Kitabı oku: «Под лаской плюшевого пледа», sayfa 4

«Мой день беспутен и нелеп…»

Мой день беспутен и нелеп:

У нищего прошу на хлеб,

Богатому даю на бедность,

В иголку продеваю – луч,

Грабителю вручаю – ключ,

Белилами румяню бледность.

Мне нищий хлеба не дает,

Богатый денег не берет,

Луч не вдевается в иголку,

Грабитель входит без ключа,

А дура плачет в три ручья —

Над днем без славы и без толку.

29 июля 1918

«Стихи растут, как звезды и как розы…»

Стихи растут, как звезды и как розы,

Как красота – ненужная в семье.

А на венцы и на апофеозы —

Один ответ: – Откуда мне сие?

Мы спим – и вот, сквозь каменные плиты,

Небесный гость в четыре лепестка.

О мир, пойми! Певцом – во сне – открыты

Закон звезды и формула цветка.

14 августа 1918

«Каждый стих – дитя любви…»

Каждый стих – дитя любви,

Нищий незаконнорожденный.

Первенец – у колеи

На поклон ветрам – положенный.

Сердцу – ад и алтарь,

Сердцу – рай и позор.

Кто – отец? Может – царь,

Может – царь, может – вор.

14 августа 1918

«Надобно смело признаться, лира!..»

Надобно смело признаться, Лира!

Мы тяготели к великим мира:

Мачтам, знаменам, церквам, царям,

Бардам, героям, орлам и старцам,

Так, присягнувши на верность – царствам,

Не доверяют Шатра – ветрам.

Знаешь царя – так псаря не жалуй!

Верность как якорем нас держала:

Верность величью – вине – беде,

Верность великой вине венчанной!

Так, присягнувши на верность – Хану,

Не присягают его орде.

Ветреный век мы застали, Лира!

Ветер в клоки изодрав мундиры,

Треплет последний лоскут Шатра…

Новые толпы – иные флаги!

Мы ж остаемся верны присяге,

Ибо дурные вожди – ветра.

14 августа 1918

«Пожирающий огонь – мой конь…»

Пожирающий огонь – мой конь.

Он копытами не бьет, не ржет.

Где мой конь дохнул – родник не бьет,

Где мой конь махнул – трава не растет.

Ох, огонь-мой конь – несытый едок!

Ох, огонь – на нем – несытый ездок!

С красной гривою свились волоса…

Огневая полоса – в небеса!

14 августа 1918

«Если душа родилась крылатой…»

Если душа родилась крылатой —

Что́ ей хоромы и что́ ей хаты!

Что́ Чингисхан ей и что́ – Орда!

Два на миру у меня врага,

Два близнеца – неразрывно-слитых:

Голод голодных – и сытость сытых!

18 августа 1918

«Что другим не нужно – несите мне…»

Что другим не нужно – несите мне!

Всё должно сгореть на моем огне!

Я и жизнь маню, я и смерть маню

В легкий дар моему огню.

Пламень любит – легкие вещества:

Прошлогодний хворост – венки – слова.

Пламень – пышет с подобной пищи!

Вы ж восстанете – пепла чище!

Птица-Феникс я, только в огне пою!

Поддержите высокую жизнь мою!

Высоко горю – и горю дотла!

И да будет вам ночь – светла!

Ледяной костер – огневой фонтан!

Высоко несу свой высокий стан,

Высоко несу свой высокий сан —

Собеседницы и Наследницы!

2 сентября 1918

Глаза

Привычные к степям – глаза,

Привычные к слезам – глаза,

Зеленые – соленые —

Крестьянские глаза!

Была бы бабою простой —

Всегда б платили за постой —

Всё эти же – веселые —

Зеленые глаза.

Была бы бабою простой —

От солнца б застилась рукой,

Качала бы – молчала бы, —

Потупивши глаза.

Шел мимо паренек с лотком…

Спят под монашеским платком

Смиренные – степенные —

Крестьянские глаза.

Привычные к степям – глаза,

Привычные к слезам – глаза…

Что видели – не выдадут

Крестьянские глаза!

9 сентября 1918

«Я вас люблю всю жизнь и каждый день…»

Я Вас люблю всю жизнь и каждый день.

Вы надо мною как большая тень,

Как древний дым полярных деревень.

Я Вас люблю всю жизнь и каждый час.

Но мне не надо Ваших губ и глаз.

Все началось и кончилось – без Вас.

Я что-то помню: звонкая дуга,

Огромный ворот, чистые снега,

Унизанные звездами рога…

И от рогов – в полнебосвода – тень…

И древний дым полярных деревень…

– Я поняла: Вы северный олень.

7 декабря 1918

«Дорожкою простонародною…»

Дорожкою простонародною,

Смиренною, богоугодною,

Идем – свободные, немодные,

Душой и телом – благородные.

Сбылися древние пророчества:

Где вы – Величества? Высочества?

Мать с дочерью идем – две странницы.

Чернь черная навстречу чванится.

Быть может – вздох от нас останется,

А может – Бог на нас оглянется…

Пусть будет – как Ему захочется:

Мы не Величества, Высочества.

Так, скромные, богоугодные,

Душой и телом – благородные,

Дорожкою простонародною —

Так, доченька, к себе на родину:

В страну Мечты и Одиночества —

Где мы – Величества, Высочества.

Осень 1919

«Когда-нибудь, прелестное созданье…»

Когда-нибудь, прелестное созданье,

Я стану для тебя воспоминаньем,

Там, в памяти твоей голубоокой,

Затерянным – так далеко́-далёко.

Забудешь ты мой профиль горбоносый,

И лоб в апофеозе папиросы,

И вечный смех мой, коим всех морочу,

И сотню – на руке моей рабочей –

Серебряных перстней, – чердак-каюту,

Моих бумаг божественную смуту…

Как в страшный год, возвышены Бедою,

Ты – маленькой была, я – молодою.

Ноябрь 1919

«Маленький домашний дух…»

Маленький домашний дух,

Мой домашний гений!

Вот она, разлука двух

Сродных вдохновений!

Жалко мне, когда в печи

Жар, – а ты не видишь!

В дверь – звезда в моей ночи! —

Не взойдешь, не выйдешь!

Платьица твои висят,

Точно плод запретный.

На окне чердачном – сад

Расцветает – тщетно.

Голуби в окно стучат, —

Скучно с голубями!

Мне ветра привет кричат, —

Бог с ними, с ветрами!

Не сказать ветрам седым,

Стаям голубиным —

Чудодейственным твоим

Голосом: – Марина!

Ноябрь 1919

«Та же молодость, и те же дыры…»

Та же молодость, и те же дыры,

И те же ночи у костра…

Моя божественная лира

С твоей гитарою – сестра.

Нам дар один на долю выпал:

Кружить по душам, как метель.

– Грабительница душ! – Сей титул

И мне опущен в колыбель!

В тоске заламывая руки,

Знай: не одна в тумане дней

Цыганским варевом разлуки

Дурманишь молодых князей.

Знай: не одна на ножик вострый

Глядишь с томлением в крови, —

Знай, что еще одна… – Что сестры

В великой низости любви.

<Март 1920>

«Две руки, легко опущенные…»

Две руки, легко опущенные

На младенческую голову!

Были – по одной на каждую —

Две головки мне дарованы.

Но обеими – зажатыми —

Яростными – как могла! —

Старшую у тьмы выхватывая —

Младшей не уберегла.

Две руки – ласкать-разглаживать

Нежные головки пышные.

Две руки – и вот одна из них

За́ ночь оказалась лишняя.

Светлая – на шейке тоненькой —

Одуванчик на стебле!

Мной еще совсем не понято,

Что дитя мое в земле.

Первая половина апреля 1920

«Да, друг невиданный, неслыханный…»

Да, друг невиданный, неслыханный

С тобой. – Фонарик потуши!

Я знаю все ходы и выходы

В тюремной крепости души.

Вся стража – розами увенчана:

Слепая, шалая толпа!

– Всех ослепила – ибо женщина,

Всё вижу – ибо я слепа.

Закрой глаза и не оспаривай

Руки в руке. – Упал засов.

– Нет – то не туча и не зарево!

То конь мой, ждущий седоков!

Мужайся: я твой щит и мужество!

Я – страсть твоя, как в оны дни!

А если голова закружится,

На небо звездное взгляни!

Апрель 1920

«На бренность бедную мою…»

На бренность бедную мою

Взираешь, слов не расточая.

Ты – каменный, а я пою,

Ты – памятник, а я летаю.

Я знаю, что нежнейший май

Пред оком Вечности – ничтожен.

Но птица я – и не пеняй,

Что легкий мне закон положен.

16 мая 1920

С.Э.

Сижу без света, и без хлеба,

И без воды.

Затем и насылает беды

Бог, что живой меня на небо

Взять замышляет за труды.

Сижу, – с утра ни корки черствой —

Мечту такую полюбя,

Что – может – всем своим покорством

– Мой Воин! – выкуплю тебя.

16 мая 1920

«Так и́з дому, гонимая тоской…»

«Я не хочу – не могу —

и не умею Вас обидеть…»

Так и́з дому, гонимая тоской,

– Тобой! – всей женской памятью,

всей жаждой,

Всей страстью – позабыть! —

Как вал морской,

Ношусь вдоль всех штыков,

мешков и граждан.

О, вспененный, высокий вал морской

Вдоль каменной советской Поварской!

Над дремлющей борзой склонюсь —

и вдруг —

Твои глаза! – Все руки по иконам —

Твои! – О, если бы ты был без глаз,

без рук,

Чтоб мне не помнить их, не помнить их,

не помнить!

И, приступом, как резвая волна,

Беру головоломные дома.

Всех перецеловала чередом.

Вишу в окне. – Москва

в кругу просторном.

Ведь любит вся Москва меня! —

А вот твой дом…

Смеюсь, смеюсь, смеюсь

с зажатым горлом.

И пятилетний, прожевав пшено:

– «Без Вас нам скучно,

а с тобой смешно»…

Так, оплетенная венком детей,

Сквозь сон – слова: «Боюсь, под корень

рубит —

Поляк… Ну что? – Ну как? —

Нет новостей?»

– «Нет, – впрочем, есть: что он меня

не любит!»

И, репликою мужа изумив,

Иду к жене – внимать, как друг

ревнив.

Стихи – цветы – (И кто их не дает

Мне за стихи?) В руках – целая вьюга!

Тень на домах ползет. – Вперед! Вперед!

Чтоб по людскому цирковому кругу

Дурную память загонять в конец, —

Чтоб только не очнуться, наконец!

Так от тебя, как от самой Чумы,

Вдоль всей Москвы – <плясуньей>

длинноногой

Кружить, кружить,

кружить до самой тьмы —

Чтоб, наконец, у своего порога

Остановиться, дух переводя…

– И в дом войти, чтоб вновь найти —

тебя!

17–19 мая 1920

«Сказавший всем страстям: прости…»

Сказавший всем страстям: прости —

Прости и ты.

Обиды наглоталась всласть.

Как хлещущий библейский стих

Читаю я в глазах твоих:

«Дурная страсть!»

В руках, тебе несущих есть,

Читаешь – лесть.

И смех мой – ревность всех сердец! —

Как прокажённых бубенец —

Гремит тебе.

И по тому, как в руки вдруг

Кирку берешь – чтоб рук

Не взять (не те же ли цветы?),

Так ясно мне – до тьмы в очах! —

Что не было в твоих стадах

Черней – овцы.

Есть остров – благостью Отца, —

Где мне не надо бубенца,

Где черный пух —

Вдоль каждой изгороди. – Да. —

Есть в мире – черные стада.

Другой пастух.

17 мая 1920

С.Э.

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по́ льду и кольцом на стеклах, —

И на стволах, которым сотни зим…

И, наконец, – чтоб было всем известно! —

Что ты любим! любим! любим! любим! —

Расписывалась – радугой небесной.

Как я хотела, чтобы каждый цвел

В века́х со мной! под пальцами моими!

И как потом, склонивши лоб на стол,

Крест-накрест перечеркивала имя…

Но ты, в руке продажного писца

Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!

Непроданное мной! внутри кольца!

Ты – уцелеешь на скрижалях.

18 мая 1920

Пригвождена…

Пригвождена к позорному столбу

Славянской совести старинной,

С змеею в сердце и с клеймом на лбу,

Я утверждаю, что – невинна.

Я утверждаю, что во мне покой

Причастницы перед причастьем,

Что не моя вина, что я с рукой

По площадям стою – за счастьем.

Пересмотрите все мое добро,

Скажите – или я ослепла?

Где золото мое? Где серебро?

В моей руке – лишь горстка пепла!

И это все, что лестью и мольбой

Я выпросила у счастливых.

И это все, что я возьму с собой

В край целований молчаливых.

19 мая 1920

«И не спасут ни стансы, ни созвездья…»

И не спасут ни стансы, ни созвездья.

А это называется – возмездье

За то, что каждый раз,

Стан разгибая над строкой упорной,

Искала я над лбом своим просторным

Звезд только, а не глаз.

Что самодержцем Вас признав на веру, —

Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,

Без Вас мне не был пуст!

Что по ночам, в торжественных туманах,

Искала я у нежных уст румяных —

Рифм только, а не уст.

Возмездие за то, что злейшим судьям

Была – как снег, что здесь,

под левой грудью —

Вечный апофеоз!

Что с глазу на́ глаз с молодым Востоком

Искала я на лбу своем высоком

Зорь только, а не роз!

20 мая 1920

«Кто создан из камня, кто создан из глины…»

Кто создан из камня, кто создан из глины, —

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело – измена, мне имя – Марина,

Я – бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти —

Тем гроб и надгробные плиты…

– В купели морской крещена – и в полете

Своем – непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети

Пробьется мое своеволье.

Меня – видишь кудри беспутные эти? —

Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной – воскресаю!

Да здравствует пена – веселая пена —

Высокая пена морская!

23 мая 1920

«Хоровод, хоровод…»

– Хоровод, хоровод,

Чего ножки бьешь?

– Мореход, мореход,

Чего вдаль плывешь?

Пляшу – пол горячий!

Боюсь, обожгусь!

– Отчего я не плачу?

Оттого, что смеюсь!

Наш моряк, моряк —

Морячок морской!

А тоска – червяк,

Червячок простой.

Поплыл за удачей,

Привез – нитку бус.

– Отчего я не плачу?

Оттого, что смеюсь!

Глубоки моря!

Вороча́йся вспять!

Зачем рыбам – зря

Красоту швырять?

Бог дал – я растрачу!

Крест медный – весь груз!

– Отчего я не плачу?

Оттого, что смеюсь!

Между 25 мая и 13 июня 1920

«Восхи́щенной и восхищённой…»

Восхи́щенной и восхищённой,

Сны видящей средь бела дня,

Все спящей видели меня,

Никто меня не видел сонной.

И оттого, что целый день

Сны проплывают пред глазами,

Уж ночью мне ложиться – лень.

И вот, тоскующая тень,

Стою над спящими друзьями.

Между 21 и 30 мая 1920

«Вчера еще в глаза глядел…»

Вчера еще в глаза глядел,

А нынче – все косится в сторону!

Вчера еще до птиц сидел, —

Все жаворонки нынче – вороны!

Я глупая, а ты умен,

Живой, а я остолбенелая.

О вопль женщин всех времен:

«Мой милый, что́ тебе я сделала?»

И слезы ей – вода, и кровь —

Вода, – в крови, в слезах умылася!

Не мать, а мачеха – Любовь:

Не ждите ни суда, ни милости.

Увозят милых корабли,

Уводит их дорога белая…

И стон стоит вдоль всей Земли:

«Мой милый, что́ тебе я сделала?!»

Вчера еще – в ногах лежал!

Равнял с Китайскою державою!

Враз обе рученьки разжал, —

Жизнь выпала – копейкой ржавою!

Детоубийцей на суду

Стою – немилая, несмелая.

Я и в аду тебе скажу:

«Мой милый, что́ тебе я сделала?!»

Спрошу я стул, спрошу кровать:

«За что, за что терплю и бедствую?»

«Отцеловал – колесовать:

Другую целовать», – ответствуют.

Жить приучил в само́м огне,

Сам бросил – в степь заледенелую!

Вот, что ты, милый, сделал – мне.

Мой милый, что́ тебе – я сделала?

Всё ведаю – не прекословь!

Вновь зрячая – уж не любовница!

Где отступается Любовь,

Там подступает Смерть-садовница.

Само – что дерево трясти! —

В срок яблоко спадает спелое…

– За всё, за всё меня прости,

Мой милый, что тебе я сделала!

14 июня 1920

«Дом, в который не стучатся…»

Дом, в который не стучатся:

Нищим нечего беречь.

Дом, в котором – не смущаться:

Можно сесть, а можно лечь.

Не судить – одно условье,

.

Окна выбиты любовью,

Крышу ветром сорвало.

Всякому – <будь> ты сам Каин —

Всем стаканы налиты!

Ты такой как я – хозяин,

Так же гостья, как и ты.

Мне добро досталось даром, —

Так и спрячь свои рубли!

Окна выбиты пожаром,

Дверь Зима сняла с петли!

Чай не сладкий, хлеб не белый —

Личиком бела зато!

Тем делюсь, что уцелело,

Всем делюсь, что не взято.

Трудные мои завязки —

Есть служанка – подсобит!

А плясать – пляши с опаской,

Пол поклонами пробит!

Хочешь в пляс, а хочешь в лёжку,

Спору не встречал никто.

Тесные твои сапожки?

Две руки мои на что?

А насытила любовью, —

В очи плюнь, – на то рукав!

Не судить: одно условье.

Не платить: один устав.

28 июня 1920

«Проста моя осанка…»

Проста моя осанка,

Нищ мой домашний кров.

Ведь я островитянка

С далеких островов!

Живу – никто не нужен!

Взошел – ночей не сплю.

Согреть чужому ужин —

Жилье свое спалю!

Взглянул – так и знакомый,

Взошел – так и живи!

Просты наши законы:

Написаны в крови.

Луну заманим с неба,

В ладонь, – коли мила!

Ну а ушел – как не́ был,

И я – как не была.

Гляжу на след ножовый:

Успеет ли зажить

До первого чужого,

Который скажет: «Пить».

Август 1920

«Знаю, умру на заре…»

Знаю, умру на заре!

На которой из двух,

Вместе с которой из двух —

не решить по заказу!

Ах, если б можно,

чтоб дважды мой факел потух!

Чтоб на вечерней заре

и на утренней сразу!

Пляшущим шагом прошла по земле! —

Неба дочь!

С полным передником роз! —

Ни ростка не наруша!

Знаю, умру на заре! —

Ястребиную ночь

Бог не пошлет

по мою лебединую душу!

Нежной рукой отведя

нецелованный крест,

В щедрое небо рванусь

за последним приветом.

Прорезь зари —

и ответной улыбки прорез…

– Я и в предсмертной икоте

останусь поэтом!

Декабрь 1920

«Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь…»

Ох, грибок ты мой, грибочек,

белый груздь!

То шатаясь причитает в поле Русь.

Помогите – на ногах нетверда!

Затуманила меня кровь-руда!

И справа и слева

Кровавые зевы,

И каждая рана:

– Мама!

И только и это

И внятно мне, пьяной.

Из чрева – и в чрево:

– Мама!

Все рядком лежат —

Не развесть межой.

Поглядеть: солдат.

Где свой, где чужой?

Белый был – красным стал:

Кровь обагрила.

Красным был – белый стал:

Смерть побелила.

– Кто ты? – белый? – не пойму! —

привстань!

Аль у красных пропадал? —

Ря – азань.

И справа и слева

И сзади и прямо

И красный и белый:

– Мама!

Без воли – без гнева —

Протяжно – упрямо —

До самого неба:

– Мама!

7 февраля 1921

Молодость

1

Молодость моя! Моя чужая

Молодость! Мой сапожок непарный!

Воспаленные глаза сужая,

Так листок срывают календарный.

Ничего из всей твоей добычи

Не взяла задумчивая Муза.

Молодость моя! – Назад не кличу.

Ты была мне ношей и обузой.

Ты́ в ночи начесывала гребнем,

Ты́ в ночи оттачивала стрелы.

Щедростью твоей давясь, как щебнем,

За чужие я грехи терпела.

Скипетр тебе вернув до сроку —

Что́ уже душе до яств и брашна? —

Молодость моя! Моя морока —

Молодость! Мой лоскуток кумашный!

18 ноября 1921

2

Скоро уж из ласточек – в колдуньи!

Молодость! Простимся накануне.

Постоим с тобою на ветру.

Смуглая моя! Утешь сестру!

Полыхни малиновою юбкой,

Молодость моя! Моя голубка

Смуглая! Раззор моей души!

Молодость моя! Утешь, спляши!

Полосни лазоревою шалью,

Шалая моя! Пошалевали

Досыта с тобой! – Спляши, ошпарь!

Золотце мое – прощай, янтарь!

Неспроста руки твоей касаюсь,

Как с любовником, с тобой прощаюсь.

Вырванная из грудных глубин —

Молодость моя! – Иди к другим!

20 ноября 1921

«Слезы – на лисе моей облезлой…»

Слезы – на лисе моей облезлой!

Глыбой – чересплечные ремни!

Громче паровозного железа,

Громче левогрудой стукотни –

Дребезг подымается над щебнем,

Скрежетом по рощам, по лесам,

Точно кто вгрызающимся гребнем

Разом – по семи моим сердцам!

Родины моей широкоскулой

Матерный, бурлацкий перегар.

Или же – вдоль насыпи сутулой

Шёпоты и топоты татар.

Или мужичонка, на́ круг должный,

За́ косу красу – да о косяк?

(Может, людоедица с Поволжья

Склабом – о ребяческий костяк?)

Аль Степан всплясал, Руси кормилец?

Или же за кровь мою, за труд —

Сорок звонарей моих взбесились —

И болярыню свою поют…

Сокол – перерезанные путы!

Шибче от кровавой колеи!

– То над родиной моею лютой

Исстрадавшиеся соловьи.

10 февраля 1922

Май 1922–1925

Земные приметы

1

Так, в скудном труженичестве дней,

Так, в трудной судорожности к ней,

Забудешь дружественный хорей

Подруги мужественной своей.

Ее суровости горький дар,

И легкой робостью скрытый жар,

И тот беспроволочный удар,

Которому имя – даль.

Все древности, кроме: дай и мой,

Все ревности, кроме той, земной,

Все верности, – но и в смертный бой

Неверующим Фомой.

Мой неженка! Сединой отцов:

Сей беженки не бери под кров!

Да здравствует левогрудый ков

Немудрствующих концов!

Но, может, в щебетах и в счетах

От вечных женственностей устав —

И вспомнишь руку мою без прав

И мужественный рукав.

Уста, не требующие смет,

Права, не следующие вслед,

Глаза, не ведающие век,

Исследующие: свет.

15 июня 1922

4

Руки – и в круг

Перепродаж и переуступок!

Только бы губ,

Только бы рук мне не перепутать!

Этих вот всех

Суетностей, от которых сна нет.

Руки воздев,

Друг, заклинаю свою же память!

Чтобы в стихах

(Свалочной яме моих высочеств!)

Ты не зачах,

Ты не усох наподобье прочих.

Чтобы в груди

(В тысячегрудой моей могиле

Братской!) – дожди

Тысячелетий тебя не мыли…

Тело меж тел,

– Ты, что мне про́падом был

двухзвёздным!.. —

Чтоб не истлел

С надписью: не опознан.

9 июля 1922

«Здравствуй! Не стрела, не камень…»

Здравствуй! Не стрела, не камень:

Я! – Живейшая из жен:

Жизнь. Обеими руками

В твой невыспавшийся сон.

Дай! (На языке двуостром:

На́! – Двуострота змеи!)

Всю меня в простоволосой

Радости моей прими!

Льни! – Сегодня день на шхуне,

– Льни! – на лыжах! – Льни – льняной!

Я сегодня в новой шкуре:

Вызолоченной, седьмой!

– Мой! – и о каких наградах

Рай – когда в руках, у рта —

Жизнь: распахнутая радость

Поздороваться с утра!

25 июня 1922

«Неподражаемо лжет жизнь…»

Неподражаемо лжет жизнь:

Сверх ожидания, сверх лжи…

Но по дрожанию всех жил

Можешь узнать: жизнь!

Словно во ржи лежишь: звон, синь…

(Что ж, что во лжи лежишь!) – жар, вал…

Бормот – сквозь жимолость – ста жал…

Радуйся же! – Звал!

И не кори меня, друг, столь

Заворожимы у нас, тел,

Ду́ши – что вот уже: лбом в сон,

Ибо – зачем пел?

В белую книгу твоих тишизн,

В дикую глину твоих «да» —

Тихо склоняю облом лба:

Ибо ладонь – жизнь.

8 июля 1922

Деревья

2

Когда обидой – опилась

Душа разгневанная,

Когда семижды зареклась

Сражаться с демонами –

Не с теми, ливнями огней

В бездну нисхлёстнутыми:

С земными низостями дней,

С людскими косностями, —

Деревья! К вам иду! Спастись

От рева рыночного!

Вашими вымахами ввысь

Как сердце выдышано!

Дуб богоборческий! В бои

Всем корнем шествующий!

Ивы-провидицы мои!

Березы-девственницы!

Вяз – яростный Авессалом!

На пытке вздыбленная

Сосна! – ты, уст моих псалом:

Горечь рябиновая…

К вам! В живоплещущую ртуть

Листвы – пусть рушащейся!

Впервые руки распахнуть!

Забросить рукописи!

Зеленых отсветов рои…

Как в руки – плещущие…

Простоволосые мои,

Мои трепещущие!

8 сентября 1922

9

Каким наитием,

Какими истинами,

О чем шумите вы,

Разливы лиственные?

Какой неистовой

Сивиллы таинствами —

О чем шумите вы,

О чем беспамятствуете?

Что в вашем веянье?

Но знаю – лечите

Обиду Времени

Прохладой Вечности.

Но юным гением

Восстав – порочите

Ложь лицезрения

Перстом заочности.

Чтоб вновь, как некогда,

Земля – казалась нам.

Чтобы под ве́ками

Свершались замыслы.

Чтобы монетами

Чудес – не чваниться!

Чтобы под ве́ками

Свершались таинства!

И прочь от прочности!

И прочь от срочности!

В поток! – В пророчества

Речами косвенными…

Листва ли – листьями?

Сивилла ль – выстонала?

…Лавины лиственные,

Руины лиственные…

9 мая 1923