Kitabı oku: «Повелитель и пешка», sayfa 6
Она не забыла. Мерные гребки прекратились. Весла беспомощно зашлепали по воде. Ветер отдернул в сторону серое полотнище. Дурочка, приоткрыв рот, смотрела на берег. Обр тоже оглянулся на сырую гальку под обрывом, обглоданные морем мокрые валуны, кривой сосняк, свисающие к волнам колючие ветви. Он представил, как белая фигурка останется на черных валунах. Лодка будет уходить все дальше и дальше, а фигурка становиться все меньше и меньше. Да наплевать! Баба с возу – кобыле легче. То бишь лодке тоже легче… Наверное.
– Ну че, остаешься?
– Парус убери, – тонким хрипловатым голоском велела Нюська, – через горло только на веслах.
– Так давай весла.
– Не, я сама. На руле тяжелее будет. Там течение крутит. Нынче шелоник15 сверху воду в бухту гонит, а отлив понизу назад в море тянет.
– Откуда знаешь?
– Отец рассказывал.
Нюська гребла легко, точно, ловко ловила веслами крутую волну. При этом, жмурясь, как напуганный котенок, все время бормотала что-то. Молилась, что ли? Впрочем, иногда из невнятного шепота выбивались отдельные слова: «Все время держи на полночь… против маяка поворота на запад… поперек течения греби… возле приметной скалы, жила белая полосой выходит, бери влево, а то закрутит и расшибет… а как выход откроется – снова на полночь».
Обр все выполнял в точности, хотя взмок и запыхался, как мышь под метлой. Совладать с правилом в этой путанице течений, суматохе волн, отраженных от прибрежных скал и подводных камней, и вправду оказалось трудно. Нюська тоже притомилась, ворочала тяжелые весла все тише и тише, с легким стоном на выдохе, но держалась. И вдруг, прикусив тубу от натуги, втянула их в лодку, уложила вдоль бортов, развернула парус, который с треском натянулся, вобрал в себя западный ветер. После этого уселась, вцепившись обеими руками в лавку, втянула голову в плечи и снова плотно зажмурилась. Лицо белое, на закушенной губе капелька крови.
– Все.
– Че все? – не понял Обр.
– Вон они, седые космы Морской старухи.
Хорт отвел с лица собственные космы, огляделся. Кругом не было ничего, кроме мерно вздымавшейся сине-стальной воды под прозрачными небесами и бледной зари на северо-востоке. В высоте качались редкие точки звезд, самых ярких, не боявшихся летней ночи. Карбас все еще ходко шел на полночь, удаляясь от черного бугристого берега. Над берегом высоко стояла луна, серебрились в ее лучах тянувшиеся от прибрежных скал длинные светлые полосы.
– Брось, – сказал Обр, которому все же стало немного не по себе, – это же просто пена. Старуху какую-то выдумала.
– Не я выдумала. Люди говорят, – не открывая глаз, скороговоркой зашептала Нюська, – Морская старуха ходит по дну, ставит сети меж подводных скал, ловит проходящие лодьи, губит моряков.
– Хм. Еще чего скажешь?
– А еще у той старухи муж есть – Морской старик.
– Тоже по дну ходит?
– Не, по небу летает. Есть у него летучий корабль – то маленький, как облачко, то громадный, как грозовая туча. И на том корабле возит он по свету черное горе, неминучую погибель, все беды и все напасти.
– Ага. А хорошее тут что-нибудь есть?
– Откуда… Это же Злое море. Да ты не смейся! Вот в Белых Камнях был один, тоже все шутил, ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай не верил, пока не всплыла перед его лодкой Морская Пучина – Кругом Глаза16.
– Чего? Это зверь такой или рыба?
– Никто не знает. Кто видел – уж не расскажет. Хуже этого только Лодья мертвых.
Обр крякнул. Пустота, простор, слишком много неба вокруг и непривычно высокие волны кого хошь напугают и без страшных рассказов. Но дурочка не унималась.
– Говорят, если плыть и плыть прямо на полночь, вода станет густой, как смола, и откроется в ней бездонная яма.
– Прямо в море яма?
– Так рассказывают. И вот раз в год, в самую глухую зимнюю полночь подплывает к этой яме Лодья мертвецов. Неужто не слыхал? Она правда есть. У нас на рыбацком конце многие видели. И дядька Макар, и дядька Степан с сыновьями. Большая лодья. Паруса черные и все рваные. Но идет быстро, потому что весел много. За гребцов на этой лодье все, кто помер в минувшем году. А кто умер последним – тот у руля.
Рассказывая, Нюська так увлеклась, что даже глаза приоткрыла. Видать, надеялась поглядеть, как Хорт дрожит и пугается. Но он пугаться не стал.
– Те, кто умер в этом году… Хм… Это, значит, полная лодка Хортов. Неплохо. Глядишь, своих повидаю.
Нюська передернулась и зажмурилась поплотнее.
– Ты давай, кончай жмуриться, – хмуро велел Обр, – открой глаза-то.
– 3-зачем?
– Решать надо, куда пойдем. На полночь земли никакой нету. Или есть?
– Нету.
– Стало быть, только черная яма. В яму я пока не собираюсь. Значит, остаются восток и запад.
– Ты не понимаешь. Этот карбас для моря не годится. Маленький. На нем только вдоль берега ходят.
– Так мы вдоль берега и пойдем.
– Вдоль берега здесь тоже нельзя. Камни.
– А меж камней Морская старуха. Я понял. Пойдем осторожно, в отдалении. Скажи только: восток или запад?
– А куда нам надо?
– Куда-куда… Туда, где нас нет. Главное, подальше отсюда.
Нюська тяжело вздохнула, открыла глаза.
– На закат до самой Новой Крепи сплошные скалы, на три дня ходу при попутном ветре.
– А на восток?
– На восток до Сафонова креста тоже пристать негде. Камни, скалы, обрывы. Если и пристанешь, то наверх не вылезти.
– А потом?
– Крест на мысу ставили, у входа в хорошую бухту. До нее тоже не то два дня, не то три.
– Так, – прикинул Обр, – ветер у нас западный, значит, плывем на восток. А ты не сиди как засватанная. Я жрать хочу. Там где-то торба с едой была.
Нюська всполошилась, забыла, что надо бояться, покопалась под лавкой, вытащила большую торбу. Внутри оказался здоровенный рыбник и четыре толстые ватрушки. Ватрушки Хорт засунул обратно. В море предстояло болтаться дня три, не меньше. Рыбник же пристроил на лавке и с аптекарской точностью рассек ножом на две равные части.
– На, лопай.
– Мне столько не нужно.
– Нужно, – свирепо рявкнул Обр и впился зубами в поджаристую маслянистую верхнюю корку.
– Ешь, кому говорят, – промычал он с набитым ртом, – твой дружок в ряске сказал, что тебя как дитя малое кормить надо. Щас так и сделаю. Насильно все в рот запихаю.
Нюська уставилась на него перепуганными круглыми глазищами, вздохнула и робко отломила кусочек. Конечно, она была голодна. Кусочки исчезали довольно быстро.
Хорт порадовался, что его ничуть не мутит, хотя лодку то вздымало вверх, то неумолимо тянуло вниз. Рыбник был обильно сдобрен маслом и немного солоноват. Запить надо бы.
– Слышь, – вдруг испугался он, – а вода-то у нас есть?
– В носу бочонок, – отозвалась Нюська, – у нас без запаса в море не ходят.
– Эт хорошо, – сыто пробурчал Обр, озираясь в поисках ковша, – эт правильно.
– В торбе еще наливка, – робко сообщила Нюська.
– Потом. Когда до берега доберемся. Вот тогда я нарежусь. Всех помяну. И ближних и дальних.
Тут он заметил, что его уже никто не слушает. Дурочка снова сползла с лавки и спит, прижавшись щекой к сырому веслу. Хорт усмехнулся, но тревожить ее не стал.
* * *
Карбас качался мерно, как деревенская зыбка, туго натянутый парус тихонько гудел. Ветер уверенно гнал лодку на восток. В отдалении тянулся темный гористый берег, отчетливо различимый в стеклянном сумраке летней ночи.
Остыв от лихорадочной гребли в проливе, Обр начал мерзнуть. Ветер студил потное тело с прилипшей на лопатках рубахой. Поежившись, он потянул со дна лодки плащ, набросил на себя. Гладыш этот, видно, мужик хозяйственный, и плащ у него хороший, широкий, плотный, но от лежания на дне лодки отсырел, и резкий ветер все же умудрялся как-то прорваться сквозь пропитанную ворванью кожу. Спать по этой причине не хотелось. Да и нельзя спать. Унесет далеко от берега – конец, прибьет слишком близко – тоже конец, на камнях, в объятьях той самой старухи.
А вот дурочка совсем сомлела. Нюська съежилась у левого борта. Покрасневшие руки зябко обхватили острые плечики под тонкой рубашкой. Накрыть бы ее чем. Вылезать из плаща ради малахольной девчонки? Нет, таких глупостей Обр делать не собирался. Но все же придумал, как помочь горю. Сгреб дурочку в охапку и, завернувшись в плащ вместе с ней, уселся прямо на дно лодки. Кстати, и дуть будет меньше. Замученная Нюська даже не проснулась. Лишь, цепляясь слабыми лапками за его рубаху, завозилась, как котенок за пазухой, и промяукала что-то: не то «мама», не то «милый мой». Какой уж там милый мог быть в ее жалкой жизни, Хорт не знал, да и знать не хотел. Проверил, удобно ли держать правило, с удовольствием вытянул ноги. Нюська угрелась, замерла, тихо дышала, уткнувшись Обру в подмышку. Теперь и ему стало тепло. Даже, пожалуй, жарко.
Злое море качалось под бледным небом с тусклыми льдинками звезд, луна канула за темный берег, зато впереди, на востоке все ярче разгоралась светлая полоса. Но Оберон Александр Хорт знал: до настоящего рассвета еще далеко. Он долго следил, как конец мачты чертит круги в светлеющем небе. Наконец, соскучился.
Нюська по-прежнему спала, уткнувшись лицом в его плечо. Разбудить, что ли? Или нет. Пусть ее… Узелок, которым был затянут новый, но теперь уж не очень белый платок, маячил прямо перед носом. Ага. Вот и дело нашлось. Распустить туго затянутый узел было нелегко. Обр долго возился, подцепляя грубыми непослушными пальцами плотные складки ткани, но все же справился, одолел проклятую тряпку. Освобожденные концы упали, и он медленно, пядь за пядью потянул платок в сторону. Никаких роскошных кудрей под ним не оказалось. Было бы что прятать. Волосы как волосы. Рыженькие такие, вроде сереньких. Легкие, слабые, такие же недокормленные, как сама Нюська. Зато пахли приятно. Морской травой и горькой полынькой.
Глава 9
Яркий слепящий луч зажег под сомкнутыми веками небольшой пожар. Обр вскочил и только чудом не вывалился за борт. Несколько мгновений он в ужасе озирался. Проспал! Вокруг только небо яркой утренней синевы и волны, бесконечные волны.
А… вот он, берег. Чернеет надежной полосой далеко на юге. Опасно далеко. Обр плюхнулся на лавку и торопливо повернул лодку к юго-востоку. Сколько же он проспал? Должно быть, не очень долго. Солнце стояло совсем низко. Злое море яростно сверкало золотой рябью, но даже это сверкание казалось холодным.
От перепуганных трепыханий Обра проснулась Нюська, села и, конечно, первым делом схватилась за голову.
– Ой, а где…
– Что где? – решил поразвлечься Обр. – Берег вон, никуда не делся. А если ты Морского змея ищешь, так он уплыл уже. Как тебя увидел, так сразу и слинял. Я, говорит, таких тощих не жру.
– Где мой платок?
– А, платок… так он того, развязался и улетел. Морской старухе обновка будет.
– Ой, а как же я теперь… – и смотрит с таким ужасом, будто осталась не без платка, а без головы.
– Ладно, – сжалился Обр, – на, получай. Я его спас, не дал погибнуть в пучине.
Дурочка шутку не поддержала. Вцепилась в мятую тряпку и принялась торопливо наматывать на голову. Обр наблюдал за этим без особого одобрения.
– Слышь, а зачем все это?
– Что зачем?
– Платки эти ваши. Городские девки хоть кружевные носят, прозрачные, а по деревням все до носа закутаны – от семилетних до семидесятилетних.
– Ну как же без платка-то, – рассудительно возразила успокоившаяся Нюська, прищурилась на солнце из-под руки, поглядела на берег, тщательно разгладила полотняные складочки. – Без платка никак нельзя. Вдруг кто из Хортов заметит.
– Ну и что?
– И украдет. Схватит и увезет в проклятое Укрывище.
Обр поперхнулся. Что бывает с теми, кого привозят в Укрывище, он знал очень хорошо. Не всем так везло, как Германовой Катерине. Ох, не всем.
– Хорты властны над телом и душой своих холопов, – надменно вымолвил он, – а тебе и вовсе поздно заматываться.
– Почему?
– Потому. Я Хорт, и я тебя увез.
Нюська наморщила лобик, призадумалась, чинно уселась, прикрыв подолом босые ноги, поглядела на Обра.
– А ведь верно…
Подумала еще немного, строго сведя тонкие бровки, вздохнула печально.
– Только неправильно все это.
– Что неправильно? – зевнул Обр
– Все. Я думала, все не так будет.
– А как надо-то? На коне тебя воровать? Мешок на голову, перекинуть через седло? Придушить еще можно для верности.
– Нет. Зачем воровать? Я думала, будет так. Вот сижу я на крыльце… или нет, лучше иду по улице… А навстречу он.
– Кто?
– Мой жених.
– Какой еще жених? – безмерно удивился Обр.
– Такой. Высокий и статный. Волосы светлые, глаза синие-синие.
Обр, смекнувший, что это все одни девичьи глупости, хрюкнул, но от смеха все-таки удержался. Впрочем, Нюська, вся в мечтах, ничего не заметила.
– И вот подходит он ко мне, берет за руки и говорит: «Наконец-то я тебя нашел. Больше ничего не бойся. Для тебя я сделаю все, что захочешь».
В этом месте Обр не выдержал и все-таки заржал в голос.
– Где ж ты таких видела? – спросил он, едва переводя дух.
– Нигде, – покорно согласилась дурочка, но ручонки стиснула, а глаза стали круглые и вроде уж мокрые.
– «Сделаю все, что захочешь!» Ха, как же! Все вы, бабы, захребетницы. Только о том и мечтаете, чтоб из мужиков веревки вить и жилы тянуть.
Истину эту поведал Обру Маркушка, а Маркушка редко бывал не прав.
На это дурочка ничего не ответила, лишь пристально разглядывала дальний берег, будто надеялась именно там обнаружить синеглазого придурка, способного ляпнуть такую глупость.
Обру вдруг стало обидно. Подумаешь, белые волосы, синие глаза.
– Я за тобой не бегал, – зло бросил он, – сама навязалась. Сидела бы лучше дома, ждала своего красавца.
– Они бы тебя убили.
– Тьфу!
Опять двадцать пять. Однако крыть было нечем.
Он тихо выругался и потянул из-под лавки полупустую торбу. Оставшиеся ватрушки были разделены по справедливости. Две Обр взял себе, две сунул Нюське. Она пыталась всучить ему третью, но он гордо отказался, хотя вполне мог съесть и третью, и четвертую, и пятую. После еды стали слипаться глаза. Он попробовал помочь горю, перегнувшись через борт и поплескав в лицо морской водой. Водичка оказалась обжигающе холодной. Такая убьет в два счета, быстро и верно, как стрелы Хромуши.
К несчастью, умывание помогло ровно на пять минут.
– Поспи, – сказала Нюська, – ведь всю ночь просидел.
– Ночь – волчье время, – проворчал Обр, растянулся на дне лодки, под голову сунул пустой мешок, накрылся плащом и тут же заснул.
* * *
Проснулся он бодрым, хотя спал не очень долго, и зверски голодным. Напился, тщательно заткнул бочонок, чтоб не пропало ни капли драгоценной влаги, свирепо потряс мешок, надеясь извлечь какие-нибудь завалящие крошки. Нюська, поглядев на это дело, принялась выбирать тянувшуюся за кормой веревку. Вскоре из воды показалась сетка, полная рыбы.
– Вот. Обед.
– Ну и как ее… Где мы тут костер разожжем?
– Ее сырую можно. Многим даже нравится, если с солью.
Соль в лодке припасливого Гладыша, конечно, нашлась. Обр сел у правила и принялся наблюдать, как Анна ловко потрошит рыбу, нарезает тонкими ломтиками.
– Далеко еще до того креста?
– При таком ветре завтра к вечеру будем.
День был яркий, хотя по небу с запада на восток тянулись ряды облаков, то и дело закрывали солнце. Летучие тени скользили по воде, которая то вспыхивала, то погасала, делалась тусклой и серой.
– Хорошо бы пристать где-нибудь на ночь.
Моря Обр не боялся, но предпочел бы хоть немного побыть на чем-нибудь таком, что не швыряет тебя поминутно то вверх, то вниз.
– Не… Я же говорила. До самого креста сплошные скалы. Крест на то и поставлен, что, мол, приставать можно.
– Все-то ты знаешь. С чего тебя только подурушей прозвали?
– А я нечуй-траву искала.
– Чего-чего?
– Ну, трава такая. Не знаешь, да? Растет на дальних островах, где никто из людей не бывал. Там, за окоемом. По осени вянет она, ветер ее срывает и носит по воздуху. Может и в нашу сторону занести. Кто найдет ее, тот будет ведать погоду, повелевать ветрами. Все по его приказу будет: и дождь, и вёдро. Захочет – шелоник подует, захочет – полунощник.
– Что-то я не слыхал, чтоб у нас в Усолье такие водились. То есть колдунов-погодников полным-полно, только пользы от них – кот наплакал.
– Ту траву найти очень трудно, потому что она, как от корня оторвется, становится невидима. И найти ее сможет только слепой, да и то если прямо на нее босой ногой станет. Тогда ему все и откроется.
– Так ты ж не слепая.
– А я глаза завязывала и после осенних бурь по берегу ходила, искала. Днем работать надо было, так я ночью.
– Босая?
– Босая. Все думала: вот буду владеть ветрами, прикажу им отыскать отцов карбас и пригнать домой. Да и людям облегчение было бы. На ловлю ходили бы без помех, возвращались бы при попутном ветре.
– Не нашла?
– Не, не нашла. Мне уж потом сказали, что она только слепым от рождения открывается.
– Значит, ты зимними ночами босая гуляла по берегу, да еще и глаза завязывала. Да… Такое в Малых Солях нескоро забудут. Быть тебе подурушей веки вечные.
– Да я тогда и вправду немножко не в себе была. Только ты меня не жалей. Дурочкой быть хорошо.
– Правда, что ли? – невнятно пробормотал Обр, запихивая в рот кусок рыбы.
– Ага. Вот люди рассказывают, жила-была одна дурочка, не то у нас, в Малых Солях, не то в Белых Камнях. А другие говорят, что и не у нас вовсе, а где-то под Новой Крепью.
– Угу. Верю. Дурочек везде сколько хочешь.
– И вот нагадали ей, когда она еще девчонкой была, будто выйдет она за князя, княжеского сына.
– Хм.
– И будто придет тот князь за ней на новой лодье с красным парусом.
– Вранье. Красных парусов не бывает.
– Не бывает. А она поверила. Каждый день ту лодью ждала, все на море глядела.
– Пока не померла от старости, – бодро предположил Хорт, обсасывая косточки.
– Нет! – торжественно заявила Нюська. – Она дождалась!
– Ух ты!
– Ранним утром приплыла большая лодья под красным парусом, сошел на берег прекрасный князь, княжеский сын, и говорит…
– Чего он ей сказал, я уже знаю, – не стерпел Обр, – дальше что было?
– Ничего. Он ее увез.
– Угу. И выкинул в первом же порту, или просто отправил на корм рыбам, или продал кому-нибудь.
Нюська посмотрела так, будто у него внезапно прорезались лосиные рога вкупе с кривыми волчьими клыками.
– Ты совсем глупый, да? Вовсе ничего не понимаешь?
В ответ Хорт только улыбнулся и положил в рот последний кусок рыбы.
– Не, я умный. Я точно знаю, благородные на деревенских дурочках не женятся. Никогда.
– А сам женился! – запальчиво возразила Нюська.
– Иначе они бы меня убили, – проговорил Обр тонким противным голосочком. Он и сам не знал, зачем дразнит глупую девчонку. Так, от скуки.
Скучно было нестерпимо. Ветер по-прежнему дул ровно, понемногу усиливаясь. Ряды облаков сомкнулись в одно сплошное серое поле, из которого по временам побрызгивал легкий дождик. По правому борту все тянулся скалистый берег с белой полоской пены, которая издали казалась совсем безобидной. Но даже неопытный Хорт понимал, что близко лучше не соваться.
Нюська помалкивала, хмурила бровки, косилась обиженно. От скуки Обр вырезал на лавке крест, потом стрелу, принялся было вырезать родовой герб Хортов, но тут девчонка заверещала: «Беляки прямо по носу!» Пришлось хвататься за правило, огибать невесть откуда взявшиеся скалы, верхушки которых в облаке белой пены едва торчали из воды. К скалам от берега тянулся длинный мыс, похожий на корявую руку. После него береговая линия резко пошла к югу.
Стемнело. Но настоящего мрака не было. Так, сероватые сумерки. Часы ночного бдения и плащ снова поделили по-честному, на двоих. Но, конечно, дурочка и не подумала его будить. Пригревшийся возле нее Хорт спал крепко. Проснулся только под утро, попытался припомнить, каким образом его голова оказалась на Нюськиных коленках, высунулся из-под плаща. Небо вновь было ясным, солнце еще не взошло, но над берегом поднималась, сияла цепь розовых, золотых огней.
– Это че такое? – забеспокоился он. Непонятного Обр не любил. Все непонятное могло быть опасным.
– Горы, – сонным голосом отозвалась Нюська, – я давно уж смотрю. Белые горы. В Усолье их не видно, хотя говорят, наши горы – отроги этих.
– А светятся почему?
– Сказывают, там, на верхушках, снег лежит и никогда-никогда не тает. Это он от солнца такой.
– Дура! Солнца-то нету.
– Это для нас нету. А там, на горах, вовсю сияет.
Скоро солнце поднялось и для темных скал и холодных волн Злого моря. Горы потускнели, погасли.
На завтрак пожевали подсоленной, слегка завялившейся рыбки. Запили невкусной стоялой водицей.
– Меньше полбочонка осталось, – озаботилась Нюська.
– Ты ж говорила, к вечеру у креста будем.
– Кто знает. Это же Злое море.
* * *
Так начался второй день. Очень скоро небо опять затянуло. Ветер нынче был какой-то неровный: то вовсе стихал, то задувал так, что снасти стонали как живые. Обр сидел у правила, поглядывал то на небо, то на далекую цепь горных вершин и, наконец, решился растолкать Нюську, прикорнувшую у мачты.
– Слышь, не спи. С погодой что-то не то. В случае чего я один не справлюсь.
– Тогда давай разговаривать, – сонно хлопая ресницами, согласилась Нюська.
– Ну, расскажи еще чего-нибудь.
– Про что рассказать-то?
– Давай хоть про горы эти.
– Про горы… А смеяться не будешь?
– Нет. Ври в свое удовольствие. Только занятно ври.
– Ладно. Там на горах, на белых снегах живут снежные птицы – Лебединые девы.
– А что они там делают?
– Летают.
– Со скалы вниз головой?
– Ты же обещал.
– Ладно-ладно. Не буду.
– У них крылья есть. Вот такие.
Со стороны моря низко и совершенно бесшумно, едва шевеля белыми крыльями, плыл над водой буревестник, самый большой, из тех, что никогда не садятся на землю.
– Паршивая примета, – припомнил Обр.
– Красивый. А примета и вправду плохая. Не выпустит нас Злое море.
– Ты рассказывай давай. Зачем они летают? Тоже, небось, предвещают пакость всякую.
– Нет. Они добрые. Увидеть их – к счастью. И помогают они во всякой беде, унимают скорби, лечат болезни. Сами ищут, кому помочь, и взамен ничего не просят.
– Хм. Ты, конечно, ври, но ври осторожней, чтоб хоть малость похоже на правду было.
– Так я не вру. Люди видели. Вот ты Белый луг знаешь?
– Ну, знаю. Это возле Вересковой кручи, за Волчанским бором.
– А знаешь, почему он белым зовется?
– Так это каждый дурак знает. Цветы там эти…
– Да. Белые колокольцы. Цветут от весны до самого снега.
– Ну и что?
– А люди помнят, когда там не было ничего. Пустошь и пустошь. Вереск, да кострец, да колючки всякие.
– Ну, семечко ветром занесло, от него и пошло все.
– Может, и ветром. Игнат из Белых камней рассказывал. Брат его родной коз в тех местах пас. Как-то под вечер – он как раз костерок запалил, ужинать собрался – ни с того ни с сего ветер поднялся при ясном небе, да такой сильный, что прямо с ног валило. Костер потушило, шапку с мужика сорвало. Побежал он за шапкой, поймал. Обернулся, смотрит – на пустоши люди. Много. Старые, молодые, дети малые. Кто сидит, отдыхает, кто стоит, на море смотрит. Одеты все просто, по-дорожному, в плащах теплых, но видно, не деревенские. Говорят тихо, медленно, будто горе у них, такое горе, что на белый свет глядеть не хочется. Брат Игнатов решил было, что мерещится ему, да тут один из них, главный видно, подошел, поклонился, попросил продать молока. Мол, дети у них устали, проголодались. Ну, подоили их женщины коз, детей напоили, спать уложили. Брат Игнатов костер зажег, посидел с мужчинами. Только про себя они ему ничего не рассказали, а больше расспрашивали как и что, да какая жизнь у нас в Усолье. А жизнь у нас известно какая. Слева Хорты, справа князь.
– Хортов не трогай!
– Да я не трогаю… После полуночи напал на Игнатова брата сон, да такой, что где сидел, там и повалился. Проснулся на рассвете – никого. Чисто. Даже костровища и того нет. Только вся пустошь в цветах. Качаются белые колокольцы, звенят печально, и звон такой, будто сама земля плачет. А места там глухие, дорог никаких. Брат Игнатов по тропке вниз побежал, думал, с детьми они далеко не уйдут. Смотрит – ни травинки не примято. Кроме старых козьих следов – ничего.
– Куда ж они все делись?
– Как прилетели, так и улетели. Откуда, куда – никто не знает.
– А было тому брату счастье?
– Не знаю. Женился, говорят, счастливо. Деток много.
– Какое ж это счастье? Это самое настоящее горе. Хм. Знаешь что… Про крылатых девок я ничего не знаю, а вот про крылатого мужика слыхал.
– Правда? – обрадовалась Нюська. – Расскажешь?
Великим рассказчиком Обр не был. Невеликим, по правде говоря, тоже, но историю Маркушкиного побега выслушал раз сто и мог бы повторить, не задумываясь.
– Друга моего на каторгу закатали.
– Ох! За что?
– Не твоего ума дело! Попал он гребцом на большую боевую лодью. Очень большую, у нас таких не строят. Гребцов так много было. Надрывались, мерли как мухи. Напарник у него помер, а сам он уже доходил, когда привели к ним одного. Такого… – Обр покрутил рукой, изображая крайнюю степень нежности, слабости и никчемности. – Маркушка думал, он и трех дней не продержится. Баланду не жрал. От сивухи, что перед боем давали, нос воротил. Дышать даже не мог, мутило его от запаха. От простого разговора краснел, как девка. Сразу видно, из благородных. Забили бы его, если бы не Маркушка. Прикрывал дурака, сколько было сил, жизни учил потихоньку. В общем, притерпелся тот парень, не помер. Через полгода и баланду с червивыми сухарями за милую душу трескал, и от сивухи не отказывался, а уж ругался так, что самого Маркушку завидки брали. И греб не хуже других. Маркушке облегчение вышло. Весло-то у них одно на двоих было. Так около года промаялись, а потом их лодья в заварушку угодила. Уж чего там было, Маркушка не видал, а только надстройки разнесло, мачту повалило. Она палубу пробила, здоровенная дыра получилась. Наверху все горит, сбоку вода хлещет. Кто орет, кто молится. Этот напарник Маркушкин первый понял, что главную цепь порвало, наверх кинулся, чуть не в самый огонь, и Маркушку за собой поволок. Скованы они были вместе. Вытащил его на корму, ни стрельбы, ни огня не побоялся, закинул как мешок за спину да прямо за борт и сиганул. Маркушка заорал, думал, тонуть придется. Цепь тяжелая, на дно утянет, и к гадалке не ходи. Только не потонули они.
– Почему? – выдохнула Нюська.
– Крылья у того парня выросли. Во. Во-от такие!
В этом месте Маркушка обычно начинал размахивать руками по-петушиному и норовил развести их как можно дальше. Размер крыльев всегда зависел от количества пропущенных перед этим стопок. Как раз в этом месте Обр еще в первый раз перестал ему верить.
Но Нюська поверила. Сидела, хлопала мохнатыми ресницами.
– А дальше?
– Дальше улетел он оттуда и Маркушку на себе вынес. Долго летели. Снизу море, сверху дождь. Летун этот уставать начал. Крылья у него намокли или еще чего. Цепь-то чуть ли не полпуда весом, да и Маркушка тоже – мужик здоровый. Над самой водой до какой-то скалы дотянули. Повезло. Как раз тогда отлив был. Пока тот парень без сил валялся, Маркушка камень нашел, стал цепь с них сбивать. Сначала сомневался, конечно. Боялся, что бросит его летун прямо на голой скале, когда свободу почует. Но потом решился. Бился, бился, руки в кровь содрал, но как светлеть стало, все ж таки разбил. При свете берег стало видно, только далеко, не доплыть. Тут как раз прилив начался. Вода поднимается, а парень этот крылатый не просыпается.
Маркушка давай его трясти, чует – тот весь горит. Глаза открыл, а видно – ничего не смыслит. Насилу ему Маркушка втолковал: мол, лететь надо, а то потонем. Тот встал, как былинка шатается, но крылья свои громадные все ж таки развернул. Тут уж Маркушка долго думать не стал, сам за него уцепился. В общем, до берега добрались.
– А дальше?
– Все, – отрезал Обр. Дальше Маркушка продолжал говорить, только если ему удавалось напиться в дым. При этом ничего, кроме пьяных слез и невнятных рассуждений о том, что все люди гады, выжать из него не удавалось.
– А где теперь этот Маркушка? – пристала любопытная Нюська.
– Там же, где и все, – хмуро отозвался Хорт.
– Ой!
– Все равно это вранье, – прибавил он, ежась от резкого ветра, и с сомнением взглянул на небо. На небе творилась непонятная кутерьма, путаница из длинных растрепанных хвостов и рваных туч, которые неслись на юг, толкаясь, как бараны в воротах.
– А вдруг правда? – вздохнула Нюська.
– Да, как же.
– Но ведь этот твой Маркушка и вправду сбежал.
– Сбежал. Прыгнул за борт и доплыл куда-нибудь. Там море теплое, не то что здесь. Тонуть, небось, одно удовольствие.
– Куда доплыл-то?
– Не знаю. Может, просто откупился. Донес на кого или взятку смог кому-нибудь сунуть.
– По-твоему, в мире одни гадости?
– В мире одни гады. Далеко еще до креста твоего?
Нюська наморщила носик, вгляделась в четкие как никогда очертания берега и расцвела улыбкой.
– Нет. Видно уже. Во-он там.
Обр щурился до тех пор, пока не разглядел далеко-далеко на юго-востоке короткую черточку, чуть поднимавшуюся над линией скал.
– Ну и глаз у тебя!
– Я же рыбачка, рыбацкая дочь.
Через пару часов черточка превратилась в отчетливо видимый крестик. У Хорта прямо камень с души свалился. Качка, ветер и холодные брызги за двое суток надоели ему до смерти.
Он глядел на крест и не понял, почему Нюська, взвизгнув, рванула на себя подпору, державшую парус развернутым. Парус опал. Хорт, спохватившись, сбросил петлю кормовой растяжки. Нюська обхватила рвущееся из рук полотнище, попыталась наскоро привязать его к мачте.
Управились в последний миг перед тем, как их накрыл вихрь дождя пополам с ледяной крупой. Мелкие льдинки хлестали по липу. Море вокруг кипело от падающих капель. Удар ветра был так силен, что легкий карбас, несмотря на все усилия Обра, развернуло бортом к волне. Второпях затянутый узел не выдержал. Парус рванулся, взлетел громадным серым флагом. Лодку положило на бок. Полотно коснулось воды, мгновенно намокло, отяжелело, не давая суденышку выпрямиться. Хорт прыгнул к мачте, наискось полоснул ножом.
Карбас все-таки черпнул бортом, но выправился. Мокрая парусина сползла за борт, быстро исчезла в кипящей пене. Вдвоем они навалились на правило, развернули карбас носом к волне. Из мглы радостно вырвалось солнце. Осветило снежно-белые вершины туч и белые пенные гребни.
– Ниче себе! – высказался Обр.
– Злое море, – шмыгнула покрасневшим носиком Нюська, – погибельная пучина.
– И что теперь?
– Теперь только на веслах.
Хорт уселся на весла сам. Ему казалось, что так будет быстрее. Нет худа без добра. Шквал оказал им услугу. Крест маячил уже совсем близко. Хорошо было видно, какой он громадный, старый и прочный, намертво вросший в землю, истерзанный всеми ветрами Злого моря.
– Держись! – крикнула Нюська.
Теперь они были готовы. Новый шквал, свистопляска дождя, волн и ветра. Когда все кончилось, вконец закоченевший Обр обнаружил, что берег исчез, провалился куда-то, будто и не было его никогда. На юге и западе стояла сплошная серая пелена, с севера нависал темный вал следующей тучи.
