Kitabı oku: «Борис Сударов: человек, прошедший через эпицентр атомного взрыва… Встречи на берегу: диалог-путешествие», sayfa 6

Рассказ Сударова про начало войны: Чёрный репродуктор и белая лошадка

– Борис Иванович, спасибо вам за вчерашний рассказ о вашем детстве. Я, кстати, ночью почитала в Интернете про Мстиславль. Очень интересно всё. А я-то думала, что вы на летних каникулах отдыхали у родственников в Белоруссии, и вас там застала война.

– Война нас там действительно застала… Это был воскресный день. Мы играли с ребятами во дворе, в своём танке, который мы сколотили из досок… Я зачем-то забежал в дом. И увидел, что все прильнули к круглому чёрному репродуктору на стене… Мама, Ева, Рита. И все такие встревоженные… И говорят: «Война, война!..» А из репродуктора – голос Левитана – о том, что Германия напала на нас.

Рита тогда у нас гостила с дочкой Софой. А папы не было в тот момент дома. Наверное, он был с оркестром где-то на вызове… Потом он пришёл. А вскоре принесли телеграмму от Ильи, Ритиного мужа. Он просил её немедленно возвращаться домой, в Москву.

На следующий день папа проводил Риту с Софой на станцию Ходосы. Это ближайшая к Мстиславлю станция, 20 километров от города. Софе было года два или три. Они уехали в Москву. Честно говоря, никто не думал, что война – это надолго. Были уверены, что закидаем немцев шапками. Старший брат Володя как раз к моменту начала войны отслужил в армии и должен был вернуться. Девушка у него хорошая была, ждала его… Но – не вернулся, был отправлен на фронт. Наши стремительно отступали. Уже они были близко от Мстиславля…

– Тогда вы и стали сыном полка?

– Сыном полка я был совсем недолго. Я уже вам рассказывал. Ушёл из Мстиславля с отступающими частями Красной армии. Это было страшное отступление… Немцы совершали постоянные налёты и бомбёжки. Неделю или две мы шли, сейчас я уже даже затрудняюсь сказать, сколько точно. А после одной особо сильной бомбёжки меня отправили домой…

Когда вернулся в Мстиславль, это было, кажется, 11 июля. Тут уже все готовились к эвакуации. Секретарь горкома партии собрал жителей города и объявил, что коммунисты, евреи и члены семей красноармейцев должны немедленно эвакуироваться…

(Семья Сударовых была в списке на эвакуацию по двум пунктам: жена Ивана Владимировича была еврейкой, а старший сын Владимир был в рядах Красной армии).

– К сожалению, не все евреи захотели эвакуироваться, – говорит Сударов, – не все верили в то, что придут немцы, а если и придут, то не верилось, что они будут вредить мирному местному населению. Поэтому часть евреев осталась – жалко было людям покидать родные дома и нажитое имущество…

Немцы очень быстро наступали. Фронт был совсем близко от Мстиславля. На кондитерской фабрике по ночам пекли хлеб для красноармейцев – для тех частей, которые стояли у города. Потом командир попросил выдать красноармейцам муку. Решено было выдать. А остатки разделили между горожанами. Нам тоже достался мешок муки.

Станция Ходосы уже была занята немцами. Надо было пробираться на другую станцию.

– А на чём?

– На кондитерской фабрике была лошадка, на которой развозили по городу мороженое и кондитерские изделия. Вот она и была нам выделена. Но не только нам. Три семьи погрузили на повозку свой скарб. Или даже четыре. Брали самое необходимое – какую-то тёплую одежду и муку.

– А тётя Женя тоже эвакуировалась с вами?

– Не с нами. Её муж Давид работал на винном заводе, на заводе было несколько машин, грузовиков, так что им было полегче. Их эвакуировали в Саратовскую область.

– Выходит, что вы уходили в эвакуацию пешком?

– Да, мы шли, а лошадка везла наш скарб. Лошадка была белой масти. Мы ушли из Мстиславля, если мне не изменяет память, 13 июля. Были частые налёты немецкой авиации, и мама очень переживала, что нашу белую лошадку хорошо видно с воздуха, мама боялась, что лошадка привлечёт к себе внимание немецких бомбардировщиков. Поэтому её прикрыли чем-то – типа попоной.

– И сколько вы так шли?

– Где-то трое суток.

– А ночью?

– Ночью спали.

– В степи?

– Скорее, в лесу. И где-то на третьи сутки пришли в городок Кирово. Там жили знакомые. Остановились у них. Женщины сразу стали из той муки, что везли с собой, жарить какие-то оладушки, наша мама тоже. Мы ведь несколько дней не ели горячей пищи, А мне было поручено пасти лошадь, присматривать за ней. Я сидел неподалёку от дома, лошадь была распряжена, щипала траву, я её караулил… Папа велел мне зорко смотреть за ней, чтобы куда-нибудь не убежала. Я следил… Но уж очень хотелось есть. И я забежал в дом, совсем ненадолго, взять оладушек. А когда вышел – нашей белой лошади уже не было…

– Как не было?

– Украли! Мы думали: ушла куда-то. Но куда могла уйти так быстро и так далеко? Искали повсюду… Но – безрезультатно. Кто-то увёл.

– Папа ругал вас?

– Нет. Не ругал. А какой смысл ругать, если лошади уже нет?

– Хороший у вас отец был, добрый. И как же вы добирались дальше до станции?

– Хозяин этого дома отвёз нас на станцию на своей лошади. Кажется, станция называлась Фаянсовая, но могу ошибаться. А расплатились мы с ним тем, что осталось от нашей лошади – упряжью и телегой.

– А что дальше?

– А дальше, уже на этой станции, мы сели в поезд. Огромный эшелон с эвакуированными шёл из Западной Белоруссии, шёл через Брест, Орш… Он уже был забит битком! Но мы как-то втиснулись. Помню, что в поезде пахло лошадьми. Потому что, когда состав шёл в сторону фронта, в этих вагонах везли на фронт лошадей. А потом обустроили в вагонах двухэтажные нары. И почистили, конечно, после лошадей. Но всё равно всю дорогу пахло лошадьми. До сих пор помню этот конский запах…

– Хотя прошло 75 лет.

– Да. А как его забудешь – этот конский запах?.. И ещё помню, как на станциях выбегали из вагонов за кипятком… На всех станциях можно было взять кипяток. На стене каждой станции было крупно написано: КИПЯТОК. Я сначала думал, что «Кипяток» – это название станции.

– И долго вы ехали?

– Суток двое, или трое. Не очень долго, состав шёл быстро. Ехали без пересадок. Но иногда останавливались – пропускали воинские эшелоны. Мы ехали в глубь страны, на восток, а они ехали на запад – на фронт… Никто не знал, куда нас везут. Кто-то говорил: зима впереди, хорошо бы попасть в Среднюю Азию, там тепло… Но нас привезли на Урал, в город Чкалов.

Приехали ночью. Нас там уже ждали лошади с подводами. На привокзальной площади сотни подвод. Колхозы со всей области прислали за нами лошадей. Надо отдать должное Чкаловскому обкому партии, всё было организовано очень хорошо. Представить только: прибыл огромный состав с эвакуированными! И всех надо было как-то распределить по квартирам, всем найти жильё. Нашей семье предстояло ехать в село Сенцовку, это 100 километров от Чкалова. Ехали долго… На квартиру нас определили к двум старичкам. Муж и жена. Выделили нам комнату с полатями во всю ширину комнаты. Ну, мы как-то разместились на этих полатях: мама, отец, Ева и я.

На стене – керосиновая лампа. Четвертинка от водки, керосин, фитиль, она еле горела… Я опрокинул её ночью, она упала на мешок с мукой…

– Ужас. И уже нельзя было использовать эту муку?

– Всё равно использовали. Очень пахло керосином всё, что мама готовила из этой муки. Давились, но ели, а что было делать? Голод. Есть-то хочется…

Хозяева наши хорошие были старички, тихие, добрые. Папа, помню, часто сидел с хозяином за столом, и они беседовали о жизни…

Ещё помню, как мне однажды ночью в ухо залезло какое-то насекомое. Наверное, таракан. Я страшно испугался, разбудил всех криком. Хозяин принёс чайник с водой, и они с отцом пытались меня освободить от этого непрошенного гостя.

– Борис Иванович, а какая-нибудь работа в этом колхозе для вас была? Для Евы, для родителей?

– Ну, какая работа может быть в колхозе? Только на поле. Помню, мы все что-то убирали. И взрослые, и мы с Евой, да практически все, кто был в колхозе. Мужчин молодых не было – все ушли на фронт. Остались женщины, старики, дети. Все убирали урожай на полях.

– Картошку?

– Видимо, картошку. Точно не помню. А что ещё мы могли убирать?.. И тут на поле увидели странного человека. Никто его не знал. Вышел откуда-то из лесу. Стали его спрашивать: кто он? Откуда? А он молчит, не отвечает. Вроде как немой. Или не понимает русского языка. Кто-то высказал предположение, что это – шпион. Немецкий шпион! Хотя откуда мог взяться немецкий шпион в селе Сенцовка на Урале? И что ему там было делать? За кем шпионить? Но все в то время были настороже, все проявляли повышенную бдительность. Предположение, что поймали немецкого шпиона, всех очень взбудоражило. Повели его в правление. Устроили допрос. Молчит! Решили, что с ним надо говорить по-немецки. Позвали меня, я в школе учил немецкий, несколько фраз знал. Привели ещё какого-то старика – участника Первой мировой войны, который был какое-то время в немецком плену и тоже знал пару фраз по-немецки. И вот мы, два «знатока» немецкого, пытались с этим человеком говорить на его «родном» языке. Но он всё равно молчал. Ни слова, ни звука. Ни кто он, ни откуда, – выяснить не удалось. Казалось, что он как-то не в себе… Позвонили в район, сообщили, что поймали на полях такого странного человека, по всей видимости – шпиона, который не говорит ни слова. Из района приехала вскоре машина и увезла его. Дальнейшая судьба этого человека никому неизвестна…

– Удивительная история с этим шпионом – и смешная, и грустная.

– Да, почему-то очень запомнилась… Особенно смешно было, как мы вдвоём со стариком, участником Первой мировой войны, пытались говорить с этим человеком по-немецки. А к окнам правления прилипли все жители Сенцовки и жадно смотрели на шпиона, и как мы его допрашиваем…

Рассказ Сударова про брата Владимира, которого не дождалась любимая девушка

– Володя перед войной закончил педагогический техникум. И уже год отработал в школе. У него была девушка, очень хорошая, симпатичная.

В 1939 году его взяли на службу в армию, в 41-м году он должен был вернуться домой. Но он написал в своём последнем письме: «Если вы внимательно читаете газеты и слушаете радио, вы понимаете, что я скоро не вернусь…» Хороший был парень Володя, красивый, девушка у него была симпатичная, ждала его.

И тут война…

Володя приехал в Москву, решил поступать в лётную школу. Хотел стать пилотом. Но его не взяли из-за травмы руки. Травма была, вроде, пустячная и давнишняя: поранил руку, открывая бутылку с сельтерской водой – на запястье был шрам. И вот из-за этого шрама не приняли в лётную школу. То ли рука в области запястья не очень хорошо сгибалась, и это чему-то мешало… неизвестно. Может быть, если бы Володю взяли в лётную школу, то ещё пожил бы. Может, судьба его сложилась бы по-другому. А так – пришлось вернуться в свою часть.

Когда Володя был в Москве, зашёл в гости к сестре Рите. Получается, что она его видела последней. Володя вернулся в свою часть. Было страшное отступление… и попытки сдержать натиск немцев. Июль, август – страшные, кровавые бои… Володя погиб в самом начале войны. Осенью 41-го года. Недалеко от города Калинина…

Когда наша семья была в эвакуации в Чкаловской области, родители написали запрос. От Володи не было писем. И родители послали запрос, они же знали номер его части. И оттуда пришло сообщение о том, что Володя погиб. «Погиб смертью героя» – так было написано. Погиб в Калининской области, у города Опочка.

– И как ваши родители пережили это?

– Ну, как… тяжело, конечно. Хороший был парень Володя… И девушка у него была хорошая, симпатичная…

– Очень печально это всё. Сколько хороших ребят полегло… И сколько хороших девушек не дождались своих женихов…

– Да, это так…

– Борис Иванович, а вы были на могиле брата?

– А её ведь не существует. Тогда такое страшное отступление было, много, очень много жертв, но хоронить не было возможности… Я делал потом запрос. Когда уже был взрослым. Пришёл ответ: «Неизвестно».

– Как это печально всё…

* * *

– А двоюродный брат Захар тоже перед войной служил в армии, причём – в Бресте, – говорит Сударов.

– Сын Евгении Исааковны?

– Да, сын тёти Жени.

– И погиб?! Там же творилось что-то страшное – в Бресте…

– Нет, как ни странно, не погиб. Хотя был тяжело ранен. А после войны даже успел жениться, дочка у него родилась, Света. Но очень скоро Захар умер – от последствий того тяжёлого ранения.

– Стало быть, у тёти Жени было три сына, а вскоре после войны осталось два: Лев и Исаак? А чей сын Игорь, который жил в Семхозе?

– Тёти Женин. Игорь – это и есть Исаак. Но у тёти Жени была ещё дочка Рая.

– А, ещё и дочка? Стало быть, ваша двоюродная сестра? И что с ней стало?

– Рая погибла во время войны.

– На фронте?

– Нет. Она в июне 41-го уехала в Минск, сдавать экзамены – поступать в университет. А тут война… И она решила вернуться в Мстиславль. Пошла пешком…

– Это же страшно далеко!

– Да, это страшно далеко. Но она дошла. А тут уже были немцы… А все родные уже эвакуировались, уехали. И она погибла…

– Неужели её расстреляли в том страшном овраге, в Кагальном рву – вместе с оставшимися в городе евреями?!

– Нет. Она ушла из города… И её никто больше не видел. Погибла.

– А откуда вы всё это узнали? Вас ведь никого не было в городе, никого из семьи.

– Соседи потом рассказали.

– Боже мой, бедная девочка… Борис Иванович, а из ваших родных кто-нибудь лежит в том овраге?

– Нет.

Но в этом овраге лежат многие горожане маленького города, в котором все друг друга знали. Соседи, друзья, знакомые…

Рассказ Сударова о поступлении в спецшколу: Запах жареной картошки, который запомнился на всю жизнь…

– Школы в Сенцовке не было. Надо было ходить 6 километров до школы. Поэтому мы через какое-то время переехали в районный центр Буланово. Там я окончил шестой класс. Мне было уже 15 лет. Еве исполнилось 18 лет, и её мобилизовали.

– Девочку? На фронт?

– Нет, не на фронт. На строительство завода в Новотроицке. Новотроицк тоже находился в Чкаловской области. Там, в тылу, спешно возводили заводы и фабрики. И нужны были рабочие руки. Ева уехала. Я остался с родителями.

– Самый младший…

– Да, самый младший. И однажды услышал по радио о наборе в артиллерийскую спецшколу. А я очень хотел быть военным. Сказал отцу. Он не возражал. Спецшкола находилась в местечке Илек, всё в той же Чкаловской области. А экзамены надо было сдавать в Чкалове. И я поехал в Чкалов. Меня провожал отец. Он мне дал в дорогу бутылку водки.

– Бутылку водки ребёнку? Зачем?

– Чтобы, если надо, мог расплатиться с шофёром. 100 километров до Чкалова, ехали очень долго. Когда приехали, был уже поздний вечер. На улице глухая тьма. Я был в автобусе последним пассажиром. Водитель спрашивает:

– А тебе куда, парень?

У меня был адрес, наши хозяева в Буланово дали мне адрес своих родственников в Чкалове, где я мог бы переночевать. Я сказал адрес шофёру.

– Да это на другом конце города! – говорит он. – Куда ж ты пойдёшь ночью? Идём ко мне, переночуешь, а завтра пойдёшь искать своих знакомых.

И он повёл меня к себе домой. Мы пришли. И его жена очень тепло меня приняла. Молодая женщина, спокойная, приветливая, немногословная. С такой большой, пышной грудью, почему-то это запомнилось… Она нажарила большую сковороду картошки на ужин. Я был очень голоден, и мне показалось, что я ничего вкуснее той картошки в жизни не ел. Мне кажется, я до сих пор помню её запах… Какой-то сказочный… И помню доброту этих людей. Хотя не помню их имён. Я им очень благодарен. Я у них переночевал, а наутро даже не стал разыскивать тех людей по адресу. Сразу пошёл на экзамены.

Приёмная комиссия находилась в центре города, я легко всё нашёл. Экзамены были простыми, даже слишком простыми. Написал диктант, решил какие-то простые задачки. И меня зачислили в артиллерийскую спецшколу №13. Это была киевская спецшкола, эвакуированная из Киева. Мне сказали, когда нужно явиться к месту сбора.

И я поехал обратно в Буланово. Почему-то автобусов в тот вечер не было. И я ехал всю ночь в открытом грузовике… Приехал в Буланово рано утром, городок ещё спал. Я подхожу к дому, и вижу, что у дома на скамье сидит мой отец. Он очень обрадовался, увидев меня. Мне показалось, что у него в глазах были слёзы. Наверное, он просидел на скамье всю ночь… Так он переживал за меня. Всё-таки я был ещё не очень взрослый, 15 лет, и вот уехал куда-то за 100 километров совершенно один… Я понял в ту минуту, как отец любит меня.

– И он вас обнял, поцеловал?

– Нет, чтобы поцеловал, не помню. Но было и так понятно, что он меня любит.

– А что было потом?

– А потом неожиданно заболела мама, и её решено было везти в Чкалов на обследование. А тут как раз приехала из Новотроицка Ева. Она решила забрать родителей к себе в Новотроицк. Там была какая-то работа, можно было заработать на пропитание. А мне пора было ехать на сбор. И мы отправились в Чкалов все вместе. Ехали долго, на телеге. А в Чкалове мы попрощались и разъехались в разные стороны. И выходит так, что я видел отца тогда в последний раз…

Спецшкола в Илеке. Река Урал, в которой утонул Чапаев…

Мы пьём чай, и Борис Иванович продолжает свой рассказ:

– Грузовик вёз наши вещи и продовольствие, а мы от станции шли строем в Илек. Человек пятьдесят нас было. Кто уже не мог идти, того подсаживали на грузовик.

– А вы шли?

– Шёл… до какого-то момента. А потом и я оказался в том грузовике, – смущённо сказал Сударов.

Видно было, что и сегодня, спустя 73 года, его смущает тот факт, что он не смог одолеть тот маршрут пешком. А я подумала, что он, наверное, был самым маленьким среди новобранцев спецшколы. Сын полка…

– Илек – городок на берегу Урала. Даже не городок, а село. И это уже почти Казахстан. Это как раз то место, где утонул Чапаев… Мы ходили купаться на Урал, и мне показывали это место… Я любил Чапаева, это был мой любимый герой, с детства. Ещё до войны вышел фильм про Чапаева, я его смотрел раз пять, или даже десять… Там, на Урале, очень сильное течение. Но он бы переплыл Урал, если бы его не подстрелили… Бабочкин прекрасно сыграл Чапаева. Очень люблю этот фильм. И другие актёры там тоже замечательные. Все хорошо сыграли.

– Борис Иванович, а вы давно видели этот фильм?

– Очень давно.

– Вот придёте к нам в гости, и я покажу ваш любимый фильм в Интернете.

– А это возможно? – изумился он.

– Конечно. Обязательно посмотрим «Чапаева». Любимые фильмы надо иногда пересматривать. Это как пообщаться с любимым другом. Борис Иванович, а вы захотели стать военным, благодаря Чапаеву?

– Скорее всего, да…

– И что было в этом Илеке?

– Нам сразу выдали обмундирование, мы все постоянно ходили в военной форме. А свою гражданскую одежду я продал на местном рынке, она мне была уже не нужна. И все вырученные деньги, (конечно, не очень большие это были деньги, но всё же), – я их все, до копейки, отослал родителям в Новотроицк.

– А что за ребята были в этой спецшколе? Друзья у вас среди них появились?

– Ребята старших классов, эвакуированные из Киева, были хорошие ребята, интеллигентные. Но старшие с младшими ведь обычно не дружат… А те, которых набрали в младшие классы, были шпанистые. Могли и приворовывать у местных.

– Еду?

– Да, еду всякую. Прямо из кладовых. Разработали такую методу: заходят вдвоём к кому-нибудь из местных в дом, и пока один о чём-то спрашивает, отвлекает внимание хозяев, второй что-то утаскивает из кладовой…

– Так это от голода, наверное? А не потому, что ребята были плохие.

– Ну, да. Всегда очень хотелось есть… А через год нашу спецшколу перевели в Бузулук.

– О, в Бузулук? Очень красивое место. Всегда, когда еду в Оренбург, любуюсь на зелёные холмы на окраинах Бузулука, они просто завораживают… Каждый раз хочется сойти с поезда и побродить там…

– Но я, честно говоря, не обратил внимание на красоту этих холмов…

– Вы были ещё мальчик, подросток, а подростки редко реагируют на такие вещи. У вас, наверное, были учения, тренировки, и вам было как-то не до того. Не до красот природы.

– Учений особых не было. Мы, в основном, в классах обучались всему. А в тире учились стрелять…

– И сколько вы там проучились, в этой школе?

– Два года. На первые каникулы я съездил в Саратов к Рите, они там были в эвакуации. Навестил сестру. А на вторые каникулы поехал в Новотроицк, где жили Ева и родители. Приехал. Вечер. Ева говорит: «Давай выйдем, погуляем». Вышли. Идём с ней по тёмной улице. Она молчит, я чувствую какое-то напряжение… Она говорит: «Я не хотела тебе писать, чтобы не расстраивать тебя, чтобы это не повредило твоей учёбе. Но нашего папы больше нет». У меня – шок! Хорошо, что было темно, и никто не видел моих слёз… Ева говорит: «Папа заболел, и его увезли в Чкалов, в больницу, Там он умер и там же его и похоронили – в Чкалове».

– Как всё печально… За войну – у вас две такие утраты: брат и отец. Бедная ваша мама… Одно горе за другим. А вы были на могиле отца?

– Нет, никогда. Не знаю даже, на каком кладбище он похоронен.

– Наверное, на Старом кладбище. Оно так и называется – Старое. Там же похоронен и мой друг Миша Бочкарёв. Я была на этом кладбище… Наверное, где-то там покоится и ваш отец…

Мы какое-то время молчим. Я чувствую, что Борис Иванович мыслями в Новотроицке, где они с Евой бродят тёмными улицами, и он с трудом вмещает в себя то, что сейчас услышал от сестры. Сырая, горькая тьма вокруг и в его душе, по его лицу текут слёзы, и он понимает, что домой, где их ждёт мама, он должен вернуться не слабым плачущим мальчиком, но мужчиной. Отныне – он единственный мужчина в их семье. Был самый младший – а стал единственный.

– Борис Иванович, и вы уехали опять в Бузулук?

– Да, я вернулся в Бузулук. А в 44-м году, летом, приехал на каникулах в Москву. Ещё шла война, но все уже постепенно возвращались из эвакуации. Сестра Рита с семьёй тоже вернулась. Они жили в районе Мещанской улицы – Глинистый переулок, 16. Она меня у себя прописала. Квартира у них была небольшая, но как-то все помещались. Я поступил в артиллерийскую спецшколу №5, учился и жил у Риты. Школа была на Велозаводской улице. Я ходил пешком до Каланчёвки, а оттуда уже ехал на метро. Окончил школу в 1945-м году. Это совпало с Победой.

– Борис Иванович, спасибо за ваш рассказ. Точнее – за целую серию рассказов о вашем детстве. В них много грусти, но и много света. У вас был замечательный отец, он вас любил. У вас была замечательная дружная семья. Мне кажется, я уже хорошо вас всех знаю…

Я ушла от Сударова вечером, не заметив, как пролетел длинный летний день. Мы пили чай с хлебом и казалось, что ничего больше не надо сверх этого. Потому что сверх этого была сама жизнь, далёкая, но при этом очень близкая, которая в рассказах Сударова вставала во всех удивительных подробностях.