Kitabı oku: «Мила», sayfa 6
Дом внутри сильно отличался от особняка Зелиса. Места было намного меньше, и его заполняло множество различных вещей: от красиво изогнутых подсвечников до криво сложенных в стопки листов и смятых бумажек на комоде и полу. В доме было тепло. Очень тепло. Мила даже не заметила, как замёрзли пальцы на руках, и почти сразу после входа в помещение ей стало жарко и захотелось снять с себя верхнюю одежду.
Пахло едой: чем-то мясным и пряным. Вдруг безумно захотелось есть. Всё тело ныло, живот издавал протяжные вои, испугавшие как Мануэля, так и саму хозяйку звонкоголосого певца. Мужчина предложил отобедать в гостиной, говоря о непрезентабельном виде столовой, которую он занял под одну из своих мастерских.
– Чем вы занимаетесь? – спросила девушка, следуя за мужчиной в глубь дома и стараясь ничего не задеть в узких заставленных коридорах. Векдуши – за исключением Влада с его огромным особняком, – видимо, не любили простор, а потому здесь и в крепости – которая судя по всему была замком короля – всё казалось маленьким и тесным.
– Чаще пишу портреты. Редко – пейзажи, но для них нет времени: Элита нельзя оставлять одного.
– Из-за болезни?
– Да. Ему сложно дышать… приступы участились, – он завёл девушку в небольшую гостиную, почти всю коричневую, заставленную каким-то хламом. Они уселись в кресла напротив камина с потрескивавшими дровами. Свет в комнате горел, хотя внутри никого не было. Вдоль стен стояли деревянные книжные шкафы, пол украшал узорчатый ковёр с красно-золотыми цветами; тяжёлые шторы не закрывали окна и были собраны по их краям, служа красивым их обрамлением. Свечи, хаотично расставленные по комнате, добавляли атмосфере уют, беспорядок и своеобразный шарм.
Мила невольно подумала о том, что ей не хотелось бы покидать этот дом и выходить на улицу. Всё в комнате – от криво собранных штор до валявшихся шахматных фигурок на полу возрождало в девушке покой и умиротворение. Мануэль отлично вписывался в цветовую гамму: даже его одежда была светлого коричневого и бежевого оттенков. На секунду Миле взбрело в голову, что она нарушает всю гармонию, царившую в гостиной, своим внешним видом, но, посмотрев на безмятежное лицо Мануэля, она отогнала эту мысль.
– Скажите, – начала она, – Уже поздно? Или ещё день?
Мануэль медленно поднялся с места и прошёл до камина. Отодвинув стопку листов так, что они посыпались на пол и часть их угодила в огонь, он взял в руки небольшие часы и вернулся на место, ставя находку на шахматную доску, разложенную на столике.
Половина первого. Довольно поздно для завтрака, идеально для обеда. И как раз через пару минут перед девушкой на ту самую несчастную шахматную доску поставили тарелку с большим куском мяса и овощами.
– Вы знаете, что только что сделали? – спросила она после первой пробы предложенной еды, – Вы меня покорили…
Мануэль улыбнулся, в глазах его не было на это и намёка. Он был весьма задумчив, и видел перед собой не её, а то, что было в его голове.
– Это очень, очень вкусно, – прожевав очередной кусок мяса, сказала девушка, – Вы едите человеческую пищу? Или готовите для Элита?
– Векдуши едят, – ответил Мануэль, – Если вы это имели в виду. Но не я. В этом доме готовят исключительно для Элита. И для гостей, – добавил он, когда Мила поперхнулась, почувствовав себя нахлебником.
– А как Элит попал к вам? Он такой… забитый, что ли?
– Я нашёл его в лесу. Младенца выбросили за ненадобностью…
Мила молчала, жуя, и потому мужчина продолжил:
– Мы с Мише полагаем, что за несколько дней он так сильно измучил родителей своим криком, что они решили избавиться от него. Тогда я не знал, что следует предпринять: мальчик был слишком маленьким, слабым… Я принёс его домой, – Мануэль замолчал, будто обдумывая, имеет ли Мила право знать правду, – Разумеется, на тот момент я не имел понятия о том, как он попал в лес. Я отыскал его родителей… Мать оказалась блудницей. Отец – женатым человеком, хозяином таверны. Они отнесли Элита в лес, потому что он мешал гостям криками и плачем… Я вернулся домой, пригласил Мише, просил её совета, – он замолчал.
– И что она сказала?
– Оставить его.
Мила кивнула. Мануэль продолжил:
– Элит вырос у меня. Я никогда не скрывал, кем были его родители, и не запрещал навещать их… И он ходил. Возвращался с ранами, но продолжал ходить. Я угрожал его отцу, но тот будто не видел опасности. Его затуманенный алкоголем разум утратил способность мыслить…
Он умер, когда Элиту было девять. Мать до сих пор работает на Портовой улице. Удовлетворяет мужчин за выпивку… Элит не может ходить к ней так часто, как хотел бы. Я понимаю его желание быть рядом с матерью, какой бы она ни была, но я был бы спокойнее, если бы Элит забыл о ней…
– Но он не сможет. Давайте мыслить логично: она ведь в один момент тоже умрёт, – рассуждала Мила, – А он… как я поняла, вы сделаете его векдушем?
Мануэль не ответил. Девушка продолжила жевать.
– Всё решит время, так зачем переживать? – бесчувственно сказала она, пожав плечами, – Вы же научились этому за столько лет? Просто подождите. И чувства Элита изменятся, и его восприятие… Тем более здоровье сейчас с проблемами… Он, может быть, чувствует себя слабым, беспомощным ребёнком, хотя ему уже двадцать два. Ему нужна психологическая помощь, понимаете? Поговорить по душам, может быть. Моральная поддержка какая-нибудь…
Мануэль слушал её, глядя на камин. Может быть, и не слышал вовсе…
– Он, кстати, и выглядит младше меня… Это, наверное, семейное? – она ухмыльнулась сама себе, не замечая ответной улыбки собеседника.
– Никогда не мог угадывать возраст. Понимал лишь то, что я стар.
– А вы самый стар… взрослый в этом королевстве?
– Отнюдь.
– Мм… – Мила прожевала очередной кусок мяса. Мануэль с вопросом посмотрел на неё. Она улыбнулась и положила столовые приборы на тарелку с нетронутыми овощами, – Вы, кажется, говорили о рисовании… Покажете мне?
Она резко встала, воодушевлённая приятным послевкусием во рту. Мануэль в ответ на порыв девушки перенял часть её энтузиазма и уверенной походкой повёл прочь из комнаты.
Через пару недлинных и захламлённых тёмных коридоров находилась столовая, отобедать в которую Мануэль не пригласил гостью. И было понятно, почему. Комнату заполнили картины, преимущественно закрытые полотнами. Все они стояли вдоль стен в несколько рядов, закрывая собой друг друга. Некоторые лежали сверху, некоторые – на полу. Мебели не было. Место больше напоминало склад или чердак для ненужных вещей. Единственным источником света была свеча, взятая Мануэлем в гостиной.
– Мрачновато, – вынесла вердикт Мила, подойдя к ближайшим картинам. Взяв первую в руки, она сняла с неё лёгкую светлую ткань.
На холсте была изображена поразительной красоты женщина. Она стояла спиной к смотрящим и оглядывалась через плечо, окутывая пустым взглядом. Плечи и спина её были обнажены. Светлые волосы – собраны в высокую причёску. Бледные губы приоткрылись и, если сравнивать с мраморной белизной кожи, даже казались яркими. Выражение лица было совершенно равнодушным. Таинственное безразличие, которым веяло от картины, заставляло рассматривать каждую её деталь, каждый мазок на ожившем холсте, но взгляд всё же невольно возвращался к пустым глазам.
– Кто это? – восторженно вздохнула Мила, не в силах оторваться от портрета. Она была уверена, что женщина на картине была богиней. Или королевой. Как минимум принцессой. Невероятная красота её поражала, и Мила не верила, что женщина существовала в реальности.
Мануэль, державший около Милы свечу и бессмысленно глядящий на неё, перевёл на картину свой едва заинтересованный взгляд. Он медлил с ответом, долго всматриваясь в прекрасное лицо, будто не узнавая его. Наконец он приоткрыл рот и тихо сказал:
– Моя дочь.
В удивлении Мила уставилась на векдуша, не находя сходства между ним и женщиной с портрета. В своей голове она уже представляла дочь Мануэля. С такими же медными волосами и глазами – впрочем, можно честно признаться: она представляла точную копию самого Мануэля в женской версии.
Но его дочерью была недостижимая богиня с портрета. И звали её Мише. Мила ужаснулась. Почему именно это имя? Неужели в мире не нашлось более подходящих имён? Более изысканных, более таинственных, да более любых в конце концов?
Девушка ещё раз осмотрела картину. Прекрасная Мише всё так же равнодушно глядела в ответ. Из-за полуприкрытых век невообразимо сложно было различить цвет глаз. То ли зелёный, то ли белый, то ли золотой. А может, и всё вместе.
– У вас определённо получается делать детей, – выдохнула она и поставила портрет на место.
Следующим в руки попал холст с великолепным пейзажем. Изображенное на нём чёрное небо искрилось бесчисленным количеством звёзд. Края полотна закрывали пышные ели, тянущиеся ввысь. Миле казалось, что она находится внутри картины – лежит или сидит на мягкой траве, обдуваемая прохладным ветром, и изучает звёзды. Посередине небо изрезалось несколькими тонкими белыми полосами, слившимися в созвездие. У девушки даже зазвенело в ушах, когда она представила метеоритные тела, с невообразимой скоростью рассекающие атмосферу. Всё-таки космос был её слабостью…
– Красиво, – тихо сказала, ставя картину на место, – Вы рисуете по заказу или по наитию?
Мануэль ничего не ответил. Мила потянулась за следующим полотном. На нём была девушка по колено в воде. Она держала в руках подол светлого платья. Позади неё, на берегу, полыхал костёр. Несколько девушек, одинаково одетых, сидели вокруг него и, кажется, плели венки. Им явно было весело: двое застыли в позах с открытыми от смеха ртами, остальные улыбались.
Мила вернулась к девушке в воде. Эмоции на её лице не были похожи на те, что были у её подруг. Растерянность, непонимание. Безысходность плескалась в глазах.
– Что это за картина?
– Сцена прощания. Эту девушку, – он указал на стоящую в воде, – Выдают замуж. Сёстры плетут ей венок, который она должна пустить по воде в знак ухода в новую семью.
– Она не очень-то рада…
– Она ещё не видела жениха. «Он богат и стар» – всё, что ей сказали. Хорошая партия для девушки без приданого, – он замолчал на секунду, – На этой картине изображён её последний вечер. Она утопилась ночью.
– Боже…
– Замуж вышла её сестра, – Мануэль указал на одну из сидевших на траве девушек, – У них родилось два сына.
– Откуда вы это знаете?
– Я знал жениха. На тот момент ему было сорок два, я не имею понятия, почему его называли старым… Он был опрятен, умён, ничего не жалел для жены… – пожал плечами, – Так сложились обстоятельства…
Мила попыталась скрыть своё возмущение от его слов и отвернулась, чтобы поставить картину на место. Фразы, подобные таким, как «так сложились обстоятельства», «ничего нельзя было сделать», вызывали в ней отвращение от оправдания бездействия. Собственного или чужого. Как будто кто-то пытался что-то сделать для предотвращения пагубных ситуаций. «Она сломалась, так получилось», «Я видел, как вашего сына избивали за школой, ничего нельзя было сделать», «Мы переезжаем и не спрашиваем твоё мнение об этом. Так сложились обстоятельства».
«Не сложились», – в подобных ситуациях думалось Миле, – «Ты просто ничего не сделал, чтобы этого не было». А вообще, ей повезло: такое случалось в её жизни крайне редко. «Всё от бездействия, – обычно бормотала она, – Значит, надо что-то сделать…». Зачастую от её действий становилось только хуже, и ей на помощь спешила Арина, пытавшаяся разобраться в навороченных Милой делах. Выход из ситуации они находили всегда, и поэтому девушка искренне верила в то, что её мысли насчёт действия и бездействия верны.
Она потянулась за следующим полотном. Оно было тёмным и не имело чётких линий, поэтому свечи было мало для того, чтобы различить что-либо.
Мила взяла другую картину. Изображение войн никогда не вызывало у неё особых чувств. Она вообще предпочитала проходить мимо таких картин. Но сейчас ей показалось неуместным, только взяв очередное полотно, отложить его. И потому она мельком прошла по нему взглядом и уставилась на свой большой палец. Ноготь был сломан. И как она не заметила раньше? Вероятно, тогда ей было всё равно, но сейчас стало стыдно и даже больно.
– Забавно, – отвлёк от размышлений Мануэль, – Люди готовы убивать друг друга за всё… – он замолчал на пару секунд, – Это последняя битва Светлой войны…
– Странное название, – усмехнулась девушка, так же не глядя на полотно.
– Да… – Мануэль долго всматривался в свой же рисунок, – Последние дни, когда свет падал на нашу землю…
– Вы хотите рассказать мне какую-то душещипательную историю? Ладно…
– Больше четырёх сотен лет назад люди объявили нам войну. Вернее сказать: напали. Из-за предательства векдушей восточных земель…
– Кого? – прищурилась девушка, не сумев сдержать язык за зубами. Мануэль замялся, вспомнив, что собеседница не была осведомлена об истории их королевства.
– Река Алькэ, – начал он, – Разделяет наше государство на три континента. Ранее на каждом из них были королевства – Северные и Западные земли, а также отдельная община, состоявшая из нескольких семей, не имевших ни названия, ни правителей. Эту часть именовали Восточными землями.
Он перевёл дыхание, всматриваясь то ли в полотно, то ли в свои мысли.
– Между нами не было хороших отношений. Мы знали об их зависти к нашим правителям и богатствам. Мы ожидали предательства, и оно случилось. Восточные векдуши позволили врагам уничтожить часть наших кланов. Люди пришли ранним утром с востока. Они разрушали всё на своём пути, выбрасывали векдушей на улицу, под палящие лучи светил, были безжалостны даже к детям… – Мануэль дрогнул, – Мише было восемь. Она была на юге Северных земель, у семьи… семьи… – он нахмурился, – Не вспомню… У моих погибших друзей…
К полудню на юг прибыли тысячи кораблей. В дома врывались, но, безусловно, справиться с векдушами внутри никто не смог. Тогда они разрушали здания…
– Вы умираете от света? Как вампиры?
– От света Церара, отражённого от Вира, – как будто объяснил он, – К сожалению, я не знаю, кто такие вампиры.
– Это вымышленные существа. Не важно. Продолжайте.
– Люди… разрушали здания… Однако везде есть предатели. Несогласные с волей человечьего короля в тот день всеми силами пытались предупредить нас, помочь… Одним из них был граф по имени Домиль. Его отряд штурмовал дом, где гостила Мише. Он спрятал её в сундуке, который забрал себе при делении имущества.
А́лиш, наш король, поцелованный светом, жил на западе, у границы двух им объединённых земель. Когда люди подошли к Северному Дворцу, он выступил в одиночку, ведь единственный мог находиться под светом Вира и Церара. Но он был слеп. Рождённый от союза правителя Западных земель и наследницы Северных, он имел полностью чёрные, незрячие глаза. Он вышел к людскому королю и предложил провести переговоры. Человек отказался, рассмеявшись. Тогда Алиш призвал старого беса, по своей глупости заключившего сделку с родом западных королей тысячелетия назад.
Они пришли к новому соглашению: дитя Тьмы возвращало свою свободу в обмен на желание векдуша. Алиш подписал договор, скрепив его кровью, и небо заревело. Гром оглушил землю, небо стремительно потемнело. На месте нашего повелителя осталась лишь его корона. Бес забрал его во Тьму…
Векдуши уничтожили всех, кто напал на них, оставив в живых только своих спасителей. Королевой в тот день стала младшая сестра Алиша, Алина. Впоследствии она вышла замуж за Домиля, а все земли, населённые векдушами, было решено объединить в одно королевство под её короной.
Мила поставила полотно на место. Развернулась и пошла к другой стене, надеясь таким образом сбросить тяжесть ненужных знаний. Мануэль проскользнул мимо неё и взял свободной рукой картину из самой середины наваленных на стену полотен.
– Эскиз портрета элийского принца, – мужчина грустно улыбнулся. Несколько секунд он неотрывно глядел на картину, изучая её, – Первый эскиз. Идею не приняли. «Недостаточно величественно» изображено. «Мазки хаотичны, искажающи; волосы растрёпаны; лицо печально и бледно; величие утеряно, могущество преуменьшено, работа дёшева»… И всё же я думаю… Я уверен – это одна из любимых его картин. Критика верна, но… эта неподдельная искренность… – Мануэль мягко улыбнулся, выражение его лица стало умильно-ласковым, взгляд потеплел, – Такую искренность могут показать немногие. Оголить свою душу… Насколько ему было тяжело, что он открыл самое сокровенное мне? – восхищение в его голосе сплелось с горечью, – Я ненавижу писать портреты. Узнавать чужие тайны, раскрывать их суть… У меня была другая картина, – Мануэль хотел было вернуть полотно на место, но, вдруг опомнившись, вручил его девушке. Немного погодя он отдал ей и свечу, а сам кинулся к другой стене на поиски.
Девушка взглянула на портрет. В глаза бросилось выражение лица – не просто печальное, как описал его Мануэль, а страдающее, молящее. Уставшее.
По телу пробежала дрожь. Давящая на сознание жалость зародилась в девушке и взгромоздилась на шею тяжёлым камнем. Плечи чуть поднялись.
Молодое приятное лицо было обезображено страданием, искажено неизвестной мукой, но глаза… глаза были пусты, безжизненны, будто юноша привык испытывать те эмоции, и выход их наружу не облегчил боль. Он сидел на кровати в явно неудобной для него, напряжённой позе. Будто не хотел, чтобы художник изображал его, но в то же время не мог противиться.
– Я сожалею, что написал этот портрет, – вдруг сказал Мануэль, подходя к девушке с картиной в руках, – Моим желанием было приблизить его к подданным, раскрыть его суть… Итог был неутешительным. Видели бы вы его глаза, когда я показал ему… Он был поражён. Это было удивление, смирение, жалость… Такую печаль доселе я не смел изображать. Ему понравилась моя работа. Я уверен. Если вы когда-нибудь прикажете мне написать портрет… – он выдохнул, – Будьте аккуратны. Я могу забраться глубоко в вашу душу, и мы оба застрянем в ней. Нам будет крайне неловко. Вероятно, и чрезвычайно неприятно.
Он забрал портрет принца и передал Миле другую картину. На ней был изображён бал. Богато одетые мужчины и женщины замерли в танце, позволяя рассмотреть их наряды. Пёстрые, яркие платья смешивались с такими же пёстрыми костюмами. Улыбающиеся весёлые лица не вызывали в Миле никаких эмоций. После знакомства с портретом элийского принца она чувствовала опустошенность и дискомфорт где-то внутри. Дальше смотреть на картины не хотелось. Девушка извинилась и вышла из столовой-мастерской. Мануэль проводил её понимающим взглядом.
Узкие загромождённые коридоры были настоящими полосами препятствий. Путая входы и входы, запинаясь о разбросанные предметы, Мила бродила по чужому дому, чувствуя неловкость каждый раз, когда она заглядывала не в ту комнату. Дом был пустым и тихим, но это лишь добавляло ему уют. Тёмные, будто спящие, комнаты создавали атмосферу таинственности. Хотелось завалиться в ближайшую из них и, укутавшись в одеяло, провалиться в сон прямо на полу.
– Мануэль! – громко воскликнула девушка, – Подойдите, пожалуйста!
В миг мужчина оказался рядом.
– Я заблудилась… чуть-чуть… – промямлила та. Хозяин дома вежливо улыбнулся.
– Желаете попробовать элийский чай? – вдруг спросил он, встав рядом с девушкой и направив её в нужную сторону.
– Можно. Что за чай?
– Успокаивающий.
Мила скривилась.
– Успокаивающий чай меня раздражает. Есть другой?
Мануэль улыбнулся.
В камине по-прежнему потрескивали дрова. Мила только сейчас заметила служанок, которых подозвал к себе хозяин дома. Удивило то, что они вообще были. При таком бардаке… Но хозяина, вероятно, всё устраивало. Мила не стала спрашивать, как к этому относится Элит, потому что перед глазами вдруг возникла собственная комната, и дом Мануэля по сравнению с ней… конечно, не был самым чистым местом на земле, но не был и свалкой. Это всё творческий беспорядок… За такие шедевры, созданные его руками, всё простительно.
Чай был вкусным. Нежным и ароматным. Только вот по запаху он был ягодным, по цвету – зелёным, а по вкусу – молочным с кислинкой. Такое сочетание казалось заманчивым, и потому успокаивающий чай не раздражал и даже не успокаивал, а приводил в замешательство. Мила ошалелыми глазами смотрела на Мануэля, на чашку, на камин, на потолок, на пол, на стены – на всё одновременно.
– Не обращайте внимание на его необычный вкус, – мужчина отпил из своей чашки, – Скоро вы уснёте. Вам приготовили комнату.
Мила сидела, выпучив глаза и глядя на пол. Она не понимала слов Мануэля, потому что была занята собственными размышлениями. Откуда-то взявшаяся энергия хотела выйти наружу, но девушка сдерживала её, тихо потягивая чай.
– Его величество вскоре заберёт вас, – эти слова тоже пролетели мимо.
Двадцать минут пролетели как одна. Мила не понимала, как в её чашке всё ещё оставалась жидкость, если она всё это время пила, не выпуская фарфор из рук.
Вся энергия, взявшаяся из ниоткуда, туда же и вернулась. Девушка почувствовала усталость, голова туго соображала. Мануэль довёл её до одной из спален, где девушка укуталась в одеяло и задремала.
