Игры с адреналином

© Казарновский М.Я., 2023

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2023

Часть I
О сексе для тех, кому за 70

От автора

Дорогой читатель. Особенно не очень молодой. Этак лет за 70. Я должен перед тобой извиниться. Ибо я представляю, с каким интересом ты приобрёл эту книгу. Ещё бы! О сексе для тех, кому за 70! Ты ожидал, что наконец-то тебе разъяснят, что же это такое – секс за 70!

Однако, увы, ничего «этакого» в книге ты не найдёшь. Просто рассказывается о развитии отношений людей уже преклонного возраста. При этом я старался уйти от описания необходимых интимных подробностей, которыми пестрят все газеты, журналы и прочие современные российские издания.

Что касается других рассказов, то их особенность – практически всё взято из жизненного опыта автора, за исключением уж совершенных фантазий.

Но… всё проходит. «Птицы с юга прилетают…»

И ты будешь счастлив, дорогой читатель.

Вперёд!

Брак по-французски

Память наша устроена странно. Сегодня сидишь с приятелем, пьёшь. Ну, скажем, кофий, и всё чётко и ясно расставляешь по своим местам. А проходит несколько дней – и всё. Весь наш разговор разлетелся на кубики, шарики, треугольники. Что-то вспоминаешь из беседы. Что-то оказалось – это совершенно другой человек обсуждал с тобой. Да и ругался. Вот пойди пойми ты эту самую память.

Всё это я к тому, что стал вспоминать рассказ моего приятеля, который давно живёт в Париже и всё грозит, что обязательно пригласит меня к себе в гости. Будет и шашлык. Вот только дай время, жена уедет, и уж тут…

Мой приятель жмурился, хитро улыбался: «Позовём девочек из Молдавии и такого фуршета закатим, что любо-дорого».

Но – жена приятеля не уезжала, фуршета не было, и девочки из Молдавии старились прямо на глазах.

Ну-с, о приятеле. Он во Франции жил давно. Так давно, что, казалось, он вообще всегда жил в этой чудесной стране.

Был он большой, весёлый, хорошо пел и ещё лучше показывал фокусы. Потому что в СССР он был профессиональным фокусником. Что его занесло во Францию, мне кажется, не знает и он сам, ибо во время наших посиделок нёс какую-то обличительную чушь. Типа – погнался за колбасой. Или тёплым унитазом.

Самое интересное, что меня и интриговало, и даже внушало зависть некоторую, – при полном стремлении не работать он каким-то образом ухитрялся иметь деньги. И не очень маленькие.

Меня, как каждого нормального эмигранта, это его свойство доводило до бессонницы. Вот этими бессонными ночами я прокручивал все его действия. Ибо дружил и знал многое. Да и чего не знать. Он открыт и ничего не скрывал.

Но нет. Не понимал я, как это так. Помахал руками – и вот они, 150 евро, тут как тут.

Я несколько раз с ним вместе совершал поездки по стране. Вместе с раззявами-туристами из России. Он, приятель мой, просто взмахивал рукой и говорил: C’est cheval^[1]. И р-раз – в руке 180 евро. Все – по двадцатке. Нет, что ни говори – фокусник.

Жена его, крупный профессор по гинекологической медицине в прошлом, а ныне просто красивая дама, в нём души не чает. А всё просто. Женщины, даже ежели и очень образованные, всегда наивны и ждут чудес. А мой приятель ей, своей жене, показывает фокусы, то есть чудеса, каждый вечер. То с кубиками. То с шариками. То с косынками, верёвочками и прочим.

Ну как всему этому умению не завидовать.

Ну-с, я своего приятеля описал достаточно. Теперь перейду к сути рассказа. И про память.

Просто мы сидели как-то в кафе «Лила», что на Монпарнасе, пили на самом деле хороший кофий и обменивались информацией о житье. Что стало это житьё труднее, что зажимают, где только возможно, и уж кое-как оформить документы на проживание во Франции не катит. В смысле – не дадут.

Не то что в старые добрые времена. И рассказывает мне мой приятель Б. такую вот своего рода историю.

– Как ты думаешь, что такое еврейская жена?

– Ну, как что такое, – отвечаю я. – Это яснее ясного. Форшмак. Холодец с чесноком. Кнедлики. Постоянно – протирка пыли. Почти всё время недовольство. Например, смотри, у Фимы дети уже на рояле и скрипке. А наш оболтус… И всё. Это всё твоё воспитание. Ну и так далее.

– Вот и нет. Еврейская жена – это способ передвижения. Когда многие, в том числе евреи, хотели смотаться из СССР, то какой только один путь и был? Верно, еврейская жена. Вот через неё и выезжали, в основном люди совершенно других национальностей и конфессий. Ладно. А что такое французская жена?

– Ну, – отвечаю, – всем известно. Шарм, Карден, всё время амур. В общем, ком тужур. Чё говорить-то, французская жена, она и есть французская.

И мне показалось, что в воздухе кафе запахло шанелью и ещё чем-то неуловимо сладостным. А в окне промелькнула тень с тонкой пахитоской и красного дерева стеком. Мелькнуло. Исчезло.

– Да нет, опять ты ошибся. Французская жена – способ легализации. Вот что это такое. И не более того.

Я со своей женой Леокадией, а попросту Лёкой, приехал сюда на самой заре перестройки. Когда у нас всё рухнуло в одночасье. Жрать нечего. Главное – работы никакой.

Поверишь, я на Арбате приспособил ящик из-под яблок и показывал фокусы. Конечно, и напёрсток был. С вечным «вот шарик есть, а вот его нет…». Кстати, зарабатывал кое-что. На питание хватало. Да ещё Лёка нехилый врач. В общем, можно было бы влачиться, но и меня и Лёку как комар в причинное место. Мол, что – так вот и жить до скончания? Нет и нет. Да к тому же подошла свобода в полном объёме прав и требований. Ну, мы и рванули. Вроде турпоездка. Это до Парижа на автобусе – турпоездка. А приехали – как тараканы все посыпались. Только кого и видели. Какая тут башня Эйфеля. Какие Инвалиды с Наполеоном Бонапартом.

Мы с женой – кстати, не расписаны – сняли комнатушку, и я – по ресторанам. Петь научился. А Лёка в бубен бьёт и в нужном месте «гэп-гэп чавэлы» В общем, по вечерам оба воем. Зачем смотались? Чего не видели? А главное, оба без документов. Нелегалы. Я всё представлял, что я теперь – или Рудольф Абель, или Конон Молодый, или Штирлиц, либо ещё какой легендарный советский разведчик.

Конечно, ошибался. Так как уж у них что документы, что легенда – в полном ажуре.

Короче, начали серьёзно думать, как эту легализацию устроить. В Марселе арабские товарищи предлагали вид на жительство. Дёшево. Но мне друзья сказали – до первого полицейского. Пробьёт в компьютере твой вид – и едешь в тюрьму. Да не на короткий срок. Ибо это – проникновение и проживание с нарушением таких статей и параграфов, что выговорить страшно. Короче – везде клин.

Но. Я ведь из Страны Советов. В общем, все мы мастера эти советы давать. А уж за границей наши сородичи, хлебнув полностью и в полном объёме комплекса своей неполноценности, изгалялись в части советов как могли.

И, конечно, присоветовали. В том смысле, что есть только один путь. Верный. Честный – по сравнению с другими. Не ловленный. Брак. С французской женщиной. Фиктивный. За деньги.

Мы с Лёкой, посидев, поразмыслив и в очередной раз обматерив от души наше идиотское, лоховское решение уехать из СССР, пришли к выводу, что путь натурализации только один – через тело французской женщины. Но – фиктивно. Особенно на этом настаивала, естественно, моя Лёка. Даже сдуру сказала, что нужно, мол, заключить контракт об этом самом фиктивном действии.

Я, правда, ей пояснил, что вместе с таким контрактом нужно писать заяву на себя в полицию и приходить на «фиктивную» встречу уже с вещами для отсидки.

* * *

В общем, решение было принято. А наши друзья-советчики сразу высыпали кучу рекомендаций. В основном негативного свойства. Во-первых, есть риск. Что дама-участница потребует денег больше и станет шантажировать. Поэтому нужно срочно делать фото: ты – в семье. Ты – в душе. Ты – на кухне (готовишь омлет). Ты с «женой» в консерватории или, на худой конец, в театре.

Во-вторых, твой реципиент может просто банально забеременеть от своего друга. Но исполнение по воспитанию и финансированию возложить на такого лоха, как «фиктивный» русский.

И, наконец, главное. Сумма результата. Какая она? И где её взять? Фокусами и бубном на фиктивный брак не заработаешь.

Короче. Решение состоялось. В том смысле, что друзья ищут верную, порядочную, немолодую, не очень уж нищую, но скромно нуждающуюся девушку лет этак за 50 (Лёка просила, что лучше уж за 70). Разведённую и желательно со взрослым ребёнком. Я же – ищу деньги. Ибо друзья, кроме советов, ничем больше помочь не могли.

Как известно, вода камень точит. Постепенно собрал предполагаемую сумму. А друзья нашли объект легализации. По их рассказам, дама оказалась почти то, что нужно. По возрасту – проходит. Где-то около 60, может, с небольшим. Предпенсионная, в общем. И цели её ясны – хочет немного, но сразу, добавить, когда выйдет на заслуженный отдых.

Разведена давно. Сын взрослый.

И главное – сумма взноса вполне терпимая. Я планировал худшее.

Друзья к тому же подтверждают, так сказать, чистоту эксперимента. То есть дама работает секретарём в ответственном госучреждении и ни на какие отвратительные авантюры не способна.

На это же противоправное деяние соглашается практически из чистого альтруизма. Вроде как гуманитарная помощь развивающимся странам. Ну, таким, как Руанда, Уганда, Ангола, Россия.

Наконец состоялось первое знакомство. В кафе, недалеко от Люксембурга, на улице Муфтар.

Встретились. «Моя будущая» оказалась подтянутой, стройноватой шатенкой. Портил немного жёсткий рот и нос большого размера. Но мне-то что, думал я беспечно. Ещё немного, ещё чуть-чуть – и я француз. Да и первые минуты знакомства нас сблизили.

Мою суженую звать Алоиза. И пришла она с маленькой собачкой на руках. Я же, как галантный вообще, да в прошлом – цирковой, сразу накатил первый шар.

Ах, говорю, мадмуазель, какая у вас чудная собачка. Конечно, от волнения всё перепутал и вместо chien^[2] сказал cheval^[3].

Но получилось хорошо. Непринужденно. С хохотом, с заказом кофе и пирога с яблоками. За мой счёт. Ладно, думаю, всё окупится. Я уже одной ногой шагнул в законную, легальную и такую весёлую французскую жизнь.

А веселье продолжалось.

Через несколько дней в том же кафе мы повстречались вновь. Процесс развивался. Алоизу я стал называть Лизой, что ей очень понравилось. Меня она почему-то решила называть «мой маленький Бычок».

Все эти фамильярности меня не то чтобы настораживали, но какой-то незначительный дискомфорт начал ощущаться. Но и прошёл немедленно, ибо Лиза достала лист бумаги, на котором были изложены основные позиции нашей сделки.

Я рад был безмерно. Всё подтверждается. Дама деловая. Строгая. Не вертихвостка. Ура, вперёд!

«Так вот, мой Бычок, – начала Лиза, – я не хочу и себе, и тебе неприятностей. Поэтому всё должно быть чётко, нам с тобой понятно. Осторожность же везде не повредит. Даже в России, к которой ты уже скоро не будешь иметь никакого отношения. N’est-ce pas?^[4] Итак. Во-первых, ты должен познакомиться с моей мамой», – что не входило в мои планы.

«Во-вторых, ты должен сфотографироваться у меня в доме: в ванной, в клозете, в зале, с братьями и соседями», – это входит в мои планы. Нет, далеко не дура, подумал я, пристально разглядывая её фигуру.

На следующей неделе я нанёс визит домой к Лизе. Она жила в большом, очень добротном доме рядом с Парк-де-Со.

Для тех, кто не знает, будет интересна следующая информация: в окрестностях Парижа существует так называемый «буржуазный треугольник»: город Бур-ля-Рен – город Антони – Парк-де-Со.

После описания дома Лизы и места его нахождения мои друзья вынесли ориентировочную стоимость – не менее шести миллионов франков.

Лиза жила там с мамой, которой я и наносил визит. Старушке было уже 97 годов. Но отменной энергии, резвого ума и жёсткого взгляда.

Конечно, всё было чинно и чопорно. Салфетки, которые не гнулись от крахмала. Хрусталь. Серебро. Позолота бокалов.

Про себя я думал, вкушая окорок с дыней, на кой ляд этой Лизе вся затея с браком. Фиктивным. Да с небольшими деньгами. Нет, как Бог свят, здесь что-то нечисто.

Да и Лёка стала волноваться и нервничать. Особенно после моего рассказа про дом, Парк-де-Со, серебро и старушку аж 97 годов.

У меня у самого в голове такие тараканы забегали, что я не знаю, как я буду ответствовать в свой Судный день.

Процесс мой развивался, но только очень медленно. Лиза заявляет – теперь встречаться будем дома. Нечего тратиться на кафе где ни попадя.

«Да и ты, мой Бычок, маме понравился».

Я решил, наконец, поставить всё на свои места.

«Лиза, – говорю, – мне любовь твоей мамы до фонаря. Мы всё для перестраховки проделали. Ежели “брак” – то давай, идём, наконец, в мэрию. Если нет, то нет».

И Бог с кофием и сдобой. Что упало – то пропало.

Но Лиза не взволновалась. Смеялась даже. Всё будет, как тебе нужно. Мне же, говорит, нужно железное алиби. Поэтому теперь, до мэрии – а это через три недели – прошу у меня бывать дома каждую субботу. И с цветами для мамы. (Где же я денег-то на цветы наберу! Пока одни расходы. Приход – только от Лёки, да что там, пустой мизер.)

Но делать нечего. Отбываю субботы. И развлекаюсь. Да не только. Бабулька оказалась на редкость азартна. Я, конечно, организовал ей после обеда небольшой сеанс с напёрстками. Право, я не ожидал. Бабка до вечера от стола не отходила, а я вернул часть затрат на кофе и цветы.

Лизе сказал, что больше играть в напёрстки с её мамой не буду. Но Лиза уговорила. Ещё бы. После десятилетий монотонной жизни в этих хоромах такой всплеск адреналина.

«Нет и нет, мой Бычок. Мама и слушать ничего не хочет. Считает дни до субботы. И просит меня уговорить, чтобы ты ей этот секрет продал. Она оставшихся подруг собирается пустить по ветру».

Наконец подходит день свадьбы. Вдруг Лиза заявляет – я в мэрию только в белом платье и фате. Я об этом дне, можно сказать, все свои немолодые годы мечтала. Или фата, или расторгаем помолвку.

Хорошо. Согласился на фату. Заплатил! Шампанское. Заплатил!

И ура! Свершилось. Поставили подписи. Лиза заставила меня присутствовать на семейном торжественном обеде.

Лизина мама рассказала присутствующим про напёрстки. Всем захотелось попробовать. Ушёл с прибылью, окупив фату и шампанское.

* * *

Теперь уже пошёл отсчет браку. Ибо мы договорились. Делаем документы, и через шесть месяцев развод. По несходству политических воззрений и полной неспособности Лизы к изучению великого и могучего русского языка.

А пока хожу к Лизе и её маме. Правда, Лиза как-то оговорилась, что хотела бы познакомиться и с моей мамой. Которая в Томске. В глухой Сибири.

Это меня насторожило. Но – молчу. Сейчас только тишина. Только документы. Только время. Терпенье. Ждём-с.

* * *

Через несколько месяцев я получил искомые документы и стал гражданином уже теперь любезной мне Франции. Уррра!

Но Лиза моя стала вдруг меняться прямо на глазах. Во-первых, не взяла с меня причитающейся суммы. Во-вторых, требует более частых визитов. И, наконец, начинает требовать исполнения супружеских обязанностей.

Лёка моя говорит:

«Да Бог с ней. Я даю добро. Останься и исполни эти обязанности, но только заставь поклясться, что развод – не за горами».

В доме у Лизы полный бедлам. В зале толчея старушек. Это я передал фокус с напёрстками бабке, и она теперь чистит своих подруг в хвост и гриву. Ругань. Слёзы. Бабка мне долю выделяет.

И опять в голове тараканы – ох, уж больно дом хорош. И бабка – не вечна. А Лиза – что Лиза. Да, лицо с изъянами, но фигура – вполне. Утешаю себя фигурой.

* * *

Но всё это – лирика. Я честно дождался шести месяцев и перестал появляться у моей «супруги». Да не тут-то было. В моём рассказе появляется самое трагическое.

Лиза меня вычислила и приехала с мамой. В мою квартирку нищую не заходят, а стоят на улице и кричат:

«Верните моего мужа! Эта женщина (про Лёкочку) отняла у меня самое дорогое. Моя мама разлуки с зятем не выдерживает. Я покончу с собой, мой Бычок, если ты не вернёшься немедленно».

Я же сижу запершись, но вижу, какое удовольствие это сумасшедшая Лиза доставляет гардьену, соседям и прохожим.

Ну-с, ладно. Мы с Лёкой меняем квартиру. Скрываем от всех свой адрес и телефон. Я готовлю «бракоразводный процесс». Но – получаю неожиданно письмо (как адрес-то, сволочи, узнали?) от месье Рени, сексопатолога.

Приглашает меня посетить его кабинет в такое-то время. Лёка говорит, что, хотя она никаких жалоб в мой адрес не высказывала, идти надо. И подозревает мою «законную».

Доктор Рени оказался рыжим, но арабских кровей. Вначале он меня внимательно изучал, особенно рассматривая почему-то моё левое ухо и волосы.

Затем выяснилась и суть приглашения.

«Месье, мне поступила жалоба от моей постоянной пациентки, мадемуазель, вернее, уже мадам Алоизы Буффет. Коротко суть жалобы состоит в том, что вы, месье, исполняете супружеские обязанности ненадлежащим образом. Или совсем их не выполняете. Что привело организм мадам Алоизы в состояние тахикардии, небывалого давления, неконтролируемого мочеиспускания.

Месье, дело серьёзное, ибо я должен дать мадам Буффет своё заключение, которое послужит основанием для открытия процесса против вас. Вам это нужно? Вот и я думаю – нет. Поэтому ответьте мне правдиво на мои вопросы, а я подумаю, что можно сделать для примирения сторон.

Итак, скажите мне…» – далее он начал задавать мне такие вопросы, что волосы дыбом и уж на женщин точно смотреть не хочется.

Я же разозлился. Мне вся эта комедия начала надоедать, и я заявил, что развожусь и ни в какие обсуждения моих особенностей интимного свойства вступать не собираюсь.

И подал заявление о разводе. К этому моменту видеть друг друга мы уже не могли. Суд в первой инстанции отказал. А на все суды, на всех адвокатов нужны деньги. Где их взять!

Как ни странно, выручила меня Лиза. Вот пойми их, этих баб.

Кажется, судимся. Я ей говорю всё, что думаю о ней, её маме, её Париже. Плачу.

Кстати, деньги на процесс она мне передает от мамы – доля напёрсточного бизнеса старушки – и при этом заявляет, что никогда, что никогда, ни при каких условиях она мне, её дикому Бычку, согласия на развод не даст.

И показывает мне адрес моей мамы в Томске. Куда летом она собирается поехать.

* * *

Два месяца я, слава Богу, Лизу не видел. Но легче мне не было. Леокадия вдруг заявила мне, что нашла вариант фиктивного брака с французом и хочет меня с этим претендентом познакомить.

Час от часу не легче. Пока я уговаривал Лёку не торопиться и действовать только в тандеме, была получена открытка на моё имя от мамы из Томска.

Мама расхваливает Лизу, которая жила у неё два месяца. Научилась готовить пельмени и вообще стала поклонница сибирской кухни. Да не в этом же дело. А в том, что мама благословляет «наш брак» и просит на венчание приехать в Томск.

«Уж и отец Михаил так возрадовался, что и мочи нет. А ведь он тебя и крестил. Приезжай, сынок, a то какие мои годы».

Это был первый удар. Второй последовал от Леокадии.

Она заявила мне, что эта «фиктивная тягомотина» ей надоела. Что я, мол, никак не могу её разрешить, и она начинает действовать.

И тут же предъявляет мне результат действия – французского мужчину неопределённых лет и ещё более неопределённой наружности.

Да и не в том дело, что был лыс. Меня обеспокоили его глаза. Они смотрели куда угодно, только не на собеседника.

Но я уж, как ты видишь, в «фиктивных аферах» стал опытен. Поэтому выяснил всё. И получил удовлетворительные ответы. Клиент был вдов. Возраста – умеренного. Детей – нет. Жильё – имеется.

И дал согласие Леокадии этот «брак» заключить. Особенно и не волновался. Во-первых, мужик-то лядащий, а во-вторых, фиктивно ведь.

* * *

Прошло два года.

Я живу у своей Лизы в доме близ Парк-де-Со. Мама её скончалась, а моя – живёт теперь с нами. Они с Лизкой – лучшие подруги.

Леокадия живёт в Париже у своего «фиктивного» мужа, который неожиданно для меня стал вовсе не фиктивным. К тому же оказался владельцем небольшой фермочки в Нормандии, куда мы летом с моей Лизкой ездим на викенды. Поедая там свежие куриные яйца и биоморковку.

10.12.2011–09.03.2012

Марселька

Марсель, дама далеко за 80, проживающая в одном из буржуазных парижских пригородов, проснулась, как давно уже это с ней происходит, в четыре часа утра.

Она знала, что приблизительно до восьми часов утра ей не заснуть. Да особенно и не беспокоилась. Такая размеренная жизнь её вполне устраивает. В десять вечера Марсель начинала ужинать. Ежедневно это был ритуал, который, заведённый её покойным мужем, не менялся десятилетиями. Ужин происходил в большой зале, со свечами обязательно, с собакой пуделем по прозванию Гала, с зеленью и легко прожаренным бифштексом, с вином, конечно. Вино предпочтительно 2003 года, год тот выдался жарким и для виноделов – просто подарок.

За ужином Марсель обычно то смотрела футбол, до которого была весьма охоча, то тихонько разговаривала с Галой, делая ей существенные замечания по поведению за текущий день, то рассказывала мужу, ушедшему в мир иной, как уже упоминалось, о проблемах, которые решать ей приходится одной. Ибо советоваться не с кем. Сёстры – злые и противные. Уж отчего – неизвестно. Адвокаты дерут деньги, и «чем больше, тем, естественно, для них лучше». Бескорыстного советника, увы, нет и нет. Приходится самой, а это ой как нелегко. Особенно после безмятежной жизни за прочной и обеспеченной спиной мужа. Но делать нечего. Французские женщины привыкли бороться с житейскими проблемами и делают это даже с определённой элегантностью. Вот и Марсель унынию не поддавалась. А пыталась разбирать огромное количество бумаг с требованием платить за газ, свет, гараж, квартиру, страховку, медицину, ещё одну квартиру, дом на побережье и тому подобное. И жаловалась за ночными ужинами мужу просто потому, что собеседников иных не было. А поговорить очень хотелось.

После ужина был отход ко сну, и в четыре утра – начало лёгкой бессонницы.

Бессонницу тоже нужно чем-то занимать. Обычно она продолжала в темноте ночи давнишнюю и, она это прекрасно знала, безрезультатную борьбу с фискальными органами, кооперативными синдикатами, адвокатами, нотариусами и прочими организациями или иными членами сообщества, которые своей основной целью жизнедеятельности ставили содрать с Марсель как можно больше денег.

Но уже несколько последних лет ночные её бдения стали принимать иной характер.

Просыпалась она всё в те же четыре часа утра. Но уже всё реже и реже предавалась тяжёлым и унылым раздумьям о своей борьбе с фискальным государством, которое уж точно норовит её обобрать. И оставить доживать свой век в какой-нибудь богадельне, как это происходит со многими её подругами. Нет, нет и нет! Нужно бороться. Вот эти русские, например, не борются, и что? Сидят в нищете, да при таком богатстве. Марсель глубоко вздыхает и чему-то улыбается в ночи. И знает чему. В её монотонную, размеренную жизнь ворвались «эти русские», как их называют в округе досужие и любопытные француженки. Впрочем, как и все дамы любых национальностей, вероисповеданий и даже политических пристрастий.

А дело всё в том, что несколько лет назад в квартире двумя этажами ниже поселилась семья русских. «Эти русские» – так их прозвали кумушки дома, обмениваясь впечатлениями о новых соседях. А в какой стране, любезный читатель, и в каком дворе это обсуждение не происходит? Вот то-то же.

Поначалу, конечно, все были насторожены. Каким бы ты равнодушным французом ни был, но уверен, отложилась в тебе информация об этой огромной, нелепой, зловещей и безалаберной стране. С её спутниками и ГУЛАГами, балетом и КГБ, кино и мафией и тому подобное.

Марсель же отличалась от кумушек двора тем, что читала Достоевского и рассказывала дамам, замирающим от ужаса, про братьев Карамазовых и про старуху-процентщицу, убиенную каким-то Раскольниковым. Кто же он такой, этот Раскольников, Марсель прояснить дамам не могла. Объясняла, что он навроде их французского Растиньяка.

Конечно, после всех этих обсуждений о русских мнение сложилось определённое. Вот и стали их называть «эти русские».

А «эти русские» состояли из пожилой пары да весьма престарелой собаки, породу которой во Франции уж точно установить невозможно. Но собака к своим 16 годам, будучи глухой и полуослепшей, проявляла чудеса активности и куртуазной любезности при встречах с французскими собаками женского полу. Что тоже было отмечено двором: мол, у «этих русских» и собака под стать их стране – малопредсказуемая, в любви ненасытная, равно как и в питании. Ибо поедает всё, что ей ни дают. Как объясняет хозяин, собака, мол, голодного военного детства. Как, мол, и он – её хозяин. Во дворе, зная, что в России всегда идёт какая-нибудь война или иная подобного рода заваруха, с этим соглашались и особенно не уточняли, какого они, эти русские, голодного военного детства. В том смысле – какой войны: афганской, чеченской, украинской, прибалтийской, осетинской или ещё какой-нибудь, ими не прояснённой.

Марсель, или, как стал называть её «этот русский», Марселька, теперь просыпалась в четыре часа утра, как обычно, но с совершенно иным настроением. «Ночная» борьба с государством в защиту своих доходов отошла куда-то в тень. Теперь в предутренние часы она дискутировала с «этим русским», пытаясь как-то его цивилизовать. Или, по крайней мере, привести к пониманию, что прилично, а что здесь, во Франции, среди людей определённого круга, просто не укладывается ни в какие рамки.

Дело же всё в том, что она, Марсель, сама того не ожидая, не стремясь, видит Бог, но подружилась с «этим русским». Не с его супругой, что было бы, как вы понимаете, естественно, а именно с ним, с этим варваром, как иногда она его называла про себя, конечно.

И русский тоже, к её удивлению и некоему смущению даже, стал оказывать ей определённые знаки внимания. Забегая вперёд, скажем прямо, эти знаки внимания у нормальной пожилой французской дамы вызывали оторопь, дрожь и отторжение. Но на то и есть они, воспитанные пожилые французские дамы, чтобы не показать своего негодования и крайнего изумления манерами «этого русского».

Началось же всё с собак. Марсель и её Гала, равно как русский и его Джим, гуляли в одинаковых временных рамках. Собачники же всегда найдут о чём поговорить.

Футбольных фанатов, политиков и собачников всегда можно отличить от иных особей рода человеческого. Они стоят часами, и, кивая головами, как дятлы, каждый, не слушая партнёра, рассказывает о проделках своего собачьего кумира.

Вот Марсель и сблизилась на почве собак с русским. Правда, первые годы разговор был практически односторонним. В том смысле, что русский французского языка не знал и вроде бы даже и не стремился особо его изучить.

Марсель же по причине некоторого дефекта слуха, в связи с возрастом, довольствовалась только своими рассказами. Вначале о собачке. Затем – о мадам, которая приходит убирать три раза в неделю. А дамы, которым за 80, оказываются зачастую привередливы, нетерпеливы и, как бы помягче выразиться, не очень благодарны.

Вот Марсель и высказывала всё, что накипело, русскому. И всё шло хорошо до тех пор, пока русский не стал учить язык. Тогда у Марсель и начался этот «интеллектуальный» шок, от которого прийти в себя она не может.

Оказалось, что русский не воспитан совершенно. Он находится где-то в веке варваров, и современная цивилизация его практически не затронула. «Как и других в их стране, очевидно», – думала Марсель в ночной бессоннице. Ну как же!

Вот он, русский, сделал себе, вернее, ему во французской клинике сделали операцию по удалению катаракты.

Марсель, уже на правах доброй соседки, посетила, так сказать, больного послеоперационного и, как это и принято у приличных людей, начала вести с ним беседу на темы, ему, должно быть, в этот момент близкие. То есть об операциях, послеоперационных осложнениях и жизни вообще. На что, к её изумлению, русский ответствовал совершенно неожиданно: «Марсель, у меня теперь вместо двух три яйца».

Сказать, что Марсель была в шоке, значит не сказать ничего. За всю свою долгую, и удачную, и счастливую жизнь с мужем ничего подобного она не слышала. И только супруга русского, дама, прошедшая, очевидно, с ним, как говорится, и «воду, и медные трубы», разъяснила в шоке находившейся старушке, что он, этот русский, перепутал. Хотел сказать: «У меня теперь три глаза», – а получилось, в силу «языковых» барьеров, «у меня теперь три яйца». Всё, мол, дело в совершенно невозможном французском произношении.

А эта история с ключицей! Марсель начинает тихонько смеяться. Вот бы услышал всё это «мон шери». Уж безусловно, негодованию бы не было предела. Вся же история произошла с Марсель ночью. Крепко уснув, она упала с кровати и сломала ключицу. Гипс. Гулять с собакой стало трудно, и русский вызвался утром и вечером Галу забирать на краткий выгул. А там, во дворе, другие собачницы. А русский, этот варвар, этот невоспитанный мужлан, возьми да и ляпни: «Вот мадам Марсель, чтобы не падать во сне с кровати, нужно с левого бока укладывать меня, га-га-га»!

Дамы вежливо смеялись, а Марсель, узнав об этом, первое время при появлении русского испуганно закрывала дверь в спальню. Большого труда стоило супруге «этого русского» объяснить Марсель, что это просто шутка.

А так всё шло нормально. И даже эти, равно как и другие, шутки русского вносили какой-то определённый шарм в их отношения. А УЖ ЖИЗНЬ Марсель стала совершенно другой. Утром ей стало интересно просыпаться. Русский всё чаще стал появляться у неё дома. Вначале она терялась и пыталась объяснить, что существует телефон. Что нужно определить, когда он придёт: то есть или на завтрак (второй), или на чай, или на полный ужин. Потом поняла – это бесполезно. Восприятию приличных условностей русский не поддавался. Он приходил, когда придётся. Неожиданно просил кусок колбасы. Или чаю.

Или сыру. Конечно, Марсель все эти просьбы удовлетворяла, не успевая удивляться варварской непосредственности «этого русского». Чего стоит, например, история с её постоянной уборщицей. Русский вдруг взял манеру хлопать её по попе. А она – из Индии. И замужем. То есть для неё это была катастрофа огромного значения. И Марсель значительного труда стоило уговорить и убедить девушку в том, что у русских это традиционный, национальный обычай. У них, мол, похлопывание дамы по попе – как у французов поцелуи при встрече и расставаниях. В этом ничего, мол, нет. Национальные обычаи. Да, немного варварские. Но и сама страна, ты посмотри, говорила Марсель, она-то ещё где-то в каменном веке. Ей ещё до Индии развиваться и развиваться. И сама Марсель была довольна своими дипломатическими успехами донельзя. И индийская фам де менаж^[5] успокаивалась и уже как-то даже игриво посматривала на русского. Что с него взять. Из такой отсталой страны приехал. И ей становилось приятно за свою Индию. Со священными коровами, обезьянами, Тадж-Махалом, слонами и атомными бомбами.