Kitabı oku: «Мне нравится, что Вы больны не мной… (сборник)», sayfa 2

«Полнолунье, и мех медвежий…»

 
Полнолунье, и мех медвежий,
И бубенчиков легкий пляс…
Легкомысленнейший час! – Мне же
Глубочайший час.
 
 
Умудрил меня встречный ветер,
Снег умилостивил мне взгляд,
На пригорке монастырь светел
И от снега – свят.
 
 
Вы снежинки с груди собольей
Мне сцеловываете, друг,
Я на дерево гляжу, – в поле
И на лунный круг.
 
 
За широкой спиной ямщицкой
Две не встретятся головы.
Начинает мне Господь – сниться,
Отоснились – Вы.
 

27 ноября 1915

«Руки даны мне – протягивать каждому обе…»

 
Руки даны мне – протягивать каждому обе,
Не удержать ни одной, губы – давать имена,
Очи – не видеть, высокие брови над ними –
Нежно дивиться любви и – нежней – нелюбви.
 
 
А этот колокол там, что кремлевских тяже́ле,
Безостановочно ходит и ходит в груди, –
Это – кто знает? – не знаю, – быть может, – должно быть –
Мне загоститься не дать на российской земле!
 

2 июля 1916

«В огромном городе моем – ночь…»

 
В огромном городе моем – ночь.
Из дома сонного иду – прочь,
И люди думают: жена, дочь.
А я запомнила одно: ночь.
 
 
Июльский ветер мне метет путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.
 
 
Есть черный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.
 
 
Огни, как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
 

Москва,

17 июля 1916

«После бессонной ночи слабеет тело…»

 
После бессонной ночи слабеет тело,
Милым становится и не своим, – ничьим,
В медленных жилах еще занывают стрелы,
И улыбаешься людям, как серафим.
 
 
После бессонной ночи слабеют руки,
И глубоко равнодушен и враг и друг.
Целая радуга в каждом случайном звуке,
И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.
 
 
Нежно светлеют губы, и тень золоче
Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
Этот светлейший лик, – и от темной ночи
Только одно темнеет у нас – глаза.
 

19 июля 1916

«Нынче я гость небесный…»

 
Нынче я гость небесный
В стране твоей.
Я видела бессонницу леса
И сон полей.
 
 
Где-то в ночи подковы
Взрывали траву.
Тяжко вздохнула корова
В сонном хлеву.
 
 
Расскажу тебе с грустью,
С нежностью всей,
Про сторожа-гуся
И спящих гусей.
 
 
Руки тонули в песьей шерсти,
Пес был сед.
Потом, к шести,
Начался рассвет.
 

20 июля 1916

«Горечь! Горечь! Вечный привкус…»

 
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус –
Окончательнее пасть.
 
 
Я от горечи – целую
Всех, кто молод и хорош.
Ты от горечи – другую
Ночью за́ руку ведешь.
 
 
С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь.
 

10 июня 1917

Але

 
А когда – когда-нибудь – как в воду
И тебя потянет – в вечный путь,
Оправдай змеиную породу:
Дом – меня – мои стихи – забудь.
 
 
Знай одно: что завтра будешь старой.
Пей вино, правь тройкой, пой у Яра,
Синеокою цыганкой будь.
Знай одно: никто тебе не пара –
 
 
И бросайся каждому на грудь.
Ах, горят парижские бульвары!
(Понимаешь – миллионы глаз!)
Ах, гремят мадридские гитары!
 
 
(Я о них писала – столько раз!)
Знай одно: (твой взгляд широк от жара,
Паруса надулись – добрый путь!)
Знай одно: что завтра будешь старой,
Остальное, деточка, – забудь.
 

11 июня 1917

«Только живите! – Я уронила руки…»

 
Только живите! – Я уронила руки,
Я уронила на́ руки жаркий лоб.
Так молодая Буря слушает Бога
Где-нибудь в поле, в какой-нибудь темный час.
 
 
И на высокий вал моего дыханья
Властная вдруг – словно с неба – ложится длань.
И на уста мои чьи-то уста ложатся.
– Так молодую Бурю слушает Бог.
 

20 июня 1917

Любви старинные туманы

1

 
Над черным очертаньем мыса –
Луна – как рыцарский доспех.
На пристани – цилиндр и мех,
Хотелось бы: поэт, актриса.
 
 
Огромное дыханье ветра,
Дыханье северных садов, –
И горестный, огромный вздох:
– Ne laissez pas traóner mes lettres!⁸
 

2

 
Так, руки заложив в карманы,
Стою. Синеет водный путь.
– Опять любить кого-нибудь? –
Ты уезжаешь утром рано.
 
 
Горячие туманы Сити –
В глазах твоих. Вот так, ну вот…
Я буду помнить – только рот
И страстный возглас твой: – Живите!
 

3

 
Смывает лучшие румяна –
Любовь. Попробуйте на вкус,
Как слезы – со́лоны. Боюсь,
Я завтра утром – мертвой встану.
 
 
Из Индии пришлите камни.
Когда увидимся? – Во сне.
– Как ветрено! – Привет жене,
И той – зеленоглазой – даме.
 

4

 
Ревнивый ветер треплет шаль.
Мне этот час сужден – от ве́ка.
Я чувствую у рта и в веках
Почти звериную печаль.
 
 
Такая слабость вдоль колен!
– Так вот она, стрела Господня! –
– Какое зарево! – Сегодня
Я буду бешеной Кармен.
 
 
…Так, руки заложив в карманы,
Стою. Меж нами океан.
Над городом – туман, туман.
Любви старинные туманы.
 

19 августа 1917

«Из Польши своей спесивой…»

 
Из Польши своей спесивой
Принес ты мне речи льстивые,
Да шапочку соболиную,
Да руку с перстами длинными,
 
 
Да нежности, да поклоны,
Да княжеский герб с короною.
– А я тебе принесла
Серебряных два крыла.
 

20 августа 1917

«Нет! Еще любовный голод…»

 
Нет! Еще любовный голод
Не раздвинул этих уст.
Нежен – оттого что молод,
Нежен – оттого что пуст.
 
 
Но увы! На этот детский
Рот – Шираза лепестки! –
Все людское людоедство
Точит зверские клыки.
 

23 августа 1917

«Семь мечей пронзали сердце…»

 
Семь мечей пронзали сердце
Богородицы над Сыном.
Семь мечей пронзили сердце,
А мое – семижды семь.
 
 
Я не знаю, жив ли, нет ли
Тот, кто мне дороже сердца,
Тот, кто мне дороже Сына…
 
 
Этой песней – утешаюсь.
Если встретится – скажи.
 

25 мая 1918

«Я – есмь. Ты – будешь. Между нами – бездна…»

 
Я – есмь. Ты – будешь. Между нами – бездна.
Я пью. Ты жаждешь. Сговориться – тщетно.
Нас десять лет, нас сто тысячелетий
Разъединяют. – Бог мостов не строит.
 
 
Будь! – это заповедь моя. Дай – мимо
Пройти, дыханьем не нарушив роста.
Я – есмь. Ты будешь. Через десять весен
Ты скажешь: – есмь! – а я́ скажу: – когда-то…
 

6 июня 1918

«Ночи без любимого – и ночи…»

 
Ночи без любимого – и ночи
С нелюбимым, и большие звезды
Над горячей головой, и руки,
Простирающиеся к Тому –
Кто от века не был – и не будет,
Кто не может быть – и должен быть…
И слеза ребенка по герою,
И слеза героя по ребенку,
И большие каменные горы
На груди того, кто должен – вниз…
Знаю всё, что было, всё, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на темном, на косноязычном
Языке людском зовется – Жизнь.
Кто от века не был – и не будет,
Кто не может быть – и должен быть…
И слеза ребенка по герою,
И слеза героя по ребенку,
И большие каменные горы
На груди того, кто должен – вниз…
Знаю всё, что было, всё, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на темном, на косноязычном
Языке людском зовется – Жизнь.
 

Между 30 июня и 6 июля 1918

«Как правая и левая рука…»

 
Как правая и левая рука,
Твоя душа моей душе близка.
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
 
 
Но вихрь встает – и бездна пролегла
От правого – до левого крыла!
 

10 июля 1918

«Доблесть и девственность! – Сей союз…»

 
Доблесть и девственность! – Сей союз
Древен и дивен, как Смерть и Слава.
Красною кровью своей клянусь
И головою своей кудрявой –
 
 
Ноши не будет у этих плеч,
Кроме божественной ноши – Мира!
Нежную руку кладу на меч:
На лебединую шею Лиры.
 

27 июля 1918

«Каждый стих – дитя любви…»

 
Каждый стих – дитя любви,
Нищий незаконнорожденный.
Первенец – у колеи
На поклон ветрам – положенный.
 
 
Сердцу ад и алтарь,
Сердцу – рай и позор.
Кто отец? – Может – царь.
Может – царь, может – вор.
 

14 августа 1918

Комедьянт

1

 
Не любовь, а лихорадка!
Легкий бой лукав и лжив.
Нынче тошно, завтра сладко,
Нынче помер, завтра жив.
 
 
Бой кипит. Смешно обоим:
Как умен – и как умна!
Героиней и героем
Я равно обольщена.
 
 
Жезл пастуший – или шпага?
Зритель, бой – или гавот?
Шаг вперед – назад три шага,
Шаг назад – и три вперед.
 
 
Рот как мед, в очах доверье,
Но уже взлетает бровь.
Не любовь, а лицемерье,
Лицедейство – не любовь!
 
 
И итогом этих (в скобках –
Несодеянных!) грехов –
Будет легонькая стопка
Восхитительных стихов.
 

20 ноября 1918

2

 
Мало ли запястий
Плелось, вилось?
Что тебе запястье
Мое – далось?
 
 
Всё кругом до около –
Что кот с мышом!
Нет, – очами, сокол мой,
Глядят – не ртом!
 

19 ноября 1918

3

 
Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно!
Прекрасные глаза, глядите осторожно!
 
 
Баркасу должно плыть, а мельнице – вертеться.
Тебе ль остановить кружа́щееся сердце?
 
 
Порукою тетрадь – не выйдешь господином!
Пристало ли вздыхать над действом комедийным?
 
 
Любовный крест тяжел – и мы его не тронем.
Вчерашний день прошел – и мы его схороним.
 

20 ноября 1918

4

 
Не успокоюсь, пока не увижу.
Не успокоюсь, пока не услышу.
Вашего взора пока не увижу,
Вашего слова пока не услышу.
 
 
Что-то не сходится – самая малость!
Кто мне в задаче исправит ошибку?
Солоно-солоно сердцу досталась
Сладкая-сладкая Ваша улыбка!
 
 
– Баба! – мне внуки на урне напишут.
И повторяю – упрямо и слабо:
Не успокоюсь, пока не увижу,
Не успокоюсь, пока не услышу.
 

23 ноября 1918

5

 
Вы столь забывчивы, сколь незабвенны.
– Ах, Вы похожи на улыбку Вашу! –
Сказать еще? – Златого утра краше!
Сказать еще? – Один во всей вселенной!
Самой Любви младой военнопленный,
Рукой Челлини ваянная чаша.
 
 
Друг, разрешите мне на лад старинный
Сказать любовь, нежнейшую на свете.
Я Вас люблю. – В камине воет ветер.
Облокотясь – уставясь в жар каминный –
Я Вас люблю. Моя любовь невинна.
Я говорю, как маленькие дети.
 
 
Друг! Всё пройдет! Виски в ладонях сжаты,
Жизнь разожмет! – Младой военнопленный,
Любовь отпустит вас, но – вдохновенный –
Всё пророкочет голос мой крылатый –
О том, что жили на земле когда-то
Вы – столь забывчивый, сколь незабвенный!
 

25 ноября 1918

6

 
Короткий смешок,
Открывающий зубы,
И легкая наглость прищуренных глаз.
– Люблю Вас! – Люблю Ваши зубы и губы,
(Все это Вам сказано – тысячу раз!)
 
 
Еще полюбить я успела – постойте! –
Мне помнится: руки у Вас хороши!
В долгу не останусь, за всё – успокойтесь –
Воздам неразменной деньгою души.
 
 
Посмейтесь! Пусть нынешней ночью приснятся
Мне впадины чуть улыбнувшихся щек.
Но даром – не надо! Давайте меняться:
Червонец за грошик: смешок – за стишок!
 

27 ноября 1918

7

 
Розовый рот и бобровый ворот –
Вот лицедеи любовной ночи.
Третьим была – Любовь.
 
 
Рот улыбался легко и нагло.
Ворот кичился бобровым мехом.
Молча ждала Любовь.
 

8

 
Сядешь в кресла, полон лени.
Встану рядом, на колени,
Без дальнейших повелений.
 
 
С сонных кресел свесишь руку.
Подыму ее без звука,
С перстеньком китайским – руку.
 
 
Перстенек начищен мелом.
– Счастлив ты? – Мне нету дела!
Так любовь моя велела.
 

5 декабря 1918

9

 
Ваш нежный рот – сплошное целованье…
– И это всё, и я совсем как нищий.
Кто я теперь? – Единая? – Нет, тыща!
Завоеватель? – Нет, завоеванье!
 
 
Любовь ли это – или любованье,
Пера причуда – иль первопричина,
Томленье ли по ангельскому чину –
Иль чуточку притворства – по призванью…
 
 
– Души печаль, очей очарованье,
Пера ли росчерк – ах! не все равно ли,
Как назовут сие уста – доколе
Ваш нежный рот – сплошное целованье!
 

Декабрь 1918

10

 
«Поцелуйте дочку!»
Вот и всё. – Как скупо! –
Быть несчастной – глупо.
Значит, ставим точку.
 
 
Был у Вас бы малый
Мальчик, сын единый –
Я бы Вам сказала:
«Поцелуйте сына!»
 

11

 
Бренные губы и бренные руки
Слепо разрушили вечность мою.
С вечной Душою своею в разлуке –
Бренные губы и руки пою.
 
 
Рокот божественной вечности – глуше.
Только порою, в предутренний час –
С темного неба – таинственный глас:
– Женщина! – Вспомни бессмертную душу!
 

Конец декабря 1918

12

 
В ушах два свиста: шелка и метели!
Бьется душа – и дышит кровь.
Мы получили то, чего хотели,
Вы – мой восторг – до снеговой постели,
Я – Вашу смертную любовь.
 

27 января 1919

13

 
Шампанское вероломно,
А все ж наливай и пей!
Без розовых без цепей
Наспишься в могиле темной!
 
 
Ты мне не жених, не муж.
Твоя голова в тумане…
А вечно одну и ту ж –
Пусть любит герой в романе!
 

14

 
Скучают после кутежа.
А я как веселюсь – не чаешь!
Ты – господин, я – госпожа,
А главное – как ты такая ж!
 
 
Не обманись! Ты знаешь сам
По злому холодку в гортани,
Что я была твоим устам –
Лишь пеною с холмов Шампани!
 
 
Есть золотые кутежи.
И этот мой кутеж оправдан:
Шампанское любовной лжи –
Без патоки любовной правды!
 

15

 
Да здравствует черный туз!
Да здравствует сей союз
Тщеславья и вероломства!
На темных мостах знакомства,
Вдоль фонарей – любовь!
 
 
Я лживую кровь свою
Пою – в вероломных жилах.
За всех вероломных милых
Грядущих своих – я пью!
 
 
Да здравствует комедьянт!
Да здравствует красный бант
В моих волосах веселых!
Да здравствуют дети в школах,
Что вырастут – пуще нас!
 
 
И, юности на краю,
Под тенью сухих смоковниц –
За всех роковых любовниц
Грядущих твоих – я пью!
 

Москва, март 1919

«Солнце – одно, а шагает по всем городам…»

 
Солнце – одно, а шагает по всем городам.
Солнце – мое. Я его никому не отдам.
 
 
Ни на час, ни на луч, ни на взгляд.
        – Никому. – Никогда.
Пусть погибают в бессменной ночи города!
 
 
В руки возьму! Чтоб не смело вертеться в кругу!
Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!
 
 
В вечную ночь пропадет – погонюсь по следам…
Солнце мое! Я тебя никому не отдам!
 

Февраль 1919

«Она подкрадется неслышно…»

 
Она подкрадется неслышно –
Как полночь в дремучем лесу.
Я знаю: в передничке пышном
Я голубя Вам принесу.
 
 
Так: встану в дверях – и ни с места!
Свинцовыми гирями – стыд.
Но птице в переднике – тесно,
И птица – сама полетит!
 

19 марта 1920

«О нет, не узнает никто из вас…»

 
О нет, не узнает никто из вас
– Не сможет и не захочет! –
Как страстная совесть в бессонный час
Мне жизнь молодую точит!
 
 
Как душит подушкой, как бьет в набат,
Как шепчет все то же слово…
– В какой обратился треклятый ад
Мой глупый грешок грошовый!
 

Март 1919

«Упадешь – перстом не двину…»

 
Упадешь – перстом не двину.
Я люблю тебя как сына.
 
 
Всей мечтой своей довлея,
Не щадя и не жалея.
 
 
Я учу: губам полезно
Раскаленное железо,
 
 
Бархатных ковров полезней –
Гвозди – молодым ступням.
 
 
А еще в ночи беззвездной
Под ногой – полезны – бездны!
 
 
Первенец мой крутолобый!
Вместо всей моей учебы –
 
 
Материнская утроба
Лучше – для тебя была б.
 

Октябрь 1919

«Когда-нибудь, прелестное созданье…»

 
Когда-нибудь, прелестное созданье,
Я стану для тебя воспоминаньем.
 
 
Там, в памяти твоей голубоокой,
Затерянным – так далеко́-далёко.
 
 
Забудешь ты мой профиль горбоносый,
И лоб в апофеозе папиросы,
 
 
И вечный смех мой, коим всех морочу,
И сотню – на руке моей рабочей –
 
 
Серебряных перстней, – чердак-каюту,
Моих бумаг божественную смуту…
 
 
Как в страшный год, возвышены Бедою,
Ты – маленькой была, я – молодою.
 

Октябрь 1919

«Да, вздохов обо мне – край непочатый!..»

 
Да, вздохов обо мне – край непочатый!
А может быть – мне легче быть проклятой!
А может быть – цыганские заплаты –
Смиренные – мои
Не меньше, чем несмешанное злато,
Чем белизной пылающие латы
Пред ликом судии.
 
 
Долг плясуна – не дрогнуть вдоль каната,
Долг плясуна – забыть, что знал когда-то –
Иное вещество,
Чем воздух – под ногой своей крылатой!
Оставь его. Он – как и ты – глашатай
Господа своего.
 

17 мая 1920

«Суда поспешно не чини…»

 
Суда поспешно не чини:
Непрочен суд земной!
И голубиной – не черни
Галчонка – белизной.
 
 
А впрочем – что ж, коли не лень!
Но всех перелюбя,
Быть может, я в тот черный день
Очнусь – белей тебя!
 

17 мая 1920

Пригвождена…

1

 
Пригвождена к позорному столбу
Славянской совести старинной,
С змеею в сердце и с клеймом на лбу,
Я утверждаю, что – невинна.
 
 
Я утверждаю, что во мне покой
Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой
По площадям стою – за счастьем.
 
 
Пересмотрите всё мое добро,
Скажите – или я ослепла?
Где золото мое? Где серебро?
В моей руке – лишь горстка пепла!
 
 
И это всё, что лестью и мольбой
Я выпросила у счастливых.
И это все, что я возьму с собой
В край целований молчаливых.
 

2

 
Пригвождена к позорному столбу,
Я все ж скажу, что я тебя люблю.
Что ни одна до самых недр – мать
Так на ребенка своего не взглянет.
Что за тебя, который делом занят,
Не умереть хочу, а умирать.
 
 
Ты не поймешь, – малы мои слова! –
Как мало мне позорного столба!
 
 
Что если б знамя мне доверил полк,
И вдруг бы ты предстал перед глазами –
С другим в руке – окаменев как столб,
Моя рука бы выпустила знамя…
И эту честь последнюю поправ,
Прениже ног твоих, прениже трав.
 
 
Твоей рукой к позорному столбу
Пригвождена – березкой на лугу.
 
 
Сей столб встает мне, и не рокот толп –
То голуби воркуют утром рано…
И всё уже отдав, сей черный столб
Я не отдам – за красный нимб Руана!
 

3

 
Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя.
Я руку, бьющую меня, целую.
 
 
В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,
Чтоб, удивясь, прослушал – тишину.
 
 
И чтоб потом, с улыбкой равнодушной:
– Мое дитя становится послушным!
 
 
Не первый день, а многие века
Уже тяну тебя к груди, рука
 
 
Монашеская – хладная до жара! –
Рука – о Элоиза! – Абеляра.
 
 
В гром кафедральный – дабы насмерть бить! –
Ты, белой молнией взлетевший бич!
 

19 мая 1920, канун Вознесения

«Восхи́щенной и восхищённой…»

 
Восхи́щенной и восхищённой,
Сны видящей средь бела дня,
Все спящей видели меня,
Никто меня не видел сонной.
 
 
И оттого, что целый день
Сны проплывают пред глазами,
Уж ночью мне ложиться – лень.
И вот, тоскующая тень,
Стою над спящими друзьями.
 

17–19 мая 1920

«Писала я на аспидной доске…»

С. Э.

 
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по́ льду и кольцом на стеклах, –
И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец – чтоб было всем известно! –
Что ты любим! любим! любим – любим! –
Расписывалась – радугой небесной. Как я хотела, чтобы каждый цвел
В века́х со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечеркивала – имя…
 
 
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты – уцелеешь на скрижалях.
 

18 мая 1920

«Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе…»

 
Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь.
О милая! – Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.
 
 
И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на́ сердце держать пуды.
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.
 
 
Нет, выпростаю руки! – Стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен
– Смерть – выбью! Верст на тысячу в округе
Растоплены снега и лес спален.
 
 
И если всё ж – плеча, крыла, колена
Сжав – на погост дала себя увесть, –
То лишь затем, чтобы смеясь над тленом,
Стихом восстать – иль розаном расцвесть!
 

Около 28 ноября 1920

«Знаю, умру на заре! На которой из двух…»

 
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!
 
 
Пляшущим шагом прошла по земле! – Неба дочь!
С полным передником роз! – Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!
 
 
Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Про́резь зари – и ответной улыбки прорез…
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
 

Москва, декабрь 1920

«О всеми ветрами…»

 
О всеми ветрами
Колеблемый лотос!
Георгия – робость,
Георгия – кротость…
 
 
Очей непомерных
– Широких и влажных –
Суровая – детская – смертная важность.
 
 
Так смертная мука
Глядит из тряпья.
И вся непомерная
Тяжесть копья.
 
 
Не тот – высочайший,
С усмешкою гордой:
Кротчайший Георгий,
Тишайший Георгий,
 
 
Горчайший – свеча моих бдений – Георгий,
Кротчайший – с глазами оленя – Георгий!
 
 
(Трепещущей своре
Простивший олень.)
– Которому пробил
Георгиев день.
 
 
О лотос мой!
Лебедь мой!
Лебедь! Олень мой!
Ты – все мои бденья
И все сновиденья!
 
 
Пасхальный тропарь мой!
Последний алтын мой!
Ты больше, чем Царь мой,
И больше, чем сын мой!
 
 
Лазурное око мое –
В вышину!
Ты, блудную снова
Вознесший жену.
– Так слушай же!..
 

(Не докончено за письмом)

14 июля 1921

Благая весть

С. Э.

 
В сокровищницу
Полунощных глубин
Недрогнувшую
Опускаю ладонь.
 
 
Меж водорослей –
Ни приметы его!
Сокровища нету
В морях – моего!
 
 
В заоблачную
Песнопенную высь –
Двумолнием
Осмелеваюсь – и вот
 
 
Мне жаворонок
Обронил с высоты –
Что за́ морем ты,
Не за облаком ты!
 

15 июля 1921

«Есть час на те слова…»

 
Есть час на те слова.
Из слуховых глушизн
Высокие права
Выстукивает жизнь.
 
 
Быть может – от плеча,
Протиснутого лбом.
Быть может – от луча,
Невидимого днем.
 
 
В напрасную струну
Прах – взмах на простыню.
Дань страху своему
И праху своему.
 
 
Жарких самоуправств
Час – и тишайших просьб.
Час безземельных братств.
Час мировых сиротств.
 

11 июня 1922

«Лютая юдоль…»

 
Лютая юдоль,
Дольняя любовь.
Руки: свет и соль.
Губы: смоль и кровь.
 
 
Левогрудый гром
Лбом подслушан был.
Так – о камень лбом –
Кто тебя любил?
 
 
Бог с замыслами! Бог с вымыслами!
Вот: жаворонком, вот: жимолостью,
Вот: пригоршнями: вся выплеснута
С моими дикостями – и тихостями,
С моими радугами заплаканными,
С подкрадываньями, забарматываньями…
 
 
Милая ты жизнь!
Жадная еще!
Ты запомни вжим
В правое плечо.
 
 
Щебеты во тьмах…
С птицами встаю!
Мой веселый вмах
В летопись твою.
 

12 июня 1922

«Так, в скудном труженичестве дней…»

 
Так, в скудном труженичестве дней,
Так, в трудной судорожности к ней,
Забудешь дружественный хорей
Подруги мужественной своей.
 
 
Ее суровости горький дар,
И легкой робостью скрытый жар,
И тот беспроволочный удар,
Которому имя – даль.
 
 
Все древности, кроме: дай и мой,
Все ревности, кроме той, земной,
Все верности, – но и в смертный бой
Неверующим Фомой.
 
 
Мой неженка! Сединой отцов:
Сей беженки не бери под кров!
Да здравствует левогрудый ков
Немудрствующих концов!
 
 
Но может, в щебетах и в счетах
От вечных женственностей устав –
И вспомнишь руку мою без прав
И мужественный рукав.
 
 
Уста, не требующие смет,
Права, не следующие вслед,
Глаза, не ведающие век,
Исследующие: свет.
 

15 июня 1922