Kitabı oku: «Повелитель и пешка», sayfa 7

– А теперь что? – Он злобно уставился на Нюську, как будто она была во всем виновата.

– Теперь по солнцу, – пискнула мокрая как мышь Нюська, посмотрела на бледное пятно, метавшееся между облаками, и принялась споро вычерпывать плескавшуюся в лодке воду, – прямо на юг.

Хорт ругнулся для бодрости, подышал на руки, чтоб отогреться, и вновь взялся за весла.

Берега они так и не увидели. Тучи с севера шли гораздо быстрее, чем бултыхавшаяся в воде лодчонка. Сквозь летящий снег Обр едва различал Нюську, всем своим тщедушным телом навалившуюся на правило. Сам он повис на рвущихся из рук веслах. На совесть сработанный карбас, обшитый по бортам сосновой доской, прыгал по волнам как поплавок. Но если их вновь развернет боком – конец. Вновь вода засверкала под прорвавшимися из-за туч лучами. Хорт тряхнул мокрой головой, избавляясь от лезущих в глаза волос, быстро огляделся. Вокруг стремительно перемещались клубящиеся завесы из дождя и снега. Метались меж ними злые пенные волны. На востоке повис яркий обрубок радуги, а наверху, высоко-высоко – будто смотришь со дна колодца – синел-светился кусочек неба с сияющей белой птицей. Буревестник, будь он неладен. Накаркал беду и радуется. Хотя буревестники вроде бы не каркают? Ну, значит, накрякал. Хорошо ему там, над тучами.

Обр яростно навалился на весла. Раздался треск – и сильнейший удар в грудь сшиб его с лавки. Правая уключина, выломав кусок борта, скользнула в море. Правое весло, мешавшее подняться задыхающемуся от боли Хорту, последовало за ней и сразу исчезло из виду. Карбас накренился. Левое весло беспомощно билось о борт, грозило разнести его в щепки. Хватая ртом воздух, Обр все же поднялся, стал на колени, попытался втянуть весло внутрь, сам едва не вылетел за борт и в конце концов вытащил из воды бесполезную палку с кривым обломком лопасти. Лодку косо волокло на гребень огромной волны. Пробитый борт черпал воду.

– А теперь что, прах гнилой?! – заорал он.

– А теперь мы умрем, – едва слышно донеслось в ответ. Сказано это было безнадежно, с полной покорностью.

– Да ни за что! Накося выкуси! – Цепляясь за что попало, он перебрался на корму, ухватился за правило. – Я не могу помирать. У меня на этом свете еще дел полно.

Совсем близко оказалось перепуганное лицо Нюськи.

– Злое море не спрашивает. Можно, я за тебя держаться буду? А то страшно очень.

Вот дура! Страшно ей! В ногу ему ткнулся болтавшийся в натекшей воде ковш. Он схватил его, сунул Нюське в руки.

– Вот за это держись!

Она кивнула и послушно принялась вычерпывать воду.

– Кого… должны повесить, тот не потонет, – прохрипел Обр, цепляясь за разбухшую от воды рукоять кормового весла, – слыхала?

– Слыхала.

– Стало быть, не потонем мы. Главное, держать против ветра.

«Держать против ветра!» – скоро в его голове осталась только эта мысль. Несмотря на Нюськины отчаянные усилия, карбас, отяжелевший от воды, слушался плохо. Понемногу он стал казаться Обру продолжением собственного тела, таким же усталым, окоченевшим, неповоротливым. Солнце больше не выглядывало из-за туч, море и небо сомкнулись, заключив лодку в непроницаемый кокон из воды и ветра. Стемнело, но Хорт потерял счет времени и не мог догадаться, ночь ли наступила, или просто тучи стали слишком плотными. Скоро он уже едва различал Нюську, копошившуюся с ковшом у мачты. Ковш поднимался все реже и реже и, наконец, выпал из ослабевшей, посиневшей от холода лапки. Стоя на коленях, девчонка прижалась к борту. Совсем застыла. Сейчас либо смоет ее, либо за борт выкинет.

Обр рискнул оторваться от правила, ухватил дурочку за одежу, подтянул к себе, содрал с головы дурацкий платок, пропустил тряпку у нее под мышками и пристроил девчонку у себя за спиной. Затянул узел на груди, проверил, крепко ли, и вновь ухватился за мокрую рукоять. В который раз хлынул ледяной дождь, но застывшая кожа лица уже почти ничего не чувствовала. Ноги тоже.

Плохо дело! Похоже, они сначала замерзнут, а уж потом потонут. Или все-таки потонут раньше. Волны стали такими, каких, Хорт был твердо уверен, на самом деле и не бывает. Может, ничего этого и вправду нет. Сон такой, про Злое море, погибельную пучину.

Пучина глядела на него из каждой волны тысячами холодных глаз. Морской змей вздымал над волнами чешуйчатые скользкие кольца. Бородатый старик соткался из дождя и пены, летел над водой, тянул к Обру бледные руки и все никак не мог дотянуться.

Карбас подняло так высоко, что Хорт решил – все, конец, и тут в отдалении мелькнула чужая лодья. Ее несло по гребням со страшной быстротой, рваные паруса трепались по ветру. Только бы увидели! Только бы не исчезли в струях дождя!

Обр попытался разомкнуть застывшие губы, позвать на помощь. Конечно, его не услышали, но видно, ветер дул в нужную сторону. Очень быстро лодья оказалась совсем рядом. За кормовым веслом сидел мужик в косматой шапке, надвинутой так низко, будто никакого лица у него и вовсе не было, а на носу, сложив руки на впившемся в палубу посохе, подставив ветру непокрытую белую голову, стоял Дед. И все они были здесь. Сидели на веслах. Отец, Ольгерд, Сигурд. Блеснула золотая серьга Германа. Маркушка перегнулся через борт, призывно махал рукой.

Вот и все. Сейчас его подберут. Его место среди Хортов. А другого места для него нет. Ни на земле, ни в море. Застывшие пальцы не хотели отпускать правило. Грудь сдавил намокший Нюськин платок. А ведь с Нюськой к ним нельзя. Обидят. Вот еще, навязалась ему на шею…

Карбас провалился вниз, лодья взмыла на самый гребень. Дождь сменился мокрым снегом, окутавшим все почти непроницаемой пеленой. Снег летел прямо в лицо, застилал глаза. Обр замотал головой, утерся сгибом локтя, и тут ему показалось, что у мачты кто-то стоит. Лодья мертвых его почему-то совсем не пугала, но это напугало до дрожи, хотя высокая тень, внезапно возникшая в лодке, вела себя тихо, не выла, страшных слов не говорила, рук к Хорту не тянула, только цеплялась за мачту, прижималась к ней, будто пыталась слиться с лодкой в одно целое.

– Эй, ты кто? – смог выговорить Обр.

В этот миг и лодья, и тучи, и безумные волны скрылись из глаз. Все заслонил взмывший, распахнувшийся над лодкой громадный белый парус. Он сиял сквозь темноту, сквозь снег и летящую по ветру пену, закрывал полнеба, подрагивал, изгибался, ловя ветер, но не исчезал, оставался настоящим, плотным, живым. По всем законам карбас должен был немедленно опрокинуться. Такой парус был бы слишком велик и для большой лодьи. Но текущая как решето, тяжелая от воды лодка не опрокинулась, а, напротив, бодро рванулась вперед. Хорт все еще держал правило, но проку от этого не было никакого. Карбас несся, перескакивая с гребня на гребень, едва касаясь воды, так что кормовое весло то и дело обнажалось полностью. Парус звенел от натуги, и кто-то стоял у мачты, совсем близко, но разглядеть его было нельзя.

Внезапно Обру стало так страшно, что он все-таки отпустил весло. Все что угодно, лишь бы не быть рядом с этим… этим непонятно чем!..

Глава 10

Стиснув зубы, он перевалился через борт… и шлепнулся на мокрое, но твердое. Было похоже, будто вся вода разом ушла, обнажив гладкое склизкое морское дно. Ну ничего себе! Отливы, конечно, случаются, но не так внезапно.

Мысль о том, что все это ему кажется, Обр отмел сразу. Песок был самый настоящий, сырой и холодный. Грудь болела, мучительно ныли замерзшие ноги. Он закопошился, как краб, пытаясь встать, приподнялся на руках. Вокруг по-прежнему бились волны, шипели, оставляя за собой грязную пену. Почти перед самым носом зябко переступали запачканные песком узкие ступни, красные от холода босые пятки. Рядом с ними уверенно стояли большие мужские башмаки, мягкие, хорошей кожи, с завязками у щиколоток.

Хорт некоторое время пялился на эти завязочки, а потом поднял голову, и челюсть отвалилась сама собой. Прямо перед ним обнаружилась Нюська, похожая на только что выловленного из воды недоутопленного котенка. В этом, конечно, не было ничего особенного. Но рядом с Нюськой, твердо расставив длинные ноги, стояла ее золотая мечта – красавец-жених, высокий и статный. Одет он был, правда, не по-княжески. Штаны, безрукавка, серая от влаги рубаха. Любой рыбачок из Усолья мог бы носить такое. Но зато мокрых белых волос за спиной моталось столько, что хватило бы набить средних размеров подушку, а лицо…

По лицу Обру захотелось немедленно врезать. Никто на свете не имеет права расхаживать с такой наглой рожей.

Красавчик держал Нюську за обе лапки, да еще и ко рту их поднес, видно грел дыханием. А уж смотрел… Смотрел он на нее так, что Обр понял: просто врезать – мало. Таких надо убивать. Без пощады.

Но дурочка тоже хороша. Парень был намного выше, и она глядела на него снизу вверх, запрокинув голову, прямо тянулась, как цветок к солнцу, даже на цыпочки привстала.

Та-ак. Не просто убивать, а с особой жестокостью, по способу дядьки Ольгерда.

Парень счастливо улыбался, будто невесть какое сокровище нашел, и что-то втолковывал дурочке сладким голосом. Мягко так, будто сытый кот мурлычет. А потом, змеище подколодный, обнял за плечи и потянул за собой. До этого дурочка все кивала, соглашалась с каждым словом. А тут вдруг воспротивилась, замотала головой.

– Не трожь ее! – хрипло прорычал Хорт и резко встал с твердым намереньем первым делом расквасить красавчику нос.

Это было ошибкой. В глазах потемнело, и земля, качнувшись, ушла из-под ног.

* * *

Ему отчаянно терли уши, а потом принялись лупить по щекам. Обр зарычал, немедленно дал сдачи и без промаха угодил по всхлипывающей Нюське, которая возилась рядом, пытаясь привести его в чувство.

– Где он?

– Кто?

– Ну такой… весь из себя… князь твой…

– Чего? – ошарашенно спросила она, отстранилась, давая оглядеться, и Хорт тут же понял, что сморозил глупость.

Он сидел на дне карбаса, по самые борта ушедшего в песок. С обеих сторон узкой песчаной косы было море. Чудом уцелевшее кормовое весло болталось в воде, как хвост дохлой рыбы. Волны перекатывались через узкую полоску земли. Коса тянулась на юг, к лесистому берегу, такому далекому, что деревья над светлой линией прибоя сливались в одну серо-зеленую полосу. Кругом ни лодки, ни человечка, на песке никаких следов.

– Как мы сюда?..

Нюська пожала плечами, улыбнулась растерянно.

– Выкинуло, значит. – Обр поскреб в затылке, провел ладонью по лицу, отбросил назад мокрые волосы. – Во, я ж тебе говорил, не потонем! Не судьба мне утонуть.

Ухватившись за борт, рывком поставил себя на ноги, поежился от сразу налетевшего ледяного ветра, мельком подивился тому, что не так уж и мерзнет, еще раз осмотрелся. Пустое всклокоченное море. Ни единого паруса. Лишь беляки идут рядами до самого берега. На берегу ни дымка, ни крыши. Только лесистые холмы, дюны, далекие горы в сером тумане. Внезапно Хорту страшно захотелось на берег, в лес, в темную шелестящую тень. Морем он был сыт по горло.

– Где мы, не знаешь?

Девчонка покачала головой, возвела к серому небу задумчивые серые очи.

– Несло нас вроде на юго-восток, а потом повело, закрутило. Очнулась я уже тут.

– Ага. А вот интересно, щас у нас что: утро или вечер?

– Утро, наверное.

– Почему?

– Не знаю.

– Ну ладно, не век же здесь сидеть. Только бы до леса добраться. Лес и прокормит, и обогреет.

– Пошли, – с готовностью согласилась Нюська, повернулась и вдруг всполошилась, запрыгала, замахала руками.

Обр пригляделся. Далеко-далеко бледным пятнышком маячил, качался в волнах косой парус.

– Помогите! – пищала она.

– Тихо! Чего разоралась?

– Так там же… так вон они…

– А ты знаешь, кто они? Может, там солдат полная лодка.

– Ой! Мы же далеко уплыли.

– А если недалеко?

Лодка понемногу увеличивалась в размерах. Уже стало заметно, как дружно поднимаются и опускаются черточки весел.

– Так, – сказал Обр и, скривившись от боли, сдернул с руки кольцо. В кровь содрал намятую под ним мозоль. Раньше надо было от него избавиться. – Свое тоже давай.

– Зачем? – удивилась Нюська, торопливо шарившая в лодке, разыскивая драгоценный платок. Нашла и пригорюнилась, разглядывая грязную, мятую, насквозь мокрую тряпку.

– А вот зачем, – хмыкнул Хорт, стянул с ее пальца свободно болтавшийся железный ободок и, широко размахнувшись, зашвырнул оба кольца в море.

Молодая жена ахнула, вывалилась из лодки и вроде бы попыталась схватить его за руку.

– Дура! По ним нас в два счета узнали бы.

Вспомнив об особых приметах, он заглянул в лодку. Нож не пропал. Торчал из лавки на прежнем месте. Обр выдернул его, рукояткой вперед сунул растерянно хлопавшей глазами Нюське.

– Эй, очнись! Гляди на меня. Седую прядь видишь?

Она кивнула.

– Режь под корень, чтоб духу ее здесь не было.

Нюська поняла, поднялась на цыпочки, зажала в кулак слипшиеся волосы. Обр наклонился, чтоб ей было удобней, и пробубнил в холодное ушко:

– И не вздумай ляпнуть, что мы муж и жена.

– Брат и сестра? – тихонько предположила дурочка.

– Нет. Вообще чужие. Не похожи мы, да и ни к чему это. А как в одной лодке оказались… Придумай что-нибудь, ты умеешь.

Драную смертную рубаху Обр стянул через голову и наскоро закопал в песок. Мерзнуть без рубахи долго не пришлось. Лодка приближалась и скоро закачалась совсем рядом. Широкий и крепкий шестивесельный карбас с приспущенным парусом. Шесть жилистых мужиков на веслах, седьмой у правила на корме, восьмой на носу. Все они махали руками и что-то орали. Хорт понял: не хотят подходить поближе. Боятся тоже угодить на мель.

Нюська кинулась было в воду и взвизгнула. Злое море есть Злое море. Вода по-прежнему была ледяная. Обр крякнул, подхватил дурочку на руки и медленно пошел к лодке. Силенок у него все-таки сейчас было маловато. «Либо волной сшибет, либо ноги сведет от холода», – обреченно подумал он после десятка неуверенных шагов. Но все же дошел, добрел по пояс в воде, передал «сестру» в протянутые руки. Потом и его самого перетащили через борт, пихнули на дно, в скользкую кучу свежевыловленной рыбы, накинули на плечи чью-то еще теплую робу, сунули в руку флягу с отчетливым сивушным духом. Обр задержал дыхание, сделал вид, что пьет. Он знал: доверять нельзя никому, тем более чужим. Тут жди любой подлости.

Закашлялся напоказ, выдохнул и прохрипел: «Откуда идете?» Оказалось, из Кривых Угоров, что под Городищем. Это ему ничего не говорило. Выразительно посмотрел на Нюську, по уши закутанную в другую робу. Та шмыгнула носом и принялась врать. Глаза ясные, голосок тонкий. Врет и сама в это верит. Не всякому такое дано. По ее словам выходило, что они жили в каких-то Еланях, что под Новой Крепью. Мол, Обр подрядился ее в эту самую Крепь отвезти в базарный день, поплыли, а тут ветер, буря…

Дальше уж и ничего выдумывать не пришлось. Мужики кивали, сочувствовали, дивились только, что они уцелели. Один сказал, что до Новой Крепи отсюда чуть не месяц ходу, ежели при хорошем ветре. Другой пробурчал, мол, их Угорам повезло, что эта буря стороной прошла. Потом вспомнили как три года назад Высокие Гривы снесло начисто.

– А хоть бы и нас снесло, – проворчал кто-то, – тогда б полюдье платить не пришлось.

– Ага, – возразили ему, – князь наших дел не разумеет. Снесло, не снесло, а полюдье подай вовремя.

Снова все покивали, соглашаясь, а Обр порадовался, что не выпил ни капли. Выходило, что они все еще на земле князя.

– Слышь, парень, а че там горело-то? – спросил рулевой.

– Где? – лениво пробормотал Хорт, изо всех сил старавшийся не глядеть на волны.

– Да на косе, где вы сидели.

– Ниче не горело. Чему гореть-то. Сырое все.

– Вот и я говорю. Нечему там гореть. Помстилось, значит.

– Всем помстилось? – возразил кто-то из гребцов. – Все видали. Яркий огонь, белый, как на маяке. Мы только оттого к косе и двинули, поглядеть, чего это.

Обр пожал плечами и прикрыл глаза. Век бы это море не видеть! Скорей бы берег.

 Повелитель прохаживался вдоль стола, постукивая ручкой лопаточки по губам, посматривал на доску. Цель, к которой он шел годами, медленно, осторожно выигрывая одно сражение за другим, была близка. Фигуры, сильные и слабые, связанные невидимыми узами, готовы служить ему. Впрочем, большинство из них пребывало в счастливом неведении, полагая, что просто живет. Так оно и было. Они жили, плодились и умирали, как бессмысленный скот. Он же тихо строил из их жизней нечто высшее, что должно послужить отдаленной, но прекрасной цели.

Глава 11

Берег оказался самым обыкновенным. Причалы, растянутые для просушки сети, корка крыш над бурыми горбами дюн. Ни дать ни взять Малые Соли, только вместо колокольни серая от времени деревянная часовня на крутом бугре.

Под навес с длинным столом для чистки рыбы набилась куча народу. Похоже, вся деревня сбежалась поглядеть на выловленных утопленников. Никаких солдат. Обычные смерды в вонючих робах и серых армяках, дедок с клюкой, несколько женщин с широкими обветренными лицами, любопытные мальчишки, которые все норовили пробиться поближе к Обру и жавшейся к нему девчонке. К этому времени Хорт снова начал мерзнуть, и ненасытный желудок опять напомнил о себе. Стараясь не думать о еде, он лежал с закрытыми глазами и усердно прикидывался, будто ничего не соображает, но чутко прислушивался к тому, как рыбачки обсуждают, что с ними делать. С приободрившейся по пути к берегу Нюськой разобрались быстро. Растолкав мужиков, перед ней встала руки в боки сухопарая тетка в мужских сапогах, высоко подоткнутой юбке и длинном глухом переднике.

– Он тебе кто? – сварливо спросила она, нависнув над девчонкой.

Обр замер.

– Никто, – прошептала Нюська.

Все-таки и дурочке можно что-то втолковать. Если, конечно, постараться.

– Коли так, нечего тебе здесь среди мужиков торчать. Что делать умеешь?

– Стирать, готовить, за скотиной ходить, за детьми тоже, рыбу потрошить, солить, на солеварне тоже могу, – принялась старательно перечислять Нюська.

– Вот и славно, – слегка смягчилась тетка, – со мной пойдешь.

Дурочка заколебалась было, покрепче вцепилась в рукав Обровой робы, но Хорт незаметно подтолкнул ее, и она послушалась, ушла с суровой теткой, хотя то и дело оглядывалась, смотрела отчаянными глазами. Ничего. Прислугой быть ей не привыкать. Баба эта явно не подарок, но все ж кормить, небось, будет.

Обр же доверия никому не внушал, хотя изо всех сил прикидывался слабым и несчастным и даже пробормотал несколько слов, чтобы дать понять, мол, он свой брат. Рыбак, рыбацкий сын. Припомнив свое второе, крещеное имечко, назвался Лексой.

В конце концов, дооравшись до хрипоты, мужики порешили снести его в дом артельного старосты. И правда, снесли, сунули в камору, где по летнему времени обитали сыновья старосты. Три дня он провалялся на старом, видавшем виды тюфяке, укрытый плащом, до последней нитки пропахшим рыбой, и какой-то теплой рванью, некогда, в незапамятные времена, бывшей овчинным полушубком. Валялся просто так, чтоб не приставали. Никто и не приставал. Верили, что ему худо. И то сказать, человек, которого отпустило Злое море, мог и заболеть, и помереть, никто бы не удивился. Кровоподтек в том месте, где шибануло веслом, и вправду был страшенный. Но болело не шибко. И застывшие ноги отошли, слушались как миленькие.

Обр тихо гордился своей живучестью, но вставать не торопился, благо еду приносили и хлеба давали вволю. Нюська не появлялась. Зато к концу третьего дня заявился староста, уселся на крыльце и завел пространную речь о неком Федуле, который справлял именины и досправлялся до того, что слетел с собственных полатей, крестец зашиб, согнуло всего, а нынче дует обедник¹⁷, самая путина¹⁸, рыба идет косяком, весло воткнуть можно, так оно стоять будет, а Федул гребец был каких поискать, да вот согнуло его, а завтра хошь не хошь в море идти надо, потому что обед-ник дует и рыба прям сама в сети ломится.

Из всего этого Хорт понял, что даром кормить его больше не станут. Уродоваться с веслом вместо незадачливого Федула он не собирался. Стало быть, надо уматывать отсюда. Он согласился, что южный ветер дует как по заказу, согласился и с тем, что без шестого гребца на карбасе никак невозможно, старосту почтительно спровадил и завалился спать как можно раньше. Проснулся, как и хотел, еще до восхода, затянул покрепче завязки на пожертвованной кем-то латаной-перелатаной рубахе, сверху накинул чужую же робу, подогнул рукава, чтоб не мешали. Шапки и обувки у него не имелось, зато имелся нож да сбереженная со вчерашнего дня краюха хлеба. Нож он привязал к поясу, краюху затолкал за пазуху. Припомнил, что всего неделю назад так же собирался, чтобы уйти от Нюськи. Имущества за это время не прибавилось. Хотя теперь у него есть нож. Да и злобы накопилось в избытке. На всех Хортов хватило бы.

Обр потихоньку выбрался из каморы, поглядел на серое море, на десяток больших и малых карбасов, качавшихся у причала, решительно повернулся ко всему этому спиной, подставил лицо мягкому южному ветру и зашагал прочь по единственной улице.

Да и не улица это была вовсе. Так, одно название. С одной стороны растянутые на козлах сети, кочки, низкие кустики козьей ивы, за кустами – дюны в пучках жесткой, ко всему привыкшей травы. С другой – приземистые дома, похожие на пузатые черные лодьи, как попало выброшенные на изрытый оврагами берег.

При домах чахлые огороды. На здешнем песке все росло плохо.

Изгороди хлипкие, две жердины вдоль, десяток потоньше, наискосок. Видно, городили не от людей, а от коз. Коров в Угорах не держали. Хороших покосов не было, а покладистые здешние козы соглашались глодать не только иву, но и сосновые ветки. Сразу за деревней начинался лес, в котором этого добра хватало. В общем, все как в Усолье. Вот только дома похуже, черепичных крыш нигде не увидишь, все кроют осиновой дранью. И почему-то никто ничего не запирает. Так, накинут щеколду, чтоб козы не разбежались. Хорт мог бы в одну ночь обчистить всю деревню. Даже собаки тут… Лохматые, пыльные, ленивые твари. Брешут только от скуки. Не-ет, в родном Усолье не то. В тех же Белых Камнях у каждой двери по семь замков, заборы такие, что три дня оборону держать можно, а собачки любого порвут, только дай им волю.

И девки здесь лиц не заматывают. Простоволосые, ясное дело, не ходят, но всякая норовит подвязаться покрасивше, на свой манер.

* * *

Вспомнив о девках, Обр тут же увидел одну, поднимавшуюся от колодца в овражке. Колодец этот, единственный, поил всю деревню. Вода в нем была невкусная, а после сильных бурь так и вовсе горькая. Но здешние привыкли, не замечали. Девка, согнувшись, тащила коромысло с двумя здоровенными ведрами. Хорошая примета! Значит, будет ему удача.

Хорт не раз видал, как в Усолье бабы по полчаса болтают, покачивая на плече коромысло с этакой тяжестью. Но встречная девица так бы не смогла. Уж очень хлипкая. Не поймешь, то ли ведра ее вперед тянут, то ли она их. Того и гляди переломится.

Приглядевшись, он выругался, скатился по крутой песчаной тропке, ухватил упруго качнувшееся коромысло, с натугой поднял, утвердил у себя на плече. Скривился, наскоро оглянулся, не видит ли кто. Носить воду – дело бабское, а для Хорта так и вовсе зазорное. Увидят – засмеют.

А дурочка обрадовалась, засияла как солнышко.

– Ты ко мне шел, да?

Обр поглядел на небо, без нужды поправил коромысло.

– Так мой дом в другой стороне. Только к нам нельзя. Тетенька Костылиха рассердится.

– Смотри, как бы я не рассердился, – прошипел Хорт, притомившийся на крутом подъеме, – такую тяжесть пусть сама таскает.

– Так я ж не бегом, как ты. Я потихонечку.

– Значит, так, – Обр пинком распахнул вдовью калитку, с размаху плюхнул ведра у крыльца, – ежели я еще раз тебя с этим увижу – сломаю.

– Что сломаешь? – перепугалась Нюська.

– Коромысло. О спину твоей Костылихи.

Дурочка всплеснула руками, заговорила быстробыстро:

– Да она меня не заставляет. Я сама. Воды-то много надо. Тут и огород, и скотина. Козы у нее. Она сыр варит, в город возит, с этого и живет. Лодки нету у нее. Муж в море пропал. Ты не думай, она добрая.

«Угу. Добрая-предобрая. Прям как те в Малых Солях», – подумал Хорт.

– Она говорит, – продолжала тараторить Нюська, – тебя Северин в артель гребцом хочет взять. Пойдешь?

– Пойду, – соврал Обр, – куда я денусь.

А тут и тетка Костылиха, легка на помине, выкатилась из-за угла с полным подойником и сразу же вызверилась на Обра:

– Ты чего здесь забыл?

Этого гордый наследник Хортов и сам не знал. По-хорошему ему уже следовало добраться до леса, а не возиться здесь с чужими ведрами.

– Чего к девке лезешь?

Он прищурился, молча окинул тетку знаменитым хортовским взглядом, от которого в Усолье спадали с лица самые крепкие парни. Но на драконоподобную Костылиху взгляд нисколько не подействовал.

Непуганый тут народ и оттого наглый. Пришлось прицельно плюнуть в теткину капусту, развернуться и уйти. За калиткой он подзадержался и услыхал, как тетка выговаривает Нюське.

– Не вздумай его сюда приваживать!

– Да я не приваживала, он проведать…

– Проведать! Коли он тебе чужой, так и ходить нечего. Все равно он тебе не годится. Ты погляди на него. Смотрит, будто укусить хочет. Повадка волчья, рожа разбойничья.

Что в ответ на это чирикает девчонка, Обр слушать не стал. Повернулся и пошел к лесу. Ноги проваливались в холодный песок, южный ветер качал сети, трепал кусты, ерошил волосы.

* * *

Дорогу он обиняками выспросил заранее. Десять верст лесом до главного тракта, а там уж по тракту на юг, до столицы не более сотни. Дойдя до леса, он приостановился, полной грудью вдохнул сырой воздух, смолистый, грибной, медвяный. С самого краю при дороге стояла старая сосна, родная сестра той, что осталась в Усолье. Здесь, на опушке, ей было привольно, и разрослась она пышно. Нижние ветви клонились к самой траве, к мелким сиреневым колокольцам и белой кашке, верхушка, измученная северным ветром, тянулась к теплу, к югу. Рядом никого не было, никто не глядел на Хорта, поэтому он сделал, что хотел. Приник всем телом, прижался щекой к морщинистой красной коре и, наконец, почувствовал, что все-таки жив. Из петли вывернулся, из цепких лап господина капрала вырвался, от разъяренной толпы ускользнул. Злое море и то отпустило. Теперь он свободен, и никто ему не указ. Хочет – отправится бродить по здешним лесам, захочет – пойдет прямо в стольный Повенец по душу князя, а захочет – хоть весь день просидит здесь, у толстых корней, глядя на глупых, суетящихся внизу людишек.

С высокого пригорка видна была вся деревня. Рано встают в Крутых Угорах. Копошился народ на причалах, кто-то шел по воду, в теткином огороде мелькал белый платочек. Не иначе Нюська. Маленькая такая. Взять бы двумя пальцами, сунуть за пазуху и носить с собой, слушать, как она там шевелится, цепляется шершавыми лапками. Иногда выпускать погулять на ладони. А кормить можно крошками.

«Подожди, – шепнуло дерево, – не торопись, подумай».

Может, и не стоит сразу показываться на тракте. Тот капрал не из тех, кто бросает дело на полдороге, да и княжеский приказ, небось, до сих пор действует. А здесь, в Угорах, тишь да гладь. Солдат тут отродясь не видали, можно начать все заново. Нет и не было никакого Хорта. Сгинул, пропал, взяло Злое море. Есть рыбачок Лекса. Это Лекса обживется здесь, протянет год-два, сколько понадобится, чтоб все забыли о последнем из Хортов. Это Лекса отправится в недалекую столицу, чтоб найти корабль до дому, до Новой Крепи. И на княжеский дворец поглядеть пойдет Лекса из Кривых Угоров. Может, даже наймется туда, в истопники там или в поломойки. Вот только до Князева горла доберется Оберон Хорт. А потом и до Семерика очередь дойдет. Это уж непременно.

Да и Нюську нельзя бросать на растерзание всяким хорошим людям. Все ж таки он ей должен. Обр тяжко вздохнул, повернулся к лесу спиной и двинул к причалам.