А мы до невесомости крылаты… Девочка Грусть

© Марина Александрова, 2018

ISBN 978-5-4490-2433-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Девочка Грусть

Люди птиц из клеток выпускали, чтоб самим свободными стать. (В. Высоцкий)

мне и мир без тебя…

 
время не сможет ни вылечить, ни спасти —
только внушить нам иллюзию дня и ночи.
ты говоришь, что мне рано ещё грустить,
я говорю, что случилось грустить досрочно.
 
 
время – лишь счетчик минут, обещаний, встреч…
в сущности – мы назначаем друг другу сроки,
ты говоришь, что не хочешь меня обжечь,
я говорю, что твои не страшны ожоги.
 
 
вот и зима на пороге, и новый круг
замкнут не нами, а теми, кто в нас не верит.
ты говоришь, что пора улетать на юг,
я говорю, что со мной ты теряешь время.
 
 
так и живём, разрывая календари…
время нам мстит, ибо «здесь и сейчас» нарушив,
ты говоришь – будут новые январи…
я говорю – мне и мир без тебя…
не нужен…
 

Закрываю глаза и шепчу…

 
У меня – тёплый вечер, коты и сплин,
Бьётся осень в окно как птица.
Закрываю глаза и шепчу: «Аминь.»
Да поможет мне Бог… смириться.
 
 
Да помогут тебе все дожди, ветра,
Все небесно-земные силы
Не познать одиночества, октября,
И осенней хандры, дождливой.
 
 
У меня – постоянство, скелет в шкафу,
Томик Бродского, плед и кресло.
А октябрь роняет всю ночь листву,
Да поможет мне Бог… воскреснуть.
 
 
Да помогут тебе не сойти с пути
Все светила в огромном небе.
Осыпая октябрьским конфетти,
Вместо пепла, дороги эти.
 
 
У меня – листопад, и лишь ты один
На душе, за печалью книжной.
Закрываю глаза и шепчу: «Аминь.»
Да поможет тебе Всевышний…
 

Так или иначе…

 
Судьба связала хитрые узлы.
А может просто стала я другая?
Но всё, что я любила, догорая,
Рассыпалось частичками золы.
Остались в небе наши журавли,
А мы синиц не выпустим из клеток.
Судьба навяжет шапочек, пинеток,
А время пролистает феврали.
Мы будем зимовать из года в год
Под крышами высоких серых зданий.
И тайно любоваться журавлями,
Устав от рук и прочих несвобод.
Судьба всё так же вяжет и прядёт,
Укутывая шарфами надежды,
Но мы мечтаем снять с себя одежды,
Как будто оперение не в счёт.
А может просто стала я собой?
Но так или иначе – несмышлёной,
Забытой богом, им же – не прощённой
За свой полёт, небесно-голубой.
Судьба подарит свитер шерстяной.
Под ним, в груди, от глаз чужих, я спрячу
Свою печаль, но так или иначе —
Останусь птицей чьей-нибудь ручной.
 

Мы молимся иконам и ночам

 
Мы молимся иконам и ночам,
И носим украшением на шее
Объятья нелюбимых, как трофеи,
И бусики с осколками сердец.
 
 
Но, дрожью, чьи-то руки – по плечам,
А губы – лепестками орхидеи,
Когда душа сжимается и млеет,
Как только что родившийся птенец.
 
 
И мы до неприличия честны,
А мы до невесомости крылаты.
Нам хочется нырнуть в прибой закатов,
И высыпать из всех часов песок.
 
 
Объятья нелюбимых так длинны!
И сдавливают горло, как канаты,
Но чьи-то руки, искренни и святы
Их рубят, как наточенный клинок.
 
 
Мы молимся иконам и ночам,
И пьём до дна вино чужих предательств.
И больно в сердце – пули доказательств
Того, что не могли никак принять.
 
 
Но даже нас – однажды приручат,
Стерев с души запреты и печати.
Руками безупречной благодати
Прижмут, согреют и освободят.
 

Я всем скажу…

 
Я всем скажу, что ты не виноват —
ни в том, что я пишу строкой, как в прозе,
ни в том, что листопады в эту осень,
в стихах моих, унынием грешат…
Я всем скажу, что ты не виноват.
 
 
Я всем скажу, что я мертва для чувств,
как этот город мёртв для нас обоих.
И, памятью, он нас в себе покоит,
запомнив наши письма наизусть…
Я всем скажу, что я мертва для чувств.
 
 
Но в эту осень будет нам тепло —
моя любовь тебе дарует силы.
Я всем скажу, что я тебя любила,
люблю и буду – искренне, светло.
И в эту осень будет нам тепло.
 
 
Но если спросят, был ли ты моим,
признаюсь честно – нет, нас было двое,
добавив вдруг, что этого ты стоил,
в реальности моей неповторим…
И никогда не будешь ты моим.
 
 
Я всем скажу, что ты почти что свят —
не для небес, а для меня, хотя бы.
И в том, что я – душевно стала слабой,
ты тоже ни на миг не виноват…
Я всем скажу что ты, как ангел – свят.
 

Осени…

 
Остыл рассвет. Ночлега просят листья,
Врываясь вместе с ветром в тихий дом,
И терпко пахнет грустью и костром,
А скоро и асфальт засеребрится,
Покрывшись леденелым полотном.
 
 
Простыл закат. Пустеют птичьи гнёзда,
И, жаждущие света и тепла,
Спешат друг к другу души и тела,
В порыве, что невнятен, неосознан,
Но так взаимен в поисках крыла.
 
 
Притихла ночь. И окна, обречённо,
Пораньше погасили жёлтый свет.
Лишь осени бездомный силуэт
По улицам блуждает отрешённо,
Дождём смывая свой багровый след.
 
 
Пошёл отсчёт – от первого тумана
До первой хриплой песни декабря,
И день за днём, в плену календаря,
Проносятся поспешным балаганом,
Нас к осени живьём приговоря.
 

А ночь сомкнёт усталые глаза

 
А ночь сомкнёт усталые глаза,
Вернув нас в быт привычно-серых комнат,
Которые молчат, но всё же помнят,
Как в них парили наши голоса,
Задерживаясь эхом в тонких стенах,
Как золотом блестели образа,
Как нас, нагих, застав в постельных сценах,
Лихой рассвет замедлила гроза.
И снова утро счастье украдёт,
Войдёт бесцеремонно в наше небо,
И, капелькой дешевого плацебо,
По нашим венам нежность разольёт,
Бесплотную, желанную как чудо,
Объятьем теплым, как живой оплот.
 
 
И руки станут символом приюта
Для наших одиноких душ-сирот.
 

Не изменяй

 
Не изменяй, не изменяйся…
Измен зима нам не простит.
Наш перемено-дефицит
Не излечить ни сном, ни спайсом…
Не изменяй, не изменяйся,
Январь не нам принадлежит.
 
 
И там, где камнем постоянство
Легло на дно твоей души,
Не изменяйся, не греши…
Зима, в своём немом убранстве,
Поёт нам рок, читает стансы,
И ветром в окнах дребезжит.
 
 
Не изменяй своим привычкам,
Всё предсказуемо зимой.
И то, что ты сейчас со мной,
Со мной – в бесчувственных кавычках —
Приказ зимы-меланхолички,
Её «больничный», типовой…
 
 
Как будто бы она решила
Меня пока не огорчать…
Мне снова велено молчать
О том, кого до слёз любила…
 
 
Виват, зима! Как это мило-
Измен его не замечать.
 

мы спасены

 
с каждым приходом твоим – всё короче сны,
руки доверчивей, а поцелуи – ниже…
всё, в чём сегодня ко мне справедлив Всевышний —
то, что он слеп, это значит, мы спасены.
 
 
с каждым признанием – вера ещё сильней…
нет, не в красивую сказку с тобой до гроба,
вера в того, кто на мне отпечатал пробу,
будто бы знак своих преданных дочерей,
 
 
и, нерадивую, выгнал с небес сюда,
прямо к тебе – попрощаться с собой и верой…
каждый приход твой – как стрелка секундомера,
час как минута, а вечность – как никогда.
 
 
руки доверчивей, время-песок, а мы
прячемся вновь в искалеченную реальность…
как же он сводит нас – чётко, но так случайно…
слеп, но всё видит, а значит…
мы спасены.
 

Целую твою ладонь

 
Знаешь, есть те, кто пойдет за тебя в огонь,
даже если он адом зовется, и будет вечен…
Я по-детски смеюсь и целую твою ладонь,
только в мыслях – бросаюсь тебе на плечи,
и как будто прошу – не запомни в себе мой след
Хорошо, что ты даже не знаешь, какой здесь смысл…
А вокруг говорят, что ни рая ни ада нет,
есть лишь прочерк в ряду из случайностей, дат и чисел.
Знаешь, есть те, кто простит тебе даже то,
что прощать невозможно, и в чём-то грешно, отчасти…
Но улыбка моя – поцелуем в твою ладонь,
только мысленно – лезвие правды в свое запястье.
И как будто дышать прекращаю, когда тебя нет со мной,
но за каждую слабость свою я сполна отвечу…
Если в здравом начале я кончу за упокой,
где ты будешь, скажи?
Я останусь с тобой навечно.
 

К чёрту Париж…

А теперь сиди дома, расти детей и сажай цветы, забудь о Париже, об Альпах, о белых ночах на Невском, натирай свою жизнь, как хрустальный кувшин, до блеска, правильной будь, педантичной до тошноты, изучай кулинарные книги, вари борщи, стань неизменной владычицей серых будней, дом свой поставь на окраине и безлюдье, и заведи календарик – для годовщин. Разве не так ты хотела – стабильны уют и быт. Осень в Париже – да брось, у тебя ведь теперь есть лето, сад-огород, и до следующего декрета – время очухаться и погасить кредит, время найти здесь себя, и к чертям мечты – глупая слабость обшарпанной домохозяйки. Вот и все счастье – в потрепанной жизнью майке, в зеркало чаще смотрись – в нём давно не ты.

Ты – по брусчатке проспекта босая идешь домой, где одиночество – точка твоей опоры… В Питере поздний июнь закрывает шторы, налюбовавшись влюбленной в себя Невой. Кошка свернется калачиком на руках, утром такси, самолёты, аэропорты…

Доброе утро, Париж и осенние натюрморты, солнце лежит на румяных твоих щеках.

Утро и кофе – привычка под старость лет… Пятая кошка уже, коротки ведь кошачьи жизни. Питер который рассвет под туманом киснет, ты вспоминаешь несбывшийся свой декрет, кучу кредитов, и сад где цветет весна… К черту Париж и квартиру на старом Невском, лучше на окна прозрачные занавески, чем этот вечный июнь, где совсем одна.