Kitabı oku: «Constanta», sayfa 5
8. Изотопы
– разновидности атомов какого-либо химического элемента, которые имеют одинаковый атомный номер, но при этом разные массовые числа.
А вечером того же дня он позвонил мне.
Едва я увидела незнакомый номер, подсвеченный синим на экране мобильного, сердце екнуло, будто звонил кто-то, кто объявит мне дату моей смерти. Спешно накинув куртку, я выскочила на улицу под навес и удивилась терпению (или настойчивости) звонившего. Он явно прождал не один гудок, и даже не пять, пока я соизволю принять вызов.
– Алло.
В трубке послышались детские крики, затем – спокойный и размеренный голос Довлатова произнес:
– Здравствуйте, Яна. Вы можете говорить сейчас?
«Па-а-а-апа-а!» – верещали еще громче, затем заливисто хохотали.
– Я – да. А вот Вы, кажется, не очень, – по голосу было слышно, что я улыбаюсь.
– Нет-нет, я сейчас выйду, секунду.
Пока из трубки слышались шаги и звуки открывающихся дверей, я стояла с лицом Тони Старка, благодаря бога, что Довлатов не может видеть меня сейчас.
– Вы еще здесь?
– Да.
– Так вот. Я с ней связался. И, должен сказать, она была удивлена, что я обо всем знаю. Долго отпиралась, что не в курсе, о чем я ей толкую.
– И что в итоге?
– Ну, разумеется, она испугалась и забрала заявление.
– Господи, спасибо огромное! – воскликнула я, ощущая мурашки по всему телу. – И за что только мне посланы такие помощники.
– Не за что, Яна. Ведь это касалось не только Вас. Таких сплетен мне, как человеку женатому, и даром не надо.
Можно подумать, о тебе никогда подобных сплетен не ходило, подумала я про себя, с таким количеством студенток в друзьях.
– Я понимаю. Простите, что так вышло, что впутала Вас в это. Вы же понимаете, я не хотела. Мне не хватило бы наглости такое о Вас не то чтобы сказать, но и подумать! Так что я не давала ей повода так говорить… Злые языки, они сделают слух из ничего.
(Да-да, ври больше).
– Да я, пожалуй, сам виноват. Ладно, эта проблема решена.
Сам виноват? Это он о чем? Я вспомнила, как Галя сказала, что на комиссии он странно на меня смотрел, и сглотнула слюну.
– Да, вот только… То, что Вы ей позвонили, усилит ее убеждение в том, что мы, ну…
– Можете не договаривать. Я понял. Лично она может думать, что угодно. На это я повлиять не в силах. Главное, чтобы остальные думали иначе.
– Да. Вы правы, разумеется, – вздохнула я. – Еще раз огромное спасибо. Я не знаю, как бы все это обернулось, если бы не Ваша помощь.
– Яна. Вы мне так и не рассказали, как такая способная студентка попала на комиссию и сдала ее на четыре без особых усилий? В комиссии всегда сидят законченные троечники. Но что там делали Вы?
– А вы знаете Корнееву?
– Так, немного. В последнее время ходят неспокойные слухи, но я не особо в такое верю. А дело в ней?
– В ней. В том, что она меня невзлюбила. А вот за что – мне знать не дано. Она же с пулей в голове.
Язык у меня явно развязался из-за эйфории: Довлатов решил продолжить диалог, хотя мог его закончить.
– Ну, не следует Вам в таком тоне говорить о преподавателе. Вам еще у нее учиться, – он снова был серьезнее некуда, приструнил меня одним тоном.
– Извините. Я просто не люблю ее. Это у нас взаимно. Как я смогу учиться у нее после этого? Она ведь узнает, что я сдала ее предмет с недопуском, и будет отрываться.
– А Вы не поддавайтесь на провокации. Не позволяйте ей в чем-нибудь Вас завалить – учите так, чтобы не к чему было придраться. И ни в коем случае сами ей не говорите о комиссии. Только если первая спросит.
Я как будто Веру Алексеевну слушала. Слово в слово.
– А она разве еще не знает?
– Вот не уверен.
– Хорошо. Спасибо за совет. Послушаюсь и буду вести себя тихо-мирно.
Кого ты обманываешь?
– И не бейте больше никого. Даже если очень хочется. Особенно если очень хочется. Мне до сих пор не верится, что Вы избили кого-то. Такая…– он сделал паузу, чтобы подобрать слово, – безобидная с виду девушка.
Неужели я действительно такой выгляжу в его глазах? Ну что ж, он плохо разбирается в людях.
– Не избивала я ее. Так… Ударила разок. Я ненавижу… когда поступают так, как поступила она.
Мне тоже приходилось подбирать спокойные слова, чтобы не разочаровать его еще сильнее.
– Понимаю. Но все равно. Вы в университете – прячьте кулаки и доставайте устные аргументы.
Я грустно усмехнулась его совету. Я так не умею. И вряд ли научусь.
– А как мне надо было ей доказать обратное, если она вбила себе в голову такую… такую несуразицу!
А несуразицу ли? – подумала я. – Сколько минут я уже с ним болтаю? К тому же мы вместе обедали. Так ли невозможно нам переспать? У нас отношение уже не как у студентки и преподавателя, а более свободные. И это меня немного напрягает. Я чувствую, будто виновата в этом, будто навязалась ему подружкой, от которой одни проблемы.
– Надо обладать даром убеждения. Прав тот, на чьей стороне правда. А она на Вашей стороне.
– Покидченко не из тех людей, которые откажутся насолить ближнему исподтишка. Она бы никогда не признала собственную ошибку. Она была убеждена.
– И вот вопрос: что убедило ее? С чего она вообще это взяла?
– А Вам сказать честно, как я думаю?
От паузы, которую он взял, мой пульс участился. Сердце отбивало ударов сто в минуту.
– Принимаю честность в любом виде, – серьезно ответил Константин Сергеевич. Динамик приятно искажал его голос.
– Как она сама сказала, цитирую: «Так ты все-таки спала с ним, да? Можно было это сразу понять. По тому, как он на комиссии на тебя пялился!»
Довлатов рассмеялся, да так заразительно, что мне стало стыдно до красноты. Я представила, как он выглядит, когда смеется, и смутилась еще сильнее. Говорят, если рассмешить человека, он будет относиться к тебе с симпатией.
– У вас отличный подражательный талант, Яна! – сквозь смех похвалил он. – Голос у Вас сейчас был – не отличишь.
– Вы меня смущаете, Константин Сергеевич. – Тихо произнесла я. – Я говорю о серьезных вещах. А Вы смеетесь.
– Да, простите. Ну, мне нечего сказать на это странное наблюдение, кроме того, что ей все это показалось.
Вот сейчас он действительно меня разозлил. То есть я недостаточно хороша, чтобы он просто смотрел на меня? Ах ты козел, ах ты упырь бородатый! Я чуть не влюбилась в тебя, зазнавшийся кусок говна.
– М-м.
– Яна, вы еще тут?
– Извините, кажется, связь пропадает, – я сделала вид, что не слышу его, и положила трубку. А затем приложила ее об пол. И мой сотовый перешел в ряды павших в бою и не подлежащих никакому ремонту устройств в моей личной коллекции.
Вот поэтому у меня и дешевые телефоны с минимумом функций – я очень нервный и вспыльчивый человек. Пришлось достать из шкафа еще один старинный «Nokia» и переставить в него сим-карту. Мобильник напрягался долго, а когда, наконец, включился, немного погодя на экране появились входящие сообщения. Этот абонент звонил вам три раза – номер Довлатова.
Я не стала перезванивать. Я ведь для этого недостаточно хороша! Обойдется.
Вместо этого я позвонила Ольге и Вере Алексеевне, рассказала, что да как. Ольга пищала от восторга, что я общалась и обедала с «бородой» (так она называет Довлатова), и даже несмотря на то, как он меня неосторожно обидел, уверяла, что он ко мне небезразличен, просто как настоящий мужик хрен он в этом признается, тем более он препод, ему положение не позволяет. Было даже грустно от того, насколько далека она от правды.
Вера Алексеевна тоже порадовалась, но сказала мне фразу, о которой я потом очень долго думала: «Вот видите, Яна, какой человек Вам попался – цените! Он уже решил две ваших проблемы, причем очень серьезных. Без его помощи и снисходительности Вы бы давно покинули университет».
И я поняла, что это реально так. Уже второй раз, когда у меня неприятности, появляется Константин Сергеевич – и все как-то быстро и безболезненно решается! А я тут обижаюсь на него. Да и не должен он на меня смотреть – он женат, блин. И это печальнее всего.
***
На следующей неделе Покидченко, наконец, явилась в институт, но встреч со мной старательно избегала. Не всегда это у нее получалось, скажем прямо. Ибо я была вездесуща, и учились мы на одном потоке.
Тот день был ярким примером того, как ей приходилось находиться со мной в одной компании. Я, Валера, Ольга и некоторые другие одногруппники сидели в коридоре, ожидая прихода преподавателя и «распаковки» аудитории. Мы просто болтали, и Галя не принимала в беседах, в которых фигурировал мой голос, никакого участия. Она стояла чуть поодаль, исподлобья наблюдая за тем, как друзья смеются над моими шутками, считая меня самым приятным человеком на свете.
Галя же теперь видела меня с другой, более жестокой стороны, и никогда бы не смогла рассмотреть во мне иное. Губа у неё уже зажила. Пусть скажет спасибо, что я биту не применила. А надо было хотя бы в стенку рядом с её головой ударить. Наверное, в ее глазах я агрессивная притворщица, ну и пусть. Просто я могу быть разной, «зеркаля» отношение людей к себе.
– Я тебя обожаю! – воскликнула Ольга и неожиданно чмокнула меня в щеку.
Я вытерлась рукой и заметила, как Валера закатил глаза.
– А ты бы так не смог, бесчувственный сухарь, – бросила ему я.
– Устроили сюси-пуси. Вылети ты, я бы тоже не радовался, если ты еще не поняла.
– Хорошо, что все это кончилось.
– Ты такая молодец, что сдала на четверку. Наверное, Корнеева просто с ума сойдет! – улыбалась Ольга.
– Вот об этом мне как раз не хочется думать. А как это вышло – одному богу известно.
– Богу?! – раздался Галин смешок. – Дала преподу – вот и четверка! Не знает она, ага.
Я подскочила с места и ринулась прямо на нее, выставив руки перед собой, чтобы поскорее добраться до этой наглой ухмылки, но руки друзей удержали меня, дернули назад и усадили на место. Они не дадут совершить ошибки. Снова.
– А ну завали, – грубо приказал Валера не своим голосом, шагнув по направлению к девушке. – Еще одно подобное высказывание, и ты будешь иметь дело со мной. Свали отсюда.
Покидченко отпрянула, не ожидав такой резкой защиты, и скрылась на лестнице. Я сложила ладони на лице, друзья положили мне руки на плечи.
– Не расстраивайся. Все знают, какая она балаболка, – сказал Валера. – Никто не станет слушать ее всерьез.
– Мне грустно лишь оттого, что я не имею права ее трогать. Долго она будет меня этим подначивать? Бить по больному?
– А это что сейчас было? – спросила староста, изогнув смолистую бровь. И когда она успела все подслушать?
– Не обращай внимания, – сухо ответил за меня Валера. – Нашей Яне просто кое-кто завидует.
– Это как-то связано с Константином Сергеевичем? – едко уточнила она. В сердце у меня кольнуло. Она всегда выговаривала его имя с особенным, неподвластным описанию сладостно-лукавым тоном. Будто их что-то связывало.
– Нет, – ответила я, чувствуя, как ненависть переключается на новую жертву.
Дебильная привычка считать своей собственностью даже то, что тебе принадлежать не может. И таковым я теперь считала Довлатова. Которым не собиралась ни с кем делиться.
– Нет, ну просто если с ним, то это как-то некрасиво, – начала она.
– Да иди ты нахер! – вспылила я. – Сказала же, что не с ним! – подскочив, я бросилась к окну в конец коридора, чтобы хоть пару мгновений побыть одной и взять себя в руки.
– Что это с ней? Чего она такая нервная? – шептала изумленная староста за моей спиной.
– Ой, не трогали бы вы ее.
– Бешеная какая-то, – резюмировала староста.
– Просто вспыльчивая. У нее сложное время сейчас, а все только и делают, что подливают масла в огонь, – ответила Ольга, и вместе с Валерой они отделились от группы и пришли ко мне.
Вот они – настоящие друзья. Совершенно не похожие на меня люди. Но ведь как-то они умеют меня понимать, значит, не такие уж мы с ними и разные.
9. Броуновское движение
– беспорядочное движение микроскопических видимых, взвешенных в жидкости или газе частиц твердого вещества, вызываемое тепловым движением частиц жидкости или газа. Никогда не прекращается.
Изучая чужое расписание, я заметила на себе несколько удивленных взглядов. Видимо, решили, что я новенькая на потоке, раз около их стенки околачиваюсь. Ан-нет, мне просто нужно знать, когда и где у Довлатова пары. Почему? Потому что я больше не могла выносить эти бесцветные учебные будни без его присутствия.
В один момент я поняла, что мизерное время, проведенное с ним (комиссия, пиццерия, разговор по телефону), было самым чудесным и эмоционально наполненным в моей жизни. И я больше не собиралась жить, не встречаясь с ним, даже несмотря на то, что он, вероятно, забыл о проблемной студентке, разрешив все трудности, которые касались его лично.
Ради возможности просто поздороваться с ним мне придется задерживаться в универе, делая вид, что остаюсь заниматься дополнительно или сдавать какие-нибудь долги, но откуда ему знать, что это не так?
Любоваться его ростом и симпатичной черной бородой только на немых статичных фотографиях мне до одури надоело, вот я и придумала этот «коварный» план. На самом деле, это самое банальное, что можно предпринять. Ольга, конечно, была в курсе, что я бегаю за преподом, и порицала меня за такую слабохарактерность.
«Ты девушка, следовательно, априори горда и недоступна, – говорила она мне со строгим лицом, убежденная в своей правоте. А потом добавляла, радостно хлопая в ладоши и расплываясь в улыбке, – но ради такого медведя я бы и сама побегала!»
Несколько раз Ольга подстрекала написать ему, но раз он сам этого не делает, значит, не считает нужным связываться со мной после того, как наша общая проблема решилась.
– Мужик просто так свой номер не дает! – убеждала Ольга, размахивая миниатюрным пальчиком. – Пойми ты наконец, ты нравишься ему-у!
– Оль, это бред. Мы обменялись номерами только затем, чтобы связываться, когда это нужно по делу, понимаешь? Сейчас уже нет никакой необходимости, и, держу пари, он с трудом вспомнит, кто я такая, если я его увижу и поздороваюсь.
Но Ольга решительно не соглашалась, настаивая на своем. Иногда мне кажется, что она еще слишком чиста, добра и наивна, чтобы принимать этот мир в том же свете, что и я. Уж кого-кого, а мужчин я научилась видеть насквозь, и учуять интерес со стороны сильного пола еще в состоянии. В моем случае им не пахло. Но Ольгу не переубедишь.
– Ты только подумай: он ведь реально помог тебе! Зачем он это сделал, кроме как не из симпатии?
– Он действовал в своих интересах.
– Тогда почему Галя утверждает, что он пялился на тебя всю комиссию?
– Он сказал, что ей показалось, – мрачно ответила я, припоминая тот разговор, а заодно и то, как после него я расхуярила свой телефон.
– О, смотри. Он онлайн, – Ольга показала мне экран своего айфона. Я сморщилась от вида его аватарки, которую видела уже добрую сотню раз. Казалось, она набила на моем зрачке оскомину, и там вот-вот вылезет катаракта. – Извини. Помню, тебе противно. Просто он так часто тут сидит, и почти всегда с телефона. Он пары вообще ведет или как?
Я лишь пожала плечами, уводя глаза в сторону и поднося кусочек пиццы ко рту, но так и не донесла. Константин Сергеевич показался в дверях пиццерии: высокий брюнет нестандартной наружности обратил на себя многие взгляды. Почему же я никогда не видела его раньше в стенах универа? Я бы такое точно не пропустила.
– Пиздец, – протянула я обреченно, – вспомнишь солнце, вот и лучик.
К счастью, Довлатов прошел в дальнюю часть помещения, не увидев меня, хотя я бы и так не позволила ему этого сделать, спрятавшись под стол.
– Оля, прикрой своей широкой мужской спиной.
– А что? Кто там? – не оборачиваясь, застыв на месте, требовательно шипела она.
– Он самый. Надо валить отсюда, – дожевывая пиццу и спешно допивая сок, я исподтишка поглядывала в опасную зону.
– Ты разве не хотела его увидеть?
– Хотела! Но не так внезапно! Неужели непонятно?
– Да нет, понятно, – хихикнула Ольга. – Тогда идем, чего сидишь?
– Погоди, хочу глянуть, с кем он, – глаза нащупали широкую спину, с которой стягивалась светлая ветровка. – Слава богу, спиной сел. Можно еще посидеть. Нет, ты глянь! Он там с девками какими-то! это, вроде, даже с нашего факультета. Твою же ма-а-а-ать…
Захотелось рыдать и смеяться. Захотелось подойти и врезать ему, хотя он ничего обидного не сделал. Но одновременно и сделал. Как и все мужчины, которые даже не подозревают, в какой момент обидели женщину.
– Ян, спокойствие. Он тебе свадьбы не обещал, звезд с неба не доставал. Он свободный человек, тебе ничего не должен. Только его жену должны волновать подобные его посиделки, – незаметно оборачиваясь, Ольга кивнула. – Да. С нашего факультета. Переводчицы. Возможно, они с ним тут по делам сидят.
– Да! Конечно! Как со мной тогда! По делам! Охуеть, какую лапшу он мне повесил. Ходит сюда с каждой встречной поперечной, приятно проводит время с молодыми студентками. А я – снова одна из множества, что желает его компании… Мудозвон. Как я могла в такого втюриться?
– Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей, – цитировала Ольга.
– Ка-а-ак это? А кто мне тут трезвонил, что он ко мне небезразличен?
– Все говорило о том. Все, кроме того, что я вижу сейчас.
– Ну наконец-то получилось тебя убедить, хотя бы на наглядном примере. Блять, как же мне паршиво. Пошли отсюда.
Аппетит пропал. А для меня это вообще-то несвойственно.
Я бросила еду, чего со мной раньше не случалось, и, не глядя в сторону, где сидел Довлатов и его сегодняшний гарем, вышла из пиццерии. Едва за мной закрылась дверь, как я накрыла лицо руками и всхлипнула. Ольга была в таком шоке, что не описать словами. Она никогда не видела, как я плачу. Никто в универе не видел. Все привыкли, что я либо злая, либо саркастичная. Но слезы – это что-то новенькое. Тем более прилюдно.
Раньше я не позволяла себе подобного. Но этот упырь довел меня до невообразимого – напрочь забыть о своих же принципах не показывать слабости толпе. И что со мной? Я не могу себя контролировать и реву непонятно из-за чего. А потому что больно. Почему он не может быть только моим? Как же все это неправильно. Я себя ненавижу за эти мысли.
– Яна, Яночка… ну что ты? Из-за него, что ли?
– Это все так смешно, правда. Говорю тебе. Я хочу смеяться и смеяться над собой и своей глупостью – постоянно. Это же надо, приревновать постороннего мужика! Я такая дура… Оля, ну почему я такая?
– Какая?
– Уродливая! Безнадежная! Почему мужчина, который понравится мне, никогда не обратит на меня внимания?
– Дурочка! – Ольга обняла меня и прижала к себе, всхлипывающую. – Ты очень красивая! А если он того не рассмотрел, то это только его проблемы! Не заморачивайся, он все равно женат. Остальное только на его совести.
– Идем отсюда, – я спешила утереть слезы, чтобы никто больше не был свидетелем вспышки моих нестабильных гормонов. – Я не хочу его видеть, я не хочу встретиться с ним случайно… если он скажет хоть слово, я вынуждена буду ответить, а мне противно даже представить.
– Ну-ну, успокойся. Еще ты не плакала из-за каких-то мудаков!
– Как ты сказала? Ты сказала «мудаков»? – я нервно захихикала сквозь слезы: Ольга не позволяла себе брань. Никогда, вообще. – Как ты можешь говорить такие слова? Я на тебя плохо влияю.
– Ой, я тебя умоляю. Я и сама знаю пару ласковых.
– С кем поведешься, от того и наберешься, – заметила я, и почему-то эта поговорка, прозвучавшая так в тему, просто снесла мне крышу: я безудержно засмеялась, насильно прогоняя из себя тоску и зверскую боль обиды. Обиды, которую он причинил мне, сам того не ведая.
Я достала сотовый, удалила к чертям его номер и решила, что никогда в жизни не опущусь до того, чтобы караулить его у аудиторий, делая вид, что оказалась там случайно. Никогда не стану искать встречи с ним, видеться с ним специально – я не буду так унижаться ради какого-то сраного, женатого, охренительно харизматичного и умного мужика.
А еще я попросила Ольгу больше никогда при мне не упоминать его имени и фамилии.
***
Шло время. Я не видела его нигде, кроме как на фотографиях, которые потихоньку все-таки продолжала просматривать, роняя скупую слезу на клавиатуру.
Вот он где-то в саду, вот в аудитории со студентами, вот – вручает кому-то грамоту, вокруг камеры, вспышки… вот его дети, вот он совсем молодой, пацан еще безусый, с сослуживцами… Глядя на него, я только и могла вздыхать. Что же за вечная несправедливость: кому-то достается такое счастье, которое они и оценить не в силах, а кому-то достается на чужое счастье только смотреть.
Но тяжелее было скрывать эмоции в университете, когда я слышала от кого-то его фамилию. Особенно от старосты. Ведь она произносила ее с такой интонацией и полуулыбкой, будто у нее с ним что-то было. Это не давало мне покоя. И ведь просить ее не делать этого было бы слишком откровенно – она и так уже начала о чем-то догадываться. Было бы о чем.
Когда я видела его онлайн… Я всегда надеялась, что он напишет, и мне становилось хорошо, свободно, легко. Даже какое-то умиление накатывало. Мне нравилось осознавать, просто осознавать то, что он там, по другую сторону экрана, тоже держит в руках телефон, смотрит на дисплей и, возможно, даже видит меня в списке своих друзей онлайн. А может и в списке диалогов, хотя сомневаюсь, что я не откатилась куда-то в самый низ за все все это время.
Смотрит на мою аватарку и безразлично отводит глаза, переходя на другую страницу. Он видит хоть какую-то частичку меня, пусть и состоящую из пары сотен пикселей, но мне и этого хватает. Когда я вижу: Константин Довлатов онлайн, меня охватывает какое-то счастье. Да! Он мне не напишет и даже не подумает об этом. Но он здесь. И я здесь. Хоть такая мелочь нас объединяет. Хоть что-то общее у меня с ним есть… Только этому и остается радоваться.
Каждый день я слушала музыку из его аудиозаписей. Почему я такая дура? Он ведь никогда моим не станет. Пора с этим завязывать. Я как щенок, которого всегда пинали, а потом вдруг погладили по голове. И теперь, из-за этой толики внимания и доброжелательности случайного постороннего человека, я чувствую себя подчиненной, привязанной, готовой посвятить ему всю свою преданность. Даже самой противно.
Боже, будь милостив, пусть я в тебя не верю, но ты ведь знаешь, что я – сплошное противоречие, сплошное противоборство. Так что если я тебя отрицаю, это значит, я прошу у тебя сил… сил вынести все это. Дай мне терпения, дай мне воли, которые были у меня раньше. Почему, полюбив, человек не властен над собой, почему превращается в раба? Почему я не могу приказать себе перестать заходить на его страничку, почему не могу заставить себя не оборачиваться в коридорах при звуке шагов, даже когда точно знаю, что его там быть не может? Почему я так хочу его увидеть, но готова спрятаться, едва он покажется из аудитории?
Я проповедую честность, но вру себе. Я считаю себя смелой и сильной (после всего, что пережила), но на деле оказываюсь трусливой слабачкой. Я ненавижу себя. Моя агрессия – защитная реакция, побочный эффект внутренней слабости. Не могу позволить, чтобы ко мне отнеслись плохо по своему усмотрению, поэтому делаю выбор за них. Я кажусь им тем, что они готовы во мне увидеть. И не хочу, чтобы заметили меня настоящую. Злость как превентивные меры…
Я не понимаю, за что меня можно любить. Но хочу, чтобы меня любили. Хочу взаимности, хочу чуда, которого со мной никогда не случалось. Я хочу уверовать… Обрести надежду на лучшее, веру в будущее, в людей… Хоть единожды.
То, что у меня внутри – в полном хаосе, постоянно движется и меняет направление. И я не могу привести это в порядок.
