Kitabı oku: «Мне нравится, что Вы больны не мной… (сборник)», sayfa 4

Приметы

 
Точно гору несла в подоле –
Всего тела боль!
Я любовь узнаю по боли
Всего тела вдоль.
 
 
Точно поле во мне разъяли
Для любой грозы.
Я любовь узнаю по дали
Всех и вся вблизи.
 
 
Точно но́ру во мне прорыли
До основ, где смоль.
Я любовь узнаю по жиле,
Всего тела вдоль
 
 
Стонущей. Сквозняком как гривой
Овеваясь, гунн:
Я любовь узнаю по срыву
Самых верных струн
 
 
Горловых, – горловых ущелий
Ржавь, живая соль.
Я любовь узнаю по щели,
Нет! – по трели
Всего тела вдоль!
 

29 ноября 1924

«Ятаган? Огонь?..»

 
Ятаган? Огонь?
Поскромнее, – куда как громко!
 
 
Боль, знакомая, как глазам – ладонь,
Как губам –
Имя собственного ребенка.
 

1 декабря 1924

«Не колесо громовое…»

 
Не колесо громовое –
Взглядами перекинулись двое.
 
 
Не Вавилон обрушен –
Силою переведались души.
 
 
Не ураган на Тихом –
Стрелами перекинулись скифы.
 

16 января 1925

«Дней сползающие слизни…»

 
Дней сползающие слизни,
…Строк поденная швея…
Что до собственной мне жизни?
Не моя, раз не твоя.
 
 
И до бед мне мало дела
Собственных… – Еда? Спанье?
Что до смертного мне тела?
Не мое, раз не твое.
 

Январь 1925

Стихи сироте

 
Шел по улице малютка.
Посинел и весь дрожал.
Шла дорогой той старушка,
Пожалела сироту…
 

1

 
Ледяная тиара гор –
Только бренному лику – рамка.
Я сегодня плющу – пробор
Провела на граните замка.
 
 
Я сегодня сосновый стан
Обгоняла на всех дорогах.
Я сегодня взяла тюльпан –
Как ребенка за подбородок.
 

16–17 августа 1936

2

 
Обнимаю тебя кругозором
Гор, гранитной короною скал.
(Занимаю тебя разговором –
Чтобы легче дышал, крепче спал.)
 
 
Феодального замка боками,
Меховыми руками плюща –
Знаешь – плющ, обнимающий камень –
В сто четыре руки и ручья?
 
 
Но не жимолость я – и не плющ я!
Даже ты, что руки мне родней,
Не расплющен – а вольноотпущен
На все стороны мысли моей!
 
 
…Кру́гом клумбы и кругом колодца,
Куда камень придет – седым!
Круговою порукой сиротства, –
Одиночеством – круглым моим!
 
 
(Та́к вплелась в мои русые пряди –
Не одна серебристая прядь!)
…И рекой, разошедшейся на́ две –
Чтобы остров создать – и обнять.
 
 
Всей Савойей и всем Пиемонтом,
И – немножко хребет надломя –
Обнимаю тебя горизонтом
Голубым – и руками двумя!
 

21–24 августа 1936

3

(Пещера)

 
Могла бы – взяла бы
В утробу пещеры:
В пещеру дракона,
В трущобу пантеры.
 
 
В пантерины – лапы –
– Могла бы – взяла бы.
 
 
Природы – на лоно, природы – на ложе.
Могла бы – свою же пантерину кожу
Сняла бы…
        – Сдала бы трущобе – в учебу:
В кустову, в хвощёву, в ручьёву, в плющёву, –
 
 
Туда, где в дремоте, и в смуте, и в мраке
Сплетаются ветви на вечные браки…
 
 
Туда, где в граните, и в лыке, и в млеке
Сплетаются руки на вечные веки –
Как ветви – и реки…
 
 
В пещеру без света, в трущобу без следу.
В листве бы, в плюще бы, в плюще – как в плаще бы…
 
 
Ни белого света, ни черного хлеба:
В росе бы, в листве бы, в листве – как в родстве бы…
 
 
Чтоб в дверь – не стучалось,
В окно – не кричалось,
Чтоб впредь – не случалось,
Чтоб – ввек не кончалось!
 
 
Но мало – пещеры,
И мало – трущобы!
Могла бы – взяла бы
В пещеру – утробы.
 
 
Могла бы –
Взяла бы.
 

Савойя,

27 августа 1936

4

 
На льдине –
Любимый,
На мине –
Любимый,
На льдине, в Гвиане, в Геенне – любимый.
 
 
В коросте – желанный,
С погоста – желанный:
Будь гостем! – лишь зубы да кости – желанный!
 
 
Тоской подколенной
До тьмы провале́нной
Последнею схваткою чрева – жаленный.
 
 
И нет такой ямы, и нет такой бездны –
Любимый! желанный! жаленный! болезный!
 

5–6 сентября 1936

5

 
Скороговоркой – ручья водой
Бьющей: – Любимый! больной! родной!
 
 
Речитативом – тоски протяжней:
– Хилый! чуть-живый! сквозной! бумажный!
 
 
От зева до чрева – продольным разрезом:
– Любимый! желанный! жаленный! болезный!
 

9 сентября 1936

6

 
Наконец-то встретила
Надобного – мне:
У кого-то смертная
Надоба – во мне.
 
 
Что́ для ока – радуга,
Злаку – чернозем –
Человеку – надоба
Человека – в нем.
 
 
Мне дождя, и радуги,
И руки – нужней
Человека надоба
Рук – в руке моей.
 
 
Это – шире Ладоги
И горы верней –
Человека надоба
Ран – в руке моей.
 
 
И за то, что с язвою
Мне принес ладонь –
Эту руку – сразу бы
За тебя в огонь!
 

11 сентября 1936

(7)

 
В мыслях об ином, инаком,
И ненайденном, как клад,
Шаг за шагом, мак за маком –
Обезглавила весь сад.
 
 
Так, когда-нибудь, в сухое
Лето, поля на краю,
Смерть рассеянной рукою
Снимет голову – мою.
 

5–6 сентября 1936

«Когда я гляжу на летящие листья…»

 
Когда я гляжу на летящие листья,
Слетающие на булыжный торец,
Сметаемые – как художника кистью,
Картину кончающего наконец,
 
 
Я думаю (уж никому не по нраву
Ни стан мой, ни весь мой задумчивый вид),
Что явственно желтый, решительно ржавый
Один такой лист на вершине – забыт.
 

20-е числа октября 1936

«В синее небо ширя глаза…»

 
В синее небо ширя глаза –
Как восклицаешь: – Будет гроза!
 
 
На проходимца вскинувши бровь –
Как восклицаешь: – Будет любовь!
 
 
Сквозь равнодушья серые мхи –
Так восклицаю: – Будут стихи!
 

1936

«Двух – жарче меха! рук – жарче пуха!..»

 
Двух – жарче меха! рук – жарче пуха!
Круг – вкруг головы.
Но и под мехом – неги, под пухом
Гаги – дрогнете вы!
 
 
Даже богиней тысячерукой
– В гнезд, в звезд черноте –
Как ни кружи вас, как ни баюкай
– Ах! – бодрствуете…
 
 
Вас и на ложе неверья гложет
Червь (бедные мы!).
Не народился еще, кто вложит
Перст – в рану Фомы.
 

7 января 1940

«Ушел – не ем…»

 
Ушел – не ем:
Пуст – хлеба вкус.
Всё – мел,
За чем ни потянусь.
 
 
…Мне хлебом был,
И снегом был.
И снег не бел,
И хлеб не мил.
 

23 января 1940

«– Пора! для этого огня…»

 
– Пора! для этого огня –
Стара!
    – Любовь – старей меня!
 
 
– Пятидесяти январей
Гора!
    – Любовь – еще старей:
Стара, как хвощ, стара, как змей,
Старей ливонских янтарей,
Всех привиденских кораблей
Старей! – камней, старей – морей…
Но боль, которая в груди,
Старей любви, старей любви.
 

23 января 1940

«– Годы твои – гора…»

 
– Годы твои – гора,
Время твое – царей.
Дура! любить – стара.
– Други! любовь – старей:
 
 
Чудищ старей, корней,
Каменных алтарей
Критских старей, старей
Старших богатырей…
 

29 января 1940

«Пора снимать янтарь…»

 
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный…
 

Февраль 1941

«Всё повторяю первый стих…»

«Я стол накрыл на шестерых…»

 
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
– «Я стол накрыл на шестерых»…
Ты одного забыл – седьмого.
 
 
Невесело вам вшестером.
На лицах – дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть – седьмую…
 
 
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально – им, печален – сам,
Непозванная – всех печальней.
 
 
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
– Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
 
 
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий –
Ты сам – с женой, отец и мать)
Есть семеро – раз я на свете!
 
 
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых –
Быть призраком хочу – с твоими,
 
 
(Своими)…
    Робкая как вор,
О – ни души не задевая! –
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
 
 
Раз! – опрокинула стакан!
И все, что жаждало пролиться, –
Вся соль из глаз, вся кровь из ран –
Со скатерти – на половицы.
 
 
И – гроба нет! Разлуки – нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть – на свадебный обед,
Я – жизнь, пришедшая на ужин.
 
 
…Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг – и все же укоряю:
– Ты, стол накрывший на шесть – душ,
Меня не посадивший – с краю.
 

6 марта 1941

Я благодарна поэтам

Эллису
(Л. Л. Кобылинскому, 1879–1947)

Чародей
Поэма

Анастасии Цветаевой

 
Он был наш ангел, был наш демон
Наш гувернер – наш чародей,
Наш принц и рыцарь. – Был нам всем он
Среди людей!
 
 
В нем было столько изобилий,
Что и не знаю, как начну!
Мы пламенно его любили –
Одну весну.
 
 
Один его звонок по зале –
И нас охватывал озноб,
И до безумия пылали
Глаза и лоб.
 
 
И как бы шевелились корни
Волос, – о, эта дрожь и жуть!
И зала делалась просторней,
И у́же – грудь.
 
 
И руки сразу леденели,
И мы не чувствовали ног.
 
 
– Семь раз в течение недели
Такой звонок!
……………………………………………
 
 
Он здесь. Наш первый и последний!
И нам принадлежащий весь!
Уже выходит из передней!
Он здесь, он здесь!
 
 
Он вылетает к нам, как птица,
И сам влетает в нашу сеть!
И сразу хочется кружиться,
Кричать и петь.
……………………………………………
 
 
Прыжками через три ступени
Взбегаем лесенкой крутой
В наш мезонин – всегда весенний
И золотой.
 
 
Где невозможный беспорядок,
Где точно разразился гром
Над этим ворохом тетрадок
Еще с пером.
 
 
Над этим полчищем шарманок,
Картонных кукол и зверей,
Полуобгрызенных баранок,
Календарей,
 
 
Неописуемых коробок,
С вещами не на всякий вкус,
Пустых флакончиков без пробок,
Стеклянных бус –
 
 
Чьи ослепительные грозди
– Clinquantes, éclatantes grappes¹¹ –
Звеня опутывают гвозди
Для наших шляп.
 
 
Садимся – смотрим – знаем – любим,
И чуем, не спуская глаз,
Что за него себя погубим,
А он – за нас.
 
 
Два скакуна в огне и мыле –
Вот мы! – Лови, когда не лень!
Мы говорим о том, как жили
Вчерашний день.
 
 
О том, как бегали по зале
Сегодня ночью при луне
И что и как ему сказали
Потом во сне.
 
 
И как – и мы уже в экстазе! –
За наш непокоримый дух
Начальство наших двух гимназий
Нас гонит двух.
 
 
Как никогда не выйдем замуж,
– Так и останемся втроем! –
О, никогда не выйдем замуж,
Скорей умрем!
 
 
Как жизнь уже давным-давно нам –
Сукно игорное: – vivat!¹²
За Иоанном – в рай, за доном
Жуаном – в ад.
……………………………………………………..
 
 
Жерло заговорившей Этны –
Его заговоривший рот.
Ответный вихрь и смерч, ответный
Водоворот.
 
 
Здесь и проклятья, и осанна,
Здесь все сжигает и горит.
О всем, что в мире несказанно,
Он говорит.
 
 
Нас – нам казалось – насмерть раня
Кинжалами зеленых глаз,
Змеей взвиваясь на диване!..
О, сколько раз
 
 
С шипеньем раздраженной кобры,
Он клял вселенную и нас, –
И снова становился добрый…
Почти на час.
 
 
Чревовещание – девизы –
Витийства – о король плутов!
Но нам уже доносят снизу,
Что чай готов.
………………………………………….
 
 
Среди пятипудовых теток
Он с виду весит ровно пуд:
Так легок, резок, строен, четок,
Так страшно худ.
 
 
Да нет – он ничего не весит!
Он ангельски – бесплотно – юн!
Его лицо, как юный месяц
Меж полных лун.
 
 
Упершись в руку подбородком,
– О том, как вечера тихи,
Читает он. – Как можно теткам
Читать стихи?!
……………………………………………
 
 
О, как он мил и как сначала
Преувеличенно учтив!
Как, улыбаясь, прячет жало
И как, скрестив
 
 
Свои магические руки,
Умеет – берегись сосед! –
Любезно отдаваться скуке
Пустых бесед.
 
 
Но вдруг – безудержно и сразу! –
Он вспыхивает мятежом,
За безобиднейшую фразу
Грозя ножом.
 
 
Еще за полсекунды чинный,
Уж с пеной у рта взвел курок.
– Прощай, уют и именинный,
Прощай, пирог!
…………………………………………….
 
 
Чай кончен. – Удлинились тени.
И домурлыкал самовар.
Скорей, на свежий, на весенний
Тверской бульвар!
 
 
Нам так довольно о Бодлере!
Пусть ветер веет нам в лицо!
Поют по-гоголевски двери,
Скрипит крыльцо. –
 
 
В больших широкополых шляпах
Мы, кажется, еще милей…
И этот запах, этот запах
От тополей.
……………………………………………….
 
 
Бульвар сверкает. По дорожке
Косые длинные лучи.
Бегут серсо, за ними ножки,
Летят мячи,
 
 
Другие остаются в сетках.
Вот мальчик в шапочке «Варяг»
На платьице в шотландских клетках
Направил шаг.
 
 
Сияют кудри, щечки, глазки,
Ревун надулся и охрип.
Скрипят колесами коляски,
– Протяжный скрип. –
 
 
Там мама наблюдает зорко
За девочкой с косой, как медь.
В одной руке ее – ведерко,
В другой – медведь.
 
 
Какой-то мальчик просит кашки.
О, как он, бедный, не дорос
До гимназической фуражки
И папирос!
 
 
О вейтесь, кудри, вейтесь, ленты!
Увы, обратно нет путей!
Проходят парами студенты
Среди детей.
 
 
Играет солнце по аллеям…
– Как жизнь прелестна и проста! –
Нам ровно тридцать лет обеим:
Его лета.
……………………………………………….
 
 
О как вас перескажешь ныне –
Четырнадцать – шестнадцать лет!
Идем, наш рыцарь посредине,
Наш свой – поэт.
 
 
Мы по бокам, как два привеска,
И видит каждая из нас:
Излом щеки, сухой и резкий,
Зеленый глаз.
 
 
Крутое острие бородки,
Как злое острие клинка,
Точеный нос и очерк четкий
Воротничка.
 
 
(– Кто с нашим рыцарем бродячим
Теперь бредет в луче златом?.. –)
Над раскаленным, вурдалачьим
Тяжелым ртом, –
 
 
Уса, взлетевшего высоко,
Надменное полукольцо…
– И все заглядываем сбоку
Ему в лицо.
 
 
А там, в полях необозримых,
Служа Небесному Царю,
Чугунный правнук Ибрагимов
Зажег зарю.
…………………………………………..
 
 
На всем закат пылает алый,
Пылают где-то купола,
Пылают окна нашей залы
И зеркала.
 
 
Из черной глубины рояля
Пылают грозди алых роз.
– «Я рыцарь Розы и Грааля,
Со мной Христос,
 
 
Но шел за мной по всем дорогам
Тот, кто присутствует и здесь.
Я между Дьяволом и Богом
Разорван весь.
 
 
Две правды – два пути – две силы –
Две бездны: Данте и Бодлер!»
О, как он по-французски, милый,
Картавил «эр».
 
 
Но, милый, Данте ты оставишь,
И с ним Бодлера, дорогой!
Тихонько нажимаем клавиш,
За ним другой –
 
 
И звуки – роем пчел из улья –
Жужжат и вьются – кто был прав?! –
Наш Рыцарь Розы через стулья
Летит стремглав.
 
 
Он, чуть ли не вселенной старше –
Мальчишка с головы до пят!
По первому аккорду марша
Он весь – солдат!
 
 
Чу! – Звон трубы! – Чу! – Конский топот,
Треск барабана! – Кивера!
Ах, к черту ум и к черту опыт!
Ура! Ура!
 
 
Он Тот, в чьих белых пальцах сжаты
Сердца и судьбы, сжат весь мир.
На нем зеленый и помятый
Простой мундир.
 
 
Он Тот, кто у кремлевских башен
Стоял во весь свой малый рост.
В чьи вольные цвета окрашен
Аркольский мост.
………………………………………………..
 
 
Должно быть, бледны наши лица,
Стук сердца разрывает грудь.
Нет времени остановиться,
Нет сил – вздохнуть.
 
 
Магическою силой руки
По клавишам – уже летят!
Гремят вскипающие звуки,
Как водопад.
 
 
Цирк, раскаленный, как Сахара,
Сонм рыжекудрых королев.
Две гордости земного шара:
Дитя и лев.
 
 
Под куполом – как царь в чертоге –
Красуется британский флаг.
Расставив клетчатые ноги,
Упал дурак…
 
 
В плаще из разноцветных блесток,
Под говор напряженных струн
На площадь вылетел подросток,
Как утро – юн!
 
 
– Привет, миледи и милорды!
Уже канат дрожит тугой
Под этой маленькой и твердой
Его ногой.
 
 
В своей чешуйке многозвездной,
– Закончив резвый пируэт –
Он улыбается над бездной,
Подняв берет.
……………………………………………..
 
 
Рояль умолкнул. Дребезжащий
Откуда-то – на смену – звук.
Играет музыкальный ящик,
Старинный друг,
 
 
Весь век до хрипоты, до стона,
Игравший трио этих пьес:
Марш кукол – Auf der Blauen Donau¹³ –
И экосез.
 
 
В мир голосов и гобеленов
Открылась тайная тропа.
О, рай златоволосых венок!
О, вальс в три па!
 
 
Под вальс невинный, вальс старинный
Танцуют наши три весны,
Холодным зеркалом гостиной –
Отражены.
 
 
Так, залу окружив трикраты,
– Тройной тоскующий тростник –
Вплываем в царство белых статуй
И старых книг.
…………………………………………………..
 
 
На вышке шкафа, сер и пылен,
Видавший лучшие лета,
Угрюмо восседает филин
С лицом кота.
 
 
С набитым филином в соседстве
Спит Зевс, тот непонятный дед,
Которым нас пугали в детстве,
Что – людоед.
 
 
Как переполненные соты –
Ряд книжных полок. – Тронул блик
Пергаментные переплеты
Старинных книг.
 
 
Цвет Греции и слава Рима, –
Неисчислимые тома!
Здесь – сколько б солнца ни внесли мы –
Всегда зима.
 
 
Последним солнцем розовея,
Распахнутый лежит Платон…
Бюст Аполлона – план Музея –
И всё – как сон.
……………………………………………………
 
 
Уже везде по дому ставни
Захлопываются, стуча.
В гостиной – где пожар недавний? –
Уж ни луча.
 
 
Все меньше и все меньше света,
Все ближе и все ближе стук…
Уж половина кабинета
Ослепла вдруг.
 
 
Еще единым мутным глазом
Белеет левое окно.
Но ставни стукнули – и разом
Совсем темно.
 
 
Самозабвение – нирвана –
Что, фениксы, попались в сеть?! –
На дальних валиках дивана
Не усидеть!
 
 
Уже в углу вздохнуло что-то,
И что-то дрогнуло чуть-чуть.
Тихонько скрипнули ворота:
Кому-то в путь.
 
 
Иль кто-то держит путь обратный
– Уж наши руки стали льдом –
В завороженный, невозвратный
Наш старый дом.
 
 
Мать под землей, – отец в Каире…
Еще какое-то пятно!
Уже ничто смешное в мире
Нам не смешно.
 
 
Уже мы поняли без слова,
Что белое у шкафа – гроб.
И сердце, растеряв подковы,
Летит в галоп.
………………………………………………………
 
 
– «Есть в мире ночь. Она беззвездна.
Есть в мире дух, он весь – обман.
Есть мир. Ему названье – бездна
И океан.
 
 
Кто в этом океане плавал –
Тому обратно нет путей!
Я в нем погиб. – Обратно, Дьявол!
Не тронь детей!
 
 
А вы, безудержные дети,
С умом пронзительным, как лед, –
С безумьем всех тысячелетий!
Вы, в ком поет
 
 
И жалуется и томится –
Вся несказанная земля!
Вы, розы, вы, ручьи, вы, птицы,
Вы, тополя –
 
 
Вы, мертвых Лазарей из гроба
Толкающие в зелень лип,
Вы, без кого давным-давно бы
Уже погиб
 
 
Наш мир – до призрачности зыбкий
На трех своих гнилых китах –
– О золотые рыбки! – Скрипки
В моих руках! –
 
 
В короткой юбочке нелепой
Несущие богам – миры,
Ко мне прижавшиеся слепо,
Как две сестры,
 
 
Вы, чей отец сейчас в Каире,
Чьей матери остыл и след –
Узнайте, вам обеим в мире
Спасенья нет!
 
 
Хотите, – я сорву повязку?
Я вам открою новый путь?»
– «Нет, – лучше расскажите сказку
Про что-нибудь…»
………………………………………………………………
 
 
– О Эллис! – прелесть, юность, свежесть.
Невинный и волшебный вздор!
Плач ангела! – Зубовный скрежет!
Святой танцор.
 
 
Без думы о насущном хлебе
Живущий – чем и как – Бог весть!
Не знаю, есть ли Бог на небе! –
Но, если есть –
 
 
Уже сейчас, на этом свете,
Все до единого грехи
Тебе отпущены за эти
Мои стихи.
 
 
О Эллис! – Рыцарь без измены!
Сын голубейшей из отчизн!
С тобою раздвигались стены
В иную жизнь…
 
 
– Где б ни сомкнулись наши веки
В безлюдии каких пустынь –
Ты – наш и мы – твои. Во веки
Веков. Аминь.
 

Феодосия,

15 февраля – 4 мая 1914

С. Я. Парнок
(1885–1933)

Подруга

1

 
Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли!
И лучше – пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.
 
 
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
 
 
Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной –
Красноречив!
 
 
Я Вас люблю. – Как грозовая туча
Над Вами – грех –
За то, что Вы язвительны, и жгучи
И лучше всех,
 
 
За то, что мы, что наши жизни – разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,
 
 
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас – хоть разорвись над гробом! –
Уж не спасти!
 
 
За эту дрожь, за то – что – неужели
Мне снится сон? –
За эту ироническую прелесть,
Что Вы – не он.
 

16 октября 1914

2

 
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? – Чья победа? –
Кто побежден?
 
 
Все передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
 
 
Кто был охотник? – Кто – добыча?
Все дьявольски – наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?
 
 
В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце – Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
 
 
И все-таки – что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
 

23 октября 1914

3

 
Сегодня таяло, сегодня
Я простояла у окна.
Взгляд отрезвленней, грудь свободней,
Опять умиротворена.
 
 
Не знаю, почему. Должно быть,
Устала попросту душа,
И как-то не хотелось трогать
Мятежного карандаша.
 
 
Так простояла я – в тумане –
Далекая добру и злу,
Тихонько пальцем барабаня
По чуть звенящему стеклу.
 
 
Душой не лучше и не хуже,
Чем первый встречный – этот вот, –
Чем перламутровые лужи,
Где расплескался небосвод,
 
 
Чем пролетающая птица
И попросту бегущий пес,
И даже нищая певица
Меня не довела до слез.
 
 
Забвенья милое искусство
Душой усвоено уже.
Какое-то большое чувство
Сегодня таяло в душе.
 

24 октября 1914

4

 
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
– А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел.
 
 
Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
– А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод.
 
 
Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
– Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
 

25 октября 1914

5

 
Сегодня, часу в восьмом,
Стремглав по Большой Лубянке,
Как пуля, как снежный ком,
Куда-то промчались санки.
 
 
Уже прозвеневший смех…
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех,
И кто-то высокий – рядом!
 
 
Вы были уже с другой,
С ней путь открывали санный,
С желанной и дорогой, –
Сильнее, чем я – желанной.
 
 
– Oh, je n’en puis plus, j’étouffe!¹⁴ –
Вы крикнули во весь голос,
Размашисто запахнув
На ней меховую полость.
 
 
Мир – весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались Вы в снежный вихрь,
Взор к взору и шубка к шубке.
 
 
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд –
Не более – вслед глядела.
 
 
И гладила длинный ворс
На шубке своей – без гнева.
Ваш маленький Кай замерз,
О Снежная Королева.
 

26 октября 1914

6

 
Ночью над кофейной гущей
Плачет, глядя на Восток.
Рот невинен и распущен,
Как чудовищный цветок.
 
 
Скоро месяц – юн и тонок –
Сменит алую зарю.
Сколько я тебе гребенок
И колечек подарю!
 
 
Юный месяц между веток
Никого не устерег.
Сколько подарю браслеток,
И цепочек, и серег!
 
 
Как из-под тяжелой гривы
Блещут яркие зрачки!
Спутники твои ревнивы? –
Кони кровные легки!
 

6 декабря 1914

7

 
Как весело сиял снежинками
Ваш – серый, мой – соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты ярче всех.
 
 
Как розовыми и несладкими
Я вафлями объелась – шесть!
Как всеми рыжими лошадками
Я умилялась в Вашу честь.
 
 
Как рыжие поддевки – парусом,
Божась, сбывали нам тряпье,
Как на чудных московских барышень
Дивилось глупое бабье.
 
 
Как в час, когда народ расходится,
Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор.
 
 
Как этот лик с очами хмурыми
Был благостен и изможден
В киоте с круглыми амурами
Елисаветинских времен.
 
 
Как руку Вы мою оставили,
Сказав: «О, я ее хочу!»
С какою бережностью вставили
В подсвечник – желтую свечу…
 
 
– О, светская, с кольцом опаловым
Рука! – О, вся моя напасть! –
Как я икону обещала Вам
Сегодня ночью же украсть!
 
 
Как в монастырскую гостиницу
– Гул колокольный и закат –
Блаженные, как имянинницы,
Мы грянули, как полк солдат.
 
 
Как я Вам – хорошеть до старости –
Клялась – и просыпала соль,
Как трижды мне – Вы были в ярости! –
Червонный выходил король.
 
 
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
 
 
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…
 

Декабрь 1914

8

 
Свободно шея поднята,
Как молодой побег.
Кто скажет имя, кто – лета,
Кто – край ее, кто – век?
 
 
Извилина неярких губ
Капризна и слаба,
Но ослепителен уступ
Бетховенского лба.
 
 
До умилительности чист
Истаявший овал.
Рука, к которой шел бы хлыст,
И – в серебре – опал.
 
 
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
 

10 января 1915

9

 
Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю.
Но тоска во мне – слишком вечная,
Чтоб была ты мне – первой встречною.
 
 
Сердце сразу сказало: «Милая!»
Всё тебе – наугад – простила я,
Ничего не знав, – даже имени! –
О, люби меня, о, люби меня!
 
 
Вижу я по губам – извилиной,
По надменности их усиленной,
По тяжелым надбровным выступам:
Это сердце берется – приступом!
 
 
Платье – шелковым черным панцирем,
Голос с чуть хрипотцой цыганскою,
Все в тебе мне до боли нравится, –
Даже то, что ты не красавица!
 
 
Красота, не увянешь за лето!
Не цветок – стебелек из стали ты,
Злее злого, острее острого
Увезенный – с какого острова?
 
 
Опахалом чудишь, иль тросточкой, –
В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика, –
Нежность женщины, дерзость мальчика.
 
 
Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я
Всё, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена!
 

14 января 1915

10

 
Могу ли не вспомнить я
Тот запах White-Rose¹⁵ и чая,
И севрские фигурки
Над пышащим камельком…
 
 
Мы были: я – в пышном платье
Из чуть золотого фая,
Вы – в вязаной черной куртке
С крылатым воротником.
 
 
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом – без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.
 
 
И лоб Ваш властолюбивый
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик, –
Но что-то сильней меня!
 
 
Движением беспричинным
Я встала, нас окружили.
И кто-то в шутливом тоне:
«Знакомьтесь же, господа».
 
 
И руку движеньем длинным
Вы в руку мою вложили,
И нежно в моей ладони
Помедлил осколок льда.
 
 
С каким-то, глядевшим косо,
Уже предвкушая стычку, –
Я полулежала в кресле,
Вертя на руке кольцо.
 
 
Вы вынули папиросу,
И я поднесла Вам спичку,
Не зная, что делать, если
Вы взглянете мне в лицо.
 
 
Я помню – над синей вазой –
Как звякнули наши рюмки.
«О, будьте моим Орестом!»
И я Вам дала цветок.
 
 
С зарницею сероглазой
Из замшевой черной сумки
Вы вынули длинным жестом
И выронили – платок.
 

28 января 1915

11

 
Все глаза под солнцем – жгучи,
День не равен дню.
Говорю тебе на случай,
Если изменю:
 
 
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час,
Черной полночью кому бы
Страшно ни клялась, –
 
 
Жить, как мать велит ребенку,
Как цветочек цвесть,
Никогда ни в чью сторонку
Глазом не повесть…
 
 
Видишь крестик кипарисный?
– Он тебе знаком –
Все проснется – только свистни
Под моим окном.
 

22 февраля 1915

12

 
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом – пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, – должно быть,
Выздоравливаю от зимы.
 
 
А иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов – не жаль!
Стук колес и жареный миндаль дороже
Всех четверостиший.
 
 
Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце – слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
 
 
Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом…
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы.
 

13 марта 1915

13

 
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои
 
 
И глаза – кого-кого-то
Взглядом не дарят! –
Требующие отчета
За случайный взгляд.
 
 
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью – видит Бог! –
Требующую расплаты
За случайный вздох.
 
 
И еще скажу устало,
– Слушать не спеши! –
Что твоя душа мне встала
Поперек души.
 
 
И еще тебе скажу я:
– Все равно – канун! –
Этот рот до поцелуя
Твоего был юн.
 
 
Взгляд – до взгляда – смел и светел,
Сердце – лет пяти…
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути.
 

28 апреля 1915

14

 
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
 
 
Есть женщины. – Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. – Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
 

Вознесение, 1915

15

 
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать – куда Вам путь
И где пристанище.
 
 
Я вижу: мачта корабля,
И Вы – на палубе…
Вы – в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…
 
 
Вечерние поля в росе,
Над ними – во́роны…
– Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
 

3 мая 1915

16

 
В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налетом хны,
Жалобный зов зурны,
Звон – под конем – кремня,
Стройный прыжок с коня,
И – в самоцветных зернах –
Два челночка узорных.
 
 
А во второй – другой –
Тонкую бровь дугой,
Шелковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды
И полунощный Лондон.
 
 
Третья тебе была
Чем-то еще мила…
 
 
– Что от меня останется
В сердце твоем, странница?
 

14 июля 1915

17

 
Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе… – Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
 
 
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
 

6 мая 1915