Kitabı oku: «Твоя Мари. Когда ее не стало», sayfa 2
Случайный секс с Валеркой не был попыткой вызвать ревность у Дениса – это мне было и не нужно, он и без этого заводился с пол-оборота, едва ко мне на лекции подсаживался кто-то из однокурсников, даже не имевших целью что-то личное. Вообще не знаю, как это получилось с Михеевым – видимо, сыграл свою роль алкоголь, который я довольно плохо переносила в юности. Потому что ничем больше я не могу объяснить этот нелепый секс на чужой кровати в квартире именинницы. И было всё это так смешно, глупо и противно, что я потом не могла думать о произошедшем без отвращения к себе.
Однако признаться во всём мне труда не составило, я даже не выбирала особенно момент, потому что не волновалась за последствия. Если бы Денис оскорбился моим поступком настолько, чтобы уйти, я бы и не расстроилась особенно, помня, что отношений как таковых нет, а потому нет ни правил, ни обязательств. Но он повёл себя иначе. Наверняка всё-таки испытывал как минимум досаду – тоже, нашла ведь, с кем, с Валеркой Михеевым, господи… Но виду не подал, только посмеялся и предположил, что теперь Михеев, как честный человек, обязан на мне жениться.
Мне не было смешно – я уже жалела о том, что сделала, и о том, какой неудачный объект выбрала для своего нелепого поступка. Нельзя обижать того, кто тебя любит, даже если при этом сама ничего к человеку не испытываешь.
Но этот мой демарш, видимо, дал понять Денису, что нужно нечто более сильное, чем секс, чтобы удержать меня рядом – раз уж я так запросто смогла лечь в постель с кем-то еще. Ну, и он нашел это более сильное средство, которое в один миг затмило мне всё остальное. Увидев выпавшие мне под ноги из шкафа будто случайно наручники и кляп, я поняла, что вот этого, наверное, хотела бы.
И не ошиблась».
Валерка стал мои злым роком, ей-богу. Много лет я о нем ничего не слышал, правда, как-то припомнил Мари ее странный роман однажды на даче, но причиной этому была музыка, которая и разбудила во мне эти воспоминания. Самого же Валерку я впервые за долгие годы встретил там, где вообще не ожидал и не был должен.
Была первая годовщина смерти Мари – апрель, погода отвратительная, с неба постоянно сыпались то снег, то дождь. Но мне и в голову не пришло отказаться от поездки. Я специально решил ехать после обеда, чтобы не столкнуться там ни с родителями Мари, ни – тем более – с Олегом.
Однако около могилы кто-то был. Я присматривался, но никак не мог узнать мужчину в темно-серой куртке, стоявшего спиной ко мне, ссутулив плечи и опустив седую наполовину голову. Никого мне эта фигура не напоминала.
Припарковав машину, я взял с переднего сиденья букет белых роз и вышел, хлопнул дверкой. На звук мужчина обернулся, и я с трудом и не сразу узнал Валерку Михеева. Да, потрепала человека жизнь…
– Здравствуй, – я протянул руку, и он, помедлив, пожал ее. – А ты как… здесь?
– Мать ее сказала, – глухо проговорил Валерка, снова устремив взгляд на памятник с выбитыми датами. – Случайно встретились на улице…
Я вошел в ограду и положил цветы так, чтобы их не снесло ветром. На небольшом постаменте лежал свежий букет желтых шаровидных хризантем – наверняка Олег приезжал сюда рано утром. Это были любимые цветы Мари, и он доставал их в любое время года и в любом месте, где бы она ни находилась. Я же с каким-то бараньим упорством всегда дарил ей белые розы, хотя знал, что она такие терпеть не может, и вот даже сейчас привез их, хотя в павильоне, где покупал, видел желтые хризантемы. Даже себе не могу объяснить, почему так делаю.
Валерка, похоже, тоже знал о любви Мари к хризантемам, но привез белые, с кулак величиной.
– Как… это случилось? – выдавил он мне в спину.
– Рак, – коротко ответил я, не желая обсуждать эту тему с ним.
– Долго..? – он не смог договорить, но я понял, что имелось в виду.
– Долго. Столько вообще не живут с ее диагнозом. Извини, Валера, подробностей не будет, да я их и не знаю. Она много лет жила с другим человеком.
– То есть, бросила тебя? – криво усмехнулся Михеев и полез в карман куртки за сигаретами.
– Ну, тут я тебя вряд ли порадую. Нет, не бросила. Я ее отдал.
Мне почему-то доставляло странное, хоть и довольно мучительное удовольствие говорить ему это – уж не знаю, почему.
– Ты так и продолжал считать ее своей вещью, хотя она была просто мазохисткой? – удивил меня Валерка, продемонстрировав знание терминологии.
– Ух ты… и давно ты такой подкованный? – я тоже закурил, пряча сигарету от ветра в ладонях.
– С тех пор, как понял, что у вас за отношения, – скривился Михеев. – Полно информации, не так все и сложно, хоть и довольно странно.
– Ну, и тебе зачем было надо забивать этим голову?
– Хотелось понять.
– Понять Мари? – я усмехнулся. – Ну, ты загнул, конечно.
– Мари? – чуть удивленно повторил Михеев. – Значит, так ты ее называл… – он секунду помолчал. – Да, ты, наверное, прав. Если уж ты за столько лет ничего о ней не понял, то мне-то куда…
– Валерка, мы ведь уже взрослые, – примирительно произнес я. – Давай хоть у могилы разборки устраивать не будем, а? Ну, не по-человечески это. И Машка этого не любила. Она тебя всегда защищала, говорила – ты не виноват, что с тобой приключилось вот это… Безответно любить больно, я знаю. И твоей вины действительно не было в том, что Машка к тебе всерьез никогда не относилась. Она и ко мне-то… – я махнул рукой. – В общем, давай завязывать, а? Хотя бы из уважения к ней.
– Все-таки ты удивительно ограниченный, Денис. Для тебя все в жизни сводится к постели, а это ведь вовсе не так. И Маша… она ведь просто потакала твоим прихотям, думаешь, я этого не понял?
Я мог бы сейчас очень огорчить его открытием – его обожаемая Маша, которую он так боготворил и идеализировал до сих пор, вовсе не потакала моим прихотям, а, скорее, приспособила меня для удовлетворения своих, хоть я не был против. Мы с ней совпали в своих отклонениях, вот и все. Тема – не норма, это девиация, нарушение – как угодно, и нам с Машкой просто повезло на раннем этапе, когда мы оба поняли, что с нами что-то не так. И мы были друг у друга, что очень облегчило нам жизнь, позволило не притворяться, не гасить это в себе, а дало возможность развиваться, не вовлекая в порочный круг нормальных людей. Мы компенсировали друг другу наши девиации. И я любил ее, а она меня – нет, но нам это не мешало быть вместе много лет, как потом ее нелюбовь не помешала Олегу. Но Михеев никогда этого не поймет, потому что он – нормальный, что бы это ни значило.
– Ладно, Валерка, мне на работу пора. Тебя подбросить? – я не увидел поблизости никакой машины, а могила Мари находилась довольно далеко от центрального входа, и идти пешком обратно сквозь пронизывающий насквозь кладбищенский ветер и пробрасывающий то и дело дождь с мокрым снегом – удовольствие так себе.
– Не надо, – отказался он. – Я еще тут побуду… если не возражаешь.
Представляю, с каким трудом ему далась эта последняя фраза, но он все-таки произнес ее, и это требовало уважения, пусть мне и было неприятно оставлять его здесь, наедине с Мари.
Я неопределенно кивнул и пошел к машине, оставив Валерку возле ограды. Он снова ссутулил плечи, закурил еще сигарету и продолжил смотреть на могильную плиту, словно мог увидеть там что-то иное, кроме двух выбитых дат. Фотографии на памятнике не было – так решил Олег, он же договорился об этом с родителями Мари. Я знал, что он сам пошел к ним со страшной новостью, сам организовал все, что касалось похорон и последующей установки памятника – об этом мне рассказала Лера.
Я в тот момент оказался ему совсем не помощник и не поддержка даже – не справился с эмоциями, с собой, со своей жизнью и крепко запил, едва не вылетел с работы, в общем, никакого толка от меня не было. Я спускался в супермаркет, закупал очередную партию водки, пил и рисовал. Это было все, что я мог в тот момент – рисовать. Именно тогда в пьяном угаре я и оклеил всю стену напротив кровати в спальне изображениями Мари – фотографиями, рисунками, и покрыл сверху лаком.
Олег зашел ко мне только один раз – накануне девяти дней, увидел, что я совершенно невменяем и, не сказав ни слова, ушел. Потом мы не виделись около двух месяцев – он не отвечал на телефонные звонки, а дома его застать было невозможно – он пропадал то на работе, то в компании байкеров. Из двух мотоциклов он сперва, как и обещал, продал «ямаху», а «харлей» внезапно попросила не трогать Мари. Это тогда очень удивило Олега, уже разместившего объявление о продаже:
– Мы ведь договорились.
– Не делай этого. Успеешь продать, это же классика…
– Да дело же не в деньгах, Мари. Дело в принципе. Я дал тебе слово.
– Ну, во-первых, я тебя об этом не просила. А, во-вторых, могу же я передумать? Ну, вот и считай, что передумала и хочу, чтобы ты не трогал «харлей».
И Олег сдался, снял объявление. Теперь мне начало казаться, что Мари настояла на этом как раз потому, что понимала – когда ее не станет, у Олега вообще не останется ничего, за что он сможет зацепиться, чтобы продолжать жить. А байкеры все-таки могли ему в этом помочь.
Ну, вот он и цеплялся.
Я же долго не мог смириться с тем, что Мари больше нет. Да, она уже не была со мной, но в последние месяцы наши отношения стали какими-то более близкими, что ли. Возможно, дело было в том, что я перестал доставать ее, боялся причинить дискомфорт – а раньше это было словно бы смыслом моего существования. Узнав, что происходит с Мари, я вдруг словно устыдился себя – ну, что я, зверь, в самом деле, чтобы отравлять тот недолгий отрезок жизни, что ей еще остался? В общем, мы стали общаться как-то ровно и по-дружески, и теперь мне этого не хватало, как воздуха.
Я словно растерялся и не знал, что делать дальше. Мари всегда присутствовала в моей жизни, независимо от того, были мы вместе или нет, а теперь ее не стало – во всех смыслах. Даже живя пять лет в Америке, я знал, что дома, в Сибири, есть Мари, это как-то мирило меня с той жизнью, которая мне, как оказалось, вообще не подходила. А теперь…
Впервые я оказался на кладбище накануне дня ее рождения, да, буквально за день. Олег назвал мне номер линии и участка, это находилось довольно далеко от центральных ворот, я поднимался в гору на машине, и ряды могил все не кончались – создавалось впечатление, что мертвых намного больше, чем живых. Да, собственно, так это и было.
Могилу Мари я увидел сразу. На всех относительно свежих захоронениях стояли кресты, и только у нее был просто высокий столбик с табличкой. Ну, о ее отношениях с религией знали все, потому поставить даже временный крест не решились.
Было очень странно смотреть на холм земли и знать, что там, внизу, – она. Вернее, то, что от нее осталось. В моей жизни это была не первая могила, я успел похоронить бабушку и обоих родителей, но почему-то именно тут, у Мари, меня охватило ощущение пустоты и какой-то надрывной тоски, словно пришло осознание – всё, больше ничего никогда не будет.
И еще в тот раз я подумал, что же должен испытывать Олег, приезжая сюда, если мне так плохо? Каково же должно быть ему?
Поддавшись внезапному порыву, я, вернувшись, сразу пошел к Олегу. Он, конечно, меня не ждал, но дверь открыл.
– Сто лет тебя не видел, – я вошел в квартиру и сразу уловил запах кальянного дыма. – Куришь?
– Да. Будешь? – хмуро спросил он.
– Не откажусь.
– Ну, идем тогда.
Чуть прихрамывая, он двинулся в кухню, я пошел следом. Кальян стоял на барной стойке, заменявшей моему другу стол. Я сразу направился в угол между стойкой и окном, сел на высокий табурет и вдруг вспомнил, что именно здесь любила сидеть Мари. В этой квартире все напоминало о ней, хотя толком она здесь и не жила, разве что последние несколько месяцев.
– Ну, съездил? – спросил Олег, перезаряжая кальян.
– Да. Ужасное ощущение, – я даже плечами передернул, чтобы разогнать забегавшие по телу мурашки.
– Вот и не мотайся туда часто. Дай ей хоть там лежать спокойно.
Я удивленно уставился на друга:
– Ты это серьезно?
– Абсолютно. Денис… ну, не хочу снова одно и то же говорить. Просто сделай, как я прошу. Запретить не могу, потому прошу.
Я неопределенно кивнул, хотя, не скрою, мне было обидно слышать это. Но, наверное, Олег был прав – мне не стоило появляться на кладбище чаще, чем это принято. В конце концов, Мари ушла, не принадлежа мне – так имел ли я право нарушать ее покой своими визитами? Ну, и Олегу, понятное дело, это было бы неприятно.
– Где Новый год будешь праздновать? – спросил я, когда Олег уселся на табурет и устроил больную ногу на втором, вытянутым из-под стойки.
– Нигде. Лягу спать пораньше.
– Может, ко мне? Закажем что-нибудь, посидим?
– Какой тебе интерес сидеть со мной? Я не пью.
– Да не в алкоголе дело… Не хочу один оставаться, – вдруг признался я, беря из его руки протянутый мундштук. – Может, и тебе тоже не стоит?
– Ты же знаешь, что я всегда отмечаю Новый год один, если есть возможность.
– Ну, как хочешь…
Дневник Мари.
«Годы в институте оказались хоть и сложными, но очень счастливыми. У нас всё складывалось как-то легко, без напряжения, без ссор и скандалов – особенно после того, как началась Тема. Не было причин для этого.
Мы оба работали, а Денис еще и успел закончить массажные курсы, чтобы иметь возможность зарабатывать. Он собственноручно обустроил комнату в квартире Серёги, и теперь у нас было своё место для экшенов. Иногда, если вдруг экшн оказывался слишком интенсивным, или если просто не хотелось расставаться, мы засыпали там же, на кровати за балдахином, обнявшись и словно приклеившись друг к другу. Утром Денис всегда вставал раньше и варил кофе, приносил мне в постель и сидел в ногах, глядя, как я, еще не до конца проснувшись, пью его и закуриваю первую утреннюю сигарету. Кстати, длинные коричневые «More» с ментолом покупал мне тоже он, а позже я вдруг пристрастилась к сигарам, и на несколько лет они стали непременным атрибутом моей жизни. Правда, Денису это не нравилось.
Встречи в комнате Серёгиной квартиры стали неотъемлемой частью нашего существования, но мы умудрялись находить время и на какие-то прогулки, и на вечеринки с однокурсниками, и на походы в театр – это вообще было отдельным видом развлечений, тут мы как-то удивительно совпали. Иногда Денис водил меня на выставки – любил рассматривать чужие работы, объяснял мне, что сам сделал бы по-другому. Словом, мы не зацикливались исключительно на «тематических» практиках, не ограничивали свою жизнь только постелью и экшенами. Нам было хорошо друг с другом и вне Темы, хоть раньше я думала, что всё будет иначе.
Денис не давал мне поводов для ревности – даже самых крошечных, он, казалось, никого вокруг не замечал ровно с тех пор, как мы начали встречаться всерьез. Это вызывало зависть среди однокурсниц, для которых красавчик Дэн всегда казался лакомым кусочком. А тут – я. Но я умела не обращать внимания на сплетни и разговоры за моей спиной, мне было важно мнение только одного человека обо мне. И это был Денис. А он меня любил, и для него я была лучшей.
Мне всегда нравилось предвкушение экшена, момент, когда еще ничего не началось, а идет только подготовка. Денис надевал белую рубашку, закатывал рукава до локтей, оставлял расстегнутыми три пуговицы сверху – этот процесс настраивал и его, и меня на предстоящее действие. Он раскладывал девайсы так, чтобы иметь возможность менять их мгновенно, не прерываясь надолго, он придирчиво оглядывал то, как готова я – всегда выдвигал требования по обуви, белью или, когда позже появились разные специальные костюмы, к тому, что я беру из шкафа – латексное платье, корсет, шорты. Он очень любил чулки, перчатки и туфли и, хотя главным фетишем всё равно оставалось белье, иной раз просил оставить только это.
Ему нравились мои руки в длинных, выше локтя, перчатках, закованные в тяжелые металлические наручники. Чулок с разными видами резинок у меня тоже было множество – с огромным трудом всё это доставалось через пятые руки или по случаю покупалось где-то на дальнем рынке. Ну, а в отделе обуви для стриптиза, открывшемся в подвальном помещении одного из магазинов, меня, кажется, узнавали и всё никак не могли разобраться, в каком из появившихся в изобилии стрип-клубов я работаю.
Но всё это покупалось с единственной целью – доставить удовольствие моему фетишисту-Верхнему, которого эти вещи заводили с пол-оборота. Я действительно в то время старалась, чтобы он получал от меня всё, что хочет, потому что это было не так уж сложно, а видеть восторг в глазах Дениса нравилось мне почти так же сильно, как принимать удары плетью, например.
Если честно, то и ваниль с ним оказалась не так уж плоха, даже наоборот – люби я эту самую ваниль. Но мне уже было понятно, что обычные отношения это не моё, мне как раз отлично подошла Тема, в которой я чувствовала себя органично. Если бы еще не характер…
Так случилось, что по характеру я была, скорее, Верхняя, и потому частенько нарушала какие-то правила, которых в силу, опять же, склада натуры, принять не могла. Со мной невозможно было обращаться как с нижней в полном смысле этого понятия, я многих вещей просто не допускала. Но, может, чистый мазохизм тоже не так уж плох – для тех, кто в этом разбирается?
Денис хорошо владел разными видами девайсов, умел много разных штук – мне хватало, но ему самому хотелось еще и в голову ко мне залезть, а вот этого я не позволяла никому, и даже Тема ничего не изменила. А он уже хотел иметь власть не только над моим телом, но и над чем-то еще. И это изменило в наших отношениях всё.
Не сразу, но…»
Примерно через год после того, как Мари не стало, я, разбирая папки с рисунками, набрел на одну из самых первых – ту, когда я еще учился в институте, курсе, кажется, на втором-третьем. Мы с Мари тогда уже были вместе, и она была моей основной и единственной моделью. Уже в то время я не рисовал ее лицо, только тело, ноги, шею. Не знаю, почему так получалось, но, видимо, уже тогда я понимал, что никогда не смогу передать в портрете то, что вижу. Было в Мари что-то неуловимое, видимое только взглядом, и что мгновенно исчезало на снимках и рисунках. Порой мне казалось, что ее спина куда выразительнее лица – или это всё же у меня не хватало данных, чтобы ухватить суть.
Я перебирал рисунки, сидя на полу в большой комнате. Сколько же их было, даже не сосчитать… Мне нравилось рисовать Машку – иногда я усаживал ее на стул посреди комнаты, уходил за спину и делал наброски карандашом, заставляя ее принимать разные позы. Это всегда было очень возбуждающее зрелище – ее обнаженная спина, руки, скрещенные на спинке стула… И дело было вовсе не в обнаженке – если честно, я такое не очень любил, мне больше нравился легкий флёр, намеки, создаваемые то свободной рубахой (чаще – моей), то каким-то бельём, корсетом, чулками. Нет, я не мог назвать себя любителем обнаженного тела, мне и в экшенах всегда нужно было что-то, что я смогу потом с Мари снять.
В этом смысле я долго привыкал к Лере. Ну, во-первых, по сравнению с Мари она была просто огромной, хотя имела неплохую фигуру для ее комплекции. Во-вторых, никакого изящества в ней не было – слишком уж долго она исполняла мужские роли в отношениях, это не могло не сказаться на внешнем облике. В-третьих, ее идиотская привычка покупать почти мужское белье. Я терпеть не мог все эти спортивные лифчики, эти женские трусы-боксеры, напоминавшие мои собственные, да и сидело это всё на Лере ровно как на мне.
Она не могла понять, что не так, не могла прочувствовать мои потребности – об этом ей как-то даже Север сказал, намекнув на то, что нижняя, не знающая о предпочтениях Верхнего, ничего хорошего вообще не заслуживает. Но и это ситуации не поменяло, потому в экшенах мне было довольно сложно, особенно первое время.
Мне не нравилось, что Лера слишком мало внимания уделяет своему внешнему виду, хотя я неоднократно просил одеваться менее нарочито по-мужски, если уж она не едет в этот момент на мотоцикле. Кстати, мотоцикл тоже раздражал, хотя вот он-то подходил Лере идеально и по характеру, и по внешнему виду. Но я-то никогда не мечтал иметь в своих нижних байкера.
Наверное, нормальным людям это все покажется странным и глупым – такие придирки по поводу белья, например. Но фетишисту-визуалу очень сложно убедить себя прикасаться к женщине, чей внешний вид его не то что не возбуждает, а даже отталкивает. Вы когда-нибудь пробовали имитировать возбуждение? Так вот – мужчинам это не удается. Мы или хотим, или нет, и тут не сыграешь, не изобразишь, голая физиология.
В общем, Валерия не отвечала моим требованиям в плане визуала и фетишей, и я терпел ее присутствие рядом только потому, что никакой альтернативы не было, а она всегда оказывалась под рукой, всегда готова исполнить мои желания, какими абсурдными бы они ни были. Наверное, я слишком хорошо помнил, что такое тематический Голод, от которого сводит все тело, а мозг вообще отказывается работать, и все мысли устремляются только в одну сторону – мне надо, надо, НАДО!
Это заблуждение, что Верхнему проще найти партнершу или партнера, чем нижним. Нет, это не так. Тема – тот же секс, и если человек отталкивает физически, то ничего не получится. Ну, во всяком случае, у меня всегда так было. Разумеется, есть Верхние вроде Севера, кому совершенно безразлично тело, попадающее под девайс. Но Север больше склонен к дээс, чем к эсэм, там все немного иначе. Я же с большим трудом мог представить себе, что иду в экшен с женщиной, которую совершенно не знаю, которая не интересна мне как человек, к которой я вообще не испытываю эмоций. Даже к Лере у меня сперва был хотя бы простой интерес, потом возникло желание доказать ей, что про свою нетрадиционную ориентацию она выдумала себе сама, и стоит появиться нормальному мужику, как все это слетит (в принципе, я оказался почти прав). Чуть позже я понял, что могу исполнить с ней любые фантазии, прежде нереализованные с Мари, это тоже заставило меня держать Леру рядом.
Но в какой-то момент, когда я пресытился своими желаниями, мне вдруг начало казаться, что Лера совершает главную ошибку – она не умеет говорить «нет» и не может притормозить меня, когда я начинаю захлебываться адреналином и творить дичь.
Мы расстались с Лерой за несколько месяцев до годовщины смерти Мари. Я ни разу не пожалел о принятом решении, оно было обдуманным и взвешенным, я сделал всё правильно, так, как было нужно даже в Теме – с разговором, с извинениями и благодарностью. Я не интересовался, что случилось потом, вообще не хотел вспоминать. Она по-прежнему работала у Олега, правда, он перевел ее из офиса в один из филиалов, и я не мог осудить его за это. Я же очень надеялся, что больше не встречу ее даже случайно.
Дневник Мари.
«Всякий раз, оказываясь в магазине нижнего белья, я выбираю что-то на вкус Дениса. Это обязательно кружево, что-то воздушное, цветное. Никогда – белое, хоть в этом мы совпадаем. Я люблю черное белье, но Денису оно нравится куда меньше, потому к стойке с черными комплектами подхожу в последнюю очередь, чтобы сделать приятное себе лично. Меня, кстати, никогда не напрягает вот эта необходимость удовлетворять прихоти Верхнего – ну, какая сложность в покупке красивого нижнего белья? Самой же приятно.
Помню, раньше, много лет назад, когда еще не было таких магазинов в том количестве, как сейчас, мне приходилось изворачиваться и покупать что-то у перекупщиков или у гонявших в тот же Китай или Польшу соседей из квартиры сверху. Но не могла же я заказывать им откровенно эротические комплекты, рискуя тем, что они непременно расскажут об этом маме, например. Не то чтобы я боялась, но – к чему?
Спустя время я обзавелась знакомой на ближайшем рынке, она лечилась в отделении, где я работала сестрой, и частенько привозила для меня что-то необычное, такое, чего никогда не выкладывала на прилавок.
У меня появились умопомрачительные тоненькие стринги – тогда и слово-то такое было в новинку, а уж белье, напоминавшее шнурки, вообще мало кто носил.
Когда Денис впервые увидел на мне такое, у него, кажется, перехватило дыхание. Он опустился на колени передо мной, долго трогал пальцами сперва кружевной треугольник впереди, затем развернул меня спиной к себе и, чуть сдвинув шнурок сзади в сторону, застонал:
– Гоооосподи… – я услышала, как едет вниз «молния» его джинсов, как он встает и кладет руку мне на спину, чуть наклоняя меня вперед. – Офигеть… о-фи-геть… – бормочет он в такт своим движениям во мне. – Уф… – он отталкивает меня и переводит дыхание: – Сдуреть можно… ты где такое отхватила?
– Не понравилось? – ухмыляюсь я, глядя, как он садится на пол к стене, так и не застегнув джинсы, и пытается закурить дрожащими руками.
– Не говори ерунды… ты ведь знаешь, что красивое белье меня заводит. А такого я еще не видел.
– Ну, привыкай, мне Кристина привезла целую связку, – смеюсь я, усаживаясь рядом и вытягивая ноги в черных чулках.
– Она просто террористка, – бормочет Денис, наклоняясь и целуя меня в плечо. – Я теперь с тобой в автобусе вместе ездить не смогу…
Мы прыскаем от смеха, представив картину.
– Откуда у тебя это, а? – интересуюсь я, забираясь к нему под руку и прижимаясь всем телом.
Денис затягивается, выпускает вверх облако дыма и мечтательно произносит, глядя в потолок:
– Всегда мечтал о женщине в красивом кружевном белье. Когда-то давно, лет, наверное, в двенадцать, нашел у отца в тумбочке журнал… да не смейся ты, не «Плейбой», а какой-то рекламный, видно, кто-то из пациентов из-за бугра привез… и там была как раз реклама нижнего белья – голубой лифчик и трусики… ох, Машка… я даже лица модели не помню, не могу сказать, была она блондинка или брюнетка, а вот этот комплект…
– Да ты извращенец, Диня, – смеюсь я, целуя его в грудь в вырезе расстегнутой рубашки.
– Еще какой… – вздыхает он, стряхивая пепел в стоящую рядом пепельницу. – Ну-ка, встань на четвереньки, – он чуть толкает меня вперед, и я, подогнув ноги, поднимаюсь в требуемую позу. – Ползи. Нет… медленнее… голову опусти… вот так… возьми стек из шкафа и принеси мне… нет, Маша, в зубы возьми… ага…
Он встает на ноги, застегивает джинсы и рубаху, протягивает руку и забирает у меня из зубов стек. Не скажу, что мне заходит такая практика, но почему бы не доставить удовольствие Верхнему, которому так очевидно нравится это зрелище?
Денис запускает руку мне в волосы – они у меня сейчас чуть ниже плеч, натурального цвета – перекрашу в белый и остригу их коротко я примерно через пару месяцев, но сейчас они еще в первозданном виде, разве что накручены на спиральные бигуди и выглядят чуть небрежно. Этой длины как раз хватает Денису, чтобы не наклоняться особенно и задрать мою голову так, чтобы видеть лицо.
– Оближи губы, – вдруг требует он. – Еще… еще… – его рука выпускает волосы. – Принеси кляп.
Возвращаюсь к шкафу, беру из ящика кляп – первый попавшийся, не выбираю, беру в зубы ремешок и возвращаюсь к Денису. Он закрепляет кляп, плотно вставив шарик мне в рот, поправляет волосы, чтобы не попадали под ремешки.
– Повернись и встань на колени, руки за голову. Голову чуть вниз… еще… да…
Он хлещет меня по плечам и спине ременным хвостом стека, это чувствительно, но не настолько, чтобы как-то возражать. Однако Денису самому не нравится такая порка, он давно понял, что со мной надо пожестче – тогда обоим только лучше. Стек летит на пол, из шкафа вынимаются флоггеры – о, вот это по-нашему… я чувствую возбуждение уже от одного вида девайса, а уж от первых прикосновений к коже вообще начинаю слегка дрожать от накатывающего волнами и все усиливающегося желания. Это довольно странно, но меня боль всегда возбуждала, я фокусировала свое внимание не на болевых ощущениях, а на тех эмоциях, что испытывала, и на остром возбуждении, которое снять можно было только одним способом…
Мы даже не трудимся дойти до кровати за балдахином, который Денис укрепил вокруг нее на полукруглой штанге, ввинченной в стену. Экшн заканчивается там, где начался – на ковре у окна в той части комнаты, где укреплены крюки в потолке и стене, где стоит крест для порки… Скосив глаза в сторону, я вижу валяющийся рядом флоггер, чуть дальше – еще один и кляп, который Денис выдернул перед тем, как повалить меня на пол.
Мы никогда не думаем о том, что за стеной могут быть люди – друзья алкаша-Серёги, регулярно забредающие сюда с единственной целью – отведать вкусной водочки. Если Серёга уже достаточно набрался, может постучать к нам – после некоторых событий стучит и никогда не входит, если не получил разрешения, – и попросить у племянника спонсорской помощи. Иногда Денис просто посылает его, и дядюшка, значительно уступая ему в комплекции, послушно скрывается в своих апартаментах, а иногда дает сотню-другую, и тогда вечеринка может затянуться до утра. Правда, Денис всегда предупреждает – если, мол, что, не обижайся, всех повыкидываю с лестницы, и тебя – в первую очередь. Но Серёга, однажды не вовремя ввалившийся в комнату, увидел нечто такое, с чем знакомиться ближе явно не собирался, потому ни сам, ни его дружки не приближаются к нашей двери.
Ночевать остаюсь с Денисом – мы не так часто делаем это, не так часто позволяем себе проснуться утром вместе, принять душ и поехать вместе в институт, но сегодня как раз такой день. Разумеется, нормально выспаться не удастся, и утром у меня под глазами будут огромные синяки, красноречиво объясняющие всем желающим, чем я занималась всю ночь. Но и черт с ними, когда всё так хорошо…»
Да уж… Я закрыл тетрадь и по привычке уже сунул под соседнюю подушку. Захотелось курить, я встал и побрел в кухню. Включил бра над столом, бросил взгляд на часы – было почти три часа ночи. Завтра мне нужно было к восьми на дежурство в больницу, благо, что никуда не придется ехать, только дорогу перейти, оставалось надеяться, что день будет спокойным, без нескончаемой вереницы «скорых», подлетающих с сиренами к приемному покою.
Я налил себе чай, отодвинул занавеску и взял пепельницу. В свете уличного фонаря под легким ветром кружились опадающие с тополей во дворе листья. Наступил октябрь – снова октябрь, как два года назад… Тот октябрь, когда Мари, пусть и не собираясь, вернулась ко мне хотя бы на семь дней. На те семь дней, что мы провели с ней в небольшой московской квартирке с тремя огромными окнами и нелепыми обоями в розочках над изголовьем кровати. Я помнил, кажется, каждую мелочь в обстановке, каждую фразу, сказанную Мари, каждый ее жест, каждый взгляд. Я то и дело слышал ее хриплое дыхание, когда она лежала рядом со мной, вытянувшись в постели после совершенно потрясающего секса, которым она умела и – что там скрывать – любила заниматься. Почему всё так несправедливо? Почему она вернулась ко мне именно в тот момент, когда вообще уже ничего нельзя было исправить? Во всех смыслах – нельзя?
