Kitabı oku: «Всё, что исхожено…», sayfa 2

Вскоре выяснилось, что он очень близко к забору посадил это гордое дерево. Буквально через год оно разрослось так, что я уже за судьбу забора стал опасаться. И зацвело миллионом красивейших цветов. Эта мушмула напоминала мне чем-то ребёнка, который хочет, чтобы всё родительское внимание только ему доставалось. Мичурин, как велят правила педагогики, внешне прохладно к дереву относился. Дескать, из косточки… Уродит ли вообще, а если уродит, то кого? Но потом, отведши меня в сторонку, чтобы мушмула не услышала, шептал мне на ухо:

– Если фрукты будут некрупные, перепривьём.

Но фруктов не случилось никаких. Мичурин сказал, что он же говорил, что если из косточки выросло, то это дичок. Ничего этот непомерно разросшийся красавец нам не даст. Мичурин настаивал, что сей же час эту мушмулу надо обрезать как следует и привить хорошим сортом – у него как раз есть одно дерево на примете в чужом саду.

Я не захотел. Подождём, говорю, до следующего года.

В следующем году дерево взялось за ум. Или оно подслушало наши с Мичуриным разговоры. Мушмула дала столько прекрасных плодов, что сами мы съесть их не могли, и пришлось раздавать соседям.

Однако я отвлёкся. У меня так всегда бывает, если я о любимых вспоминаю.

Сидим мы значит с Резо и Мичуриным. Холодным пивом горла оргазмируем, а тут возьми и появись откуда ни возьмись Боря-болгарин, сосед Мичурина.

Несмело как-то входит в калитку и лаптоп подмышкой держит. Весь такой лучистый, доброжелательный и готовый поработать за пять евро в час. Он вообще мечтает у меня в саду работать Неважно что: уборка двора, прополка огорода или полив цветов. А зачем он мне нужен, если любой бангладешец за пять евро десять болгарских часов отработает и ещё сдача на пиво останется?

Поздоровавшись, Боря постоял немного, от пива отказался пока, а отозвал меня в сторонку и лаптоп свой раскрывает. А там шея женщины какой-то. Увитая огромным многорядьем жемчугов. Я говорю Боре, что жены мне вполне хватает, и даже не хватало бы, я сам привык решать этот вопрос. А он, оказывается, не женщину, а это многорядье мне предлагает.

– Боря, – говорю я, – у кого из нас белая горячка? Я разве когда-нибудь говорил тебе, что интересуюсь жемчугами?

А он на меня руками машет:

– Дурак, я же тебе хороший бизнес предлагаю! Хозяин в Болгарии владеет этим. Сейчас у него проблемы и он отдаст это очень дёшево! Цена ожерелью пять миллионов евро. А он готов уступить за полтора! И ещё мне десять процентов оттуда! Я хочу их поделить с тобой. Я знаю, что у тебя много богатых друзей!

Я сглотнул набежавшую слюну и сказал:

– Боря, а можно я уже сейчас поделю наши барыши? Возвращайся к столу и возьми банку пива из пакета на полу. И больше никогда мне ничего подобного не предлагай, а то я эту банку у тебя через суд обратно отыграю, и все судебные издержки как раз покроет твоё замечательное ожерелье, евросоюзец ты хренов!

Он сначала решил обидеться, заморгал-заморгал своими пятидесятилетними моргалками, но банка пива всё же перевесила.

Я вернулся к столу и пиву, Боря трусил следом, оставивши свой лаптоп на заборе. Мичурину я сказал:

– Кумкват думаю на лимон, тот, что в поле, привить. Только надо такой, как у Кати растёт.

Мичурин обстоятельно замял сигарету в пепельнице и молвил раздумчиво:

– Пожалуй… Но там мне одна ветка понравилась, я на неё мандору привью.

Уроки садоводства

Недели две назад неожиданно ко мне в гости папа пожаловал. На всякий случай поясню – мой папа. А то некоторые думают, что у меня, кроме правнуков, уже и родственников других не может быть. Однако нет, у меня много родни, и папа с мамой в том числе. И вот приезжает мой папа, ненадолго, на три дня всего, даже на два с половиной. Посмотреть, как тут его сынок и внучки поживают.

Папа не молоденький у меня уже, за восемьдесят, а вот не сидится же ему дома, ездит по миру, пристально присматривая за своими чадами. Прямо с Кипра он ещё на пару дней в Лондон заглянуть поехал проверить, всё ли там путём у моей сестрицы.

Но прежде он на Кипре успел порядок навести. Наутро после его приезда я решил встать пораньше, памятуя, с каким презрением он всегда относился к любителям долгого сна. Поэтому я вместо своих обычных шести часов утра встал в пять. Опоздал, конечно, он уже давно орудовал в саду с секатором, пилой и кетменём. Я пожелал ему доброго утра и спросил, не свозить ли его куда-нибудь по достопримечательностям. Папа ответил, что никак невозможно, потому что у него всего два дня осталось, а сад у меня очень запущенный. На это обидное заявление я не нашёлся ничего ответить, кроме как удалиться в свой кабинет и углубиться в компьютер.

Часа через три жена моя развезла детей по школам и позвала нас завтракать. За завтраком воодушевившийся папа демонстрировал мне семена фасоли, выращенные им в Москве из привезённых с Кубы, и давал рекомендации по их посадке. Оказывается, именно эта фасоль очень хороша. Там у них на Кубе с мясом большие проблемы и весь необходимый организму белок аборигены получают именно из этой фасоли. Меня подмывало спросить, вывез ли он ещё чего-нибудь с Острова Свободы, кроме фасоли и знания, что там нет мяса, но я удержался. И сажать фасоль мне у себя не хотелось, хоть она и заменяет мясо. Потому что здесь в одном знакомом мясном магазине нам мяса бесплатно дают для нашей собачки столько, что ей одной не съесть.

После завтрака папа снова кинулся к своему кетменю, а я к своему компьютеру. Я знал, что мне никак нельзя пытаться составить ему компанию, это может закончиться трагически для моего изношенного организма. Он тоже это знал и щадил мои натруженные больные ноги, руки и спину. Я ему с балкона кричал время от времени, чтобы он не слишком усердствовал – у него ведь ноги и спина тоже немолодые. И даже неуверенно предлагал свою помощь слабым голосом. Но он отмахивался, справедливо беспокоясь за моё здоровье. Сам же он не напрягается, говорил мне папа, так потихоньку, в своё удовольствие.

В обед выяснилось, что папе всё-таки нужен помощник. Иначе ему не успеть осуществить задуманное. А задумки его размахнулись куда дальше моей фантазии, когда я начинал оккупировать чужие территории, раскинувшиеся за моим забором. Папе понадобились какие-то траншеи, какие-то дорожки, уводящие далеко за пределы нашей территории. Нужен был мальчонка из бангладешцев или пакистанцев, а лучше узбеков, которые по своей работоспособности с кетменём и киркой не имеют себе равных. Договорились, что назавтра я такого помощника найду.

После обеда я, покряхтывая от болей в костях, поплёлся наверх вздремнуть, а папа, пружинисто подскочив, побежал в сад.

Я лежал и сквозь накатывающую дрёму видел картинки давно ушедшей юности. Как мы живём ещё в Узбекистане и как мой склонный к компромиссам папа просит меня вскопать огород. А я уже старшеклассник, и мне погулять хочется. Но он мне говорит: конечно, сынок, вскопай совсем небольшой участок и иди гуляй. И показывает – от сих и до сих. Я кричу: ты что, издеваешься? Это же за неделю не вскопать! А он смеётся – здесь на пятнадцать минут работы, максимум на двадцать, я старый и то за полчаса сделаю.

Я пытаюсь выполнить задание – ребята уже давно ждут. И только с бешеной скоростью я укладываюсь в полтора-два часа. И уже не до гуляний мне после этого – все кости, все мышцы гудят, как высоковольтные провода, и глаза из орбит.

Но гулять, конечно, всё равно шёл. И так каждый раз. С тех пор разучился я работать спокойно – только, как ужаленный.

Через несколько лет я уже в Москве, женат и еду с тестем на дачу. Там нам песок привезли, а вывалили далеко – к участку не подъехать. И тесть говорит, что неплохо бы было сегодня хоть несколько тачек песка привезти. Я беру тачку, лопату и бегу к куче с песком. Сделал несколько рейсов, вдруг смотрю – тесть на дорогу вышел и смотрит на меня с открытым ртом. Когда я приблизился, он спросил с удивлением:

– А почему ты всё время бежишь? Куда ты торопишься? Устанешь же!

Действительно, подумал я. Чего это я бегу, куда? И пошёл медленней. И только возле ополовиненной уже кучи песка обнаружил, что я снова бегу. Так я за два часа целую машину песка и перевёз. Тесть был в шоке и потом вспоминал много лет о виденном.

…На следующий день я привёз папе помощника, молодого узбека, чтобы им удобнее объясняться было. Папа по-узбекски говорит в совершенстве – так жизнь сложилась, что вырос он в глухом кишлаке. Узбек из уважения к такому работодателю с особенным усердием работает. Как заведённый, только пыль столбом стоит. А дедушка в обед задумчиво так говорит мне:

– Не нравится мне этот работник. Лентяй какой-то. Завтра до отъезда у меня ещё полдня есть, ты мне на полдня другого работника найди.

Я отвечаю твёрдо:

– Нет, папа. Я сам потом потихоньку закончу то, что ты начал.

– Хорошо, – соглашается папа, – я тебе покажу, что надо доделать. Только ты потихоньку, не напрягаясь, ладно? По пятнадцать-двадцать минут в день. Это тебе будет даже полезно.

А мне так и слышится недоговорённая концовка фразы:

– И иди гуляй.

О воде

У нас тут с водой не очень хорошо. Остров маленький, дождей мало, находимся чуть ли не в Африке. Та Африка, что близко к нам, конечно, северная. Но она много, много жарче Южных Курил.

Ну, Африка или не Африка, а мы, конечно, Европой себя мним, оттопырив нижнюю губу. Впрочем, я не про Африку или Европу сегодня, а про воду. Нет, я не жалуюсь, в кране вода, конечно, практически всегда есть, если только не засуха, случающаяся раз в несколько лет. Тогда нам воду танкерами из Греции привозят. Да и тогда-то, положа руку на сердце, в кране вода не иссякает, не давая кинуться искать виноватых, зорко вглядываясь в сопредельную страну с нашего восточного берега.

Вот интересно, в дни моей счастливой, но не подозревающей об этом, юности, вода почти ничего не стоила. Это сейчас человечество достигло в своём развитии таких высот, что проще выпить банку пива, чем бегать искать недостающих копеек на банку воды.

Впрочем, я и не про юность сегодня вышел рассказать, хотя это интересней, чем про сегодня. Кому интересней? Ну, мне, конечно же. Вот так начнёшь рассказывать, увлечёшься, а потом вдруг в холодной испарине – да неужели же это был я! И вот там! И так жил! Не может быть!

Ладно, ладно, возвращаемся к воде. Хотя юность моя, уверяю, много интересней была, чем даже сегодняшняя вода, которая, судя по цене, должна быть слаще пепси-колы.

Я, собственно, к чему всё это сегодня не сплю. Дело в том, что у меня тут садик есть. Ну, там деревья всякие и прочее. И всё это хозяйство пить хочет. Дешёвой пепси-колой его не удовлетворишь, ему чистую воду подавай. И если водопроводной водой поливать, то на моих деревцах сплошь золотые фрукты висели бы. Но в нашем славном посёлочке для полива специально артезианская скважина есть. И оттуда регулярно, два раза в неделю по тридцать минут на каждый дом водичка поступает. Чтобы газон и две пальмы на участке чувствовали себя хорошо. И они счастливы – что газоны, что пальмы.

А вот моему саду этого маловато. Их у меня слишком много, растений. Вы скажете – ты же врал, что садик у тебя маленький. Маленький. На первом этаже маленький, на третьем маленький, а на втором совсем малюсенький. Там, правда, на втором, ещё поле за нашим домом бесхозное, вот оно-то как раз уже большое. Но я же не виноват, что там заборов нет, насколько у меня хватает глаз.

В общем, поставил я на этом поле два двухтонных бака, чтобы у меня вода всё время в запасе была. И вроде ничего мы зажили с моими деревцами, не жирно, конечно, но и жаловаться грех. Зимой вообще хорошо, многие деревья вообще пить не хотят, я им даже завидую – неплохо бы было тоже каждые полгода в завязку уходить.

Но вот пришла весна, садики мои маленькие, малюсенькие и прочие укоризненно шевелят жабрами, и я кидаюсь к своим бакам, а там – чуть на донышке. Я к соседу. Дело в том, что мой ближайший сосед – он же и управляющий всей этой артезианской системой и вообще посёлком. Он же и застройщик всего нашего посёлка. И я хорошо помню, как сочувствовал ему, когда он бился головой о стену, узнавши, что легкомысленно продал ближайший к себе дом семье с тремя малолетними детьми. В минуту слабости он даже предлагал мне взятку – десять тысяч евро, если я соглашусь на другой дом. Но я взяток брать не научился в своё время, негде было, а начинать на старости лет уже поздно. Да и дом мне очень уж приглянулся. Особенно тем, что прямо за моим забором посёлок кончался и дальше простиралось необъятное русское, ой, нет, кипрское поле, при виде которого у меня начиналось неконтролируемое слюноотделение.

Так вот, побежал я к соседу, скрипя кулаками и сжимая зубы. Надо сказать, что Йоргас давно смирился с соседством и у нас, конечно, вполне теплые взаимоотношения. Свои позиции он сдавал не сразу, постепенно. Наши с ним дома в некоем аппендиксе находятся, куда не ходят чужие, и между нами, или точнее, между ними, домами, площадка есть – паркинг машин на шесть. Несколько раз, с трудом разъехавшись с нашими многочисленными и постоянными гостями, семья Йоргаса перестала пользоваться своей половиной паркинга, так что к нам теперь вдвое больше гостей могут приезжать.

И вот прибегаю я к соседу Йоргасу и кричу, зачем он мне воду перекрыл. Йоргас делает большие глаза и божится, что ничего такого не делал, но если я так возбуждён, он перенастроит компьютер, чтобы я отныне вдвое больше воды получал.

Я успокоено пожал ему руку.

Утром просыпаюсь и первым делом – к бочкам. Не обманул киприотский лэндлорд, водички стало больше. Но не так, как хотелось бы – всего по четверти в моих баках. А у меня помидоры, огурцы только из рассады вышедши, нежные, им пить хочется.

Снова бегу к соседу – так, мол, и так, но воды мне всё равно катастрофически не хватает. Он возражает, что я уже воды получаю почти столько, сколько весь остальной посёлок.

– Ну и что? У всех там, кроме газона, только две чахлых пальмы, которых я бы и вовсе поливать не стал. А у меня манго с черимойей, тропические растения, очень серчают!

– Ладно, – говорит Йоргас, – я тебе ещё добавлю.

Всю ночь меня мучили сны о внутреннем содержании моих баков. Утром, не умываясь и не почистив зубы, я кинулся на второй этаж. Сорвал непослушными пальцами крышку с ближайшего бака и понял, что Йоргас меня снова обманул. Вода не доходила даже до половины. Тогда я, как когда-то некто Ульянов В. И., решил пойти другим путём.

Я выловил Симо, основного работника Йоргаса и задушевно взял его за лацканы. Мы с ним вообще почти земляки, потому, что Симо – черногорец, а я в Черногории жил когда-то чуть не два года. И я из уважения стараюсь разговаривать с ним по-сербски, а он из уважения старается разговаривать со мной по-русски. Со стороны очень увлекательно получается, говорят. Я шепчу Симо:

– Ты знаешь, брат, начальник твой большая крыса и крохобор! Я его уже давно прошу прибавить мне воды, а он, видимо, издевается надо мной. Не любят нас, русских! И притесняют!!!

Симо меня успокоил, шепнув, что он сам, без ведома хозяина, ещё добавит мне водички. Я сказал:

– Хвала, тебе дорогой земляк Симо!

Именно так, с ударением на первый слог – хвала. По-сербски это значит: спасибо.

Но наутро значительных изменений в бочках я снова не обнаружил.

А позавчера Мичурин ко мне пожаловал. Я ему говорю, что сволочи всё-таки киприоты, что бы там кто ни говорил. И эти, как их, черногорцы, тоже сволочи и мерзавцы. Удивительно, что раньше я этого не замечал. Вот мы, русские, не такие. Другие мы. Много-много лучше.

Мичурин слушает меня вполуха и всё что-то на пучки моих шлангов косится.

– Смотри, – говорит, – у нас сейчас все поливочные компьютеры отключены, а один шланг как-то дёргается.

– Да я сам скоро дёргаться буду, а ты мне про шланги пургу несёшь!

Мичурин отхлебнул из баночки и пошёл вдоль нервного шланга. И очень быстро нашёл – у забора толстый и твёрдый до неприличия шланг перегнулся. Не понимаю, как это могло произойти, эту пластиковую трубу я с трудом даже впрямую изогнуть могу. А тут – просто переломился, образовав непроходимое колено. И ведь это была именно та труба, через которую в мои танки вода из скважины поступала.

Конечно, в пять минут неисправность была устранена.

Наутро я был разбужен шумом фонтанирующей воды. Выглянул в окно и увидел, как из-под закрученных крышек моих баков ожесточённо бьёт вода, превращая в жидкую грязь всё на своём пути. Я обрадовался и побежал вниз, чтобы включить на полную катушку все шесть линий полива. Слава богу, давление вроде немного спало. Но вода продолжала прибывать. Я разрешил жене помыть из шланга все шесть веранд, а дети внизу из других шлангов обливали друг друга.

Ну, вроде, угомонил я эту стихию. Заглянул в успокоившийся бак, а там всего-то на две трети воды. Следующим утром я обнаружил, что сад мой на втором этаже превратился в болото. Ступить было некуда, чтобы не провалиться по щиколотку.

И что мне теперь делать? Пойти к Йоргасу и сказать, чтобы он убавил мне воды? Боюсь, это будет плохое решение. Убавит, потом опять хватать перестанет.

Эх, придётся мне осваивать эти бескрайние поля за моим забором ещё немножко. Ну, ещё пару гектаров хотя бы. А то ведь потонем, как «Титаник».

Харам

В сентябре должна была приехать подруга из России, и я решил к её приезду привести свой сад в надлежащее состояние. Не то чтобы мне сад мой не нравился – как раз наоборот, но моя благоверная устала меня пилить, что во всём Кипре больше нет таких страшных джунглей. Мне и соседи, бывалоча, из тех, что доходили до дому, а не были растерзаны до белых костей обильно водившимися в моих джунглях дикими ящерицами, собаками и кошками динго, говаривали, переведя дух, что неплохо бы мне прорубить тропинку к дому, но особенно не настаивали. Да и жена не в том смысле устала, что она устала, а в смысле – меня утомила. В русском языке есть, конечно, хороший синоним этому неудачному выражению, но мне его здесь использовать как-то неловко. Да и пилила она меня не так уж чтобы по-настоящему, а как-то мелкими зубьями, можно сказать, ножовкой по металлу. Но я, будучи неметаллическим, всё-таки сдался и решил навести порядок, благо и повод был, как сказано выше – гостья из России.

Кинулся я тогда звонить своему близкому садовнику. Ну, в смысле, что он не коренной киприот, а тоже наш бывший соотечественник. Звоню, а он, собака, в запое. Ладно, думаю, может, это и к лучшему. Наш великий Мичурин всё равно умеет только щёки надувать и пальцем показывать, где в саду что сделано неправильно. Справедливости ради должно заметить, что Мичуриным его весь Кипр прозвал, и не напрасно: агроном он от бога – к палке черенок привяжет, и тот через неделю уж и колосится.

Такое погоняло (слово это пишу, чтобы понравиться поклонникам нашего нынешнего национального лидера) как нельзя лучше подходило к этому человеку. Он благосклонно относился к своей партийной кличке (а эти последние два слова – чтобы понравиться коммунистам, хотя, боюсь, что двух слов тут недостаточно). Вообще-то он Тимирязевскую академию закончил и защитил диссертацию даже, но это всё тогда, в приснопамятные (а может, уже и никакие не памятные) советские времена. А ныне правая его рука была бездействующей (занята бутылкой с пивом), а одной левой он мало что мог сделать.

Но вообще-то здесь у нас для того, чтобы джунгли расчищать, специальные приезжие есть. Из Пакистана или из Бангладеш. У них обе руки действуют, да ещё и как! У меня их немало перебывало, ещё с тех пор, как я не вырубать свои джунгли собирался, а засаживать. И равных им в земледельческих работах ну просто нет. Помню, тесть мне рассказывал, как во время войны не было в армии лучших землекопов, чем узбеки. Видимо, у азиатов это просто в крови.

Ну вот, перед приездом любимой подруги (оговорюсь сразу, чтобы кто-то не подумал увести повествование в неправильное русло: калужская подруга – это моя названная сестра, а не что-то другое). Такую длинную вставочку в скобках я сделал, что и забыл даже, что хотел сказать.

А, ну да, – перед приездом калужской подруги я обзвонил всех «узбеков» пакистанского или бангладешского разлива (натуральных узбеков здесь не водится). И все они, представьте, были чем-то заняты или вовсе поменяли место жительства.

В общем, подругу я встретил в прежнем состоянии моей убогой латифундии. К этому времени как раз уже и система автополива вышла из строя, и я, показав гостье, как пользоваться шлангом, отбыл куда-то на две недели. Я вообще всё время куда-то отбываю.

По возвращении на родную Кипрщину я с удовлетворением убедился, что джунгли стали ещё гуще. Поливальщица смело продиралась в самые кущи – оказывается, она сразу по моём отъезде договорилась с их кровожадными обитателями, что будет отдавать им свой обед, потому что хочет похудеть, и они её тут же полюбили. Так что, вернувшись, я обнаружил гостью сильно похудевшей. И тут же возобновил поиски азиатских садовников. Но всё мы как-то с ними, с азиатскими садовниками, не совпадали. То они заняты, то я не готов их видеть.

В общем, через два месяца гостья уехала в родную Калугу, так и не увидев красивого сада. За это время в доме перебывало ещё много гостей (дней без гостей у нас, как пасмурных дней на Кипре, – штук двадцать в году).

И вот тут-то мы совпали по фазе с неким бангладешцем. Я ведь почему ещё их, этих кипрских «узбеков», люблю – они работают очень быстро. Ну, столько работы за пять евро в час переделают, что я и за неделю за все деньги мира не сделаю. Бангладешца звали неблагозвучным для английского уха именем Девил. Потом-то он мне признался, что его зовут совсем по-другому, но сейчас я склонен думать, что только такого имени он и заслуживает. Я показал ему фронт работ, а сам отправился на второй этаж разъяснять свои пожелания мастерам по поливу, которые тоже случились, на беду, в этот же день. И вот я объясняюсь с киприотами на смешанном языке из английского, греческого, бровей, рук и ног, и тут поднимается к нам Девил. Поднимается и спрашивает:

– Масса! А хотите, я и деревья заодно обрежу? Я поначалу удивлялся такому обращению вместо привычного мне и одному знакомому пролетарию титула «сэр», но, вспомнив романы про быт английских колонизаторов в Африке, с удовлетворением согласился на такую кличку.

– Конечно, Девил, делай, как знаешь, – пробормотал я и вернулся к демонстрации своих инженерных навыков несмышлёным ирригаторам. Потом поднялся на третий этаж, чтобы оценить фронт работ в верхнем саду (у нас сады на каждом этаже).

Спустился вниз – и тут мне ударило в глаза небывало яркое солнце. Я очень удивился: ведь оно давно уже забыло дорогу к нашему дому. Не сразу понял, в чём дело, а поняв, упал и, не пытаясь подняться, просто скрёб землю обгрызенными ногтями, пытаясь закопаться поглубже, чтобы не видеть…

Этот чёртов дьявол из Бангладеш, оказывается, остриг все мои деревья до состояния палочек с пупырышками.

Я дополз таки, шепча слабым голосом слова невесть откуда взявшейся в голове молитвы, на верхний этаж, до жёнушки, и молвил ей, как старик из сказки:

– Теперь твоя душенька довольна?

Она вышла на балкон, окинула взглядом окрестности и удовлетворённо заметила:

– Вот теперь неплохо, но можно и ещё…

В слезах я скатился обратно вниз. А тут ещё на беду не вовремя вышедший из запоя мой друг Мичурин случился. Подходит такой уважаемой походкой кандидата сельхознаук, по-гурмански отхлёбывая из своей бутылочки, но вдруг останавливается и роняет бутылку из правой руки:

– Это… что?.. Это… кто?!..

Чуя недоброе, я кинулся к нему – вязать руки. Он вообще похлипче меня, и я с ним справился, но он стал плеваться, стараясь попасть в юного бангладешца. Порой ему это удавалось, и тогда Мичурин истерически оглашал какие-то свои не очень приличные планы насчёт всех живых и умерших родственников несчастного азиата. Вся эта речь не поддавалась адекватному переводу на любой из существующих языков, поэтому, чтобы не портить рассказ, я отправил его домой.

– Что-нибудь ещё, масса? – оживился после ухода Мичурина сатана в человечьем обличье.

– Иди наверх и вырви там всю травку, – чтобы избавиться от него, пробормотал я. – Только деревья не трогай!!!

Но он до отхода наверх ещё успел спросить, не муслим ли я. Я удивился его проницательности и поинтересовался, как он это понял. Не из того ли, что Аллах запрещает убивать слабоумных, а я, наступая себе на горло, следую этой заповеди? Нет, говорит, я услышал, как вы свою дочку зовёте – Амина. Хорошо, говорю, но имей в виду, что мне как твой, так и остальные боги, все по барабану (что означает последнее словосочетание, мне неведомо, но – красиво).

От всего пережитого, увиденного и услышанного я сел в машину и отъехал в магазин. Там, будучи убеждённым противником пьянства, купил только пива, десять бутылок. Вернулся, загружаю приобретённое в уличный холодильник, и – тут как тут мой новоявленный садовод:

– Масса, а вы дадите мне одну бутылочку, когда я закончу работу?

– Бутылочкой бы тебе дать, – пробормотал я по-русски угрюмо, но по-английски просто согласился.

Запасшись парой-тройкой пива в качестве противоядия, я поплёлся вслед за бангладешским резником на третий этаж. Там сразу нашёл себе дело, чтобы он у меня был под присмотром, – жена уже года два вспоминает, что я хотел собрать купленный четыре года назад шатёр.

И вот идиллическая картина: я пытаюсь совладать с шатром, инструкция по сборке которого давно истлела от времени и дождей, Девил уничтожает всё живое вплоть до мантии Земли. Тут поднимается к нам моя жёнушка, несёт сэндвичи, – дескать, перекусите, работнички дорогие.

Мы, забыв свои дела, тут же кинулись на зов. Я вгрызся в предназначенное мне, Девил тоже было с удовольствием схватил сэндвич, но, разглядев этикетку, тут же отбросил. Оказывается, там свинина была. Я ему простодушно предложил помочь – съесть всю колбасу из его бутерброда, на что он ещё возмущённее замахал руками, дескать, если там свинина, то весь бутерброд обесчещен. И доходчиво объяснил мне, что если свинина даже просто лежала рядом с тем, что ты собираешься употребить, то это всё уже тоже можно выбрасывать на помойку.

– Харам! – торжественно молвил устроитель садового геноцида. (А харам в переводе с древнеармянского на древнегреческий – это грех).

– Харам?! – задыхаясь от возмущения, переспросил его я. – А пить пиво, которого мне и самому мало, – не харам?!

– Харам, – согласился юный злодей, – но оно мне очень для здоровья полезно.

Услышав такое, я не стал спорить, а поспешил за своей баночкой. Выкушав её, отметил, что здоровье моё, действительно, поправилось. Ровно настолько, чтобы не промотыжить благочестивого собеседника в мелкий бефстроганов, а ограничиться крупными шашлычными формами. Но кетмень Девил предусмотрительно не выпускал из рук, а своим ржавым секатором я мог разве только попортить его одежду.