Kitabı oku: «Общество поглощения. Человечество в поисках еды», sayfa 5

4
Рукотворный голод

История питания каждого человека уникальна, и отчасти именно она определяет личность каждого из нас. Я вырос в Нью-Йорке, городе иммигрантов, в семье евреев-американцев в первом поколении, родители которых были родом из Польши, Румынии и Чехословакии, хотя три из четырех родных деревень моих бабушек и дедушек теперь относятся не к тем странам, из которых они уезжали. Я никогда не мыслил себя иначе, чем американцем, но мне постоянно напоминали о том, что мы здесь относительные новички. Американские ирландцы, предки которых приехали в Америку на 50 лет раньше моих, – в нашем районе Манхэттена их было примерно столько же, сколько и нас, – были устроены несравненно лучше.

Я почти ничего не знал о своих ирландских соседях, за исключением того, что они ходили в римско-католические церкви и школы (я помню, как это сбивало меня с толку: где Ирландия и где Рим!) и, по слухам, слишком много пили и ели картофель.

Последний факт выглядел знакомо: мы тоже питались картофелем. Если нам с младшей сестрой не нравилось блюдо, приготовленное мамой, отец тут же напоминал нам, что вырос на вареной картошке «со сметаной в особо удачные дни». Моим приятелям-сицилийцам напоминали, что в их прежней стране часто натирали кусок хлеба единственным анчоусом, висящим на двери. Некоторые ирландские бабушки и дедушки рассказывали об ужине из «картофеля вприглядку» – полюбуйся на подвешенный окорок, если есть на что любоваться, и жуй свою картошку. Моя семья не отличалась полным отсутствием чувства юмора, но никто никогда не говорил о своей прежней стране.

Картофель был обычно в виде пюре, иногда со сметаной, не то что в годы Великой депрессии, на которые выпало детство моих родителей: для нас он был гарниром. Мы ели мясо почти каждый день: обычно говядину, иногда ягнятину или курицу, а время от времени – свинину. Мама перестала соблюдать кашрут, когда мне было два года.

Шли 1950-е годы, холокост случился совсем недавно, и почти все, что мы знали о прошлом своей семьи, было трагично. Оторванные от корней, мы полностью утратили историю своего рода, не считая ближайших двух поколений. Судя по всему, мои прадеды были портными и пекарями. Я знал, что мои бабушка и дедушка по материнской линии когда-то держали ресторан, где бабушка готовила. Дедушка был официантом. Как многие евреи моего поколения, я имел неисчислимое количество родственников, погибших во время холокоста, а те, кому удалось перебраться в Америку, бежали в лучшем случае от тяжелой жизни, наполненной голодом, нищетой и преследованиями. Воспоминания бабушек и дедушек об их прежних странах были полны историй о еврейских погромах, вспыхивавших ни с того ни с сего и ставших для них столь серьезной угрозой, что они решились на такой отчаянный шаг, как эмиграция – все более обычное дело по тем временам.

У ирландцев была другая история. За 50 лет до рождения моих бабушек и дедушек в течение краткого периода, начавшегося в 1845 году, около четверти населения этой страны эмигрировали или умерли от голода. Это был Ирландский картофельный голод, самая страшная демографическая трагедия в Европе со времен чумы.

И дело не в самом картофеле – нормальная еда не может быть «плохой», – а в тотальной зависимости от него людей. Эта зависимость была лишь одним из результатов Колумбова обмена и обусловленного им выкачивания богатств из американских континентов. Чуть ли не первым в списке высоко оцененных американских продуктов питания стал картофель.

Существуют сотни разновидностей дикорастущего картофеля, эндемика региона Анд, и тысячи выведенных на их основе культурных сортов. Картофель хорошо растет в разнообразных условиях. Он почти не требует ухода, поскольку съедобные клубни находятся в земле, следовательно, мало страдают от дождя, ветра, жары и прочего. Картофель невероятно продуктивен и обеспечивает больше калорий с гектара, чем даже кукуруза. Кроме того, можно добиться, чтобы он хранился практически вечно. В Андах племена кечуа и аймара придумали чуньо, высушенный и вымороженный картофель, который весит значительно меньше сырого и хранится годами.

Когда в середине XVI века испанцы привезли картофель в Европу, большинство европейцев по своему невежеству и из-за слепого следования традициям не смогли признать его ценность, и многие сочли его ядовитым. Впрочем, корнеплоды были здесь хорошо известны, и довольно скоро картофель уже выращивался на корм скоту. К концу XVIII века он стал широко распространенной культурой, и именно в нем видели не только победителя голода, но и причину роста населения практически в каждой стране, где он становился популярным.

Нигде это не было так выражено, как в Ирландии. Как это было принято среди землевладельцев постфеодальной эпохи и повторялось на протяжении колониальной эры по всему миру, лучшие земли в Ирландии были огорожены и использовались под пастбища для скота или для выращивания кукурузы и других сельскохозяйственных культур. Большую часть этой земли обрабатывали ввергнутые в нищету ирландские издольщики, а урожай отправлялся через Ирландское море²⁹.

Местному населению оставались лишь маленькие участки земли, пригодные для выращивания картофеля, поэтому к 1800 году Ирландия превратилась в страну мелких фермеров, большинство из которых имели участки площадью менее 0,4 га и питались картошкой по несколько раз на дню. По некоторым оценкам, ежедневное потребление картофеля на человека составляло 3 кг, и почти половина населения практически ничего кроме него не ела.

Что бы вы ни думали на это счет, ирландцы прекрасно себя чувствовали на картофельной диете. В противоположность господствующей в настоящее время точке зрения, если бы вообще была такая вещь, как суперпродукт, то картофель должен был бы возглавить такой список, опередив ягоды, авокадо, зеленый чай и многие другие почитаемые продукты. Картофель, особенно если потреблять его с кожурой, содержит бо́льшую часть важных витаминов, включая витамин C (во многих странах этот овощ фактически покончил с цингой), минералов, растительных волокон и белков. Добавьте немного молока, и полу́чите почти полноценный, хотя и безрадостный рацион.

Таким образом, есть картофель полезно. В Ирландии с 1780 по 1840 год уменьшились заболеваемость инфекциями и младенческая смертность, выросла продолжительность жизни, а население удвоилось, достигнув 8 млн человек, главным образом благодаря картофелю.

Однако урожай картофеля был уязвим. Как я уже говорил, виновником голода в Ирландии в 1840-х годах был не картофель. Всему виной был Phytophthora infestans, микроорганизм, вызвавший болезнь картофеля. Вина лежала и на британцах, хищнически вывозивших из страны прибыльные культуры, которые голодающие ирландцы не могли себе позволить купить, а британцы не желали с ними делиться. Наконец, виновато было господство монокультуры, из-за которой огромные участки земли отводились под одно растение. Мало того, что многие ирландцы выращивали только картофель, – они выращивали лишь один сорт картофеля.

При некоторых условиях картофель дает семена, однако они не всегда «сортовые», то есть из них необязательно получаются растения с теми же характеристиками, что и у материнского растения. Поэтому новый урожай картофеля выращивается из клубней с глазками (глазок – это зачаток побега) предыдущего и имеет с ним идентичные характеристики – фактически это клон. Хотя андские фермеры вывели больше четырех тысяч разновидностей картофеля, прекрасно себя чувствующих в разных условиях в плане почв, сезонов, местоположения, климата и высоты над уровнем моря, большинство ирландцев культивировали только одну. Как оказалось, именно этот сорт был подвержен болезни, и, когда началась болезнь, весь урожай погиб.

Неизвестно, сколько ирландцев ослепло (осложнение после оспы, одного из последствий голода), пострадало от других осложнений, умерло или просто уехало, по большей части в Америку.

Ирландский картофельный голод знаменит, но не уникален. Голод был частью человеческой истории с самого начала. Какая ужасная ирония: когда земледелие развилось достаточно, чтобы можно было прокормить все мировое население, голод лишь стал еще более обыденным и ужасным. Это – прямое следствие политики империализма и колониализма, которые требовали от сельского хозяйства не пищи для людей, а товаров для рынка.

Перефразируя Франца Фанона, можно сказать, что вследствие колониализма богатства всего остального мира были украдены, чтобы создать могущественную, красивую и культурную Европу. К XVIII столетию не только люксовые товары, такие как пряности, чай и кофе, но и настоящая еда, например пшеница и мясо, поставлялась по всему миру и часто выращивалась в одном месте для потребления в другом. При колониальной власти товарные культуры и монокультура быстро становились нормой, а максимальная продуктивность ради максимальной прибыли – целью. Здоровьем почвы часто пренебрегали до тех пор, пока урожай не уменьшался, а проблему снижения продуктивности все в меньшей степени решали парованием, чередованием культур и использованием сидератов и во все большей мере удобрений. Проблема состояла в том, что источники удобрений были ограниченными.

Ввиду неспособности человечества поддерживать здоровье почвы, добиваясь максимальной продуктивности, становилось очевидным, что в конце концов сельское хозяйство перестанет справляться с запросами растущего населения и начнется новая, ужасающая эра голода. Этот пессимистичный прогноз озвучил англичанин Томас Роберт Мальтус.

В 1798 году Мальтус опубликовал «Опыт закона о народонаселении» (An Essay on the Principle of Population)⁹, где предсказал, что количество людей на Земле скоро начнет удваиваться каждые 25 лет, тогда как сельскохозяйственное производство сможет расти лишь в арифметической прогрессии. Следовательно, рассуждал он, продовольственная безопасность недостижима без радикальных мер – «позитивных», под которыми он понимал увеличение смертности, или «превентивных», таких как контроль рождаемости, увеличение возраста вступления в брак, половое воздержание и аборты.

Внимательное чтение Мальтуса показывает, что необязательно относить его к пессимистам. Его работа представляла собой убедительный и проницательный анализ реалий сельскохозяйственной экономики конца XVIII века. Действительно, сельскохозяйственное производство не могло угнаться за ростом населения на тот момент, по крайней мере не при тех методах производства. И правда, глобальный голод был стабилизирующим фактором, в значительной мере контролирующим рождаемость.

И по сей день искаженная мальтузианская риторика используется в качестве костыля для поддержки своих взглядов сторонниками той точки зрения, что лишь интенсивные инвестиции в сельское хозяйство способны предотвратить голод. Всякий раз, услышав, как кто-то стенает: «Как же мы прокормим 10 млрд человек?» – знайте: это наследие Мальтуса.

Вопрос кажется обоснованным, но ответ несравненно сложнее, чем примитивное раздувание объемов производства. Продовольственная безопасность не является сугубо сельскохозяйственной проблемой; это политический вопрос. Голод – симптом не недостаточного производства, а неравенства, злоупотребления силой и богатством. Даже во времена Мальтуса это быстро становилось очевидным.

Истина заключается в том, что еды хватало бы всем, если бы фермерство ставило во главу угла здоровье человека и почвы. Напротив, за последние пару веков некогда устойчивые и процветающие общества уменьшились в разы из-за нехватки пищи. В отличие от большинства случаев голода в доколониальную эпоху, являвшихся результатом недостаточного производства сельскохозяйственной продукции или экологического бедствия, эти последние участившиеся периоды дефицита продуктов питания были вызваны враждой, насилием, расизмом, жадностью и небрежностью государства.

Неудивительно, что Великобритания, в начале XX века контролировавшая четверть мира, страдала от голода чаще всего, хотя и другие правления, особенно Сталина и Мао, впоследствии вызвали редкие, но еще более катастрофические случаи нехватки продовольствия. Первый случай массового голода в Новейшей истории, имевший природные корни и значительно усиленный политикой, произошел в Ирландии, но это был далеко не единичный инцидент.

К моменту наступления картофельного голода Ирландия была частью Великобритании, то есть формально не являлась колонией. Но ее католический народ обрабатывал земли, которыми не мог владеть, выращивая растения и животных для того, чтобы платить ренту английским землевладельцам. И у него было гораздо больше общего с населением колоний, чем с колонизаторами.

Люди не имели ни денег, ни запасов пищи, поэтому, хотя катализатором голода оказалась картофельная гниль, истинным убийцей являлась экономика, основанная на торговле и вывозе почти всех производимых в Ирландии продуктов питания за пределы страны, причем прибыль шла в карманы землевладельцев, даже там не проживавших.

Потеря урожая – это всегда плохо, но ситуация становится гибельной при системе настолько извращенной, что община не имеет вообще никакого запаса на черный день и люди больше не могут помогать друг другу. В отсутствие всякой помощи извне потеря урожая приводит к голоду.

Реакция Британии на кризис в Ирландии опиралась на идеологию Мальтуса и Адама Смита, одного из основателей современной политэкономии, прославившегося введением в оборот термина «невидимая рука», описывающего чудеса рынка. В его работах о голоде утверждалось, что вмешательство правительства – в виде снижения цен на товары, чтобы помочь голодающим общинам, непосредственной помощи деньгами, продуктами или и тем и другим – лишь ухудшило бы ситуацию, истощив предложение. Он не предусмотрел возможности полной потери урожая в Ирландии, поскольку в то время потребление картофеля еще не было интегрировано в европейское общество, а гибель всего урожая – довольно редкая вещь. Возможно, поэтому его рассуждения кажутся такими жестокими в свете ирландской катастрофы. Тем не менее они были вырваны из контекста и настойчиво повторялись британскими официальными лицами, выступавшими против предоставления помощи Ирландии.

Особенно циничные прочтения теорий Мальтуса и Смита содержали рассуждения, что люди, «заслуживающие» того, чтобы жить, найдут способ выжить и что смерть от голода – это смерть «от Бога» или в силу «естественных законов», сообщающих нам, что мир не в состоянии прокормить свое теперешнее население.

Подобные рассуждения использовались для оправдания жадности и жестокости. Английские законы о бедняках, адаптированные для «ленивых» ирландцев, утверждали: тот, кто обрабатывает больше 10 соток земли, слишком благоденствует, чтобы рассчитывать на помощь. И это несмотря на то, что эти крестьяне с трудом выплачивали ренту и их земля лишь все больше истощалась. Сотни тысяч ирландцев в конечном счете бросили свои фермы ради наемного труда на общественных работах³⁰.

Эти общественные работы представляли собой ужасы вроде тех, которые описывал Диккенс. Поскольку британцы оказывали давление на ирландцев, чтобы тех финансировали местные муниципалитеты, ирландские города все глубже увязали в долгах, и высшим приоритетом стало снижение затрат. В результате никому из участников этих финансируемых государством программ не платили достаточно для того, чтобы они имели возможность прокормить семью. По стандартам Смита, даже эти программы предполагали слишком серьезное вмешательство государства, не позволявшее свободному рынку явить свои чудеса. Если вам это кажется знакомым, то причина в том, что с той поры господствующая экономическая теория почти не изменилась.

Изначально работникам платили суточные, но вскоре перешли на сдельную оплату³¹. Иными словами, голодающие люди были вынуждены делать больше, только чтобы хватало на пропитание. Это напоминает требования к получателям продовольственных талонов, за которые давно выступают оппоненты системы социального обеспечения.

Если бы ирландцам было позволено выращивать урожай для своих семей на земле, которую они обрабатывали, то утраченный вследствие болезни картофель заменили бы другие культуры. Однако их земля, труд и скот – все это кормило Англию, а сами ирландцы были списаны как обоснованные жертвы естественного закона. По словам историка Джеймса Вернона, это даже не скрывалось: «Чарльз Тревельян, удостоенный рыцарского звания за решение проблемы голода в бытность помощником секретаря Казначейства, рассуждал, что картофельная гниль являлась "прямым ударом мудрого и всемилостивого Провидения", предоставившего перенаселенной Ирландии "острое, но действенное средство, с помощью которого, вероятно, будет достигнуто излечение"»³².

Итак, голодающие ирландцы бросали свои фермы, чтобы строить дороги и мосты в почти рабских условиях труда, способствовавших появлению дизентерии и тифа (называемого «ядом голода») – самых распространенных причин смерти в то время.

Наконец, в 1847 году, когда программы общественных работ были переполнены голодающими ирландцами, британские власти организовали суповые кухни, чтобы кормить людей напрямую и бесплатно³³. После всех страданий оказалось, что бесплатная помощь – эффективное средство уменьшения смертности и заболеваемости. Подумать только!

Однако урон уже был нанесен. Около миллиона человек умерло, еще миллион эмигрировал³⁴. Более того, британцы, похоже, не сделали из случившегося никаких выводов. Напротив, они использовали эту стратегию как руководство к действию в случае гибели урожая в других странах, находившихся под их владычеством.

Эта схема глобальна. Количество смертей растет, пока миф о свободном рынке оправдывает массовую гибель людей тем, что изображает бедняков немотивированными, склонными жаловаться, ленивыми, тупыми (или все это, вместе взятое), игнорируя условия, созданные колониалистами.

Как многих или даже почти всех детей из среднего класса 1950–1960-х годов, меня заставляли доедать обед, потому что «дети в Индии (или Китае) голодают». Бесспорно, такие были, и даже в американских семьях, живших в нескольких километрах или кварталах от нашей квартиры.

Так что, как мы убедились, голод в Азии не уникальное явление, так же как и накопление богатств в историческом плане шло не только на Западе. В 1700 году и на Китай, и на Индию приходилось чуть больше 20 % общемирового ВВП (валового внутреннего продукта, или показателя всех товаров и услуг, произведенных в определенный период)³⁵. Столько же создавал весь Европейский континент.

Однако к 1890 году ВВП Европы удвоился, а ВВП Китая и Индии сократился наполовину³⁶.

До установления британского владычества во многих регионах Индии имелись сложные и эффективные системы управления продовольственным снабжением, а также правовые системы, адаптированные к местным способам земледелия. Разумеется, здесь были области более и менее продуктивные, но имелись традиции заботы о крестьянском населении. Согласно одному из бенгальских правил, действующих и сегодня, следует давать пищу тем, кто в ней нуждается, «безвозмездно»³⁷.

Пока в конце XVII века британская Ост-Индская компания (названная историком Уильямом Далримплом в книге «Анархия» «первой гигантской транснациональной корпорацией и первой же вышедшей из-под контроля») не установила свое господство, империя Моголов была символом богатства. Она не только имела один из самых высоких ВВП в мире, но и контролировала четверть мирового рынка мануфактуры, главным образом за счет поставок одежды в Европу³⁸. Ее рабочая сила состояла главным образом из мастеров-ткачей, имевших высокую производительность труда и при этом более высокий, чем у европейских крестьян и фабричных рабочих, уровень жизни³⁹.

Однако Британии были нужны неразвитые в промышленном отношении колонии, которые просто поставляли бы сырье для фабрик на ее собственной территории, и она подвигла Индию к деиндустриализации, наложив неподъемные налоги на мануфактурную продукцию Индии, чтобы защитить растущую текстильную промышленность Ланкашира. В результате доля Индии на мировом рынке мануфактуры упала к 1880 году до менее чем 3 %⁴⁰. Ценность похищенного в сегодняшней валюте исчислялась бы триллионами долларов.

Дело не только в цифрах. За два тысячелетия, предшествовавших английской колонизации, в летописях Индии было зафиксировано лишь семнадцать случаев голода. Примерно за 100 лет английского владычества – тридцать один. Иными словами, если раньше в Индии имел место примерно один случай голода в столетие, то теперь их стало происходить около тридцати, то есть каждые три года⁴¹. В течение полувека, с 1850 по 1900 год, массовый голод в Индии случался чаще, чем за любой другой 50-летний период ее истории, а людей из-за каждого такого случая умирало в два раза больше, чем когда-либо прежде.

Катастрофа была обусловлена примерно теми же мерами, которые англичане применяли в Ирландии. Установив свое владычество, британцы быстро и жестоко реструктурировали индийскую деревню, объявив государство де-факто землевладельцем и заставив крестьян выращивать только хлопок. Рациональной реакцией фермеров стало производство хлопка в как можно больших объемах, хотя цены на хлопок был низкими и непредсказуемыми.

Производство росло как на дрожжах, почти учетверившись с 1791 по 1860 год. Как утверждает Дэвид Григг в книге «Сельскохозяйственные системы мира» (Agricultural Systems of the World), страна стала вторым в мире производителем хлопка-сырца, выращивавшим его в три раза больше, чем любой другой регион, за исключением Соединенных Штатов⁴².

Однако это не гарантировало фермерам доход. Британцы хотели, чтобы из Индии можно было получать непрерывные поставки хлопка, но покупали и продавали его, только когда им это было выгодно. Например, в преддверии Гражданской войны в Америке цены взлетели вверх, когда британцы испугались, что американские поставки прервутся, но по окончании войны, в 1865 году, снова начали закупку дешевого хлопка на американском Юге⁴³. Цены по всему миру рухнули, и миллионы индийцев стали голодать.

Все это совпало с последствиями Эль-Ниньо в Южной осцилляции, явлением, которое каждые пять-семь лет вызывает бо́льшее, чем обычно, нагревание большого участка Тихого океана, нарушая равновесие глобального климата и вызывая затяжные дожди или засухи по всему Тихоокеанскому региону, Юго-Восточной Африке, в некоторых частях Америки и на большей части Южной Азии, включая Индийский субконтинент.

Эль-Ниньо – своеобразный циклический паттерн погоды, плохо поддающийся прогнозу, но, в общем, ожидаемый, и традиционные индийские установления и политическая система были разработаны так, чтобы защититься от него. В 1870-х годах он оказался хуже обычного, вызвав сильную засуху, но его последствия сами по себе не были бы апокалиптическими.

Однако перед лицом сельскохозяйственной катастрофы британцы наказали покоренных индийцев за бедность так же, как ирландцев, – заставив их работать за еду. В результате за три года, начиная с 1876-го, голод в Индии убил больше 5 млн человек – возможно, до 10 млн⁴⁴.

И правители, и подданные в Индии знали, что роль государства во времена бедствий должна состоять в том, чтобы помочь людям выжить. В Китае начало этой традиции положили императорские династии в 221 году до нашей эры. Конфуцианский философ Мэн-цзы писал, что объяснять голод плохим урожаем – все равно что «убить человека, насквозь пронзив его мечом, и сказать: "Я тут ни при чем. Это все мое оружие"»⁴⁵.

Династия Цин, правившая в Китае с 1644 по 1912 год, считала благосостояние крестьян главным условием стабильности империи. В общем, практика частного землевладения была широко распространена, а уровень неравенства сохранялся низким; государство учило земледельцев орошению и поддержанию плодородия почвы и регулировало цены на пшеницу, чтобы гарантировать, что рынок не будет переполнен. Оно также покупало излишки продовольствия и хранило зерно, чтобы распределять его в скудные времена и раздавать населению бесплатно, – это намного более эффективно, чем ждать, когда «невидимые руки» сделают свое дело.

Эта система оказалась полностью уничтожена новой глобализированной экономикой, сконструированной Соединенным Королевством. Британцы одержимо требовали китайского чая. (Кофеин, как вы, вероятно, знаете по собственному опыту, вызывает привыкание.) Чай был чем-то бо́льшим, чем премиальный товар, колонизаторы считали его двигателем продуктивности: он поддерживал бодрость рабочей силы молодой промышленности и являлся идеальным способом продвижения потребления сахара. Возможно, столь же важным было то, что 10 % британского бюджета поступало от ввозных пошлин на чай.

Однако с торговым дисбалансом справиться не удалось. Британцы расплачивались за чай серебром, которое скоро кончилось. В конце концов, серебро – драгоценный металл и добыть его непросто.

С этим нужно было что-то делать, и решение нашлось – столь же коварное, сколь и безжалостное. Британцы фактически стали наркодилерами, обладавшими волшебной силой. Они заполонили Индию опийными производствами, а затем вызвали опиумную зависимость и спрос на наркотик в Китае. Оставалось лишь обменивать опиум на чай и другие товары.

В 1840-х годах правительственные чиновники потребовали у британцев уважать их торговое законодательство и упразднить или по крайней мере ограничить ввоз опиума. Британцы в ответ применили подавляющую силу, обстреливая из артиллерии города, двинув в атаку пехоту и добиваясь от Китая уступок в отношении торгового суверенитета и государственной власти. Это были знаменитые «опиумные войны», придуманные для того, чтобы силой загнать Китай в «свободную» рыночную экономику, от которой выигрывала бы Британская империя.

По словам историка Дэвида Арнольда, эти удары отправили династию Цинь «под откос к закату империи, ввергнув в нищету, распад и наркотическую зависимость в масштабах, почти невообразимых на сегодняшний день»⁴⁶.

В течение нескольких десятилетий китайские резервы зерна уменьшились лишь до 20 % своего объема до британского вторжения. В некоторых регионах они оказались даже в два раза меньше этого уровня⁴⁷. Общины Северного Китая, некогда одни из самых устойчивых в мире, стали жертвой Эль-Ниньо в 1870-х и 1890-х годах, и во время засух тех периодов больше 30 млн китайцев умерло от голода. Британцы снова списали эти смерти на естественные причины и даже заявили, что голод окажет положительное влияние, если убедить правителей удвоить усилия по усвоению принципов свободного рынка и дальнейшей «модернизации».

Британцы утверждали, что если бы китайцы провели железные дороги глубже в сельскую местность, то могли бы вовремя доставить туда зерно для голодающих, чтобы накормить их. Однако строительство железных дорог – дело небыстрое. Как говорит Майк Дэвис в книге «Поздневикторианские холокосты» (Late Victorian Holocausts) – лучшем анализе случаев голода, вызванных сочетанием экологических и политических проблем, и важном источнике для этой моей работы, – если «в восемнадцатом столетии [правительство] обладало одновременно технологией и политической волей для перемещений огромных объемов зерна между регионами и, следовательно, облегчало голод в большем масштабе, чем любая другая политическая власть в истории», то в XIX веке обескровленные власти Китая «могли лишь позволить себе бессистемную денежную поддержку, дополненную пожертвованиями частных лиц и унизительной иностранной благотворительностью»⁴⁸.

Миллионы людей голодали, пока британцы пили чай с сахаром, сбывали опиум, закрывали свой торговый дефицит и финансировали колониальные войны в Южной Африке, Афганистане и Египте. Этот голод дестабилизировал власть в Китае на десятилетия. Дополненный проявлениями японского милитаризма по западному образцу, он заставил Китай принять власть Мао, который сам устроил еще более страшный голод по политическим мотивам.

Не приходится удивляться, что колонизация уничтожила социальные структуры и спровоцировала голод и на Африканском континенте. До появления европейцев в Западной Африке здешние земледельцы выращивали десятки жизнеобеспечивающих зерновых, в том числе просо, теф, сорго и фоньо, а также ямс и большое разнообразие листовой зелени. Эти растения были аборигенными, выносливыми и устойчивыми к колебаниям температуры, засухе и даже бесплодности почвы.

Например, сельскохозяйственный регион вокруг Кумаси, второго по величине города Ганы, вполне благоденствовал во время засухи, начавшейся в XV веке и продлившейся почти 200 лет. Археологи установили, что в этот период не было нехватки продовольствия или изменения рациона⁴⁹. Сочетание возделывания местных растений и сильной региональной экономики ремесленников, торгующих железом, керамикой и одеждой, создало здоровое общество с крепкой продовольственной безопасностью, процветавшее, несмотря на неблагоприятную погоду, на протяжении нескольких поколений.

Однако европейцы, начиная с португальцев в середине XV столетия, разрушили эти межрегиональные связи ради глобальной торговли. Империалисты установили высокие налоги и отдали предпочтение горнодобыче, урбанизации и монокультуре, в данном случае какао и кофе. Как и в Китае и Индии, эти люксовые товары стали вытеснять аборигенные жизнеобеспечивающие культуры, охарактеризованные захватчиками как «корм для скота».

Это привело к высокому уровню человеческой смертности. Питание ухудшилось, и стало все труднее делать запасы продовольствия на черный день. Страдала и окружающая среда. Сельскохозяйственные земли начали сокращаться, а пустыни – расти. В результате общество, которое до вторжения было здоровее и меньше рисковало испытывать голод, чем жители Европы, перешло к хроническому недоеданию.

Это не единственный пример. Французы заставили сенегальцев выращивать арахис, вызвав зависимость крестьян от импорта риса, основного продукта, традиционно культивируемого в этой местности. Часто тот самый рис поступал из Французского Индокитая, что было удобно и прибыльно для Франции. Когда цены на рис выросли, сенегальцев принудили выращивать еще больше арахиса, жертвуя качеством почвы⁵⁰.

На совести французов были также голод в Нигере в 1931 году и в Габоне с 1924 по 1926 год. Как обычно, они обвинили в кризисе самих голодающих. Дэвид Арнольд, профессор кафедры мировой истории в Уорикском университете, сообщает: «Французские чиновники предъявляли африканцам типичные упреки в "безделье", "апатии" и "фатализме"»⁵¹.