Kitabı oku: «Леди, которых не было», sayfa 6
Дневник Люси Вестенра
27 августа.
Вчера под вечер меня снова навестила Мина. А с ней… Я до сих пор не верю своим глазам! И я нисколечко не осуждаю Мину за то, что та пропала так внезапно. Тем более, что оставила она меня в надежных руках двух докторов.
Джейн выглядит еще бледнее и истощеннее меня, но настроена решительно. Мина же снова одарила меня рябиной. Доктор Ван Хелзинк с одобрением кивнул и ни слова не сказал против. Джейн же, узнав цветы на моей шее, облегченно вздохнула и наконец-то улыбнулась. Мне кажется, будто эти трое знают или хотя бы догадываются о чем-то, что боятся произнести вслух. Эта невысказанная догадка так и витает в воздухе, смущая и пугая меня.
Теперь я ношу странные венки из белых цветов и красных ягод. Не могу не признать, что выглядит действительно красиво. И даже думаю в действительности добавить их к своему свадебному наряду. Если я, конечно, доживу до свадьбы.
Дневник Мины Мюррэй
27 августа.
Мы снова заночевали в доме Люси. Мне неловко от того, что мы все, за исключением доктора Сьюарда, который отправился проверить своих больных, набились в дом и тревожим бедную миссис Вестенра. Мне жаль лгать ей, но, посовещавшись, мы решили беречь ее слабое сердце, а потому я подтвердила ей ложь Люси, что мы заняты подготовкой к свадьбе, которая должна случиться меньше, чем через месяц.
Эта внезапная идея отлично объяснила, и почему ее дочь целыми днями ходит в цветах, и зачем к ней приехали близкие подруги и жених с друзьями. Конечно, это никак не объясняет присутствие Ван Хелзинка, но думаю, мы столь смутили миссис Вестенра нашими небылицами, что она попросту забыла об этом спросить.
28 августа.
Ничего важного ровным счетом не происходит. Я села перепечатать немногочисленные записки Люси, а также прослушать фонографические записи доктора Сьюарда, которые он любезно мне доверил и выбрать фрагменты, относящиеся к нашей странной ситуации. Я думаю расположить их в хронологическом порядке на случай, если мы что-то упускаем.
Люси становится всё лучше. Она бодра и весела. Джейн тоже ожила и даже вступила в бодрый дружеский спор с мистером Моррисом, который взялся доказывать, что спуститься по стене старого замка положительно невозможно.
Я хотела бы радоваться, но мне эти внезапные улучшения кажутся мне тяжким затишьем перед бурей.
Дневник Люси Вестенра
29 августа.
Я отлично себя чувствую; похоже, странная болезнь отступила. Спасибо моим друзьям за их нежную заботу! Я уже по привычке надела свежие венки и собираюсь спуститься вниз, чтобы рассказать всем радостную новость!
Позже
Я рассказала о своем сегодняшнем состоянии сразу после завтрака. Артур тут же просиял, а мистер Моррис по-дружески хлопнул его по плечу. Моя милая Мина подбежала обнять меня, не в силах скрыть радости. Только Джейн и доктор Ван Хелзинк остались в мрачной задумчивости. Мина оглянулась на них и тоже помрачнела. Она стояла ко мне так близко, что не заметить этой перемены я не могла.
– Меня не было здесь, когда появился недуг у нашей дорогой Люси, – без предисловий начала Джейн, – но если я правильно понимаю то, что видят мои глаза, виной ее болезни стало то же зло, с каким довелось мне столкнуться в старом замке в Трансильвании. И зло это не отступится, оно продолжит преследовать свою жертву, дожидаясь момента, когда мы ослабим бдительность. Единственное, что может его отвлечь, – это другие жертвы, такие же несчастные и невинные. И если я что-то и поняла в том кошмаре, что мне довелось пережить, лучше всего будет, если мы уничтожим этого монстра.
Ее запавшие глаза и посеревшая кожа вкупе со странными словами создавали гнетущее впечатление; мне отчетливо показалось, что передо мной сумасшедшая, которая вот-вот на меня набросится. Как же стыдно мне теперь, что я так подумала о нашей дорогой подруге! И не я одна. Артур осторожно сделал шаг вперед, прикрывая меня плечом на случай опасности, и неотчетливо пробормотал что-то о том, как некстати отлучился доктор Сьюард. Джейн же осела в кресло, еще бледнее обычного. Ее била крупная дрожь, будто бы она переживала кошмар наяву.
Но не успели мы сказать что-нибудь резкое по поводу здоровья бедняжки Джейн, со своего места поднялся доктор Ван Хелзинк, эксперт, которого мы пообещали слушать без возражений.
– Бедное дитя, я не знал, что вам довелось лично пережить такой ужас. – Он с болью и сочувствием обернулся к Джейн, а потом снова обратился к нам: – Мои знания по этому вопросу ограничиваются исключительно теорией, но я всесторонне изучаю подобные мистические вопросы уже много лет, а потому абсолютно уверен в своих выводах. Мисс Люси стала жертвой монстра, которого на его родине зовут вампиром или упырем. Это ужасное существо, оно не мертво и не живо, оно уже не человек, но никогда не было зверем, хоть и может превращаться в большую летучую мышь, которую, думаю, все здесь присутствующие неоднократно видели по ночам. Оно также может управлять стихиями и низшими существами, может обратиться туманом.
Сейчас это зло отступило под нашим напором, но мы не сможем вечно сторожить мисс Люси, заставляя ее жить в постоянном страхе и напряжении. Пока у нас есть силы, мы должны покончить с ним раз и навсегда.
Артур и мистер Морис издали скептическое фырканье, которое совершенно не подходила джентльменам, но ярко показывало их отношение к происходящему. Мне даже стало жаль старика.
Затем мистер Моррис, до того отстраненно разглядывавший вид за окном, неожиданно встал и вышел из комнаты. Наступило долгое молчание, которое решительно прекратил мой жених:
– Летучую мышь? – ухмыльнулся Артур. – Я видел эту мышь, мой друг Квинси тоже не раз ее замечал. Но не думаете ли вы, что мы в просвещенной Англии, в 19-м веке вдруг поверим, что маленькая летучая мышка может обращаться в какого-то колдуна?
В эту минуту нас неожиданно прервали: с улицы донесся звук пистолетного выстрела; окно было разбито пулей, которая рикошетом от верха амбразуры ударилась о противоположную стенку комнаты. Мина приглушенно вскрикнула. Мужчины вскочили на ноги, Артур бросился к окну и открыл его. В это время мы услышали с улицы голос Морриса:
– Жаль. Простите, я, должно быть, испугал вас. Сейчас я вернусь – и расскажу, в чем дело.
Через минуту он вошел и сказал:
– Это было очень глупо с моей стороны; прошу прощения. Но дело в том, что в то время, когда говорил профессор, сюда прилетела огромная летучая мышь и уселась на подоконнике. И пусть я нисколько не верю во всю эту вашу мистику, но у меня такое отвращение к этим проклятым животным под влиянием событий последнего времени, что я не могу выносить их вида, поэтому я пошел и выстрелил в нее, как поступаю теперь всегда, когда вижу их вечером или ночью. Ты еще смеялся надо мной. Арчи!
– Попали ли вы в нее? – спросил Ван Хелзинк.
– Не знаю; думаю, что нет, так как она улетела.
Когда все успокоились после этого небольшого инцидента, доктор Ван Хелзинк продолжил:
– Вы можете не верить мне и мисс Харкер, можете считать всё сказанное бредом выжившего из ума старика и больной девицы. Я потому и не хотел рассказывать вам о своих догадках, так как знал, что не могу надеяться на ваше доверие. Но тогда спросите себя, почему все предложенные мной способы сработали? Почему Люси пошла на поправку сразу же, как мы окружили ее рябиной и чесноком и начали следить по ночам за ее сном? Почему ей стало хуже ровно в тот день, когда служанки выкинули ветви рябины и оставили ее одну? Вы можете списать всё это на совпадение, конечно. Ну так не верьте мне и дальше! Я лишь прошу исполнить одну мою просьбу, провести лишь один день на улице в готовности к бою. Уважьте старика!
На призыв старика отозвался мистер Морис, видимо, тяга к приключениям взяла в нем верх над скептицизмом. В своей обычной ироничной манере он попросил доктора изложить свой план. Но как только все услышали план Ван Хелзинка и какая роль в нем отведена мне, в едином порыве мои друзья запротестовали. Пришлось и мне высказаться в этот вечер.
– Я согласна.
После моей короткой фразы шум яростного спора моментально стих. Воспользовавшись этим, я продолжила.
– Речь идет всё же о моей жизни. И я не хочу прожить ее в вечном страхе. А потому я готова сделать то, что потребуется, чтобы навсегда освободиться от этого зла. А если же Ван Хелзинк ошибается и лишь принимает древние легенды и болезненные фантазии за действительность, то мне тем более нечего бояться, я совершу перед сном прогулку и лишь крепче усну.
Я знаю, что Артур хотел возразить, но всё же он не только переживает за меня, но и уважает мои решения. Вот за какого чудесного человека я собираюсь выйти замуж!
К ужину прибыл доктор Сьюард. Доктор Ван Хелзинк рассказал ему наш план, а затем раздал всем, кроме меня, острые осиновые колышки, которые достал из своего саквояжа. Доктор Ван Хелзинк объявил, что убить нашего монстра можно лишь вонзив ему такой кол в сердце, либо отрубив голову, а лучше и то, и другое разом.
Мистер Квинси Моррис на этих словах достал два больших охотничьих ножа, один из них передав Артуру. Остальные взяли по ножу с кухни, причем удивительным образом нашей хрупкой Мине достался огромный резак для мяса.
Дневник д-ра Сьюарда
(перепечатано лично Джонатаном Сьюардом, приложение к дневнику Мины Мюррэй)
30 августа.
Мне тяжело говорить, но уверен: кто-то обязан в точности записать события сегодняшнего дня.
До определенного момента наш план шел в точности, как мы обговорили. Мы все сделали вид, что поверили в столь быстрый счастливый исход, и на закате начали шумно и долго прощаться, обсуждая меж собой свадебные идеи и то, как похорошела мисс Люси после того, как страшная болезнь отпустила ее.
Как можно беспечнее мы разошлись в разные стороны, чтобы вскоре окольными путями по одиночке подойти к дому, затаившись в ожидании. Конечно, мы все настойчиво пытались отправить оказавшихся в нашей компании дам домой, но те не менее упрямо отказались.
Вскоре мисс Люси, как и было условлено, будто бы в своем обычном состоянии лунатизма вышла на улицу и побрела в сторону парка, где упала на одну из скамеек. Я неотрывно следил за девушкой, но всё же пропустил момент, когда тень появилась рядом ней, светлой фигурой, выделявшейся на фоне пейзажа. Вот никого не было – миг, и позади Люси стоит нечто.
Это стало для меня сигналом; я осторожно, стараясь не издавать ни звука, положил на землю свою табличку, испещрённую какими-то символами. Эти семь табличек весь вечер разрисовывал мой друг Ван Хелзинк, а потом выдал каждому по одной – да, и Люси, которая аккуратно уронила свою прямо на дорожке, – чтобы мы разложили их вокруг нашей цели. Он уверен, что святые символы образуют ловушку, которая не даст порождению ночи сбежать от нас.
Признаться, до этого момента я действительно не верил теориям Ван Хелзинка и словам мисс Джейн, считая всё это вредными фантазиями. Я был уверен, что мы просидим ночь на улице, чтобы успокоить их воображение, а назавтра уже по-настоящему порадуемся выздоровлению мисс Люси. Но нет, тень становилась все насыщеннее, и вот позади нашей дорогой Люси стоял уже вполне различимый бледный человек в черном плаще и с красными глазами.
Я смотрел на этого ужасного человека и не мог пошевелиться. Два чувства, одинаково сильных, хоть и во многом противоположных, не давали мне сойти с места. Как позже сказал нам всем Ван Хелзинк, увидев, сколь сильно каждый из нас корит себя и своё промедление, это была не трусость или слабость, а лишь естественная реакция разума, столкнувшегося с непознаваемым. В эту ночь мы увидели то, чего не могло существовать в нашем рациональном мире, то, против чего восставали все наши знания. И потому мы все оказались скованы, попались в ловушку собственного же сознания.
Первым чувством, что не давало мне сойти с места, было то, что я могу назвать ощущением нормальности. Я видел перед собой нечто похожее на человека, я всей душой хотел видеть человека. А потому я просто не мог внезапно накинуться на него с ножом, вся моя натура отрицала этот шаг. Для человека без расстройств психики практически невозможно просто подойти и убить другого человека.
Вторым чувством, наоборот, было иррациональное ощущение чего-то сверхъестественного. Оно не давало подойти и вмешаться, будто бы еще один магический круг защищал мир этой темной сущности от наших ничтожных человеческих порывов.
Я застыл. И, как понял потом, застыли и мои храбрые друзья. Лишь один человек нашел в себе силы немедленно двинуться вперед. Единственный человек, для которого встреча с этим чудовищем лицом к лицу случалась не впервые.
Мисс Джейн бросилась к монстру, который так увлекся шеей своей жертвы, что не обратил внимания на этот резкий звук. Она успела ударить его своим осиновым колом, но, верно, не задела сердце. Чудовище взревело, заметалось, отбросило бессознательную мисс Люси в сторону – и с меня будто слетела пелена.
Мы загоняли его, словно дикого зверя, брали в кольцо, избегая опасных когтей и клыков. Словно дикие охотники, мы понимали друг друга с полузвука, будто бы всю свою жизнь только и занимались охотой на монстров. Наконец, Артуру удалось напрыгнуть на него сзади, с дикой силой оттянуть за волосы его голову, позволяя Квинси ужасным ударом охотничьего ножа полоснуть по шее чудовища. Тут же подоспели и мы с Миной, помогая своими кухонными ножами окончательно отделить голову от тела, чтобы навсегда упокоить зло.
Мы стояли, ошарашенные победой. Кровавый запал понемногу исчезал, пока мы счастливо и свободно переглядывались. Но тут нас прервал горестный женский крик.
Обернувшись, я увидел, что мисс Джейн осела на землю; светлый воротничок ее платья потемнел от крови. Должно быть, когда она оказалась одна против монстра, тот успел когтями рассечь ее нежное горло. Содрогаясь от слез, Мина пыталась зажать страшную рану; тут же ее сменил я. Но даже мой врачебный опыт тут был бессилен.
Джейн из последних сил улыбнулась, потянулась коснуться щеки подруги. Этот трогательный жест заставил содрогнуться даже нас с Квинси, людей, видавших и смерть, и кровь, и раны; на залитой слезами щеке осталась бордовая полоса. Через секунду всё было кончено. Джейн Харкер умерла с улыбкой на лице.
Никто не смог сказать ни слова. Каждый из нас, мужчин, осознав, с каким злом он столкнулся, готов был в этот день отдать жизнь, если понадобится спасти нашу дорогую Люси. Но увидеть смерть юной девушки, смерть столько кровавую и жестокую, нет, это выше моих сил!
Мисс Мина безутешно рыдала дольше часа, обняв бездыханное тело подруги. В итоге нам пришлось силой увести ее в дом и заставить выпить хотя бы воды. Мне безумно жаль эту девушку, что так много волновалась и так долго ждала подругу, чтобы тут же ее потерять навсегда. Я не хочу думать, что в эту ночь любой из нас мог потерять кого-то близкого.
Но хуже всего то, что, если бы не догадки мисс Мины и не ее нервная настойчивость, мы бы далеко не сразу догадались, что же изводит бедняжку Люси. Возможно, я бы даже не написал моему другу и не получил его ценных советов. Тогда бы точно погибла мисс Люси, ее мать и, вероятно, еще множество других безвинных людей, кого этот монстр выбрал бы своей добычей.
Храбрость мисс Джейн и чуткость мисс Мины спасли нас всех, и вот что они получили в ответ. Мисс Люси и мисс Мина решили, что расскажут всем, как во время вечерней прогулки подруга заступилась за них, отогнав стаю бродячих собак, чтобы для всех, кто не знал наших обстоятельств, мисс Джейн также представала во всем своем бесстрашии и самопожертвовании.
Дневник Мины Мюррэй
30 августа.
Прошел ровно год.
В конце сентября Люси и Артур поженились. Свадьбу пришлось отложить из-за смерти лорда Холмвуда, случившейся в первую неделю сентября. Миссис Вестенра увидела свадьбу дочери, но вскоре тоже покинула нас.
Сейчас у четы Холмвудов подрастает чудесная дочка, которую супруги в едином порыве решили назвать Джейн. Я не могу без слез писать об этом.
Доктор Сьюард рассказал мне, что Рэнфилд пошел на поправку. После смерти графа его помутнение быстро развеялось, что еще раз убедило доктора в мистическом происхождении этой болезни. Это в определенной мере опечалило доктора, который надеялся сделать открытие посредством своих наблюдений за странным пациентом.
Люси продолжает аккуратно – нет, совсем не аккуратно, очень прямолинейно! – намекать мне, что и мне пора бы присмотреться. Она перестала рекомендовать мне доктора Сьюарда и теперь сватает нашего общего друга мистера Морриса. Люси надеется, что жизнерадостный американец сможет если не развеять мою тоску, то хотя бы отвлечь своими постоянными историями о путешествиях и героических событиях. И я не спорю, он прекрасный рассказчик…
Мне кажется, год назад умерла и какая-то частица меня. Теперь я кажусь себе и вовсе неспособной на любовь или счастье, словно те жуткие женщины из замка.
Только записав эту мысль, я смогла в полной мере осознать ее. Граф Дракула, которого мы столь ужасной ценой победили, не был единственным в своем роде! В его замке остались подобные ему монстры, а здесь, в Англии – некие «друзья», что посоветовали графу переезд.
Я должна немедленно написать доктору Ван Хелзинку! Заметил ли он? Или был опьянен горькой победой, как и все мы?
Телеграмма Ван Хелзинка, Амстердам, Вильгельмине Мюррэй, Лондон
2 сентября.
Получил телеграмму. Жду вас в Амстердаме, смелое дитя.
Странная история об исчезновении Эмилии Хайд
Начинающий адвокат мистер Утерсон выглядел крайне суровым человеком. Он никогда не улыбался, говорил холодно и только по сути. Но при этом суров он был исключительно по отношению к себе. Он пил джин, чтобы заглушить этим напитком своё пристрастие к вину, и на протяжении целых двадцати лет не посещал театров вопреки сильной любви к спектаклям. Но к окружающим Утерсон был более чем снисходителен. Он куда охотнее помогал людям, чем осуждал их, а потому нередко оказывался последним советчиком людей, что идут ко дну из-за своих ошибок или по чужой злой воле. И, что самое важное, Утерсон не менял своего отношения к таковым знакомым, какие бы подробности их несчастных жизней ни довелось ему узнать. Причем отношение такое вовсе не затрудняло Утерсона – при всей своей суровости он был человеком добродушным.
Как и многие другие люди, он заводил дружбу с теми, кого послала ему судьба. Так дружеский круг Утерсона составляли в основном его родственники и давние знакомые. Так одним из близких друзей Утерсона оказался его дальний родственник Энфилд. Многие ломали головы, как могли сойтись столь непохожие друг на друга люди, а, встретив их во время их воскресных прогулок, и вовсе оказывались в замешательстве: такими мрачными и молчаливыми виделись им Утерсон и Энфилд в обществе друг друга. Тем не менее, оба они очень ценили эти прогулки и ради них отказывались не только от других воскресных развлечений, но также откладывали и деловые планы.
Как-то раз они свернули на небольшую улочку близ торговой части Лондона. Это была спокойная, ничем не примечательная улица, с обитателями в меру зажиточными, но всё же далеко не богатыми. Она привлекала взгляды прохожих разве что своей чистотой и аккуратностью, выкрашенными ставнями и вычищенной медью дверей.
Мистер Энфилд и мистер Утерсон неторопливо прогуливались по этой улочке, когда Энфилд указал тростью на небольшое окно одного из домов и сказал:
– Взгляните на это окно.
Дождавшись, когда собеседник поднимет голову, Энфилд продолжил:
– В моем уме оно соединяется с очень странной историей.
– Неужели? – откликнулся Утерсон после некоторой паузы. – Что же случилось?
– Не так давно довелось мне пройти по этой улице. Мне было некуда спешить, и, вероятно, потому я и начал лениво разглядывать дома, что меня окружали. В этом окне я увидел девушку. Она была бледна и печальна. И, что гораздо интереснее, я знал эту девушку, пусть и недостаточно хорошо, но вот что мне было о ней известно: меньше полугода назад она пропала, и её с шумом искала добрая половина Лондона. Газеты писали о ней неделями подряд, то потчуя читателей пикантными историями о кавалерах, с которыми она могла бы сбежать, то пугая мрачными прогнозами и
уверяя, что пропавшая всенепременно мертва. И вот она была передо мной. К стыду своему, первым делом я вспомнил, что она довольно богата и родители пообещали щедрое вознаграждение тому, кто поможет отыскать их дочь. Я тут же бросился за полицейскими и даже добрался до конца улицы, но внезапная догадка заставила меня передумать. Что делала леди из хорошей семьи в бедной квартирке из тех, хозяева которых не задают вопросов и не требуют больших залогов? В тот момент ответ мне казался очевидным, а потому я просто не мог поступить с ней так жестоко, опозорив перед семьёй и друзьями семьи. Я решил уговорить её тихо вернуться домой в моём сопровождении, чтобы эта история получила финал, который устроил бы всех участников. Но каково же было моё удивление, когда я постучал в нужную дверь, – мне открыла совершенно другая девушка! Её волосы были заметно светлее, фигура плотнее, а черты лица более грубые и выразительные. За её спиной скрывалась лишь одна небольшая комната со знакомым мне окном, и спрятать ещё одну женщину, пусть и небольшого роста, в этой комнате было решительно негде. В итоге мне пришлось представиться заблудившимся посыльным, благо она казалась погруженной в свои мысли и не стремилась поймать меня на лжи. Но я до сих пор не верю, что мог так сильно обмануться!
Энфилд замолчал, будто бы заново переживая подробности того дня, и внезапный вопрос Утерсона даже застал его врасплох:
– А вы знаете, кто живет, что за леди живет в этой комнате?
– В этой? Нет, – с некоторым удивлением ответил Энфилд.
– И вы никогда не пытались узнать? – спросил Утерсон.
– Как вы знаете, я деликатен. Я стараюсь избегать расспросов, которые могли бы навредить людям. Заданный вопрос – что камень, брошенный с горы. Вы можете даже не узнать об этом, а камень скатится вниз, сшибёт другие камни, те заденут следующие, и вот уже какая-нибудь кроткая старая птица, о существовании которой вы и не подозревали, трагически убита в собственном саду, а её семья вынуждена менять имя. Учитывая же характер странной ситуации, в которую я попал с этим окном, ущерба было бы не избежать. Оказался бы я прав или нет, своим любопытством я обязательно бы кинул тень на одну из этих леди, а, возможно, и на обеих сразу.
– Хорошее правило, – заметил Утерсон. – Но разве вас не беспокоила судьба пропавшей девушки?
– Я до сих пор не уверен в том, что видели мои глаза. Но если зрение меня не обмануло, то пропавшая леди выглядела вполне здоровой и спокойной. Если она и была в этой комнате, то не как жертва коварного злодейства, уж можете мне поверить. И если пропавшей девушке угодно скрываться у подруги, а той угодно покрывать побег – то точно не я буду тем, кто разрушит подобный секрет.
Некоторое время друзья шли молча, но Утерсон прервал тишину:
– Ваше правило очень хорошо, друг мой. Но мне бы хотелось всё же задать вам один вопрос: как звали ту пропавшую леди, что увиделась вам в том окне?
– Что же, учитывая последние события, я не вижу, чтобы мой ответ мог принести кому-нибудь вред, – ответил Энфилд.
– Какие события? – уточнил Утерсон.
– Та леди, о которой мы ведём речь, вернулась домой неделю назад. Не услышь я новости, вероятно, я даже и не вспомнил бы о том курьезе с окном, – сказал Энфилд. – А потому готов сообщить вам без утайки: её зовут Гвенет Джекил.
– Я должен сказать вам, что не без причины так расспрашивал вас об этом случае. Дело в том, что мне нет нужды знать имя второй леди. Я уже знаю его.
– Вы могли бы предупредить меня, – сказал Энфилд с некоторой обидой.
После этого друзья надолго замолчали. Они дошли до конца улицы. На углу Энфилд остановился, принуждая остановиться и своего друга.
– Я получил ещё одно подтверждение своего правила. Теперь меня мучает стыд за мою болтливость. Я предлагаю больше никогда не возвращаться к этому разговору.
Утерсон пожал протянутую руку, скрепляя дружеский договор.
Домой мистер Утерсон вернулся в совершенно мрачном настроении. Как только убрали с обеденного стола, Утерсон отправился в свой кабинет, где отпер несгораемый шкаф и вынул из потайного ящика документ с надписью «Завещание доктора Хайд». Утерсон был знаком с содержимым документа, но с хмурым видом снова перечитал его. Завещание гласило, что в случае смерти Эмилии Хайд, доктора философии, доктора медицины, лектора при королевской академии и так далее, всё её имущество, а также права на исследования и статьи, должно перейти в руки «подруги и благодетельницы мисс Джекил». Далее документ содержал несколько странных уточнений. Так, там говорилось о том, что при «исчезновении доктора Хайд, а также при её необъяснимом отсутствии в течение трех календарных месяцев» все права владения также отходят мисс Гвенет Джекил. Этот документ давно смущал разум мистера Утерсона как приверженца правильной жизни, для которого невыносимым было всё невероятное. Это же завещание адвокат справедливо мог назвать фантастическим. Женщины редко становились докторами наук, женщины ещё реже приходили к Утерсону, чтобы составить завещания, а сами завещания никогда не содержали примечания об исчезновении.
Всё, что знал адвокат об Эмилии Хайд, – то, что она была научной звездой последних лет, а также то, что она обратилась к Утерсону, привлечённая его славой человека спокойного и неспособного на осуждение. Теперь же, узнав об истории с пропажей, мистер Утерсон задумался о том, что же побудило клиентку написать этот документ.
Если об Эмилии Хайд мистер Утерсон знал лишь то, что о ней говорили в газетах – то есть почти ничего, кроме восхищенных и осуждающих отзывов на её научное упорство – то мистера Джекила и его дочь Утерсон несколько раз видел лично.
Мистер Джекил создавал впечатление достойного джентльмена, а его дочь была особой достаточно неприметной, но очаровательной. Довольно удивительно, что в её возрасте и с её милым характером она была не замужем и даже не обручена, но до адвоката дошли слухи о том, что в юном возрасте девушку сразила неизвестная болезнь, что несколько отложило все планы семейства. Нежная дружба двух леди, завязавшаяся вскоре после этой болезни, также не была ни для кого секретом. Мисс Джекил совершенно не проявляла склонности к наукам, но всё же что-то связывало двух девушек, причём связывало настолько крепко, что одна из них задумалась о своём исчезновении практически сразу после того, как исчезла другая.
– Я считал это завещание безумием, – сказал сам себе мистер Утерсон. – Но может статься, что это попытка замолить грехи, или же крик о помощи.
Как ни противна была адвокату мысль о том, что женщина, чьим душеприказчиком он обязался быть, могла оказаться личностью низкой, способной на преступления, мистер Утерсон не мог полностью отказаться от этой мысли. Вероятность того, что девушка, ненавязчиво, но тщательно скрывающая своё прошлое, вполне могла втереться в доверие к болезненной мисс Джекил, чтобы пользоваться её благосклонностью, казалась мистеру Утерсону вполне существенной. Помыслить, что леди, посвятившая себя науке, могла быть преступницей, насильно удерживающей подле себя подругу ради корыстных целей или из мести, было сложнее. Но и такую возможность мистер Утерсон не исключал. В таком случае завещание Эмилии Хайд приобретало некоторый смысл: муки совести могли заставить её написать этот документ после того, как раскрылось её злодейство, или же после того, как она сама передумала причинять вред подруге.
Впрочем, добродушие, которым славился Утерсон, вскоре натолкнуло его на совершенно иные мысли. Он задумался о том, что чувство вины, заставившее Эмилию Хайд составить завещание в пользу подруги, было вызвано не злом, которое она стремилась искупить, а лишь неспособностью помочь, либо чудовищная случайность. Предположение Энфилда вполне имело смысл. Мисс Гвенет Джекил вполне могла так долго избегать брака не только по вине давней болезни, но и потому, что была влюблена в того, кто не получил бы одобрение её семьи. Эмилия Хайд – натура, как мог заметить Утерсон, не только увлеченная наукой, но и склонная к некоторому драматизму – вполне могла согласиться и спрятать влюблённых, а, когда мисс Джекил всё же нашли, посчитать себя виновной в том, что не сберегла этот секрет. А может, и не было никакого ухажёра, и две девушки просто хотели сбежать от всего мира, от грядущего постылого замужества и унылых обязательств, но одна из них передумала и выдала другую, а теперь старается заглушить печаль несбывшегося.
Ещё один вариант – что за исчезновением мисс Джекил стоит третье лицо, которое также угрожает и доктору Хайд, – мистеру Утерсону категорически не нравился.
Поняв, что подобные раздумья ни к чему не приведут, и будучи натурой деятельной, мистер Утерсон надел плащ и направился к Кавэндиш-Скверу, где жил и работал его друг – подающий большие надежды доктор Ленайон, который, как было известно Утерсону, состоял в научной переписке с Эмилией Хайд, с самого её недавнего появления на научном небосклоне.
– Если кто и может знать, что происходит, то Ленайон, – решил адвокат.
В доме Ленайона Утерсона узнали и тут же провели в столовую, где сидел сам доктор. При виде гостя тот вскочил с места и протянул к нему обе руки. В его радости была некоторая театральность, но Утерсон был всё равно рад такому приёму, зная, что в нём немало и искреннего чувства, так как Ленайон и Утерсон были друзьями ещё со школы, безмерно уважали друг друга и любили вместе проводить время. После небольшой ничего не значащей беседы адвокат перешел к тревожащей его теме. Ленайон с вниманием выслушал размышления друга.
– Не думаю, что смогу как-либо пролить свет на эту ситуацию – моя переписка с Эмилией Хайд носит сугубо научный характер. Мы можем делиться друг с другом самыми безумными идеями, но ни разу наши беседы не касались личных дел. Я слышал о том, что доктор Хайд – частая гостья в доме Джекилов, но знаю об этом не больше твоего, – сказал Ленайон после некоторых раздумий. – Но я никогда бы не поверил в то, что Эмилия Хайд – мошенница или похитительница. Пусть мы говорим только о науке, но её слова всегда полны благородства, а цели всегда возвышенны и чисты. Нет, и не пытайся меня убеждать!
Этот ответ понравился Утерсону. И, чтобы окончательно успокоить свою тревогу, он спросил Ленайона, мог ли кто-то желать исчезновения любой из двух подруг.
– Послушай, друг мой: конечно, есть те, кто считает, что Эмилия Хайд занимается не своим делом и занимает не своё место. Могут ли они написать гневную статью в газете? Да, и даже не раз. Но могут ли эти благородные джентльмены угрожать леди и запугивать её похищением и смертью? Сама мысль об этом смешна. – Таков был ответ Ленайона, молодого врача, истово верящего в добродетель учёных умов.
