Kitabı oku: «Константин Ушинский. Его жизнь и педагогическая деятельность», sayfa 3
Основываясь преимущественно на этих словах Ушинского, некоторые из его биографов приписывают ему особенную склонность к мечтательности и беспечность в пору гимназической жизни. Но это совершенно неверно.
Мечтательность расслабляет душевные силы, истощает их, развивает апатию и лень. Ушинский же был всегда деятелен, подвижен, даже в отроческом и детском возрасте. Каждый повинен в мечтаниях в пору первого расцвета юности. Отдал им дань, конечно, и Ушинский, но именно в смысле поэтической восторженности и идеализации, – что составляет лучшее украшение юности и без чего юность хуже старости.
Хотя он и говорит, что ему много пришлось “перемечтать” на кручах заветного берега Десны, под влиянием восхитительных красот природы, но, в сущности, это были совсем не мечты в общепринятом смысле, а живая, полезная, производительная работа юной души, только что начинавшей формироваться мысли. Крайне восприимчивый к впечатлениям окружающей природы, жадно искавший нового и нового в чтении, он все это самостоятельно перерабатывал в себе самом, без всяких посторонних указаний и руководства, вырабатывая нечто свое, что можно до некоторой степени назвать мировоззрением. Несомненно, что в нем было много ошибочного, детского, но во всяком случае это была не праздная мечта и соблазнительная греза, а положительная, производительная работа молодого ума, юной души, – полезная гимнастика душевных сил. Чуждая мечтательности в общепринятом значении этого слова, самодеятельность юного Ушинского, наоборот, была проникнута самым чистым и возвышенным идеализмом, уцелевшим в нем во всю последующую жизнь.
Эта самостоятельная духовная жизнь Ушинского шла, можно сказать, совершенно особняком от собственно гимназической работы. Но это объясняется вовсе не беспечностью его в подходе к гимназическим занятиям, а сильным увлечением самостоятельной работой над собственным развитием. Впоследствии прохождение университетского курса доказало, что работа эта была удачна. Насколько же она была упорна, можно судить, между прочим, по следующему факту. Желая расширить сферу доступного ему чтения, Ушинский, будучи еще гимназистом, настолько изучил, без посторонней помощи, немецкий язык, что стал читать Шиллера. Это свидетельствует о любви к труду и уменье быть упорным в нем.
В своем увлечении самостоятельной работой над самим собою Ушинский зашел, однако, так далеко, что, даже несмотря на блестящие способности, не выдержал выпускного гимназического экзамена и не получил аттестата. Но гимназия, обделившая его аттестатом, снабдила кой-чем поважнее всяких аттестатов. Она дала ему истинную зрелость ума и воли, сберегла его энергию и силы, развила в нем веру в самого себя, любовь и способность преодолевать препятствия. Обладая такими задатками, вообще очень важными в жизни и тем более при неудачах, юный Ушинский нисколько не растерялся, получив первый щелчок на пороге выхода из школы в жизнь. Он с жаром принялся за приготовление к вступительному университетскому экзамену, отправился в Москву, успешно выдержал экзамен и в 1840 году, т. е. одновременно с бывшими своими гимназическими товарищами, был зачислен в число студентов Московского университета, на юридический факультет.
ГЛАВА II. УНИВЕРСИТЕТ
Особенность 40-х годов и состояние в то время Московского университета. – Увлечение учащих и учащихся наукой; положение и роль Ушинского в студенческой среде. – Наиболее благотворное влияние профессоров П. Г. Редкина и Грановского; ранняя, но прочная зрелость Ушинского в умственном и нравственном отношении, под влиянием особенно благоприятных условий
Прохождение Ушинским университетского курса совпало с одним из наиболее благоприятных моментов умственного движения в России. Начало 40-х годов – время первого пробуждения политического сознания, по крайней мере, в передовой части русского общества. С началом же 40-х годов совпадает большой переворот в нашей литературе: с этого момента ведет свое начало новейшая русская литература. В печати и передовых общественных кружках обнаружилась лихорадочная потребность в философско-научном анализе. Под влиянием этого началась весьма энергичная переработка всех идеалов, проявилось сильное стремление отрешиться от тех бесформенных, романтических иллюзий, которыми жили люди 30-х годов. Обнаружилось горячее, искреннее увлечение идеями народного блага; началось раскаяние в вековых неправдах, лежавших на совести русских людей. Все это движение можно охарактеризовать одним словом – народность. Вместо прежних метафизических потемок и романтических мечтаний печать и общество преисполнились заботой и думой о “народе”, “народном благе”, “народных идеалах”. Со страниц русской печати впервые пахнуло здоровым реализмом, отражением потребностей и нужд русской жизни.
В такую знаменательную эпоху пробуждения русского общественного самосознания выпало на долю Ушинского проходить университетский курс. С истинным благоговением вспоминал он всегда об университетских годах как о лучшей поре в своей жизни, как о моменте духовного своего нарождения.
Да и было что вспоминать, было за что хранить признательность. Московский университет в ту пору переживал, можно сказать, самый блестящий период в своей истории. После изменения университетского устава в 30-х годах состав профессоров Московского университета, при энергическом содействии местного попечителя учебного округа, графа С. Г. Строганова, был почти совершенно обновлен, если не считать нескольких старичков-профессоров, привыкших читать по печатным книгам, которым позволили дотянуть до пенсии. Большая же часть профессоров были люди молодые, воспитанники бывшего профессорского института, недавно возвратившиеся из-за границы (преимущественно из Германии) с большим запасом знаний и прочной философской закваской, с горячей преданностью науке и твердой верой, что счастье на земле может водворить лишь такой универсальный движитель, как наука.
В блестящем составе профессоров Московского университета той поры звездами первой величины были Грановский, профессор истории, и П. Г. Редкий, профессор энциклопедии, законоведения и государственного права. На их лекции стекались обыкновенно студенты всех факультетов, не исключая даже математического и медицинского, где учащиеся бывают наиболее увлечены своей специальностью.
Грановский и Редкий очень удачно дополняли друг друга. Первый, отличавшийся большим мастерством чтения, действовал преимущественно на чувство слушателей, вызывая в них живой интерес к истории, но не пробуждая, однако, особенно усиленной работы ума. Второй же, наоборот, не отличался особенным лекторским дарованием, но увлекал слушателей обширностью и глубиною эрудиции, неумолимою логикой. Слушание его лекций вызывало усиленную работу мысли.
Лекции П. Г. Редкина, кроме того, имели в то время очень важное значение и с точки зрения общего университетского образования. Бόльшую часть своего курса он посвящал критическому очерку истории философии, без знания которой, понятно, университетское образование не может иметь должной глубины, не может быть научно в полном смысле слова. Такая постановка преподавания была тем более кстати, что в университете в то время вовсе не преподавалось философии; даже логика и психология, неудачно пристегнутые к курсу богословия, слишком поверхностно преподавались законоучителем. Таким образом, лекции Редкина были для студентов единственным средством расширить и обобщить свое мировоззрение на философских основаниях. Помимо Грановского и Редкина, большою популярностью среди студентов пользовались также лекции Чивилева, официально считавшегося профессором статистики, но преподававшего, однако, политическую экономию, и лекции профессора Крылова – по римскому праву.
Приняв во внимание общее движение в России и пробуждение русской общественной мысли, нетрудно понять, как сильно должен был завладевать молодежью университет, особенно же при таком удачном подборе профессоров, как в Московском университете. Вообще говоря, юношество, переступая в то время порог университета, всецело и беззаветно отдавалось чистым интересам науки, с тем благородным, возвышенным идеализмом, который так выгодно отличает эпоху 40-х годов от всего последующего времени.
Такое благотворное, истинно научное влияние университета очень характерно отразилось на юном Ушинском. Та своеобразная система самообразования, которую он проделал над собою в гимназии, та гимнастика ума, к которой он приучил себя, – оказались как нельзя более полезными во время университетского курса. И с первых же прослушанных им лекций, после первых дней пребывания в университете, он развернулся во всю ширь своей богато и разносторонне одаренной натуры.
Как юноша хорошо развитой, он свободно, без всякого затруднения слушал лекции по всем предметам избранного им факультета. Обладая обширною памятью, он легко усваивал не только основную мысль лекций, но и все главнейшие частности. Это на первых же порах резко выделило Ушинского и сделало его до некоторой степени предметом удивления со стороны товарищей.
К лекциям Ушинский относился с большим увлечением. Он сразу почуял в них разумные, доказательные, научные ответы на все те затаенные вопросы, которые давно уже теснились в его пытливом юношеском уме, угнетали его дух, настойчиво требуя разрешения. Никогда не оставаясь в роли пассивного слушателя лекций, Ушинский обыкновенно выходил из аудитории с массою новых ощущений, удовлетворенный или неудовлетворенный прослушанным, с новыми вопросами и меткими замечаниями по поводу прослушанного. Нередко после лекции по тому или другому предмету ему случалось развивать своим товарищам целую теорию, которой им не удалось усвоить в профессорском изложении.
Это естественно сделало его центром кружка товарищей, так же горячо интересовавшихся наукой, как и он. В этой среде он пользовался большою любовью не только за ум, остроту, прямой, открытый характер, но и как идеально хороший товарищ. Придерживаясь преимущественно среды бедных товарищей как наиболее преданных интересам науки, он охотно делился с ними не только своими знаниями, но и последним рублем, последней трубкой табаку.
В то время не было развито дело издания профессорских лекций в виде литографированных записок. Вследствие этого, хотя университетский курс, в общем, был меньше нынешнего, студентам несравненно больше, чем теперь, приходилось самостоятельно работать. Благодаря этому подъем научного интереса в студенческой среде был очень высок. Это само собою порождало потребность в живом обмене мыслями по вопросам политическим, литературным, нравственным, философским, историческим и прочим. Поэтому сплоченность, солидарность студенческой среды была очень велика.
В Москве в ту пору образовалось даже нечто вроде студенческого клуба. Это – небольшой трактир “Великобритания”, находившийся поблизости от университета. Благодаря главным образом влиянию Белинского, а также и некоторых других крупнейших литературных деятелей того времени, этот эмбрион клуба получил, можно сказать, историко-литературное значение умственного центра московского студенчества 40-х годов. Студент ушинский был очень заметною величиною в этой общестуденческой семье. Его меткие замечания обо всем, что волновало учащуюся молодежь, облетали нередко весь университет. Со свойственною ему прямотою и резкостью Ушинский одинаково порицал и тех профессоров, и тех студентов, которые в чем-либо отклонялись от высоких нравственных идеалов, вдохновлявших тогда университетскую молодежь.
Вообще, Ушинский выгодно выделялся в студенческой среде самостоятельностью, независимостью своих воззрений, смелостью открыто высказываемых мнений, идущих вразрез с господствующими взглядами. Так, например, в противоположность весьма распространенному в то время преклонению перед Наполеоном I и Вольтером Ушинский не стеснялся порицать того и другого. Будучи убежденным приверженцем свободы, видя в ней величайшее благо для человечества, Ушинский порицал Наполеона I за его посягательство на политическую свободу, Вольтера же – за его вторжение в область свободы совести. Такое воззрение на этих двух великих исторических деятелей Ушинский сохранил в течение всей своей жизни.
С особенною благодарностью вспоминал Ушинский о П. Г. Редкине и Грановском, под влиянием талантливых лекций которых он увлекся философией и историей, весьма солидно изученными им на студенческой скамье.
Ушинскому, в бытность его студентом, приходилось работать очень много. Помимо увлечения наукою и добросовестного отношения к университетским занятиями, ему нужно было еще бороться с нуждою. В течение почти всего университетского курса он вынужден был давать частные уроки. Состояние его родителей с каждым годом уменьшалось; деньги высылали из дому неисправно, и, в общем, их было недостаточно даже для самого скромного существования в университете.
Трудовое, независимое существование прибавило энергии юному Ушинскому и послужило прекрасной школой для воспитания в нем твердой воли. Борьба же с нуждою нисколько не ослабила его розового поэтического настроения. Серьезно занимаясь наукой, он не забросил и художественной литературы. Рука об руку с наукой шло основательное чтение любимых русских и иностранных писателей: Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Гёте, Гофмана, Жана-Поля Рихтера и некоторых других.
