимали тонкую папку, и в глазах гнездилась тревога. Где-то открылась дверь, вывалив клубок голосов, закрылась – в коридоре защелкали каблучки. Молодой человек скосил глаза на возникшие туфли с бантами.

– Это вы на собеседование?

– Я…

– Идемте.

Вслед за прыгающей в ритме – тик-так! – чудесной попкой он проследовал к дальнему кабинету.

– Ирина Александровна, к вам пришли. – И, обдав духами, взглядом, движением, оставила его одного.

Он вошел, улыбаясь, как оказалось, окну, но выправился и развернул свое «здравствуйте» направо, где угадывалось основное пространство кабинета.

Сидевший за столом мужчина наклонил голову.

Женщина у стены, похожая на морскую корову, моргнула виноватыми глазами, но ничего не сказала.

И услышал позади:

– Присаживайтесь, пожалуйста.

Волосы, одетые в солнце. Такой он увидел ее.

– Евгений Васильевич, – представился между тем молодой человек. Он уселся не очень удобно – ноги упирались в стол. Ирина Александровна улыбнулась ему, и Евгений подумал, что она красива и очень молода, и это было некстати, и стало вдруг важным не выглядеть глупо. В кабинете было жарко. Он чувствовал, как намокли виски.

– А почему вы хотите работать у нас? – был ее первый вопрос.

Его слушали внимательно. Иногда ему казалось, что его слушает сидевший сзади мужчина, и женщина с виноватыми глазами, и кто-то неведомый в коридоре, хрустевший иногда кафельной плиткой. Иногда не оставалось ничего кроме внимательных глаз напротив. Эти глаза то наклонялись понимающе к его словам, то немного щурились, то как будто смотрели сквозь него, и тогда Евгений запинался, но глаза снова глядели доброжелательно, и говорить становилось проще.

– Ну что ж, прекрасно. Остался тест. – Ирина Александровна поднялась, усадила Евгения за соседний столик, вручила ему ручку и листы бумаги и, пожелав удачи, вышла из кабинета.

Евгений погрузился в работу.

Тест оказался неожиданно сложным, и потому он мало обращал внимания на то, что происходило вокруг. Довольно часто звонил телефон, тогда мужчина поднимал трубку и говорил:

– Хабаровский институт психоанализа, здравствуйте, – или что-то в этом же роде.

Иногда телефон принимался звонить у женщины с виноватыми глазами. Она брала трубку не сразу, долго слушала и начинала оправдываться:

– Да вы что? М-м-м… А я и не знала…

Ее разочарованное «м-м-м» проникало в голову и гудело между висков. Приходилось встряхиваться и вновь вчитываться в тест.

А фирма «А» тем временем отгружала фирме «Б» партию товара на сумму двести тысяч рублей, включая НДС, и чуть позже выдавала заем, а бухгалтер отражал это на счетах учета, и нужно было решить, правильно он это делал или нет. И еще приходилось вспоминать Евгению размер ставки рефинансирования и размер вычетов по НДФЛ, а также когда переоценка основных средств идет на пользу фирме, а когда нет. Его спрашивали, какими налогами должна облагаться компенсация при увольнении и в какой момент следует признавать расходы по договору аренды и многое другое. Он не заметил, когда вернулась Ирина Александровна, и, закончив, минут пять не решался отдать ей листки. Поднял голову – она смотрела на него:

– Написали?

Ему ничего не осталось как кивнуть.

Лишившись листочков, Евгений с особым вниманием принялся оглядываться по сторонам. Он разглядывал вешалку, стоявшую рядом с женщиной с виноватыми глазами. Разглядывал календарь с конной статуей, внушительный зад монитора, шкаф с папками напротив себя. На людей он не то чтобы не смотрел, а как-то оплывал их взглядом. В третий раз рассматривая вешалку, Евгений едва удержался от того, чтобы стиснуть руки, – нервничал он серьезно, но тут за матовым окном мелькнула черная тень и отвлекла внимание. Дверь распахнулась.

– Ирина Александровна, – сходу начала вошедшая, – вы не брали отчет по Тынде?

Ирина Александровна покачала головой и ответила немного торжественно:

– Галина Матвеевна, похоже, мы нашли наконец-то главного бухгалтера.

Они обе смотрели на него, и спустя какое-то время Евгений сообразил, что последняя реплика относилась, по-видимому, к нему.

– Что ж, поздравляю, – сказала Галина Матвеевна.

– Лучшие результаты по тестированию, – улыбалась Ирина Александровна.

– Вы уже обговорили условия?

– Нет, как раз собиралась напоить чаем Евгения…

– Васильевича, – подсказал Женя.

– Васильевича, и все обсудить. Пойдемте? – Она улыбнулась ему и пошла из кабинета.

Его согласие оказалось ненужным, и, следуя в ее кильватере по уже знакомому коридору, он испугался, что произошла путаница – он искал место обычного, но никак не главного бухгалтера. Они прошли коридор полностью – «Психофизиологическая лаборатория» значилось на последней двери – и оказались в небольшом помещении, где стоял маленький стол, три стула и микроволновка на тумбочке в углу.

– Здесь кухня, – пояснила Ирина Александровна и, кажется, прибавила что-то еще, но Евгений Васильевич не расслышал за грохотом отодвигаемого стула.

Она вытащила чашки, чайные пакетики, банку с кофе и вазочку с конфетами.

Расселись.

Ирина Александровна улыбнулась.

– У вас очень хорошие результаты. Лучшие из всех, что я видела, а мы уже месяц как пытаемся найти человека на эту позицию. Этот тест ведь и для главных бухгалтеров тоже, хотя вы, похоже, так высоко не метили.

Евгений растерянно кивнул.

– Ничего, у нас не слишком сложная деятельность. Вы справитесь, да и я, в случае чего, помогу. Институт расширяется. Работы становится больше, и у меня уже не получается совмещать позиции финансового директора и главного бухгалтера. Документооборот у нас не очень большой, но есть еще пять филиалов, и их нужно отслеживать. Словом, работы не слишком много, но она ответственная и хорошо оплачивается, – тут она сделала паузу. – Конечно, нужно зарекомендовать себя, но я не думаю, что с этим будут какие-то трудности. Кроме того, после полугода работы институт может выступить поручителем, если вдруг надумаете брать кредит. У вас ведь нет машины? – и, услышав его ответ, удовлетворенно кивнула. – Ну, вот видите. Захотите приобрести машину или еще что-нибудь, сможете безо всяких проблем оформить кредит. С банком у нас договоренность. Как раз сейчас, – заговорила тише Ирина Александровна, – мы раздумываем над тем, чтобы оплачивать сотрудникам добровольное медицинское страхование. Институт готов оказать посильную помощь… Пусть это пока проект, но, думаю, из тех, что скоро станут реальностью.

Она замолчала. Молчал и Евгений.

– Вам интересно мое предложение, Евгений Васильевич?

В этот момент в коридоре уже привычно и где-то совсем рядом отозвалась кафельная плитка. Приоткрылась дверь, и, словно по воздуху, вплыла невысокая женщина с шалью на плечах:

– Ирина Александровна, вас Галина Матвеевна разыскивает, – проговорила она, чуть заметно улыбаясь.

Секунду Ирина Александровна продолжала всматриваться в Евгения, затем негромко проговорила:

– Извините, я ненадолго. – И исчезла.

Женщина с шалью постояла еще и опустилась напротив Евгения Васильевича.

– Здравствуйте, – сказал он несколько робко.

– Здравствуйте, – сказала женщина, и морщинки заплясали возле ее глаз. – Так это на вас столько надежд возлагают наши финансисты?

– Простите?

– Ирина Александровна не сказала? Странно… – женщина сплела пальцы. – Уже месяц, если не больше, у нас открыта вакансия, люди идут и идут, но, знаете ли, сложно подобрать хорошего специалиста. Ирина Александровна сбилась с ног искать… А вы хороший специалист?

– Я не знаю, – растерялся от такого вопроса Евгений Васильевич.

– Вы, по крайне мере, честно ответили сейчас. – Женщина продолжала пытливо вглядываться в Евгения Васильевича.

Возникла пауза.

– И что же? Вы примете предложение Ирины Александровны?

– Я… я подумаю, – тут Евгений Васильевич добавил в голос решимости. – Условия мне предложили хорошие. Наверное, соглашусь, – последнее он произнес с вызовом и, в свою очередь, посмотрел ей в лицо.

Она улыбалась, чуть заметно покачивая в знак согласия головой, как будто все, что говорил Евгений Васильевич, было ей очень симпатично.

Снова сгустилась тишина.

– Ну, а вы? Что бы вы мне посоветовали? – не выдержал наконец Евгений.

Женщина поправила на плечах шаль и вновь наклонилась к столу.

– Как вас зовут?

– Евгений… Васильевич, – сказал Евгений.

– А меня Ольга Константиновна, – она помолчала. – Евгений Васильевич, в институте я занимаюсь тем, что возглавляю психоаналитический центр. Мы не ограничиваемся только консультациями, мы проводим тренинги, предоставляем консалтинговые услуги среднему и крупному бизнесу. Словом, мы используем на практике все то, чему обучает институт.

Она откинулась на спинку стула и погрустнела:

– Знаете, Евгений Васильевич, мне всегда жалко тех психологов, которые не могут использовать свой потенциал. Они получили образование, но, что делать с ним, не знают: устраиваются в школы, к военным, в колонии строгого режима, всю жизнь получают копейки и не могут себя реализовать, – Ольга Константиновна покачала головой. – Наш центр – единственное учреждение в Хабаровске, где психология и психоанализ используются действительно эффективно. Да, да. Здесь мы лечим фобии, аллергии, наркотическую и алкогольную зависимости, не говоря уже об обычных неврозах. Мы помогаем людям в сложных ситуациях. У нас замечательные семейные психотерапевты. К нам приходят за советом бизнесмены. И мы всем помогаем. Знание того, как работает человеческая психика, – величайшая из тайн. Вы задумывались когда-нибудь над тем, сколь громадные возможности дает нам наш разум? Искусство управлять собой, своими эмоциями, целями, жизнью…

Ольга Константиновна оживилась, глаза засветились каким-то странным огнем:

– Не плыть по течению, не нести на своих плечах груз чужих проблем, а жить интересной, полноценной, захватывающей жизнью. Разве не этого мы хотим? Разве не к этому стремимся? Люди так уязвимы. Они бродят всю жизнь в потемках, смутно догадываясь, что где-то есть свет, но большинство его никогда не находит. Знание самого себя и есть этот свет. Мы даем людям возможность узнать себя – раскрыться, самореализоваться, начать дышать полной грудью. Это великое дело – быть психологом, и я рада, что принадлежу ему.

Она помолчала:

– Евгений Васильевич, центр, который я возглавляю, – краеугольный камень этого института. Без него институт стал бы просто еще одним заведением, готовящим невостребованных специалистов. Мы развиваемся, разрабатываем новые проекты, и мне очень не хватает человека, который мог бы дать им экономическое обоснование. Это ведь очень важно – в любой ситуации оставаться реалистом, точно знать, сколько мы тратим и сколько зарабатываем. Сейчас, к сожалению, мы плохо представляем себе это. Что вы думаете, Евгений Васильевич?

Евгений, с некоторым напряжением ожидавший, к чему она ведет, шевельнулся:

– Но Ирина Александровна…

– Да, Ирина Александровна, – морщинки прорезались резче, – Ирина Александровна завалит вас бумагами, папками и отчетами, я предлагаю вам совсем другое. Люди, которые работают в моем центре, отличаются от остальных. Они сами решают, какой будет их жизнь. Они не боятся смотреть в лицо реальности. Они имеют смелость жить так, как им хочется. Зачем человеку деньги, даже очень большие деньги, если он не в состоянии распоряжаться собственной жизнью? – голос Ольги Константиновны зазвучал глуше. – Я могу дать вам то, чего Ирина Александровна дать вам не сможет, – власть над самим собой…

В третий раз протяжно вскрикнула плитка, и властно распахнулась дверь.

– А, вы здесь, Ольга Константиновна, – проговорила с порога Галина Матвеевна.

Отчего-то она показалась сейчас огромной Евгению, была ли виной тому высокая шапка волос, клубящихся надо лбом, или маленькое помещение кухни.

– Да мы как раз беседуем с Евгением Васильевичем.

– Я бы тоже хотела побеседовать с Евгением Васильевичем. Вы не возражаете, Ольга Константиновна?

– Нет, разумеется, Галина Матвеевна, – отвечала Ольга Константиновна, вставая. Произошел сложный обмен маневрами, в результате которого Галина Матвеевна заняла место Ольги Константиновны, а Ольга Константиновна выплыла с кухни.

– Гм, Евгений Васильевич, получилось, что Ольга Константиновна нас уже представила. Как вам у нас?

– Я, собственно…

– Вы же в первый раз?

– Да.

– Ну, успеете еще осмотреться. Экономист?

– Можно и так сказать, я работал бухгалтером.

– Очень хорошо. Нам как раз нужны люди, понимающие и в бухучете, и в экономике. Вы уже поговорили с Ириной Александровной?

– Да, мы беседовали…

– Она сказала вам, насколько для нас важен эффективный бухучет?

– Да, она…

– У нас уникальный институт. Во всей России психоанализ можно изучить только в Москве, Санкт-Петербурге и у нас. Понимаете, Евгений Васильевич, за Уралом только мы можем обучать психоанализу. Больше никто. И к нам едут. У нас читают профессора из Москвы, Санкт-Петербурга, Италии, Америки. Понимаете, какие здесь открываются возможности? Да и разве бы вы сами отказались пройти курс психоанализа?

– Я не знаю.

– Это очень интересно, поверьте. Ольга Константиновна как раз этим занимается. Как она вам, кстати?

– У нее центр, – ответил как-то невпопад Евгений.

– Да, лаборатория при институте. Это необходимо. Нужно проводить практикумы, студенты должны учиться консультировать. Наш институт уделяет практике первостепенное значение, в этом наше преимущество. Нельзя осваивать профессию двадцать первого века по книжкам. Вы согласны?

– Видите ли, какое дело, – заговорила Галина Матвеевна, вдруг наклонившись к Евгению, – именно сейчас перед нашим институтом открываются грандиозные возможности. Посмотрим, – она принялась загибать пальцы, – институт транспорта закрывает гуманитарное направление; в техническом университете кафедры психологии нет – психологию там читают социологи; остается один педагогический институт, но они слишком специализированы. Кто еще? Несколько десятков маленьких институтов, которые нам не конкуренты. И все. Психологию на Дальнем Востоке представляем только мы. Мы одни. Ну, еще Владивосток. Понимаете, Евгений Васильевич, как важно использовать сложившуюся ситуацию? Нам выпал шанс стать институтом номер один, центром психологической жизни за Уралом. Что бы вы стали делать, а? Скажите мне как экономист?

– Ну…

– Вы ведь знаете маркетинг?

– Изучал, но…

– Мне нужен человек, который бы провел широкомасштабную рекламную кампанию. Нас должны узнать. Куда идти учиться – в Хабаровский институт психоанализа. Это должно стать аксиомой. Слово «психология» и Хабаровский институт психоанализа должны отождествляться в сознании людей. До сих пор мы давали элитарное образование людям зрелым, испытывающим потребность в личностном росте и уже имеющим одно высшее образование. Сейчас мы выходим на новый уровень. Мы открываем филиалы. В Тынде, Благовещенске, Биробиджане, Свободном только мы даем высшее психологическое образование. Теперь надо брать под свое крыло и хабаровчан. Надо брать в оборот Комсомольск, Магадан, Южно-Сахалинск. Понимаете, Евгений Васильевич? Нам нужен экономист, который разработал бы план, стратегию, вывел бы институт на новый уровень. Нам нужен рост! Вы согласны? Нужно объединить всех, кто хочет изучать психологию, под эгидой нашего института. Владивосток, пединститут должны отойти на второй план. Мы должны возглавить психологическое движение и, надеюсь, сделаем это с вашей помощью, Евгений Васильевич.

– Но Ирина Александровна…

– Ирина Александровна смотрит на вещи недостаточно широко. Ей важна в первую очередь бухгалтерия. Бумаги, конечно, нужное дело. Но еще важнее двигаться вперед. Объединить весь Дальний Восток, стать сосредоточием психологической жизни – вот наша главная цель. Аббревиатура ХИП должна стать брендом. И потом вы могли бы совмещать, Евгений Васильевич. Тут – одно, там – другое. Ведь редчайшая возможность – возглавить такое масштабное начинание. Другой не представится, и будете жалеть.

Тут из сотового телефона, который все это время держала в руке Галина Матвеевна, хлынула мелодия.

– Вы подумайте над моим предложением, Евгений Васильевич. И приходите завтра. Вам удобно? Приходите завтра, – она откинула крышку. – Слушаю.

Евгений нерешительно гладил свою папку.

– Здравствуйте, здравствуйте, Егор Семенович, конечно, я не забыла про вас, – удивленный взгляд на Евгения, – нет, нет, что вы.

– А Ирина Александровна… – начал было тот.

– Ирина Александровна уехала. Завтра… Нет, не вам, Егор Семенович. Да, подъеду через час, конечно, – неслось Евгению вслед, пока он спускался по лестнице, прижимая к груди бесполезную папку.

Глава 6

Андрей проживал недалеко от вокзала. Окна его квартиры, расположенной на первом этаже, выходили на дорогу, и, сидя на диване, можно было наблюдать крыши автобусов, проходивших над подоконником, и дальше плотную завесу высоковольтных проводов.

Мы были молоды, мечтали об успехе и славе, и все, все подтверждало эти мечты – небо, голубыми пятнами засевшее в верхних этажах дома напротив, мокрые гудки и сама весна. Свежий воздух врывался в форточку, и, обернувшись, я видел, как зыбится в прозрачном воздухе оконная рама.

Рядом с нами стояли кружки с чаем, стояла в родимых пятнах курага. На доске под натиском Андреевых пешек извивался сицилианский дракон – напряжение нарастало.

– …И вот после твоей смерти, а может, и при жизни, что еще ужаснее, – рассуждал Андрей, – снимут фильм. Закадровый голос, исполненный печальных раздумий, сообщит, что Михаил Александрович Романов родился в городе Хабаровске в одна тысяча девятьсот восьмидесятом году. Далее, независимо от существующих на тот момент технологий, польется что-нибудь классическое, и дрянного качества фотография заполнит экран – на ней мальчик в шубе и с санками. У тебя были шуба и санки? Ну конечно… Потом камера или что к тому времени изобретут приблизит твое лицо, чтобы зритель вгляделся получше в этого мальчика, отыскивая признаки будущей гениальности… А закадровый голос будет адресовать безответные вопросы: «Думала ли его мать, что спустя четверть века ее сын станет известным писателем, что имя Михаил Романов… ну и так далее».

Тут я с особенным удовольствием съел Андрееву пешку.

– Покажут твоих родных и знакомых, которые с наслаждением пустятся в воспоминания. Какая-нибудь твоя сокурсница, отличающаяся отменным долголетием и памятью, сообщит зрителям, что ты был необычным человеком и все давалось тебе легко. «Конечно, мы не подозревали тогда, что он станет знаменитым писателем, но он отличался от всех. Да, да, он был не такой, как мы», – конец цитаты. Тут снова мелодичные переливы заполнят динамики, и голос еще более печальный и умудренный, чем раньше, начнет повествовать об одиночестве и таланте. Видеоряд: аллея, занесенная осенними листьями, наискось бьющее через объектив солнце. К сожалению, ты не пишешь стихи, было бы хорошо их тут гнусаво зачитать. Впрочем, можно зачитать и чужие – лишь бы гнусаво.

Андрей замолчал и какое-то время глядел на доску.

– И?

Андрей сделал ход.

– И если ты успеешь прославиться еще при жизни, а сейчас это все проще, то покажут интервью с тобой. Это будет стандартное-интервью-с-писателем, то есть тебя будут спрашивать про творчество, про отношение к культуре вообще, может быть про мировоззрение и религию. Никаких вопросов про личную жизнь, никаких вопросов в духе «нравятся ли вам гребешки в белом соусе?». Ничего подобного. Образцовым интервью получится, если зритель начнет воспринимать тебя просто как еще одного участника передачи о Михаиле Романове. В этом смысле для авторов передачи будет намного спокойнее, если ты вообще не станешь давать интервью, а если к этому времени еще и умрешь, будет идеально. Что еще? Хорошим тоном считается заканчивать такие передачи словами про трудную и необычную судьбу и про то, насколько богаче и полнее стала жизнь всего просвещенного человечества благодаря твоим книгам. Покажут твою ухоженную могилку и обязательно свежие цветы – чтят, помнят, и ведущий, понурив голову, воскликнет: «А думал ли он тогда, думал ли этот пятилетний мальчик – знакомая фотография в шубе и с санками на экране, – что ему суждено будет стать знаменитым писателем и бла-бла-бла и бла-бла-бла». Итак, вопросы, обращенные раньше к человечеству, обернулись к самому писателю. Круг замкнулся. Подо что-нибудь щемяще-раздумчивое начинают ползти долгие-долгие титры. В самом конце – по заказу Министерства культуры Российской Федерации. Ну, как?

– Почти прослезился, – я улыбнулся, но почему-то стало зябко. – А можно еще чаю?

И пока он ходил за чаем, я лихорадочно придумывал ответную историю

«Господи, ну что интересного можно выдумать про бухгалтера?» – вглядываясь в причудливое смешение фигур на доске, я прислушивался, как гремит на кухне посуда. Мысли путались в голове отчаянно. Раздались шаги – Андрей возвращался.

– Твоя биография преподнесет тебе сюрпризы, – начал я, не отрывая глаз от золотистого ободка на кружке. – Знаешь, тебя очень будут раздражать все эти исследователи.… Ведь они… Словом, тут вот какое дело. Ты закончишь с отличием университет, собрав попутно все стипендии и грамоты. Останешься на кафедре. Поступишь в аспирантуру. Необыкновенно рано защитишься. Напишешь несколько работ, которые будут отмечены ведущими специалистами в твоей области, а это к тому времени будет какая-нибудь экономическая теория или что-нибудь в этом роде. Это вызовет бурную зависть коллег, но тебя возьмет под личную опеку академик Дубровский… Яков Александрович, – прибавил я для пущей убедительности. – В результате ты начнешь писать свой фундаментальный труд и защитишь на его основе докторскую. Переедешь в Москву. Женишься. Создашь свою школу экономики. Станешь так же знаменит, как Кейнс, Смит или Фридмен. Совершишь ошибку, став советником президента по экономике, но быстро поймешь, что это не твое, и оставишь политику, не успев изгадить себе репутацию. Твои открытия изменят современные представления об экономических процессах. Тебя будут звать во все университеты мира и на все конгрессы. Ты напишешь множество великолепных работ и проживешь жизнь нормального великого ученого, но будет одно но…

Дело в том, что к тому времени поспеет целая серия книг про хабаровскую литературу, в том числе и про Михаила Романова, а так как ты был близок со всей этой братией, твое имя постоянно будут к месту и не к месту поминать. Хуже того, иной исследователь, продравшись сквозь рой экономических формул, обязательно обнаружит точки соприкосновения мысли экономической и литературной. Ты будешь мерещиться литературоведам в выведенных героях. Каждый Андрей, заглянувший невзначай на страницу, станет твоим двойником. Твою жизнь растащат на кусочки. Упоминание в дневниках, письмах – одна наша с тобой электронная переписка чего стоит…

– Уничтожу!

– Но у меня-то сохранится.

Мрачнейший взгляд был послан мне в ответ, и я сбился.

– Так вот… М-да, малейший твой жест, слово – все будет истолковано неукротимыми исследователями. За тобой начнут ходить. К тебе начнут приставать с интервью. Их не будут интересовать твои достижения, нет, их будут интересовать исключительно твои воспоминания о людях, которых ты совершенно не помнишь. Видишь ли, им будут любопытны детали, мелочи, взгляд со стороны – недостающие кусочки пазла. Сначала это будет тебе казаться забавным, этаким недоразумением, которое скоро должно разрешиться. Но время будет идти, а интересующихся будет становиться все больше и больше. Вот уже и твои коллеги, доктора наук и академики, с любопытством поглядывая на тебя сквозь очки, начнут расспрашивать: «Андрей Евгеньевич, так что же вы молчали, что были знакомы с Дорошевичем и Романовым?» И твоя жизнь распадется на две. Первая – та, которую ты считал истинной, жизнь ученого, совершившего множество важнейших и полезнейших открытий. Жизнь, которая, как оказывается теперь, никому не интересна. И вторая – жизнь человека, наблюдавшего рассвет молодой хабаровской литературы. Казалось бы, ничем не выдающаяся жизнь, но сама сопричастность этим событиям наполнит ее смыслом и значением.

Я остановился, чтобы перевести дух.

– Добрый ты все же человек, Михаил Александрович.

Я попытался оправдаться.

– И с чего ты взял, что меня интересует экономическая теория? – продолжал он, не слушая. – Мне гораздо больше по вкусу менеджмент. Хотя в чем ты безусловно прав, это в том, что любой исследователь, попытавшись разобраться в том, как обстояли дела, бесславно свернет себе шею. Особенно если он попытается разобраться в чем-нибудь простом. Предположим, некий исследователь, назовем его…

– Ванькин.

– Угу, пусть будет Ванькин. Так вот этот исследователь решит описать эту самую комнату и эту самую встречу. Так вот, дело у него не заладится с самого начала, – Андрей значительно поглядел на меня, – поскольку с первой же секунды он вступит в спор с маститым профессором Шпротовым и станет доказывать, что диван никак не мог стоять у окна.

– Потому что зимы в Хабаровске холодные, – добавлял я.

– Да, зимы в Хабаровске холодные, и приложенный график с изотермами это наглядно подтвердит, но скептики все равно найдутся. И тогда, погрохотав, Ванькин вывалит главный аргумент – свидетельство Данилевича. Этот Данилевич будет утверждать, что солнце отсвечивало ему прямо в глаза и на протяжении всей встречи он старался отодвинуться, но полка мешала.

– Отраженный солнечный свет – воскликнет тут Ванькин – никак не мог бить Данилевичу в глаз, если бы диван стоял у окна.

– Тогда бы он сидел к окну спиной.

Мы улыбались, и Андрей, похлопав стоящий у окна диван, брался за ферзя.

Бедный исследователь не знал, как часто Андрей делал перестановку. Диван и стол регулярно менялись местами. Даже шкаф не мог определиться со своим местоположением, я заставал его то у одной, то у другой стены. Вечным было только черное пианино, почти невидимое под книгами.

Мы складывали фигуры в коробку, заставляя будущего исследователя гадать, чем закончилась партия.

– В молодости так легко мечтать. Особенно в институте. Кажется, что перед тобой сотни возможностей и можно выбрать любую. Наверное, я никогда потом так сильно не ощущал свободу, никогда ее не было так много. И самый смак заключался именно в том, чтобы не делать выбор, поскольку сделать его – означало уже себя ограничить. Ведь стать писателем означало еще и не стать художником, врачом или бизнесменом. И главное, выбрав что-то одно, ты неизбежно упускал все остальное…. Да, набрасывать контур собственной судьбы было ни с чем не сравнимым удовольствием. Перебирать возможности, представлять себя в той или иной роли…. Нет, я прекрасно понимаю губительность этой затеи. Ее последовательное воплощение означает отказ от любой деятельности, но фокус-то в том, что людям последовательность на фиг не нужна! Никто не будет оставаться голодным только потому, что выбор жареной картошки с пивом означает отказ от крабового салата… Да и потом обстоятельства все время подталкивают к выборам. Нужны деньги – ищешь работу, да и сама бездеятельность наказуема – неуютно себя чувствуешь. К чему это я? Ах, да, я просто хочу сказать, что в институте это бездействие не сопровождалось привкусом вины. Мы же были еще никто. Мы же только учились. Что было с нас взять? Это безграничное чувство свободы дополнялось невинностью, что ли… не знаю… Вообще, к чему я это все говорю?

– И к чему ты это все говоришь?

– Ну, вот и скажите мне, доктор.

– Ладно, а почему так страшно выбирать?

– Страшно? Я бы не сказал, что страшно. Просто выбирать – значит ограничивать себя. Упускать другие возможности, вот и все.

– Да, но ты говорил, что никаких проблем не возникает, чтобы определиться с тем, что есть на обед. Почему тогда они возникают при выборе профессии?

Я задумываюсь.

– С обедом проще. Обед будет сегодня, завтра, послезавтра, и блюда можно менять каждый день, а вот профессию менять каждый день не получится.

– А зачем ее менять каждый день?

– Интересно пробовать новое.

– Ты считаешь, что специализироваться на чем-то одном слишком скучно?

– Да нет… не знаю, как это объяснить. Просто начинаешь что-то делать – вроде бы интересно. А потом возникает рутина, возникают проблемы, которые надо решать, но которые решать неинтересно. Словом, хочется смены обстановки, но дело-то в том, что применительно к профессии – это затратно, и по деньгам, и по времени, и, даже если осуществить это все, не факт, что новая профессия тоже не разочарует.

– То есть ты хочешь гарантий?

– Что ты имеешь в виду?

– То, что ты хочешь заведомо быть уверен, что твой выбор правильный. Что профессия, которую ты выберешь, будет непременно интересной, что тебе будут сопутствовать слава и успех…

– Но кто ж дает такие гарантии?

– В том-то и дело, поэтому вполне логично не делать никакого выбора, ведь другого способа не ошибиться пока не придумали. Люди, которые хотят избежать риска, часто к нему прибегают.

– Не знаю, может, это и имеет… но я…. Слушай, да я столько раз менял работу, причем очень часто вообще без ясных перспектив… Разве это вяжется с тем, что я боюсь риска? Разве не риск – полная неизвестность? Мне кажется, ты ошибаешься. Конечно, решаться сложно, но это же нормально.